Интриган и аморал

Михаил устало прикрыл глаза, тяжело осев на лавке, борясь с желанием расстегнуть кафтан. В палатях натопили, было жарко до того, что со лба текло, темня рыжие кудри соленным потом. Отец не выпускал его от себя уже несколько часов, бояр, таких же взмокших, держал тут и того больше. За десять с лишним месяцев Михаилова отсутствия дел накопилась великая доля, что в самой Москве, что на границах. Отец смирял задумчивым взглядом грамоты и донесения, проводил узловатыми пальцами в перстнях по пожелтевшим картам, постукивая временами то в одну линию, то в другую. Бояре изнывали от жары и усталости, тоскливо сопели по лавкам, утирая чела платками. Михаил сглотнул, в Европе было неспокойно, менялось что-то. Отец ему сказал еще на заутрене, к себе приказал явится, что дум много, что дел не меньше. — Всемилостивый Государь, — Борис Глебович из Суздальских смял в пальцах донесение, с которого в лицо Михаила сургучом жирно отразила свечной свет печать — Не стоит нам о том переживать, на наших границах спокойно, Вилдлент нам может и не союзники, однако же не насильничуют в наших угодьях… Андрей Федорович одарил его тяжелым взглядом, злым почти, и разочарованным несколько, громыхнул кубком о подлокотник престола. — Борис Глебович, Конунг Ролиг свои корабли не в первый раз направляет на Паис, на Империю Христианскую! Борис сжался весь под тяжелым взором, умолк, вспотел, казалось, сильнее прежнего, грузно дыша. На помощь, не звано, пришел Островский, льстиво поклонился Государю и мягко, что соловей, запел: — С мирными послами, Мой Государь, Ролиг клялся Богами своими, что не пойдет войной ни к нам, ни в Паис! — Веры в Богов язычника ни капли! — отрезал Государь, брезгливо скривив губы. Михаил взглянул в окно, рассматривая как снег порошит на темные крыши. Кому какое дело чьи Боги? — Михаил! Отец позвал его громко, резко, так зло, что вся ленивая нега сошла в раз, заставив дрогнуть и едва испуганно уставиться на отца. — Да, Государь, — Михаил склонил голову в почтенном жесте, на самом деле скорее желая спрятаться от отцовского взора. — Что скажешь, сын мой: верить ли Конунгу Ролигу? Опасный вопрос, ох опасный, какие отец временами любил задавать, чтобы проверить: какой правитель растет из сына? Жалкий, бесхребетный? Или может храбрый до глупого? А вдруг все-таки толковый? Михаил набрал в грудь побольше воздуха: — Я слышал Конунг Ролиг великий воин, — задумался, сделав короткую паузу — И клялся он не нападать на Христиан своим мечом! Андрей Федорович оглядел его довольно, сыто улыбаясь. — Прав, сын, прав! Остро взглянул на Юрия Олеговича, едко цедя сквозь зубы: — Нет дела до Богов Ролига, та клятва ничего не стоит, но вот мечь… — он рассмеялся — Мечь для дикаря клятва страшнее прочих, тому кто нарушит ее суждено умереть от собственного орудия! Вот ее то Ролиг сдержит! Юрий Островский пугливо шагнул в тень свода, сквозь зубы бормоча почтительные извинения и мольбы о снисхождении, Андрей Федорович отмахнулся от него устало: — На южных границах дикари Алты набеги на нас устраивают! Топчут конями своими поля и посевы, а до того дела нет никому! Кому прикажете бить их? Кто эту чуму усмирит? Бояре молчали и на Государя старались не смотреть. Михаил усмехнулся: Алты. Будто новое что-то? Уж сколько они приходят на своих конях, грабят бедные деревни, уводят в рабство детей и женщин, да только…что впервой что ли? Не бывать на южных границах покою. Так что же, теперяче всякий раз коней туда гонять? Островский вновь выполз из своего угла, что змеюка ядовитая, заставив Михаила скривиться: склизкий урод! Вечно отцу нашептывает лестные глупости и опасные деяния, да всюду Михаилу палки вставляет в колеса. Брат Государыни Царицы, ясно дело — кровь дурная! Юрий Олегович поклонился почти в пол, исподлобья всматриваясь в царское лицо глазами полными лживого обожания и верности: — Так может, Всемилостивый… — поклонился снова, почти лбом свой же подол задевая. — Что, Юрий? — Андрей Федорович узрел внимательно, в руке прокручивая кубок. — Его Сиятельству восемнадцатый год уже, мечом овладел, копьем и луком, а в битве не был. Разве подобает так мужчине? Михаилу кулаки сжать пришлось до боли в пальцах, чтобы на Юрия не кинуться: Так значит, сука? Так льстиво избавиться решил? Убить бы! У Михаила от злости грудь ходила тяжело, напористо, как у зверя, и глаза кровью залило. Михаилу нельзя было не заставу, нельзя была оставить Демьяна и Марию в городе одних! Только вот Отцу он того сказать не мог… Принял бы за труса. Кем-кем, а трусом Михаил не был, может грешником, может лгуном, может содомитом, но не трусом! Нет, никогда не был! Государь удовлетворено кивнул, явно идеей Юрия довольный, ласково того рукой отогнал, впрочем явно за предложение благодарный: — Слышал, сын? Пришло время твое за землю родную постоять. Михаил выдохнул сквозь зубы, встал и тоже поклонился в пол, проговорив только: — Как прикажешь, Государь! Отец покивал ему, отпивая вина и рассматривая своды палат, радостный чему-то своему, так что Михаил только разозлился больше. — Иди, причаститься перед пиром верно хочешь. Михаил поблагодарил и вышел, стоило стражам за спиной двери закрыть, встал, подышал, голову закидывая. Шепотом у Господа спросил: за что же это? И кинулся к покоям, надеясь, что Демьян из Собора пришел уже. Только он ему душу отводить умеет.