Псина

Выходные проходили в целом нормально, если не считать очередной ссоры родителей. Это случилось в воскресенье, как раз когда Антон сидел за алгеброй и пытался высчитать очередной корень. В его комнате царила тишина, лишь скрип ручки да шелест страниц изредка нарушали спокойствие. Однако эта тишина была обманчива. Внезапно раздался крик отца из кухни. Антон, привыкший к таким вспышкам гнева, сначала не придал значения происходящему. Он уже давно научился абстрагироваться от семейных разногласий, особенно когда нужно сосредоточиться на учебе. Но в этот раз к крикам добавился звук, который невозможно было игнорировать — плач Оли. Антон встал и направился на кухню. Здесь, среди привычных запахов утреннего кофе и пряных специй, царил хаос. Мать, красная от гнева, кричала на отца, ее голос звенел, как натянутая струна. Отец, не отставая, отвечал громкими и резкими фразами, его лицо было покрыто злобной гримасой. Оля, с трясущимися плечами, стояла рядом с матерью. Ее глаза блестели от слез, она выглядела потерянной и растерянной. Она протянула руки, будто пытаясь удержать родителей от дальнейших словесных атак друг на друга, тщетно пытаясь вернуть разрозненный мир. Антон подошел к ней и обнял за плечи, пытаясь хоть как-то успокоить сестру. Шум голосов слишком громок, чтобы можно было перекричать их или оценить смысл сказанных слов. Антон только наблюдал эту безрезультатную борьбу, чувствуя внутри усталость и безысходность. Каждое новое воскресенье приносило с собой подобные сцены, и каждый раз это разочарование съедало его изнутри, заставляя сомневаться, что однажды все это прекратится. Оля всхлипывала и прижималась к брату, а родители продолжали словесные сражения, не замечая окружающих. Вопросы алгебры временно ушли на второй план. У Антона оставалась одна мысль: как найти способ сохранить хотя бы частичку спокойствия в их доме, хотя само слово "спокойствие" казалось таким далеким и чужим. – Мам, пап... – начал было парень, но заметив два свирепых взгляда направленных на него, тут же замолк. Глаза родителей пылали гневом, словно два раскалённых уголька. Молчать долго он, конечно, не хотел, но попадать под горячую руку тоже особого желания не было. Антон стоял, переминаясь с ноги на ногу, устремив взгляд в пол, словно пытаясь найти там ответы, которых у него, увы, не было. Золотистый луч заката, пробивавшийся через оконное стекло, играл на его бледном лице, добавляя тени и без того мрачной обстановке. Ещё мгновение – и он ощутил, как мелкая капля пота скатилась вниз по его виску, холодная и острая, как весенний мороз. – Может не будете так орать? – всё же решается задать вопрос Антон. Тишина была оглушительной, тягучей, словно густая патока, стекающая по стенам и захватывающая каждого пленника в этом зале. Сердцебиение молодого человека учащалось с каждой секундой этой мучительной паузы. – Еще одно слово, и я вышвырну тебя вон, – проговорил отец сквозь стиснутые зубы, ни на мгновение не озарив свой суровый лик хоть каплей понимания. Его голос прозвучал, как удар грома в ясный день, расколов тягучую тишину напополам. – Не делай такой тон при детях, – добавила мать, её голос был холоден и резок, как сталь. – Совсем крышу тебе снесло? – сказала она, сверкая своими глазами, полными разочарования и осуждения. – Да ты тоже рот свой закрой. – Антон забери Олю и идите в свои комнаты, – Карина сказала это тихо, Антон кое-как услышал и поспешно кивнул. – Никуда я не пойду, пока вы не перестанете ругаться! – вдруг закричала она на родителей и те замерли в ступоре, как и сам Антон. Оля вдруг вскинула руки, словно пытаясь отбиться от невидимой угрозы. Её взгляд, направленный на Антона, источал глубокую грусть, что проникла в сердце брата. Её глаза, покрасневшие от слёз, говорили о бессонных ночах и непередаваемой боли. Непослушные волосы, растрёпанные и спутанные, придавали ей вид потерянного ребёнка, забывшего дорогу домой. Губы, крепко стиснутые, то ли от досады, то ли от усталости, подтверждали, что в ней кипят необъяснимые чувства. – Оль.. – Антон нервно сглотнул и попытался улыбнуться, но сестра это не оценила. – И ты туда же! Антону было невыносимо видеть свою младшую сестру в таком состоянии. Он чувствовал, что любая минута промедления только усугубляет её страдания. Рука сама потянулась к холодной, дрожащей руке Оли, с желанием увести её в безопасное место, где все её страхи и печали растворятся в тишине и покое. Но как только его пальцы коснулись её кожи, Оля резко отдёрнула руку, словно её ударила молния. Её взгляд, до того полный печали, вспыхнул огнём обиды и боли. Она смотрела на Антона с такой яростью и разочарованием, что он почувствовал, как что-то внутри него сломалось. В этой секунде, между их раздробленными сердцами и молчаливо кричащими душами, возникла пропасть, которая казалась непреодолимой. Антон понял, что что-то важное было пропущено, какие-то слова не были сказаны, какие-то шаги не сделаны, и теперь они стояли по разные стороны этой пропасти, не зная, как её пересечь. — Оль, ты видишь, тут взрослые разговаривают? — тон отца, сперва спокойный в ее сторону, начал приобретать резкие нотки. В его глазах появился тот непонятный блеск, предвещающий, что сдерживающая его сила вот-вот лопнет, как натянутая до предела струна. В тишине, заполнившей комнату, каждое слово Бориса разрезало воздух, словно острые ножи. — Иди с Антоном, мы просто поговорим, — продолжил отец, стараясь придать голосу привычную уверенность и спокойствие, желая уверить дочь, что всё под контролем. Она, заметившая движение рук отца и поразительное разногласие между его словами и внутренними переживаниями, замотала головой. Её взгляд пересёкся с Антоном, ожидавшим ее за порогом. — Взрослые разговаривают, — прошептал Борис себе под нос, словно убеждая самого себя. Оля недоверчиво взглянула на отца, её глаза выражали смесь удивления и настороженности. Через секунду эта настороженность сменилась обидой, словно вспоминая что-то, что не давало покоя. Она метнула на отца обиженный взгляд, выразив все свои чувства без слов. Антон чувствовал это напряжение и уже хотел было сказать ей хоть что-то, надеясь таким простым жестом показать, что он рядом, что он понимает. Но Оля не дала ему такой возможности — она молнией бросилась прочь, её тонкие шаги звучали эхом по коридору. Устало выдохнув, Антон снова обернулся к отцу. Мужчина только кивнул, как будто понимал все без слов, и это простое действие имело в себе глубину непроизносимых объяснений и прощений. Антон знал, что этот разговор сейчас не время продолжать. Поэтому он направился к себе в комнату, бросив последний взгляд на закрытую дверь кухни. Карина и Борис, кажется, действительно просто разговаривали, как и обещал отец, но напряжение в воздухе все еще ощущалось. Будто его можно было ощутить пальцами, стоило лишь коснуться. Антон закрыл за собой дверь комнаты, и тишина окружающего мира стала гораздо громче. Сев за стол, он открыл учебник алгебры, но мысли возвращались к происходящему в их доме. Уголки страниц, давно привычные и потерявшие свою идеальную ровность, мелькали перед глазами, пока его сознание блуждало где-то между примером на странице и воспоминаниями о недавнем споре. Карина и Борис продолжали свой разговор. Они больше не кричали, как полчаса назад, когда дом, казалось, вот-вот рухнет от их громких голосов. Но для Антона даже шепот был наполнен грозным откликом, как будто даже слов он не мог расслышать, но понимал каждое движение. Через несколько минут его внимание снова вернулось к задачам по алгебре — они, по крайней мере, не требовали эмоциональных вложений. С каждой решенной задачей мир становился чуть более упорядоченным, и Антон погружался в математику, оставляя события семейной драмы за тонкой стеной своей комнаты. На экране телефона появилось напоминание о том, что пора ложиться спать. Стрелки часов замерли на отметке двенадцать. Антон, сидящий за столом с учебником географии в руках, лишь мельком бросил на него взгляд. Голова его была забита мыслями о месте на карте, где он так мечтал побывать, о горных хребтах и бескрайних просторах. Внутренний голос тихо подсказал: пора завершать этот не лучший день. Антон прислушался к нему с благодарностью. Он мысленно произнес парочку строк из стихотворения, которое недавно выучил, словно это должно было стать символическим завершением дня. На губах его появилась теплая, умиротворенная улыбка. Он слегка прикрыл глаза, наслаждаясь этими моментами покоя и тишины, которые предвещали наступление ночного отдыха. Поставив учебник на место, Антон, чувствуя легкость на душе, потянулся и зевнул. Приятная усталость разливалась по его телу, словно согревающий напой. Он медленно поднялся со стула, направляясь к кровати. Легкий, почти бесшумный шорох одеяла, когда он укладывался под него, стал завершающим аккордом этого дня. Он заботливо подтянул одеяло до самого подбородка, чувствуя себя защищенным и уютным. Постель была прохладной и свежей, даря ощущение покоя и безопасности. Антон закрыл глаза, вдохнув глубокий, успокаивающий аромат яблок, и позволил себе погрузиться в мир сновидений. В этот момент он знал, что сделал все возможное на сегодня и что утро принесет новые свершения