За 4 года до объявления войны
Деревня Вотервиль
Праздник осеннего равноденствия
_______________
Вечер постепенно вступал в свои права, и купающийся в лучах заходящего солнца Вотервиль был прекрасен. Искры костра, разожженного на главной площади, были видны даже издали, а звуки скрипки, раздающиеся со стороны табора, услаждали слух. Сестры прогуливались по направлению к центру деревни и то и дело невольно ахали от красоты. Это был далеко не первый праздник осеннего равноденствия на памяти вотервильцев, да вот поди ж ты! Что повлияло на деревенского старосту больше: присутствие ромалэ или красавица-невеста, вернувшаяся в деревню после обучения в столице, вряд ли когда-нибудь станет известно. Однако то, что сегодняшние гуляния поразили бы воображение даже самого притязательного зрителя, не подвергалось никаким сомнениям. Дома украшали огоньки, вплетенные в гирлянды из цветов, фруктов и спелых початков кукурузы. Тут и там высились алтари с богатыми осенними дарами и подношениями Великой Матери и Рогатому Богу. С главной площади, где в круг были зажжены высокие жертвенные костры, слышался мерный и торжественный бой барабанов и хор голосов, поющих хвалебные песни во славу второй жатвы, призывающие в Нозерленд мир и благосостояние на всю оставшуюся часть года. Разодетые в свои лучшие наряды красных, коричневых, оранжевых и желтых цветов деревенские гуляли по улицам. Счастливые и довольные, они радостно смеялись и невпопад подпевали хору. В честь праздника на главной площади развернулся рынок, и люди торговались, а прилавки ломились от специй, фруктов, орехов и ягод. Воздух, и без того по-осеннему душистый, полнился ароматами корицы, гвоздики и шалфея. Веселый румяный лавочник продавал специи на развес и разливал по жестяным стаканчикам теплое вино с медом, щедро сдобренное травами прямо с прилавка. Были здесь и самоцветы на любой вкус и кошелек: матово переливались в свете праздничных огней темно-синие сапфиры, огненно-оранжевые сердолики, красные, будто голубиная кровь гранаты, отбрасывали искры желтые агаты. Быстроглазый торговец с широкой улыбкой зазызывал всех желающих полюбоваться своими товарами, подобрать талисман или подарок любимой девушке. Торговцы съестным наперебой угощали орехами и виноградом, свежим сыром и еще теплым хлебом. Брат куда-то исчез, и по многозначительному взгляду сестры Гермиона поняла, что он направился к Кассандре. Оно и неудивительно, влюбленные виделись всего пару раз в год, когда табор останавливался в Вотервиле по пути в Винтергарден. В такие дни Северус постоянно пропадал, проводя как можно больше времени со своей возлюбленной. А сколько же тоски плескалось в черных глазах, когда неизменно наступало время прощаться! Все чаще думалось о том, что пора бы Севу сделать предложение любимой — невыносимо из года в год видеть его подавленным разлукой. Каждый встречный житель деревни улыбался сестрам, приветствуя: натянуто — Нагини и уже более дружелюбно — Гермионе. Девушка прекрасно знала, что сестру давно перестало волновать, что о них думают соседи, но кровь в жилах все еще вскипала, когда Гермиона видела косые взгляды, направленные в их сторону. На мгновение в уши ввинтилось дерзкое: «Пришлые! Полукровки!». Воспоминание было настолько ярким, что девушка встрепенулась и забегала глазами в толпе, силясь отыскать обидчика. Но люди вокруг только радовались празднику и обращали на Снейп и Грейнджер не больше внимания, чем в обычное время. Они смогли отстоять свое право на спокойную жизнь и заслужили далеко не последнее место в обществе, но Гермиона до сих пор не могла простить тех, кто должен был стать для Снейпов и Грейнджер второй