***
Я помню, как сказал Витьке, что они с Леной чем-то похожи. Этот кретин с серьёзным хлебососом спросил: «Да неужели, чем это?» Тогда я набрал воздуха в грудь и сказал, что они оба иногда не понимают меня. Это звучало эгоцентрично. Я эгоцентрик — с недавних пор мне это известно, но об этом потом. Интригант. Я попросил Витьку: «Просто слушай меня так внимательно, как слушаешь текст к сжатому изложению», и он почему-то погрустнел. Он сказал: «Ладно». С похожей интонацией он смотрел на меня, когда я покупал латте с карамельным мороженым, когда пожелал кассирше хорошего вечера. Когда размешивал сахар, пытаясь не сбить пенку. Витька молчал, но я слышал, как он отчаянно думает: «Ладно…» и «Да неужели!» Я помню, как мы прощались. Мы подходим в точку, откуда расстояние до наших домов примерно одинаковое. Мы всегда встречаемся и расстаёмся на одном и том же месте. Витька заносит руку для крепкого мужского рукопожатия с семимильного размаха — как обычно, потому что, как у любого уважающего себя энписи, у него стандартный и ограниченный спектр действий. Он всегда спавнится в одном месте, и прощальная фраза у него одна: «Ну, давай, брат, до скорого». Он заносит руку, я делаю то же самое, происходит некоторое рукопожатие, и обычно квест на том и заканчивается. Но я решаю, что у меня неограниченное число жизней, которые я успешно просираю на ложь и туговатых людей. Я по инерции и зову сердца решаюсь его обнять. Ну, так, двусмысленно типа. Да, я знаю чем это закончится для меня. Я знаю, что Витька всё равно скажет: «Ну, давай, брат, до скорого». Я знаю, что буду страдать, но иначе интересной истории не получится, а вы ведь её зачем-то да читаете? Паланик писал: «Если вы собираетесь это читать, то не надо. Всё равно через пару минут вам захочется отложить книжку». Интересно, Витька читал Чак-Чака Паланика? Это весьма вероятно, потому что будущему адвокату, любому образцовому гражданину и сексуальному маньяку в частности полезно знать, как делать не надо. Однажды я спрошу его об этом. Я хлопаю Витьку по спине и помимо жёстокого костного каркаса чувствую аромат шампуня. Да, того самого мерзостного шампуня с экстрактом чистой мужской энергии, но шок наступает не от удушья, а от самого факта. О нет, он что, вымыл башку ради меня? Да неужели. Я хлопаю Витьку по спине одной рукой, вторую руку держу у него под рёбрами — буквально на секунду дольше, чем нужно. Меня удивляет тот факт, что он даже не шутит про мои педиковатые наклонности, как это сделал бы любой правый человек на его месте. Витька стоит и не предпринимает действий ни к спасению, ни к облегчению моей тяжкой ноши, что мне, отныне и впредь, влачить на своём горбу до самой кульминации этой тупорылой истории, которая один хер знает когда закончится. Я отстраняюсь и говорю: — Ну, давай, брат. До скорого. Витька бесстрастно кивает: — Ага. Я не понял, что я должен был почувствовать. Поэтому я чувствовал себя и Витьку идиотами, которые взаимно друг друга не понимают. Потому-то мы и друзья. Потому что нам это было не надо. Когда-то было не надо, а когда мне вдруг стало надо, я не понимаю что. Когда я возвращаюсь домой и начинаю переодеваться, я не могу не взглянуть на себя в зеркало и не понять, что это сраное карамельное мороженое было лишним. Ну всё, теперь меня ещё и раздаст и обсыпет, заебись. Мне приходит сообщение: «поцдем в сб за шавлй» «нп Спортмвной» Я выдыхаю, но без облегчения. Я отвечаю:«Ладно»
Мне стоит морально и физически подготовиться. Я понимаю, что я, очевидно, морально выжат, и, если мой персонаж так и не получит закономерного развития, вы читали это очень, очень зря. Мне стоит разобраться и внедрить пару пар неочевидных сюжетных поворотов. Примерно как в «Невидимках» Паланика, только без эстрогенов и синих таблеток валиума. Да, с транствеститами и бисексуалами, да, с абсолютно непредсказуемой концовкой. Даже для меня самого.***
Я помню, как вечером в среду долго листал статьи на бородатых психологических форумах. Я даже посмотрел несколько видео о том, как справляться с тревожностью и прощать родителям их совершенно очевидные ошибки. Я прошёл тест на тип личности, но об этом, кажется, всё ещё извещён только я один. Эти извращения происходили в тот день, когда я вернулся из церкви, поставив папаше свечку за упокой и Витьке — за здравие, чтоб тот излечился от никотиновой зависимости и тупизны. И это при всём при том, что я не верующий. Я, вообще-то, агностик — обычно такие люди бывают ещё амбивертами, хорошистами и в некоторых случаях пансексуалами до кучи (теперь-то я знаю как это называется). Такие люди всегда воздерживаются от голосований на работе. У таких людей нет любимого цвета и времени года, они сами не имеют ни вкуса, ни запаха, ни характера. Так вот: это всё — я. Исповедаться я так и не исповедался, потому что, как писал Паланик, «Богу всего не объяснишь». А я даже маме не могу объяснить, в чём она со своими церквями и варениками была не права. Как писал Паланик: «В момент рождения родители становятся для тебя Богом. … А достигая половой зрелости, ты превращаешься в Сатану. Потому что в тебе появляется желание узнать нечто лучшее». Нечто лучшее — это когда твоя мама — веганша и гетеросексуалка, а ты — полная её противоположность. Я узнал, что по типу темперамента я меланхолик. Ладно, меланхоликам была посвящена единственная статья из тех, что я прочёл, но в ней я сразу же узнал себя. Да, это ничего мне не дало. Но я почувствовал себя умнее. И тогда мне снова пришлось открыть Витькин профиль и посмотреть на аватарку, чтобы убедиться, что он всё ещё меня достоин. Я убедился. Тогда мне в голову не пришло прочитать статью о том, как поднять себе самооценку. В конце концов, матери пришлось заплатить только за интернет. А вареники с церковью я простил ей только потому, что я-то умнее. Что я на самом деле пацифист и эгоцентрик.***