и открытия. Все заботы и тревоги отступили, уступив место безмятежности и сладкому ожиданию новых дневных приключений. Яблоки? *** С утра Антон не стал ничего есть — лишний кусок в горло не лез. Желудок был пуст, но зато он был выспавшийся и бодрый, готовый к новому дню. В школе Антон, теребя рюкзак, шагал по коридору к кабинету литературы. В его голове снова и снова звучало стихотворение, которое он надеялся, кроме него, никто не выбрал. Его мысли разбежались, представляя, как он блестяще декламирует строки перед классом. Почти дойдя до кабинета, Антон заметил краем глаза силуэт человека возле окна. Фигура металась туда-сюда, что-то недовольно бурча. Антон, ведомый любопытством, решил взглянуть внимательнее. В неугомонном суетливом человеке он узнал своего одноклассника, прозванного Бяшей. Бяша, по правде говоря, был известен своей беспокойной натурой. Постоянно чем-то недоволен или наоборот, но он всегда оказывался в центре мелких школьных передряг. Вот и сейчас, стоя у окна, он явно ругался на что-то невидимое, возможно, на свою же неудачную попытку запомнить стих. Хотя кого вообще волновали эти строки? Разве что самого Антона. Антон чуть замедлил шаг, гадая — заметит ли его Бяша и есть ли возможность с ним заговорить? Вдруг Петров присмотрелся и тот час замер. Интерес выдавал Антона с ног до головы, когда он заметил у Бяши в руках карандаш и белый лист. Возможно, стоило бы просто пройти мимо, но Петров решил все-таки поздороваться, а заодно и узнать, чем же Бяша так занят. Его лицо озарилось любопытством, глаза слегка сощурились, словно пытаясь выведать у тайн своих ответ. Аккуратно подходя к окну, Антон старался не шуметь, чтобы не отвлечь одноклассника от его занятия, которое казалось ему таким загадочным. Он остановился, вгляделся в детали: Бяша сосредоточен, карандаш плавно скользит по белому листу. Антон отметил, что у одноклассника вставные зубы, которые заметно выделялись при улыбке. — Привет, — тихо произнес Антон, преодолевая оставшиеся шаги и подойдя вплотную к окну. Тот сразу поднял взгляд, и на его лице появилась широкая улыбка, обнажившая два передних вставных зуба, которые, как всегда, придавали его образу немного комичный, но в то же время трогательный вид. – Вот те на, здарова! Бурят помахал рукой. Петров не ожидал, что одноклассник будет так рад его видеть и сделал себе пометку здороваться с людьми почаще. – Ты же Бяша? – Ага, кликуха у меня такая для всех, на, – начал задорно бурят и мимолетно посмотрев на бумагу вздохнул. С одной стороны, Антон прекрасно понимал, что вникать в чужие дела совершенно не его прерогатива. Ещё его мать, чья мудрость была неподвластна сомнению, всегда говорила: "Не суй нос в чужую жизнь". Эти слова отложились в его памяти, став негласным правилом поведения. Антон чувствовал прилив любопытства, смешанного с неким внутренним беспокойством. Что за мысли могут так полно захватить внимание? Что за волшебные миры открываются у него на бумаге? Его природное воображение, всегда такое яркое и буйное, рисовало возможные сценарии. – Ты чем-то занят, я не мешаю? – парень решил зайти из далека, чтобы уж точно не казаться навязчивым. — Не то чтобы занят... — Бурят почесал затылок и задумчиво замер. Антон внимательно всматривался в него, пытаясь читать мысли, словно страницы открытой книги. Он был уверен, что Бяша в этот момент взвешивает все «за» и «против» — поделиться с Антоном своими планами или нет. Тишину нарушал только размеренный шум улицы за окном; чувствовалось напряжение, будто воздух в коридоре становился плотнее. Бурят, наконец, выдохнул, словно приняв какое-то важное решение. — Мне надо розу нарисовать, а я цветы не сильно хорошо херачу, на, — признался он, слегка опустив плечи. Его голос звучал с примесью смирения, словно дело с цветком было для него истинной головоломкой, обуреваемой внутренними сомнениями и неуверенностью. Антон едва сдержал улыбку, вникнув в необычную проблему товарища. Теперь перед его глазами проносились разные сцены: неуклюжие попытки Бяши изобразить цветущий бутон, коварные изгибы лепестков, неподдающиеся кисти. Он ощущал, как, возможно, сам бы испытал те же трудности. Хотя нет. Не испытал бы. Антон засветился, нарисовать значит. Звучало это интересно. Вдруг у Бяши оказалось увлечение в виде рисования? Антон моментально обрадовался. Сам он тоже любил рисовать, и особенно цветы и природу. Часы, проведенные за столом с карандашом или кистью в руках, приносили ему истинное наслаждение. Тонкие линии лилий или астр выходили из-под его руки, как будто оживая на бумаге. Антон умел передавать изящество природы с поразительной точностью. Процесс рисования захватывал его целиком, унося его мысли в мир цветов и луга. В такие моменты ему казалось, что мир замирает. Только он и его произведение, которое медленно, но верно приобретает реальные очертания. Лепестки лилий раскрывались, как будто живые, а астры цвели яркими пятнами на листе бумаги. Природные элементы цепляли его внимание и вдохновение, наполняя душу покоем и радостью. Теперь, зная, что Бяша, возможно, тоже увлекается рисованием, Антон почувствовал новый заряд энтузиазма. Он думал о том, как здорово было бы обменяться опытом, поделиться секретами мастерства и обсудить любимые техники и материалы. Такое взаимодействие могло бы открыть для него новые горизонты в творчестве, дать свежие идеи и вдохновение. – Розу? А зачем? – Да так, – Бяша скосил глаза в сторону, кусал губы. Антону стало не по себе, ведь он думал, что парень поделиться с ним этим, вот придурок, – Я по дереву выжигаю, хотел подарок сделать одной девочке, на. Антон не смог сдержать улыбку — она вылезла у него сама собой, воплотившись в нежную, искреннюю искорку на его лице. Звук этой улыбки казался мелодичным, почти музыкальным, что заставляло его чувствовать себя радостным и удовлетворенным. Во время встреч их коротких бесед Бяша по-разному показывал свою доброту и уважение к другим. Теперь, когда они стояли рядом, Антон не мог не заметить, как тот смущенно опустил голову, а щеки залил румянец. Этот момент был поистине трогательным, и Антон почувствовал необъяснимое желание помочь. Широкая улыбка мелькнула на лице Антона, когда он понял, что у него есть возможность облегчить смущение Бяши. В голову пришла идея, как простой, но значимый жест может изменить ситуацию. Он был уверен в своем умении рисовать, особенно классно у него выходили цветы — розы, например. Нежный и величественный символ, который мог бы выразить множество разнообразных чувств. «Не переживай, Бяша, я помогу тебе», — пронеслось в голове парня. Ему казалось, что именно такой подход может вдохновить Бяшу и поднять его дух. – Может я могу помочь? – на вопросительный взгляд бурята Антон вскинул руки и продолжил, – Я рисовать люблю, поэтому буду рад помочь тебе. Нужно было видеть лицо Бяши, когда Антон взял в руки карандаш и начал выводить аккуратные линии цветка. Как только карандаш коснулся бумаги, его движения становились плавными и уверенными, словно он был рождён для этой минуты творчества. Антон, сосредоточенный и усердный, старался вложить душу в процесс, его пальцы водили карандаш с такой тщательностью, что каждый изгиб произвольной линии превращался в живой элемент цветка. Бурят стоял рядом, слегка наклонившись вперёд, с полураскрытым ртом и расширенными, полными удивления глазами. В какой-то момент даже забыл моргать, настолько его заворожило это чудо превращения белого листа в изящную розу. Его лицо, обычно безучастное, теперь сияло радостью и бескрайней благодарностью. Каждая новая линия, каждый штрих добавляли новые краски его настроению, наполняли его сердце приятным теплом. Антон видел этот искренний восторг и понимал, насколько важно для Бяши то, что он делает. Каждый раз, когда он переводил взгляд на лицо своего нового приятеля, сердце наполнялось чувством удовлетворения и нежности. Помогая Бяше, Антон ощущал себя человеком, способным дарить свет и радость другим. С непривычной для себя жаждой он старался сделать всё наилучшим образом, продумывал каждый штрих, чтобы в конечном итоге радость Бяши стала ещё более искренней и открытой. – Ахринеть ты даешь, на! – Бяша взял в руки листок так, словно боялся его случайно помять, даже слегка. Он долго разглядывал всё, что нарисовал Антон, до конца не веря, что это сделали для него, – Спасибо, Тоха! Я у тебя в долгу. Антон лишь отмахнулся, мол ничего ему не надо. – Не за что, главное ты доволен. – Да ты чо, это вообще шедевр, ты где так научился, на? Антон на пару секунд замешкался, смутно осознав, что время поджимает. Издалека доносился звоночный клин колокольчика, приглашающего всех на урок. Быстрый взгляд на часы лишь усилил напряжение. В это мгновение Бяша, ещё раз выразил свою признательность и с лёгкостью кинулся к классу. Решимость в его движениях добавляла темпа происходящему. «Нигде я не учился» Антон, не желая отставать, поспешил следом, вся его сущность сконцентрировалась на одной мысли: надежда на то, что учитель ещё не пришёл. Представление о строгих глазах преподавателя и мгновенное решение – запоздалое прибытие неминуемо приведёт к серьёзным последствиям. Сердце билось быстрее привычного ритма, представляя картину будущего: разочарование в глазах матери, грозный голос отца, строчки в дневнике помеченные красной ручкой, как клеймо. Он ускорил шаг, почти налетев на дверной косяк. "Только бы успеть, только бы не опоздать," – мысленно твердил себе Антон, лавируя между столами, стараясь укрыться среди сверстников. Здание школы, казалось, специально строилось для того, чтобы пробуждать страх перед авторитетом учителей. Каждое эхо собственного шага в коридоре было словно громовой раскат, предупреждающий о приближающейся буре. В последний момент Антон всё же юркнул в дверь, почти вписавшись в пространство между двумя партами. Вздох облегчения невольно сорвался с губ, когда он обнаружил, что мольбы его были услышаны. Учитель опоздал. Антон осторожно сел на своё место, стараясь не привлекать лишнего внимания. – Явился, не запылился? – произнесла Катя, ироничная нотка в её голосе стала уже привычной для Антона. Её взгляд, впрочем, оставался нейтральным, без намёка на подколы или шутки. Они понимали друг друга без лишних слов — Антону не нужно было напрягаться, пытаясь расшифровать её реакции. Катя всегда умела найти баланс между юмором и серьёзностью. Этот раз не стал исключением. Её фраза прозвучала знакомо, словно повторение ритуала. Антон почувствовал лёгкое облегчение — после буйного утра было приятно окунуться в атмосферу предсказуемой, спокойной и дружеской заботы, которую Катя всегда умела создавать вокруг себя. Она продолжала свои дела, не отвлекаясь на его появление. Возможно, кто-то другой воспринял бы это как безразличие, но не Антон. Ему был дорог этот обыденный момент, почти не заметная демонстрация открытости. Это было лучше любого напускного внимания. Антон только недавно перевёлся в эту школу, но чувствовал то, что знаком с Катей намного больше. Она была того же мнения. Поднимая голову, он увидел её мягкую улыбку, которая выдавала подлинное отношение. Это не требовало слов или жестов. Антон, слегка улыбнувшись, стряхнул с себя последние клубки пыли, словно невесомые снежинки. Его глаза блестели игривым озорством, когда он произнес с нарочито драматичным тоном: – Запылился, но так и быть, можешь сдуть с меня эти пылинки. Смех его был легким и мелодичным, наполненным детской непосредственностью. Однако секунды не прошло, как он ощутил внезапный и довольно неожиданный удар в плечо. Это действие прозвучало как весёлый вызов их товариществу. Антон, едва сдерживая победоносную улыбку, всеми силами старался придать своему лицу самое драматичное выражение, какое только мог. Он медленно поднял руку и приложил её к виску, словно ощущая немыслимую боль. – О нет, я сейчас умру! С этими словами, он начал мелодраматически склонять голову в сторону, украдкой поглядывая на девушку. История Антона, будучи когдатошным актёром школьного кружка, знала немало таких сцен, и его навыки театрального переигрывания никуда не делись. Собеседник не мог сдержать смеха. Прозвучавший смех был прогремевшим каскадом, он сплёлся с беззаботностью момента, создавая вокруг них ауру неподдельного веселья. Каждое наигранное движение Антона, каждый прикрытый взгляд несли за собой эхом волну радости и облегчения. – Было бы славно, – произнесла Катя, откинувшись на спинку стула, давая себе возможность ненадолго погрузиться в мир мечтаний. Ее зеленые глаза, вроде бы спокойные, излучали легкий блеск воображаемых грез, где она уже не была в стенах унылого класса, а гуляла по цветущему майскому парку или сидела в уютном кафе, потягивая ароматный кофе. Петров, сидящий рядом с ней, едва сдержав саркастический смешок, фыркнул и помотал головой, пряча иронию за рамками своих очков. Он скептически посмотрел на Катю, как будто она заговорила на каком-то неизвестном ему языке. "Славно" – этот мир слишком далек для него; сейчас его интересовало лишь одно – успешно рассказать стихотворение. Он медленно открыл учебник по литературе, страницы которого были уже не раз иссечены его внимательным взглядом и умащены мыслями. Учебник раскрылся почти мистическим образом на нужной странице, словно сам знал, куда хочет попасть его владелец. Там, аккуратным почерком, было помечено старательно выученное стихотворение. Парню не хотелось терять ни минуты, ведь перед его глазами стояла цель – блеснуть своими словами перед учителем и одноклассниками и, возможно, получить долгожданное "отлично". Петров пробежался пальцем по строчкам, перемещая внимание с одного слова на другое. Слова, однажды по-детски глупо и нелепо звучавшие, теперь обретали новую жизнь под его критическим взглядом, словно приобретали форму и смысл, пока он их шлифовал до своего идеала понимания. Катя, замечая его погруженность в учебник, лишь улыбнулась краешком губ и вернулась к своей мечтательной улыбке. Литература могла бы их объединять, но для каждого на свой лад: для Петрова она была вызовом и инструментом к раскрытию интеллекта, для Кати же – мостом к воображаемому, прекрасному миру, которого ей не хватало в реальной жизни. Дверь в класс отворилась, и вошла Валентина Петровна. Величественно осмотрев всех присутствующих учеников, она, не теряя ни секунды, направилась к своему столу. Её строгий взгляд заставил ребят напрячься, ощутив всю серьёзность момента. Достигнув стола, Валентина Петровна аккуратно поставила свою сумку, словно это был не просто учебный аксессуар, а артефакт, в котором заключена судьба каждого из учеников. Движения её были выверенными и точными, как у хореографа, исполняющего доведённую до совершенства партию. Далее последовало действие, от которого у многих учащихся замерло сердце. Она медленно расстегнула застёжку сумки, и рука её медленно, но уверенно начала путешествие внутрь. В этот момент Антон и Катя переглянулись — в их глазах отразилось напряжение и безмолвное ожидание. Будто бы они находились на сцене, где следующая реплика решит всю дальнейшую судьбу спектакля. – Спорим у меня пять, а у тебя четыре? – вдруг тихо сказала девушка. – Спорим. И вот, изнутри появились те самые листочки, источники радости или разочарования, катализаторы ученических эмоций. Всё это происходило в тишине, где было слышно лишь шуршание бумаги и лёгкое покашливание Валентины Петровны. Антон, уверенный в своих силах и результатах, заранее предугадал высокую оценку. Его самоуверенность проявилась в жесте победы: он сложил руки, приготовившись принять лавры триумфатора. Катя, сидящая рядом, не могла скрыть свою реакцию на этот театральный момент — её лицо сморщилось в явном отвращении. Каждый их жест, каждая маленькая мимолетная деталь находилась под пристальным взглядом других учеников, а класс наполнялся напряжённым ожиданием — не просто оценки, а вердикта, который уже через мгновение озвучит строгий голос Валентины Петровны. – Повторяем стихотворения, сейчас оценки продиктую, – начала поспешно женщина, поправляя свои очки и беря ручку, дабы выставить всё в журнал. Антон углубился в книгу, его взгляд неотрывно следил за страницей, но мысли блуждали где-то совсем далеко. Он уже в который раз перечитывал одни и те же строки – слова словно сливались в бесконечный поток, не способный зацепиться за его сознание. Он настолько погрузился в изучение, что не замечал ничего вокруг. – Агугага... Катина уверенность и спокойствие казались таким же неподвижными, как пейзаж за окном. Она излучала уверенность, и можно было подумать, что повторение материала ей абсолютно ни к чему. – Петров выучи алфавит и говори внятней, – прошипела Смирнова и легонько стукнула соседа по руке. В классе царил тихий гул. Кто-то перешептывался в углу, кто-то наспех перелистывал учебник, старательно готовясь хотя бы нечаянно не попасться на вопросы учителя. Время от времени тишину нарушал приглушённый смех – возможно, кто-то рассказал смешную историю или анекдот, и теперь малая группа сверстников наслаждалась коротким моментом облегчения среди учебного напряжения. – Пятифан и Будаев! – крикнула женщина и посмотрела на двух друзей из под очков, – Быстро закрыли рты! Но Антона не смущали ни звуки, ни чьи-то разговоры. Его мир сузился до одной страницы учебника, неподвластной его усидчивому взгляду. Всё напоминало мартышкин труд – он снова и снова возвращался к началу абзаца, надеясь, что на этот раз смысл откроется ему. Ах, если бы он мог, как Катя, сидеть беззаботно, не испытывая ни малейшего беспокойства перед всем этим! Но, несмотря на все усилия, мысли его оставались хаотичны, как беспокойные бабочки, и ни одна из них не задерживалась подолгу на одной идее. – Смирнова, я тебе два поставлю в следующий раз, просила детство, а не всё подряд и в кашу, четыре за старания. Катя, услышав свою оценку, тут же округлила большие глаза, словно воришка, попавшая на месте преступления. Все её существо выражало недовольство четвёркой, как будто мир рухнул в одночасье. Её плечи понемногу сутулились, а в уголках глаз блеснули слёзы — не от печали, а от внезапно нахлынувшего разочарования и досады. Антон, сидящий рядом, мгновенно уловил напряжение в атмосфере. Он хищно усмехнулся, словно нашёл лазейку в её эмоциональной защите. Поддаваясь на своё, не всем понятное чувство юмора, он легонько пихнул Катю в бок локтем, надеясь разрядить ситуацию. Но реакция девушки была точно противоположной: Катя резко нахмурилась