семьей. — Ты сегодня непривычно тихая, — Нагини крепко держала сестру под руку, будто боялась, что та сбежит с собственного посвящения. Гермиона глянула на нее сверху вниз, приподняв бровь — удивительно, а она и не поняла, когда стала выше сестры почти на полголовы — у нее и в мыслях не было делать такую глупость. Да, она заметно нервничала перед обрядом, и в кудрявую голову лезли совсем не праздничные мысли, но все уже решено. Ее ждут в доме главного целителя, и она не может подвести ни своих учителей, ни свою семью. Бросить все и уйти? Ну уж нет. Не для того она трудилась одиннадцать лет. — Я всегда была спокойнее, — ответила Гермиона и тут же ехидно добавила: — В отличие от вас. Девушка приподняла подбородок выше, когда они проходили мерзких мальчишек, что несколько лет назад издевались над ними. Сейчас малолетние разбойники выросли в статных мужчин, но для Гермионы они так и остались деревенской шпаной. — Горячий характер имеет свои преимущества, тебе ли не знать? — ответила Нагини, и сестры понимающе переглянулись, ухмыляясь. — Зато ты самая умная из нас, Реми. Это прозвище несколько лет назад дала Гермионе Кассандра, и оно так понравилось брату и сестре, что теперь они частенько употребляли именно его. Целительница сделала вид, что на секунду задумалась. — Я думаю, самый умный у нас Сев, — она пожала плечами и направилась к дому главного целителя. Двери были открыты нараспашку — ее там ждут. Но еще несколько минут у нее есть, и сестры остановились невдалеке от скромного, по сравнению с другими, крыльца. Сметвик был одним из немногих, кто не украшал свой дом к осеннему равноденствию. — Хмм… Сев, он… — Нагини сделала неопознаваемый знак рукой, заставив Гермиону рассмеяться. Теплая, не подлежащая никаким сомнениям, безусловная любовь всегда окутывала их дом и обволакивала души. Но эти двое постоянно соперничали, и поэтому им не всегда просто давалась похвала в отношении друг друга. Вот и сейчас старшая сестра скривилась, будто сжевала горсть кислицы, прежде чем подобрать слова: — Он хитрый! — чем вызвала очередную усмешку Гермионы. — А ты… ты не просто умная. Ты — любознательная, ты многого добьешься, Гермиона. Я горжусь тобой. Правда. Нагини смотрела на нее, приподняв лицо, снизу вверх. Лучи закатного солнца стекали по ее длинным прямым волосам, превращая их в мягкое черное золото. Из рассказов соседки Батильды Гермиона знала, что старшая сестра больше всех из них похожа на мать: такая же маленькая, хрупкая с виду, белокожая, непохожая на северных красавиц из-за темно-карих раскосых глаз и высоких скул. Во взгляде сестры было столько теплоты и нежности, что подумалось невольно: а мама… мама, которую Гермиона никогда не знала, наверное, смотрела бы на нее так же, если бы была жива? Если бы это мама провожала ее к дому Сметвика, а не старшая сестра? Видимо, ее непрошенные мысли и эмоции отразились на лице, и взгляд напротив стал обеспокоенным. Нагини хотела было что-то сказать, но глазам вдруг стало нестерпимо горячо, и Гермиона, не сдержав порыва, прильнула к сестре и обхватила руками тонкое тело. Она знала, что миниатюрность — это обманка, поэтому сжала Нагини так крепко, словно хотела задушить своими объятиями. Она вложила в этот нехитрый жест всю свою любовь, всю благодарность за то, что та делала для нее и для Северуса на протяжении многих, очень многих лет. Сказать, что Нагини была обескуражена — значит, ничего не сказать. Но она обняла Гермиону в ответ и теперь поглаживала ее по спине, давая время высохнуть слезам. Негоже заходить на посвящение в такой сумятице. Вскоре целительница успокоилась. Она мягко отстранилась и заглянула в глаза, похожие в пылающем цвете догорающего дня на осколки дымчатого топаза. Сестра провела по ее мокрым щекам большими пальцами и сказала тихо, так, чтобы никто, кроме них, не услышал: — Иди, Гермиона Грейнджер. Иди и получи то, ради чего так упорно трудилась столько лет, — и легонько поцеловала младшую сестру в розовеющую щеку. Кивнув, Гермиона развернулась в сторону дома главного целителя и сделала первый шаг.***
