Кот, который любил раф со взбитыми сливками

Ацуши любил ночные смены. Гостей мало — разгружай себе товары да подготавливай кофейню к утреннему наплыву бредущих в офис работников и шумных туристов. И, что немаловажно, ночью не так жарко. Лето, чтоб оно было неладно, вступало в свои права. На улице с каждым днём становилось всё невыносимее: палило солнце, из всех щелей выползали насекомые, а в квартирах становилось настолько влажно, что одежда, вывешенная на балконы, сохла дольше недели. Стоило Ацуши оказаться под палящим солнцем, с него сходило семь потов — не спасали ни ручные вентиляторы, ни веера, ни разного рода охлаждающие гаджеты. Плохело в считанные секунды: в один из первых жарких деньков Накаджима даже упал в обморок по дороге на экзамен. А меньше чем через неделю — отправился в больницу с ожогом (от жары так сильно тряслись руки, что он пролил на себя молоко, которое грел в питчере). Привычный к прохладному, ветреному климату Вакканая — самого северного города-порта Японии, — он тихо ненавидел зной и духоту. До предобморочной темноты перед глазами и подкатывающей к горлу тошноты. Однако у всего были причины, у его переезда — в том числе. — Я дома! — крикнул Накаджима, неловко захлопнув дверь (тяжёлый пакет с пирожными в руках не добавлял ему грациозности) и скинув с ног шлёпанцы. Наконец-то можно было опереться спиной о стену и спокойно выдохнуть: тёмный коридор встретил его такой приятной прохладой, что хоть в холодильник полезай целиком, хоть в ванну со льдом, чтобы усилить эффект. В комнате, отведённой под прачечную, грохотала стиральная машинка (благо, этот надоедливый звук был приглушён дверью). Из гостиной доносились знакомые голоса — разговор, больше похожий на белый шум, от которого на душе становилось спокойно. Тихо свистел чайник на кухне, по всему коридору разносился ненавязчивый аромат ещё незаваренного зелёного чая, смешанного с лимонником. Удивительно, но Ацуши любил именно это сочетание: оно бодрило и давало силы жить. Даже в самую дикую жару (но это не точно). Он сам не знал, почему любил зелёный чай именно с этой добавкой: было в нём что-то знакомое, родом из детства. Не того детства, с которым он столкнулся в детском доме. Другого. Домашнего. Наполненного семейным теплом. Накаджима дёрнулся всем телом и помотал головой, сбрасывая оцепенение, схожее с тем, что он испытывал, когда съедал слишком много сладостей. В последнее время, казалось, он только и ел, что пирожные, торты и тарталетки — к лету меню в кофейне обновили, теперь пора пришла готовиться к осени. — О, ты уже пришёл! Накаджима едва не выронил пакет, оказавшись в крепких объятиях Наоми: тут же вспыхнул и застыл недвижимой статуей, не зная, куда деть руки, чтобы не смутить девушку, которая по-детски доверчиво прижималась к груди сводного брата. Несколько долгих секунд спустя, Наоми отошла от Ацуши и испуганно взвизгнула, когда за её спиной раздалось приглушённое шипение. — Нацумэ, прости-прости-прости! — пролепетала девушка, оборачиваясь и хватая гладкошёрстного тощего кота поперёк груди. Нацумэ, недовольно мотая хвостом, устало уставился на Ацуши, месяца два назад притащившего его в доме. Накаджима чуть приподнял уголки губ и потрепал трёхцветный пушистый комочек между опущенных ушей, от чего кот сначала фыркнул, а после — чихнул. — О, быстро ты! Из гостиной, спрятав руки в карманах домашних трикотажных шорт и лениво шаркая ногами по паркету, вышел Джуничиро. Наоми в секунду поставила кота на пол — он отправился к лестнице, ведущей не второй этаж — и подошла к своему брату. Если бы Ацуши не видел документы, он бы в жизни не поверил, что Наоми и Джуничиро — биологические родственники, потому что то, как они смотрели друг на друга выдавало в них… точно не брата и сестру. — Ну вы идёте? — недовольно гаркнул Рампо из гостиной. Джуничиро закатил глаза, а Наоми, клюнув его в щёку, хохотнула. — Я есть хочу! Эдогава Рампо для Накаджимы долгое время оставался загадкой: громкий, угрюмый и нелюдимый, он по-своему старался помочь каждому из них. Составил мотивационное письмо для Ацуши, чтобы его точно-точно приняли на факультет клинической психологии, научил Наоми азам игры на скрипке, когда та загорелась идеей стать музыкантом. С Джуничиро же он беседовал подолгу о вещах, сути которых Накаджима не понимал. Ацуши не мог вспомнить, когда Рампо в последний раз оставался наедине с собой — без людей вокруг, книги в руках, классической музыки или детективных фильмов на фоне. Он будто боялся чего-то, что Накаджима не мог почувствовать ни кончиками пальцев, ни душой. Может быть, то было одиночество? Ацуши прекрасно помнил, как, сидя в приютской библиотеке, плакал, спрятав лицо в будто бы интересующую его книгу… Накаджима оказался в детском доме, когда ему не было и трёх лет, а потому не помнил, кем были его биологические родители: ни лиц, ни запаха, ни голосов, ни тепла. Только про зелёный чай с лимонником не забывал, лелея