и надула губы, как маленькая девочка, которую не пустили на карусель. Её настроение моментально испортилось, словно упрямое облако затянуло солнечный день. Антоновская попытка пошутить лишь усугубила ситуацию. Мимолётный взгляд, брошенный Катей, ясно давал понять: сегодня её лучше не трогать. Она казалась взведённой пружиной, готовой выпустить наружу бурю обид и разочарований. Антон почувствовал это, но, как свойственно юношеской беззаботности, не сразу осознал глубину её состояния. Он мог лишь догадываться, как строки плохих оценок, словно кривые линии на графике жизни, ломали её внутренний порядок. Теперь любое вмешательство могло стать спусковым крючком для настоящего эмоционального взрыва. Тишина между ними натянулась, как стальная струна, и нарушение этой хрупкой гармонии могла разрушить не только мгновенное настроение, но и их дружескую связь. Антон молча отступил из её личного пространства, осознавая, что иногда лучшая поддержка — это дать человеку пространство для переживаний и возможность найти себя заново. В классе на мгновение стало тихо, словно перед грозой, и даже учитель, напоминая своим видом древнюю сову, поймавшую звуки дисгармонии, не решился вмешиваться. Время остановилось, а Катя вновь пыталась собрать себя по кусочкам, чтобы, возможно, через несколько минут выйти из класса с высоко поднятой головой, готовой принять новые вызовы жизни. – Портнова Вика.. – подружка Кати тут же оторвалась от учебника и посмотрела на Валентину Петровну, – Тоже четыре. Антон ждал своей фамилии, которая должна была быть в самом конце, ведь он первый сдал работу. – Пятифан пять, Морозов три... Антон внезапно открыл глаза в неверии — у Пятифана пятерка? Разве возможен такой парадокс: хулиганы, да ещё и с отличными оценками? В его голове не укладывалось, что человек, чья репутация была столь противоречивой, мог достигать высот в учёбе. В это трудно было поверить. Ставя точку в своих мысленных рассуждениях, Антон вспомнил, что за всё время его пребывания в этом классе Рому Пятифана ни разу не поймали за каким-то вопиющим нарушением правил. Конечно, были моменты — пару ссор с одноклассниками, слово за слово, но разве это знак истинного хулиганства? Никаких акций вандализма, никаких серьёзных конфликтов с учителями или намеков на дикие выходки. Всё это выглядело совершенно несоответствующим ярлыку «хулигана». Возможно, его одноклассники видели что-то, чего не замечал Антон. Но с другой стороны, как можно было назвать хулиганом того, кто вполне прилично вёл себя на уроках и показывал хорошие результаты в учёбе? Антон был озадачен этой загадкой. Почему Рома Пятифан приобрёл такую репутацию? Откуда у всех взялась уверенность в его хулиганстве? Возможно, всё это шло из прошлых лет, когда Рома был моложе и неопытнее, дополнительные деяния или просто слухи, которые разрослись до мифов. А может, в этом было что-то другое, глубже спрятанное в общества и его сложности понимания между людьми. Всего две невидимые стороны медали, скрывающие настоящее лицо Ромы. Над головой Антона закружились тысячи вопросов, требующих срочных ответов. Он не мог просто смириться с тем, что всё было так как оно кажется на первый взгляд. Ему хотелось разобраться. Рома Пятифан, загадка из множества переменчивых фрагментов, представлялась отклонением от привычных стандартов. Хулиган ли он на самом деле, гадал Антон или кто-то, через кого мир показывает свои паучьи сети стереотипов и предвзятых отношений? – Петров пять, такое ощущение, что ты про свою жизнь писал, молодец. Антон тут же забыл о чем думал и направил свой гордый взгляд на Катю, она ощутимо злилась, но Петров был только рад позлить эту гадюку, пусть место свое знает. – Съела? – Заткнись, Петров. – чуть ли не шипела Смирнова и косо смотрела на парня, из под опущенных ресниц. Валентина Петровна, строгая, но справедливая учительница, стояла за своим столом и оглядывала класс. Она приступила к опросу, и, как только её глаза остановились на Антоне, он мгновенно поднял руку и вызвался первым отвечать. Парень поднялся с места и уверенно направился к доске, словно на важную миссию. Его ответы были на высшем уровне, и Валентина Петровна не могла скрыть улыбку гордости, которая растеклась по её лицу. Она всегда знала, что Антон способен на большее. В воздухе витало напряжение, как перед грозой. Ребята нервно переглядывались и пытались вспомнить материал, готовясь к своим очередям. Те, кто не успевал поднимать руку, замирали в ожидании, что их вызовут по журналу. Валентина Петровна хотела услышать ответы всех и каждый должен был быть готов. Когда очередь неожиданно дошла до Пятифана, он, казалось, не растерялся — быстро встал и твёрдой походкой вышел к доске. Его уверенность заметно удивляла одноклассников, и блеск в глазах Валентины Петровны говорил о том, что она ожидала от него достойного выступления. Стоило Пятифану начать говорить, как внимание Антона, который до этого был занят перешёптыванием с Катей, вдруг переключилось на одноклассника. Он резко обернулся, пронзительно глядя в сторону Пятифана, словно видел его впервые. Ситуация буквально сгустилась, и все задержали дыхание. Валентина Петровна, обновившая интерес к ситуации благодаря реакции Антона, с ещё большим вниманием продолжала слушать стихотворение Пятифана. Рома вдруг посмотрел на Петрова, но лишь на секунду, Антон поймал этот хмурый взгляд и начал вникать строки, что исходили из его уст. Твое лицо мне так знакомо, Как будто ты жила со мной. В гостях, на улице и дома Я вижу тонкий профиль твой. Он говорил спокойно и тихо, класс всё ещё шумел, но Антон слушал и мысленно удивлялся. Твои шаги звенят за мною, Куда я ни войду, ты там. Не ты ли легкою стопою За мною ходишь по ночам? Подставив руку под голову, Петров следил за его карими омутами и молился, чтобы такой насущий интерес к однокласснику не заметили другие. Не ты ль проскальзываешь мимо, Едва лишь в двери загляну, Полувоздушна и незрима, Подобна виденному сну? Рома снова посмотрел на Антона и слегка запнулся, но вновь продолжил. Петров снова наполнил легкие воздухом, будто до этого ему нельзя было дышать и даже моргать, пальцы забегали по тетради. Я часто думаю, не ты ли Среди погоста, за гумном, Сидела, молча, на могиле В платочке ситцевом своем? Его низкий голос хорошо передавал атмосферу стихотворения, хоть парень даже не пытался читать с выражением. Он просто делал так, как хотел. Я приближался — ты сидела, Я подошёл — ты отошла, Спустилась к речке и запела… На голос твой колокола Антон держался за этот зрительный контакт так, будто он всё, что ему осталось. Катя сидевшая рядом смешно фыркнула, но даже это не позволило Петрову оторваться от разглядывания Ромы. Откликнулись вечерним звоном… И плакал я, и робко ждал… Но за вечерним перезвоном Твой милый голос затихал… Пятифан уже не смотрел на него, но где-то подсознательно Антону хотелось чтоб посмотрел, ведь он читал это так, как никогда никто не читал. Как умел, как хотел и это было прекрасно. Антон слегка улыбнулся. Еще мгновенье — нет ответа, Платок мелькает за рекой… Но знаю горестно, что где-то Еще увидимся с тобой. Учительница, видимо, довольна выполненной работой. Её взгляд становится мягче, и она явно не может не заметить искорку в глазах парня. – Молодец, Рома, — говорит она с искренней улыбкой и аккуратно ставит в его дневник гордую пятерку. Рома сияет от гордости и самодовольно возвращается на своё место. Антон, сидя за партой, наблюдает за этим, но его взгляд остаётся нечитаемым и отстранённым. Он слегка улыбается, но в этой улыбке чувствуется какой-то внутренний конфликт. Вдруг девушка грубо толкает Антона в плечо, ей так нравится это делать? Он оборачивается и видит Катю. Её глаза горят злорадным огнем, а на лице красуется злобная ухмылка, от которой пробегают мурашки по коже у Антона. – У тебя фетиш такой? Бить меня куда попало, – морщится парень, потирая место прилета кулака. «Что ты задумала?» — думает он, ощущая неприятное предчувствие. Ему не нравится то, что он видит в её глазах, как будто она готовит какую-то каверзу. В её взгляде и ухмылке читаются скрытые намерения, и Антон чувствует, что ему стоит быть настороже. – Петров, а ты у нас не из этих? – несмотря на шепот, Антон понимает на каком слове делает акцент Катя, она смеряет его шутливым взглядом, пока сам парень сглатывает и сжимает кулаки. – Совсем сдурела? Катя посмеивается, но не отводит глаз от Антона, словно ожидая его дальнейшей реакции. Ее улыбка слегка подхватывает уголки губ, придавая лицу легкую насмешливость. Она словно провоцирует, вызывая его на эмоциональный ответ, но Антон отвергает этот вызов, отводя взгляд прочь. Морщит лицо с явным раздражением и нарочито отворачивается от нее. Само его тело выражает напряжение и негодование, словно он старается создать невидимую преграду между собой и соседкой. Катя, на некоторое время, продолжает наблюдать за ним, не теряя интереса. Ее глаза оценивающе скользят по каждому мелкому жесту Антона, словно пытаясь разгадать его мысли или вызвать новую реакцию. В ее взгляде угадывается лёгкая досада, смесь любопытства и легкой обиды. Но минуты идут, и, не добившись от Антона желаемого внимания, она переключает свое внимание на Вику. Антон