На Вотервиль опустились сумерки. В таборе барона Тагара зажглись жаркие костры, заплакала скрипка, отзываясь на переливчатые голоса гитар. Следом всю деревню озарили огни. Нежно и с надрывом звучали девичьи голоса. Они пели о любви и счастье, разлуке и воссоединении, о неизведанном вечном и одновременно таком до боли близком и понятном каждому. У невольных слушателей, высыпавших на улицу, беспрестанно бежали мурашки в такт пронизывающим мелодиям, души вторили старинным песням, дрожали сердца от понимания и сопричастности. Прищурившись от дыма, Северус закурил уже третью сигарету. Терпкий дым с ароматом смолы и ладана успокаивал, но не настолько, чтобы унять дрожь в тонких пальцах. Молодой мужчина поморщился и несмотря на тепло ночи зябко передернул плечами. Хватит. Она заждалась. Окурок полетел в траву, и Снейп решительным шагом направился к стойбищу табора. — Ба, Северус! Долгой жизни тебе, друг! — поприветствовал его крупный улыбчивый цыган, выколачивая курительную трубку о широкую ладонь. Северус не остался в долгу, улыбнувшись в ответ, и протянул руку старому знакомому. — Серко! Благополучия в твой дом! Мужчины пожали руки, хлопнув друг друга по плечам свободными ладонями. Кашлянув, Серко тихо проговорил, косясь на большой багрово-зеленый шатер в центре стойбища: — Знаю-знаю, зачем ты пришел… — переведя черные глаза на лицо вотервильца, цыган прищурился, — И Тагар знает, — хватка на запястье стала крепче. Повеяло опасностью, и Северус неосознанно напрягся, а Серко продолжил: — Если берешь цыганку в жены, роднишься со всем табором. Если тебя не принимает табор — ее он тоже отвергает… Готов? Снейп вернул прищур собеседнику и медленно проговорил, не отводя взгляд: — Я готов с самой первой встречи с ней. И не отступлюсь. Видимо, его ответ понравился рому. Суровый взгляд потеплел, и, довольно ухмыльнувшись, Серко хлопнул Северуса по плечу. — Пусть удача будет с тобой, друг. Благодарно кивнув, молодой мужчина двинулся к центральному шатру. Отодвинув тяжелый полог, он громко поздоровался: — Здравствуй, барон. Я к тебе с разговором, — и ступил под дрожащее освещение десятков свечей. В шатре густо смешались теплые запахи терпкого табака, выделанной кожи и диких трав. Состоящая из вольной цыганской жизни, ветра и свободы Кассандра пахла так же, вся, до последнего зацелованного Северусом дюйма кожи. Молодой мужчина с наслаждением втянул ставший за столько лет родным запах табора. Крупный мужчина средних лет сидел, расслабленно раскинувшись в резном кресле и подпирая скулу пудовым кулаком. Соль с черным перцем непослушными кудрями ниспадала до середины плеч, крупные, блестящие черные бусины глаз смотрели прямо и внимательно, с любопытством и весельем. На массивной шее — толстая золотая гривна, черная атласная рубаха с широкими рукавами выправлена из таких же черных шальвар и расстегнута до середины груди. Настоящий барон. — Ну, так говори. Кто ж запрещает? — лукаво прищурился цыган и вставил в зубы мундштук трубки, прикурив от одной из свечей. Северус прочистил горло и заложил подрагивающие руки за спину. Едва заметно перевел дыхание. Несмотря на волнение, низкий шелковый голос был спокоен, когда молодой человек заговорил: — Я пришел свататься к Кассандре. Я люблю эту женщину