Я помню, как размышлял о том, что будет, если Витька от меня откажется. Ну, если Лена не сработает, и мне придётся заявить этому лосю в лоб, кто я есть и чего я хочу. Знаете, если Витька от меня откажется, это будет означать только то, что нет на свете человека ущербнее меня. Если Витька от меня откажется, не найдётся никого, кого бы я был достоин, как минимум потому, что в наше время мало кто осведомлён о порно-журналах. Мало кто берёт в столовой кабачковую икру и не ищет во всём подвоха. Да, мы определённо особенные. Как дебилы или олигофрены, аутисты или производители и потребители вареников со сладким творогом, которых никто не любит. Мы оба не лауреаты олимпиад, не спортсмены и не экоактивисты, и разница лишь в том, что Витьке оно не надо, а я, может, и мог бы стать, если бы захотел, но ради Витьки не хочу. Я могу быть умнее, могу быть снисходительнее, но другим человеком я никогда не стану. Я не буду красивее даже в мамином свитере, я не стану смелее и полноценнее, даже если мой батя воскреснет. Я не стану флегматиком, если я меланхолик, а меланхоликов никто не любит. Я не стану слушать Бибера, если мне нравятся Битлз, и даже если самый добрый, умный, вежливый и красивый хомо сапиенс в мире предложит мне руку, сердце и дорогущий карамельный латте на альтернативном, я всегда буду любить ущербного Витьку и жирные пельмени с говядиной. Я не должен становиться другим человеком ради того, кому я понравился любителем порнухи на газетной бумаге, вонючим прыщавым отстойником в клетчатой рубашке и скинни-джинсах. Да никому я, блять, ничего не должен хотя бы потому, что никто ничего от меня не требует. Даже мать не переубеждает меня в пристрастии к говядинке и журналам для гетеросексуальных женщин. Как писал Паланик: «От того, что ты засунул в жопу перо, ты еще не стал павлином». Вот такой вот я умный и осознанный. Такой вот я… ну такой. Такой Я.***
В субботу мы встречаемся на прежнем месте — там, откуда расстояние до наших домов примерно одинаковое. Это светофор у перекрёстка. Чтобы было честнее, мы встречаемся на середине перехода, пока горит зелёный для пешеходов, чтобы оба из нас потратили равное количество минут на ожидание и равное количество шагов на движение, даже если кому-то из нас в итоге придётся идти назад. Мы не договаривались, это стало традицией само по себе. Мы никогда не договариваемся, но почти всегда сами собой оказываемся в парке. Шаурмичная, она там же, по левую сторону насыпной дорожки у входной арки. Мы могли бы встречаться там каждый раз, но тогда у Витьки оставалось бы больше времени на сборы, а оно ему ни к чему. И мне теперь тоже. Я снова в синих скинни и красной клетчатой рубашке, как у стандартных гитаристов. С такими же сальными волосами и неостриженными ногтями. Я пахну своей голубой комнатой и дегтярным хозяйственным мылом. Теперь мы с Витькой — один человек. Я знаю, что он моет голову не ради меня, а потому что мама заставила. Он приходит в футболке с изображением одного из альбомов Битлз. Фотография, где они вчетвером стоят на балконе высотки и смотрят вниз. Из этого альбома «Here Comes The Sun» — моя нелюбимая песня. Знаете, а я всегда знал. Он говорит: — Здорово, бро. Мы жмём друг другу руки. Я иду за Витей через переход, как на обложке одного из альбомов Битлз, где они вчетвером направляются к зданию их агентства в Лондоне. Или от него. Или это была звукозаписывающая студия — я не помню, но суть вы уловили. Я уверен, Витька подумал о том же самом. Один чёрт знает, о чём мы говорим, потому что никто из нас не в курсе. Обо всём подряд. О полуфабрикатах. О разбитом асфальте. О вечернем небе — жёлто-сине-розовом, как моя сексуальная ориентация. Мы идём вдоль коричневых хрущёвок, опутанных проводами. Вдоль забора Витиной школы, вдоль свежевыкрашенных зелёных изгородей на клумбах, где я посадил себе на джинсы въедливое пятно краски. От воспоминаний задница в области кармана начинает чесаться. Мы подходим к парку, и Витька спрашивает: — Ну что, как там Лена? Есть подвижки? — я не вполне понимаю, о чём он. Я говорю, сам того не ожидая: — Да нет никакой Лены. Витя уже лезет в карман за карточкой, чтобы оплатить шаурму — в арабском лаваше для него и в сырном для меня, он знает, но вдруг замирает и поднимает на меня недоверчивые холодно-карие глаза под выдающимися дугами заросших бровей. Он говорит… это называется «странная» интонация: — В смысле? Я пока молчу. Он продолжает: — Как это так «нет»? Я выдыхаю с облегчением. Я говорю: — Не был я ни на каком свидании, долбоящер. Я мамин свитер для тебя гладил. Я уши для тебя чистил. Я понимаю, что зря. Шаурмист отходит от шампура с мясом и таращится на нас с таким выражением лица, с каким смотрят индийские сериалы или читают «Кишки». С каким осознают истину моих иносказаний. Вот оно — моё единственное амплуа.