же, отвернувшись, словно уходит в свои мысли. Ему хватает времени понять, что поведение соседки сводит его с ума. В голове мелькнуло: «Что с ней не так? О чем она вообще думает?» Он чувствует себя раздраженным и недовольным. Уже не первый раз ему кажется, что у Кати не все дома, раз она говорит такие странные вещи и ведет себя так неадекватно. Катя легко начинает разговор с Викой, и ее смех мгновенно наполняет комнату. Слова льются плавно и естественно, как будто между ними не было той напряженной тишины, что только что висела в воздухе. Ей удается избавиться от этого затянувшегося момента, оставив Антона в его мыслях, которые все больше погружаются в раздражение и непонимание. Вика поддерживает беседу с Кати, смеется ее шуткам и бросает быстрые взгляды на Антона, ведь от нее ускользнули его эмоции. Но погруженный в свои мысли, Антон уже не замечает их, думая о том, что Катя явно не в своем уме. *** День тянется быстро и незаметно, словно листы календаря, перелистывающиеся под порывами ветра. В этом рутинном движении событий нет ничего примечательного или запоминающегося, утопающего в обыденности. Финалом учебного дня оказывается урок физкультуры, и это не приносит Антону радости. Раздевалка — тесное, душное пространство, пропитанное запоздалым теплом дня и неприятным запахом пота. Антон с трудом находит себе место, чтобы переодеться. Он ощущает, как каждый вдох уносит его наружу, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Его движения механические, рутинные, словно у робота. Наконец, накинув на себя любимую серую футболку, Антон выбивается из этого пыльного облака неприятных ощущений и выходит наружу. Тут же, почувствовав свободу, он делает глубокий вдох, наполняя лёгкие свежим воздухом. Этот глоток свободы — первый за весь день, который приносит ему настоящее облегчение. Звонок раздаётся, словно командирский свисток, проникая в уши и подгоняя ленивые шаги к школьному залу. Антон, чуть ускоряя шаг, пересекает порог спортивного зала, мгновенно ощущая смену атмосферы. Воздух здесь густой, напоённый лёгким запахом пота и затёртой резины мячей. Взгляд его перелетает с одного знакомого лица на другое, узнавая одноклассников, уже дожидающихся начала урока. Некоторые ребята стоят кучками, весело переговариваются, шуточки начинают звучать громче, словно в этой замкнутой пространстве звук имеет особую силу. Антон машинально направляется к скамейкам, где, как правило, сидели ученики, ожидающие приказов своего учителя. Он выбирает место чуть поодаль - здесь меньше шума, и можно спокойно пересмотреться с мыслями перед уроком физкультуры. Он едва успевает устроиться, как дверь вновь открывается, небрежно толкаемая следующими учениками, торопящимися не опоздать. В тот же момент в зал врывается фигура Евгения Викторовича, учителя физкультуры, высокий и подтянутый, с выражением лица, от которого у детей испытывался почти физический дискомфорт. Шуршание шагов замирает, разговоры обрываются на полуслове, все взгляды устремляются к нему. — Встали! — коротко командует Евгений Викторович, окидывая класс пронзительным и даже угрожающим взглядом. Его глаза метают молнии, и ни один ученик не осмеливается не подчиниться. Антон и его одноклассники, обмениваясь коротким обеспокоенным взглядом, поднимаются со своих мест, в предвкушении, что этот урок не обещает быть лёгким. Тишина отзывается только шорохом шагов и нетерпеливо затаившимися дыханиями. Евгений Викторович оценивающе обходит линию учеников, словно генерал осматривающий своих солдат перед важным боем. Его присутствие ощущается всемикрою спиралью напряжения, готовой в любой момент развернуться в большой завал урока физкультуры. – Сколько раз просил, девки, ну заплетайте вы свои лохмы! Учитель пересчитывает их и дает команду вольно. Пытаясь не привлекать к себе внимания, Антон направился к скамейке, расположенной чуть в стороне от всех остальных. Отделившись от коллектива, Петров уселся на нее, почувствовав холод металлической ножки под рукой и грубую поверхность дерева под ладонями. В зале висело легкое напряжение, словно в воздухе чувствовался запах грозы. Учитель, Евгений Викторович, стоял у входа, наблюдая за тем, как опоздавшие ученики медленно заходили в зал. Взгляд его суровых, широко расставленных глаз следил за каждым движением, пытаясь уловить малейший признак недисциплинированности. Под его строгою внешностью скрывалась натура педанта, человека, привыкшего к порядку и дисциплине. Когда все, наконец, собрались, Евгений Викторович тяжело вздохнул, встал на середину зала и резким движением руки призвал к тишине. Было тихо, словно в музее, только редкие возни с обувью и приглушенные шорохи внесли толику звука в эту обволакивающую тишину. – Я сейчас приду, если вы успеете разгромить зал, – он не заканчивает, а просто показывает свой большой кулак. Кажется все и так поняли намек. Он уходит буквально на пару минут, стремительно покидая комнату с легким обещанием скорого возвращения. В это время дети остаются на месте, заключённые в своём веселом мире. Минуты тянутся медленно, но вот, наконец, он возвращается, держит в руках стопку белоснежных листов бумаги. Взгляд сосредоточен на своей задаче, он начинает перебирать бумаги, внимательно выискивая что-то важное. Тем временем атмосфера в комнате наполняется смехом и радостью. Мальчики, озорно и лихо, бросаются друг в друга мечами, их движения быстры и ловки. Они не замечают, как их шалости создают атмосферу живой игры, излучая энергию юного азарта. Девочки, напротив, снисходительнее к этим шалостям, собираются в небольшие кружки, перешептываются и делятся секретами. Контраст между сосредоточенностью мужчины и игривой небрежностью детей создает интересный баланс, гармонию. Он, несмотря на шум и гам, поглощён своим делом, как будто мир вокруг него не существует. Дети же, в этом хаотичном движении, создают вокруг него живое поле, где пересекаются энергия и невинность. Кажется, эти минуты тянутся в бесконечность, пока он ищет нужный лист среди множества похожих. Найдя нужный он поднимает взгляд. – Так, Кирьянов и Бабурин, я сейчас вам эти мячи в жопу засуну. Как вы задолбали! Кирьянов, словно поглощённый совсем не уроком, проигнорировал голос учителя, доносившийся где-то с краёв его сознания. С хищной быстрой улыбкой на лице он кинул мяч своему приятелю Бабурину, но, по ошибке или небрежности, мяч изменил курс, описал резкий зигзаг по воздуху и тяжёлым ударом угодил прямо в Пятифана. Антон, наблюдавший весь эпизод со своего места, едва сдерживая рвущийся из груди смех, уже рисовал в своём воображении, как Пятифан, обладая природной вспыльчивостью и гневливым характером, запылал яростью. И вот оно – лицо Пятифана, быстро мрачнеющее, глаза сузились в опасный прищур, и рот, готовясь к крику, широко раскрылся, словно пасть зверя. Кирьянов в это время замер с выражением виноватого удивления, которое, казалось, стало залогом ещё большей ярости со стороны Пятифана. Антон просчитывал, как долго протянется их словесная схватка, и какое наказание будет им всем разлито. Учитель, явно утомлённый нескончаемыми выкрутасами ребят, закатил глаза. По всему его облику было видно, что он уже готов набрать полную грудь воздуха и выпустить волнующий крик возмущения, как резкий внезапный порыв ветра, но внезапная мысль пронзила его, словно острая игла. Он резко остановился, взгляд его медленно скользнул от Кирьянова к Бабурину, затем к Пятифану, и он, словно наткнувшись на невидимую стену, оставил свои попытки крика. Секунды тянулись, напряжение в воздухе становилось всё плотнее, как натянутая струна, готовая оборваться. Никто не знал, что дальше произойдёт. – Сегодня работа в парах, быстро разбежались, пока не угрохал вас всех. Огорченные вздохи послышались со всех сторон, все хотели мясо и зрелищ, а тут их лишили такой возможности. Одноклассники Антона начали тускло разбредаться по парам, пока сам он стоял в ступоре, он здесь плохо всех знал, поэтому куда-то идти и не собирался. – Пятифан, а Будаев где? Что ж ты один стоишь? – учитель направил взгляд на Рому, тот что-то буркнул ему в ответ, но внятного ничего Евгений Викторович не получил. – Ну раз его нет, то иди в пару к Петрову, а то он как бедный родственник стоит там. Антон опешил, снова застигнутый врасплох крутым поворотом судьбы. Его сердце на мгновение замерло, и глаза невольно уставились в пол, как будто там можно было найти ответы на все вопросы. В голове мелькнула мысль: неужели опять все повернулось против него? Но не смотря ни на что, он почувствовал странное облегчение, словно невидимая рука судьбы подкинула ему спасительную соломинку. Антон отвел взгляд, пытаясь поблагодарить вселенную за этот странный и неожиданный подарок, который так не нужен ему в этот момент. Несмотря на это, он уныло вздохнул, осознавая, что очередная нелепая ситуация не делает его более удачливым. Пятифан тоже был явно не в восторге от происшедшего. Его лицо выражало смесь раздражения и непонимания, хотя он предпочел бы скрыть свои чувства. Пятифан знал, что учителю все это было до лампочки, и потому просто поднял глаза к небу. Однако строгий тон преподавателя вернул его на землю. Учитель, не терпящий бездеятельности и беспорядка, строго