и готов взять ответственность за нее и детей, которые у нас родятся. Готов стать для нее хорошим мужем… и хочу, чтобы ты сам отдал мне ее. По доброй воле. Будто раздумывая, барон глубоко затянулся и выпустил тугой столб сизого дыма в полотняный потолок. Черные глаза смотрели на жениха изучающе. Северус незаметно прикусил щеку, заставляя заполошное дыхание выровняться. Так странно. Баро смотрел на него так, будто и не было долгих лет дружбы между вотервильцами и цыганами. Впрочем, на меньшее Снейп и не рассчитывал. Пауза затянулась. Нарушить давящее молчание хотелось неимоверно, но к тому моменту, когда Северус окончательно потерял терпение, Тагар пророкотал: — А иначе? Неужели уведешь как кобылу с выпаса? — смешок, а взгляд испытывает. — Оставишь без рода и племени? Пальцы за спиной с силой сжались в кулаки. Стараясь говорить по-прежнему спокойно, молодой мужчина ответил: — Тагар, цыгане — вольный народ. От начала своего века вы живете свободно, любите того, кого выбрало сердце, и не спрашиваете ничьего разрешения, — выдержал небольшую паузу, прежде чем добавить: — Или она не цыганка? — теперь во взгляде Снейпа читался вызов. — Или ты отступил от принципов своего народа? Лицо барона осталось непроницаемым. — Я тебя понимаю, Северус. Но и ты пойми меня, — его голос зазвучал неожиданно мягко и даже как-то… по-отечески? На мгновение это смутило Северуса, а предводитель ромалэ продолжил: — Я люблю свой табор как семью. Тридцать зим я веду его по земле, тридцать зим живу его радостью и горем. Это и есть моя семья. Кассандра росла на моих глазах, и из смешливой девчонки выросла в красивую, сильную женщину. Я вижу, как она любит тебя. Как горят её глаза… Тагар замолчал, а Северус не верил своим ушам. Сердце бухало где-то в горле. Тонкие губы сжались, а на ладонях, должно быть, остались лунки от ногтей — так сильно Снейп сжал в кулаки вспотевшие ладони. Так легко… Неужели?.. Но надежды разбились о жесткий тон, в котором больше не осталось ни намека на теплоту и понимание: — Но ты не дашь ей дома. Не станешь хозяином, плечом, на которое можно опереться. Куда ты приведешь ее? Где она родит вашего первенца? В доме твоих сестер? А если не поладят? Если обидят нашу Кассандру? Два темных взгляда встретились. Во всем был прав баро: он так погрузился в жизнь их маленькой семьи, так прикипел душой и сердцем к сестрам, что уже и помыслить не мог о том, чтобы их оставить. Уйти строить свою жизнь. — Что я должен сделать, чтобы ты дал добро на свадьбу? — вопрос прозвучал глухо и хрипло, голос с головой выдавал своего обладателя. — Я сделаю все, что в моих силах. Он еще плотнее сжал губы. Лицо окаменело от унижения и стыда. Еще бы, после такой-то головомойки. Страшное оружие — правда. Вроде бы ничего особенного, всего-то пара фраз, но Северус чувствовал себя так, будто наступил обеими ногами в коровье дерьмо, коего в избытке было на заднем дворе у Батильды. Широкая ладонь барона хлопнула по деревянному подлокотнику. — Нравишься ты мне, парень! Ты не боишься работы, и твои чувства к нашей Кассандре искренни. Вот мой ответ… Встав со своего места, Тагар подошел вплотную к Снейпу и протянул ему руку. Вотервилец принял ее, приготовившись слушать. Не отрывая взгляда от лица жениха, Тагар озвучил свое условие, неспешно и четко проговаривая каждое слово: — Я даю тебе две зимы. Поставь свой дом, обживись. И приходи уж коль скоро решил уволить её из табора. Не как вор посреди ночи, умыкая девку от родительского костра, а как честный человек, готовый дать своей любимой дом и достаток. Только так, Северус. Никак иначе. Снейп крепко пожал протянутую руку и молча кивнул. Он принял условия.