прикрикнул на них, заставляя ситуацию двигаться дальше. И вот, Рома уже стоял рядом с Антоном. Его поза выражала полное безразличие к происходящему, да и взгляд упрямо не поднимался на Антона. Петрову не оставалось ничего, кроме как мысленно молиться, надеясь, что ситуация разрешится в его пользу. Казалось, что время замедлило свой ход, и эти несколько секунд тянулись в бесконечность. Его мысли кружились в голове, формируя хаотические обрывки молитв и желаний. Антон молил вселенную, чтобы это было началом чего-то лучшего. В эти мгновения ему оставалось только надеяться и верить, что судьба все же благоволит ему, и что этот момент станет отправной точкой к светлому будущему. – Ну и чо ты стоишь? Антон едва заметно вздрогнул от резкости его голоса, словно внезапно ударил электрический разряд. В памяти всплыло то прозвище, которое он дал ему еще в первый день их знакомства. Да, без сомнения, мудак — это слово подходило ему как нельзя лучше. Антон невольно нахмурил брови, его взгляд был исполнен неподдельного удивления, словно спрашивая: "И что мне теперь делать?" Но Роман, видимо, и так был на грани, и этот немой вопрос лишь подлил масла в огонь. Гнев застыл в его темных глазах, придавая им зловещий блеск. Желваки на скулах змеились под кожей, а губы с трудом удерживали поток ядовитых слов. В воздухе повисла напряженная тишина, которая, казалось, вот-вот взорвется новым конфликтом. – Ты тупой или прикидываешься? – злостно проговорил Пятифан, зыркнув в сторону других, указывая на пример для парня, – На мат ложись, тугодум. Антон закусил губу и почувствовал вкус стали на языке — это напоминание о том, что он сделал ошибку и теперь расплачивается за нее. Внутренняя бравада сменилась самокритикой, и он мысленно обматерил себя. Однако выбора не было — пришлось лечь на матрас, который так заботливо принес их физрук. Матрас был жесткий, шершавый, но хоть что-то под спину. Лежа, Антон готовился к следующему шагу, пытался успокоиться. Он знал, что на него смотрят. Рома стоял рядом и смотрел хмуро, напрягая брови, как будто пытался просверлить взглядом дыру. Антон не выказал своих эмоций — он лишь закрыл глаза, понимая, что конфликт с Ромой сейчас неуместен. Его мысли перебил тихий шорох оттого, как он аккуратно подставил ноги. Над головой мелькнуло движение, и тут Антон почувствовал легкое давление на пальцы ног — это были коленки Пятифана. — Готов? — тихо спросил Пятифан, не скрывая своего раздражения. Антон кивнул в ответ, не отводя взгляда. Мышцы напряжены, дыхание учащается. Он начал упражнение, стараясь не думать о боли в пальцах ног и тяжести на своих коленях. Медленно и плавно, он поднимался и опускался, чувствуя, как напрягаются мышцы. Сердце стучало в такт его движениям, но он продолжал идти вперед, несмотря на усталость и внутренние расчеты на то, сколько еще он сможет выдержать. Пятифан не произносил ни слова, но его присутствие оказалось достаточно мотивирующим. Распределив силы, Антон начал чувствовать, как внутри закипает решимость — что бы ни случилось, он справится. С каждым подъемом он все больше и больше убеждал себя в победе над своей слабостью, идя вперед, несмотря на внутренние терзания и физическую усталость. – 4..9..15..27..34..42.. Антон завалился на мягкий мат и раскинул руки в стороны, тяжело дыша. Каждая мышца болела, как будто протестуя против того, чтобы снова напрягаться. Он кое-как поднял туловище, стараясь соблюдать технику выполнения пресса, но это получилось не без усилий. Поборов одну-две секунды борьбы с собственным телом, он наконец опустился назад, чувствуя, как дыхание будто становится свежее, но сразу же сталкивается с новой волной усталости. Пятифан рядом, смотрел на него неодобрительно, словно ему было известно какое-то тайное знание о безграничных возможностях человеческого тела. Его взгляд был полон разочарования и требований — такой взгляд обычно бывает у тренера, который считает, что его подопечный может намного больше, чем тот показывает. Казалось, что Пятифан думает: Антон способен выполнить не просто несколько прессов, а целую вписку физических преодолений. Антон ничего не ответил. Он просто встал, ощущая, как ноги дрожат от усталости. Они молча поменялись позициями, и теперь Пятифан лег на мат. С одним быстрым и уверенным движением Антон принялся держать его коленки. Их роли поменялись, и почувствовалось легкое напряжение, словно голоса их разума начали диалог о том, кому теперь предстоит преодолевать трудности. Пятифан взялся за дело с решимостью и силой. На фоне мрачного зала, где каждый звук отскакивал от стен, его движения выглядели почти механическими, точными и уверенными. Антон пристально смотрел на его лицо, выискивая признаки той же усталости, что недавно одолевали его самого. Но Пятифан, казалось, даже не задумывался о том, что усталость может его настичь. Он поднимался и опускался с таким ритмом, что это явно подчеркивало: он знает пределы своей силы и умеет их преодолевать. – 7..11..19..22..39..46..57.. Антон присел на край мата, его руки машинально перебирали ткань спортивок. Пятифан, стоя неподалеку, тщательно разминал спину, скрупулезно растягивая мышцы и освобождая их от напряжения. Для Антона вся эта физическая активность сейчас казалась излишней. На него давила тишина, повисшая между ними, как густой туман. Ему казалось, что каждое шевеление мата, каждый вдох заставляли эту тишину становиться еще тяжелее. Может быть, это было всего лишь его внутренним восприятием, но Антон чувствовал, что что-то надо сказать, сломать этот невидимый барьер. Он взял паузу, мысленно прокручивая слова, и наконец решился. Антон пытался понять, что стоит за этим спокойствием. – Эм, слушай, – тихо произнес парень, глядя как глаза Ромы блуждают по спортзалу, – я хотел сказать спасибо, ну, за тот случай с портфелем. Петров вложил в эти слова как можно больше искренности. Он надеялся, что Пятифан это оценит. Им обоим не хватало простой человеческой близости в этот напряженный момент. Петров не хотел казаться навязчивым или неуверенным, но в его голове продолжали мелькать сомнения. Может, Пятифан все-таки думает, что он тупой из-за того случая? Взгляд Ромы внезапно изменился. Его брови, веками опущенные от тяжести эмоций, медленно поднялись. Он сделал глубокий вдох, и на его лице мелькнуло что-то, напоминающее усмирение. На несколько секунд он стал спокойным и даже одобрительно кивнул на слова Антона. Казалось, что сейчас в Роме произошло какое-то внутреннее преображение, как будто волна осознанности временно смыла все негативные чувства. Но это состояние не длилось долго. Через секунду его лицо снова омрачилось, словно темные тучи закрыли солнечный свет. Губы сжались в узкую линию, глаза стали будто стальными, а чистота спокойствия уступила место скрытой ярости. Почему-то во взгляде Ромы появилась злоба. Он словно боролся с чем-то внутри себя, и эта битва проявлялась во внешних знаках его лица. Антон наблюдал за перипетиями на лице Ромы и не мог уловить направления перемен. Он не понимал, чем вызваны эти эмоциональные качели. Для Антона это было настоящей загадкой. Почему за кивком понимания всегда следовала мрачная тень? Как будто Рому что-то держало на грани, не позволяя ему полностью выйти из состояния гнева. – Ага, ты настолько сильно боялся, что даже забыл свой рюкзак, – Антон сжал зубы. Он надеялся, что Рома это не станет комментировать, но осознание собственной жалости в такой ситуации забилось в подкорку мозга и сейчас било со всей силы, – Выглядело жалко. Антон опешил. Это что, пытка? Он что, унижает его? Парень нервно поджал под себя ноги, не желая отвечать. Внутренние страсти кипели, но он знал одно точно – перепалки с Ромой ему точно не нужны. Антон пытался игнорировать его насмешки, делал вид, что ничего не случилось, что ему нет дела до этого. Грыз волну, чтобы не показать уязвимость. Но тут неожиданно рядом с Ромой появилась массивная фигура — жирная туша, от которой никуда не деться. Семён. Имя прозвучало как тревожный сигнал в голове Антона. Он вздрогнул, обездвиженный впечатлением. Время замедлилось, что казалось, вокруг него сгустилась плотная пелена страха и ожидания. Он боялся, что это зря, что напрасно стал надеяться на спокойствие. Ему стало явно не по себе. Антон резко почувствовал себя маленьким и беззащитным под натиском этой тяжелой ауры. Семён был не просто парнем – он был воплощением проблемы, сгустком неприятностей. Казалось, что его массивная фигура затмевала свет, превращая все вокруг в бескрайнюю тень грозы. – Эй, Антон, – раздался грубый голос. – Что, решил тут отваляться? Антон задержал дыхание, внутренний голос кричал ему: "Только спокойно, только быть спокойным". Но было уже поздно. Семён уже метил на трон унижений. "Это что, они вдвоем теперь на меня? Боже, нет". Слабая волна паники пробрала его до костей. " Антон, только молчи!" – Чо молчишь очкарик? Язык в жопу засунул? Послышался писклявый смех, который разлетелся по комнате, словно эхо в горах. Бабурин, внимательно следил за каждым движением Антона. С его лица не сходила хитрющая улыбка, будто бы он был уверен, что в присутствии Ромы Антон окажется безмолвным и беспомощным. Антон, осознавая интенсивность взглядов, медленно поднялся на ноги. Каждое движение было тщательно выверенным, словно в замедленной съёмке. Его спортивные штаны были слегка запылены, и он с внезапной тщательностью начал их отряхивать, словно этот мелкий ритуал помогал ему сосредоточиться. Каждое движение руки было исполнено спокойной решительности, которая пугала больше, чем любой крик. Когда Антон поднял глаза, его взгляд встретился с Семёном. Этот взгляд был нечитаемым, словно за ним прятались тысячи неназванных чувств и мыслей. В этом молчаливом моменте казалось, что вся комната замерла, ожидая его следующего шага. И вот, на его лице появилась едва уловимая улыбка — нечто между приветствием и вызовом. Семён непроизвольно сжался, уловив эту тонкую перемену в выражении Антона. Будто бы в этот момент стало ясно, что под внешним спокойствием скрывается непоколебимая решимость. Это была та улыбка, которая могла бы сломать любого, кто попытался бы её расколоть. В воздухе повисло напряжение, словно натянутая струна, готовая разорваться в любой момент. И в этом молчаливом обмене взглядами читалась вся неприязнь их отношений — скрытая и явная, глубокая и поверхностная. Едва заметная улыбка Антона говорила больше, чем любые слова, и никто не осмеливался нарушить это молчаливое понимание, обликая его в бесполезные звуки. – Если ты так хочешь почувствовать язык в жопе, то уж прости, – парень вскинул руки в примирительном жесте, – Это не ко мне! Рома слегка ухмыльнулся, едва заметно и мимолетно, но этого едва уловимого движения было достаточно, чтобы Антон ощутил прилив сил, словно кислород внезапно заполнил легкие. В этот момент сдержанности Бабурина не выдержали, и его лицо стало ярко-красным, словно кровь стремительно вскипела в жилах от нахлынувшей ярости. Скулы напряглись, рот исказился в гримасе недовольства, а кулаки, сжавшиеся до побелевших костяшек, выдавали его кипящую злость. Злость Бабурина была почти осязаемой, она висела в воздухе густым, напряженным облаком, как перед самой сильной грозой. Антон чувствовал это напряжение всем своим существом, как любой человек ощущает вдруг выросшее давление в комнате перед надвигающейся бурей. Но вместо того чтобы поддаться страху или сбиться в смятении, Антон неожиданно заулыбался – широким, наполненным уверенностью ртом, показывая все тридцать два блестящих зуба. Улыбка его была такой искусственной и вовсе неприкрытой, что казалась насмешливой, прям таки издевательской. Она была как вызов, как знак, что он не только не боится, но и наслаждается моментом напряжения, смакуя каждую деталь. – Подстилкам слова не давали, – злостно выплюнул Бабурин и сощурил глаза, – Гнида очкастая. Антон уже хотел открыть рот, чтобы сказать что-то важное, но внезапное появление Бяши за спиной Бабурина заставило его замереть. Бяша возник из ниоткуда, как призрак, и скрестил руки на груди, выплеснув таким образом поток негатива в сторону Семёна. Читался явный конфликт, напряжение витало в воздухе, словно перед грозой. Бяша смотрел на Семёна с таким хмурым и недовольным выражением лица, что казалось, он готов был броситься в атаку в любой момент. Тем временем, Рома, стоящий рядом, словно находился в другой вселенной. На первый взгляд, он не проявлял никакого интереса к происходящим разборкам. Он казался отстранённым, немного потерянным в своих мыслях. Но если посмотреть внимательнее, можно было заметить, что Рома время от времени косился на Антона. Его взгляд скользил по Антону с какой-то подозрительной регулярностью, будто он хотел уловить каждое его движение, каждую эмоцию. Антон, оказавшийся в эпицентре этого немого конфликта, был в замешательстве. Слова, которые он хотел произнести, застряли у него в горле. Он чувствовал, как все взгляды устремились на него, и от этого его растерянность теперь усилилась. Мозг судорожно анализировал возможные реакции: что сказать, как реагировать на этот непредвиденный поворот. Он чувствовал себя словно под увеличительным стеклом, где каждый жест и каждое слово могли быть истолкованы множеством способов. – Слышь, – громкий голос Будаева разрезал тишину, Семен обернулся и заулыбался, думая, что обращается бурят к Антону, – Свинья, те кто разрешал рот открывать, на? Лицо Ромы постепенно изменилось, приобретая странное выражение решимости и тревоги. Он не спеша приблизился к своему другу, наклонился и прошептал что-то тихо на ухо. Его слова были так тихи, что казалось, будто он доверяет другу величайшую тайну, словно вся судьба мира зависела от этих нескольких слов. Бяша, несмотря на всю таинственность этой ситуации, остался непроницаемым. Его лицо сохранило бесстрастное выражение, как будто он уже знал все, что собирался сказать ему Рома, и ничто не могло поколебать его внутренний покой. В этом спокойствии было что-то завораживающее, словно он был скалой, о которую разбиваются все волны. Семен же выглядел иначе. Его глаза расширились от шока, как будто он услышал что-то совершенно непостижимое и невероятное. Он смотрел на Рому с недоверием и пытался осознать, что же именно только что произошло. Его волнение передалось другим, создавая атмосферу скрытой напряженности. Антон, стоявший чуть поодаль, не мог разобраться в происходящем. Он смотрел то на Рому, то на Бяшу, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. Казалось, его мысли перемешались, и он лихорадочно пытался уловить хоть малейший намек на происходящее. Но, несмотря на всю свою растерянность, Антон мог чувствовать одно: спокойствие и уверенность Бяши внушали ему надежду и уверенность. Он знал, что с таким знакомым, как Бяша, бояться нечего. – Бях, ты чо? Я ж просто... – Ебальник закрой и съебись нахуй, пока я те его не разукрасил, на. Семён бросил недовольный взгляд на Петрова, его глаза буквально сверлили товарища, полные негодования. Однако, услышав распоряжение от Бяши, он неохотно подчинился, развернулся на пятках и направился к выходу из спортзала. Пятифан, в желании поддержать друга, положил руку ему на плечо, но Будаев, всё ещё находясь в состоянии раздражения, бесцеремонно сбросил руку. Жест был резким и выразительным, оставляя Пятифана в некотором замешательстве. Антон, наблюдая за происходящим, не мог удержаться от насмешливой реплики. Он высунул язык, поддразнивая Пятифана своей разудалой ухмылкой. Быстро подхватив Антона под руку, Бяша решил сменить обстановку и потащил его в противоположный конец зала. – Извини Тох, Бабурин конченный, на! – начал было бурят, но почему-то замолк, хотя вскоре быстро забормотал, – Ты только не думай, что Ромка такой же. Он на самом деле нормальный, на. Антон кивнул, не решаясь произнести ни слова, а Бяша, словно ощутив эту неподдельную неловкость момента, потупил взгляд, пытаясь не встречаться глазами с товарищем. Тишина, вязкая и тягучая, как густой мёд, захватила обоих, окутала их молчанием и не давала ни малейшей возможности сделать первый шаг или произнести заветное слово. Внезапный звонок разорвал эту невидимую завесу, спасая их от мучительных минут молчания и раздумий. Петров, словно понимая всю важность этого спасительного вмешательства, мгновенно среагировал: схватил бурятаа за руку и повёл его в раздевалку, где они могли укрыться от широкого внимания остальных. Переговоры, начавшиеся с ничего не значащих фраз и случайных реплик, вскоре превратились в насыщенный поток слов, где казалось, что они говорили буквально обо всём, но и ни о чём одновременно. Смех Антона, по-детски искренний и звонкий, перекликался с шутками Бяши, наполняя воздух лёгкостью и радостью. Бяша с большим интересом слушал истории Антона из его прошлой школы, проникновенно вникая в каждое слово, словно улыбки и смех приятеля были для него чем-то новым и неизведанным. Маленькие рассказы новенького, некоторые из которых были полны забавных происшествий и неожиданных поворотов, раскрывались перед ним, складываясь в яркую мозаику воспоминаний и переживаний. – Тоха, а ты где живешь? – вдруг выпалил Будаев. – На Маяковской, а ты? Глаза Бяши расширились, словно мир в этот момент стал ярче и подробней. Они заискрились, как утреннее солнце, пробивающееся сквозь хрустальные капли росы. Бяша внезапно хлопнул в ладоши, звук прозвучал как радостная трель птицы в весеннем лесу, и в следующий миг он уже повис на плечах Антона, крепко обняв его, словно маленький ребёнок, нашедший своего любимого плюшевого мишку после долгой разлуки. Антон распахнул глаза, его губы изогнулись в мягкой, слегка удивлённой улыбке. Он, конечно, не привык к таким проявлениям тактильности от друзей, ведь в его компании это было непривычно, почти табу. Но Бяша... Бяша был другим. Его искренние эмоции и непосредственность напоминали Антону кого-то особенного из собственного детства. Эта детская непосредственность, это стремление к близости, не оставляли Петрова равнодушным. Оно возвращало его мысли к воспоминаниям о младшей сестре, которая, словно маленький лучик света, всегда стремилась обнять его, будто вне её объятий мир становился холоднее и неприветливее. Она постоянно лезла к нему обниматься, навстречу её бесконечной жажде быть рядом Антон всегда поддавался, не в силах устоять перед её невинной искренностью. Теперь, стоя в обнимку с Бяшей, он ощущал это тёплое, почти забытое чувство кропотливого семейного уюта. Эти объятия не просто согревали его тело, но и тронули душу, напоминая о той искренности, которая не нуждается в словах и прячется в простых, но очень важных жестах. Его сердце наполнилось странной смесью радости и ностальгии, чувство было, как лучик солнца в холодный зимний день. Петров благодарно вздохнул, наслаждаясь теплотой момента, понимая, что иногда самые ценные и важные вещи в жизни окружены простотой и трепетной чистотой искренних человеческих эмоций. – Я тоже там живу, на! Пойдем вместе? В этот момент Антон почувствовал спиной взгляд, который пробирал до мурашек. Острая волна осязания промелькнула по его позвоночнику, накатывая, как внезапный порыв холодного ветра. Кажется, он начинает привыкать к такому вниманию со стороны Ромы. Это было странное ощущение – как будто чьи-то пристальные глаза буквально прожигают его спину, не давая возможности расслабиться даже на мгновение. Но Антону казалось, что это чувство уже стало для него чем-то привычным, словно неизбежной частью его повседневности. Оборачиваться он не хотел. Внутри него боролись противоречивые чувства – желание избежать этого прямого взгляда и одновременно необъяснимая тяга к нему. Но что-то, что-то внутри, заставило его поддаться. Это был о не просто любопытство, это была именно та сила, которую невозможно было игнорировать, словно невидимая рука нежно, но настойчиво развернула его голову, приказывая посмотреть в лицо. И вот, их взгляды встретились. Как только Антон увидел глаза Ромы, в них что-то заплясало: то ли волнение, то ли невыраженное сожаление. Эти глаза, блестящие и глубокие, как деревья под лунным светом, будто бы рассказывали собственную тайную историю, которую Антону с каждым днём всё больше хотелось понять. В этот миг между ними словно пробежала электрическая искра, создавая новый, ещё более крепкий и неразрывный эмоциональный связующий мост. Глубоко внутри Антон испытывал странное, но почти осознанное признание – понимание того, что этот необычный момент и этот взгляд карих глаз, вероятно, изменят его жизнь раз и навсегда. – А, ты думаешь я с Ромкой? Не-а, – протянул Бяша и вернул внимание парня на себя. – Просто задумался, прости, – улыбнулся парень и поправил очки, – Пойдём. Выходя из школы, Антон ощущал, как его сердце наполняется новыми, доселе неизведанными чувствами. Это был странный, но приятный трепет, смесь волнения и радости, как будто мир, наконец, раскрывал перед ним свои неизведанные грани. Всё вокруг казалось другим – воздух более свежим, запахи более ощутимыми, а краски мира ярче, чем когда-либо прежде. Прошло всего несколько дней, но это время было насыщенным и полным открытий. Антон быстро освоился в новом классе, узнавая не только привычки и интересы одноклассников, но и их истории, мелочи, которые делают каждого из них уникальным. Он сумел привлечь внимание так называемых "хулиганов" – тех, кого все обычно избегали. Однако, Антон увидел в них больше, чем просто внешний фронт грубости; он разглядел их внутреннюю силу и сплоченность. Конечно, путь не был безоблачным. Были трудности – маленькие, но всё же ощутимые. Порой Антон чувствовал себя растерянным и одиноким, сталкивался с непониманием или застенчивостью. Но каждое преодоленное препятствие сделало его сильнее, закаляло его решимость и укрепляло веру в себя. Несмотря на все трудности и невзгоды, он был рад. Рад каждой мелочи, каждому мгновению. Рад знакомству с новыми людьми и обретению друзей. Рад каждому уроку жизни, даже если это был горький опыт. Он ощутил, что жизнь, наконец, привносит в его мировоззрение что-то большее, чем просто рутина – это была радость открытия и принятия всего нового и неожиданного. Они шли домой и болтали. Улицы еще не были подсвечены редкими фонарями, вечерний воздух был прохладен и свеж. Бяша с энтузиазмом рассказывал, как потерял свои два передних зуба в драке. Это была смешная и одновременно немного грустная история, от которой на его лице не сходила улыбка. Антон слушал, затаив дыхание, проникнувшись каждой деталью. В глазах Бяши горел огонек, когда он вспоминал день, когда в детстве познакомился с Ромой. Это было случайное, но судьбоносное столкновение на спортивной площадке — два совершенно незнакомых человека быстро стали неразлучными друзьями. Рассказывал Бяша и о том, как вкусно готовит его мать. От одного упоминания ее фирменного борща Антону захотелось бросить все и отправиться на обед к Бяше. Речь зашла и о хобби — выжиганию по дереву. Говоря об этом, Бяша особенно оживился, глаза его засияли. Он ярко описывал, как этот процесс успокаивает, как древесина поддается искусству и вдыхает новую жизнь в серые будни. Антон молчал, увлеченно слушая друга. В чужих историях он находил отдушину, наслаждался каждой деталью, каждым поворотом сюжета. Они неуклонно двигались к его подъезду, несмотря на то, что Антон не хотел, чтобы этот момент заканчивался. В его душе просыпалась тихая радость от возможности погрузиться в чужие миры, избегая рассуждений о собственном. И вот, они подошли к подъезду, время пролетело незаметно. Антон снова оглянулся на друга, с благодарностью за этот вечер. Истории Бяши наполнили его впечатлениями, отвлекли от собственного молчаливого мира. Обмен улыбками, и каждый отправился по своим путям, обогащенные этой короткой, но значимой прогулкой. Антон вдруг кивнул самому себе и решился. – Я всё хотел спросить, но что-то немного стеснялся.. Рома действительно опасный? Бяша на мгновение застыл, его взгляд устремился вдаль, словно пытаясь ухватиться за неуловимую мысль, что расплывалась в сознании. За это короткое время на его лице проскочило множество эмоций – от лёгкого удивления и задумчивости до момента глубокой внутренней работы. Улыбка, до этого украшавшая его добродушные черты, невольно угасла, уступая место серьёзному и почти философскому выражению. Антон, весёлый и вечно готовый перевести всё на шутку, уже подбирал очередную остроту. Однако, заметив пыльное замешательство в глазах Бяши, он осёкся. Бурят, чувствуя, что находится под пристальным вниманием, медленно повернул голову и встретил взгляд Антона. В его глазах отражалась удивительная смесь спокойствия и проницательности, как будто он вдруг постиг нечто важное, только ему одному известное. Антон прикусил губу и отступил от своей затеи, словно понимал, что в этот момент шутки были бы неуместны. Напряжение повисло в воздухе, оставаясь невидимой нитью между двумя парнями, словно напоминая им, что не все слова достойны звука, и не каждая мысль нуждается в выражении. Бяша, вернув взгляд к своим мыслям, считалось, будто перегружает пазлы давно забытой истории. Его лицо, снова ожившее внутренним светом, как будто просветилось новым пониманием. Он медленно выдохнул, роняя в пустоту интерверующее молчание, недвижимости, которая была наполнена невидимой связью, сумевшей лишь ещё укрепиться после этого короткого, но осмысленного мгновения. – Да нет, – тихо начал Будаев и покосил взгляд в сторону, – Так говорят те, кто перешёл ему дорогу, на. Если ты ровный поцан, то Ромыч тебя не тронет. Антон сглотнул. – А что будет если всё-таки... – У нас был случай один, – перебил Антона Бяша, – Ромка сломал руку одному еблану, что назвал Полинку шлюхой. Теперь понял, на? Антон стоял возле своего подъезда, его мысли метались как беспокойный ураган. Он поспешно замахал головой, словно пытаясь отогнать наваждение или сбросить с себя груз непонимания. Бяша, уже успевший пожать ему руку на прощание, медленно побрёл в сторону своего дома, оставляя Антона в одиночестве с его мыслями. Размышления о Роме не давали Антону покоя. Каждый рассказ о нём, каждая крупица информации, собранная со временем, словно разрывали мозг на куски. Как мог человек, которого он видел, вернее, думал, что правильно видел, быть одновременно и тем Ромой, которого так живописно описывали в рассказах? Ведь перед Антоном был совсем другой образ, абсолютно не совпадающий с тем, что рисовали рассказы. Вдруг в мыслях всплыла Полина. Её упоминание заставило сердце сильнее забиться. Полина, за которую Пятифан готов был глотку перегрызть любому, кто посмеет приблизиться. Неужели это была любовь? Антон ее еще не видел, но кто-то упомянул, что уже завтра она вернется. Настолько глубокая и всепоглощающая любовь, что ради её защиты Пятифан готов был на всё? Антону становилось не по себе от этих мыслей. Что за силы двигали этим человеком, что за чувства плескались в его душе? Антон поморщился, охваченный неприятной головной болью. Мысли заполнили его голову настолько сильно, что он буквально ощущал, как они скребут её изнутри. Непонимание, смешанное с бессилием, овладело им в этот момент. Он всё ещё стоял возле подъезда, но уже не замечал ничего вокруг себя. Машины проезжали мимо, люди спешили по своим делам, а он оставался пленником своих собственных мыслей и догадок. Антон глубоко вздохнул, пытаясь как-то облегчить своё состояние. Ему нужно было разобраться, разложить всё по полочкам и понять, как эти истории могли сосуществовать вместе с тем Ромой, которого он встретил. Ему казалось, что ответ где-то рядом, но каждый раз, когда он пытался приблизиться к разгадке, всё становилось только запутанней. Всё-таки это не его проблемы.