тающее в приютской обстановке ощущение безопасности. Мысли о том, что если он доживёт до совершеннолетия и получит комнатушку от государства, то сможет пожить спокойно хоть немного, без постоянных придирок со стороны, криков и рукоприкладства — они приводили в восторг. Его били часто и больно, оставляя отметины только там, где никто не смог бы их увидеть. Шрам на животе — от раскалёной кочерги — напоминал ему о том, кто он и откуда идёт. В один морозный день на пороге детского дома появилась делегация чиновников в чёрном — вполне себе обычное дело, до сёгацу оставалось меньше недели. По такому случаю дети, привычные к труду, драили всё здание: от пола до потолка, не пропуская ни пылинки. Как и всегда, всё должно было быть идеально. Как и всегда, всё пошло не по плану. Ацуши, как сейчас помнилось, весь в пыли, бегал с полными грязной воды тазами в техническое помещение — туда и обратно. Со счёта сбиться легко — столько тяжеленных тазов он тогда перетаскал. Запыхавшийся, зачуханный и бледный от голода, он торопился куда-то отнести воду (уже и забылось, куда именно). Зато слова воспитателей о том, что детям никак нельзя было попасться никому из гостей на глаза в таком виде до сих пор заставляли мурашки пробегать по спине. — Куда торопитесь, молодой человек? — буднично поинтересовался стоящий у чёрного входа мужчина в идеально выглаженной зелёной юкате. Высокий такой, статный… Накаджима тогда вскрикнул — не ожидал увидеть кого-то там, — и, проклиная свою неуклюжесть, запнулся одной ногой о другую. Зажмурился от грохота: таз покатился по мокрому и грязному полу, предвещая головомойку от воспитателей. Но так и не почувствовал боли — незнакомец придержал его поперёк груди, не дав упасть лицом в грязь. Попался. Мужчина — седой, пусть и выглядящий молодо — ни на секунду не изменился в лице, прикоснувшись к Ацуши. Другие взрослые сжимали губы в плотную линию или кривились так, будто он был прокажённым. — Осторожнее, — незнакомец вернул сироте с расширившимися от паники глазами вертикальное положение. — Думаю, вам нужно переодеться и позвать кого-то прибраться. Ацуши не удержался и фыркнул от обращения на «вы», а после испуганно уставился на взрослого, стремительно прикрывая голову щуплыми ручками. Он будь то бы стал в два раза меньше: ещё и сгруппировался так, чтобы пинок в живот не схлопотать. Лицо незнакомца не изменилось, он только недоумённо наклонил голову вправо. — Кто сделал это с тобой? — произнёс тогда тихо, так, чтобы услышать его мог только воспитанник детского дома. Вопрос Ацуши поверг в шок: он убрал руки от головы и волком посмотрел на мужчину из-под неровной чёлки, прикусив губу и не проронив ни звука. Ему казалось, что незнакомец прокричал этот вопрос и что воспитатели сбегутся узнать, что же такого Накаджима опять натворил, чтобы, когда делегация чиновников уедет, наказать его. — Я — Юкичи. А ты?.. — Напуганный воспитанник детского дома не сразу услышал имя мужчины и его вопрос. — Ацуши, — произнёс Накаджима напуганного и вдруг продолжил торопливо, — вы только не говорите, что это я разлил. Я… — Ты, — Юкичи перебил бормотания Ацуши и задумался, пытаясь сформулировать свой вопрос наиболее корректно, — не против прикосновений? Ацуши потерял весь страх и удивлённо уставился на Юкичи: тот ведь уже его касался. Подумав с минуту, Накаджима неуверенно кивнул, и мужчина положил тёплую, большую ладонь Ацуши на плечо, осторожно сжимая его. Воспитанник детского дома дёрнулся, но не двинулся с места: только внутри него что-то оборвалось, заполняя грудину ледяной свежестью. — Ацуши, кто тебя бьёт? — спросил Юкичи, чуть нахмурившись. Он убрал руку с плеча Накаджимы, но сделал шаг ему навстречу, сократив растояние, чтобы говорить ещё тише. — Мне важно узнать это, чтобы я смог повлиять на ситуацию. — Никто… — пробурчал Накаджима и посмотрел собеседнику в глаза — тот всё сильнее хмурился. Ацуши замолчал и, стушевавшись, промямлил: — Меня только сильнее накажут, а ему ничего не будет. — И всё же все люди равны перед законом, — резко произнёс Юкичи. — Других детей тоже бьют? Ацуши, ощущая мурашки по всему телу, кивнул и вздрогнул, когда мужчина осторожно потрепал его по голове, говоря, что всё будет хорошо. Накаджима сначала ему не поверил, но буквально через неделю ему велели собирать его немногочисленные пожитки и выметаться. Как сейчас помнится: Ацуши, совсем один, оказался в портовом городе близ Токио в начале января. Молчаливый водитель довёз его до окраины города, встретившей блестящий от чистоты чёрный автомобиль хмурым вечерним небом и одинаково идеальными домами с припорошёнными снегом лужайками. Стоит сказать, что такие районы Накаджима раньше видел только на картинках — как и здания, подобные тому, где ему предстояло жить. Поэтому, когда дверь стоящей на отшибе двухэтажной махины, перед которой остановился автомобиль, открыл невысокий юноша, Ацуши ничего не смог сказать, с открытым ртом осматривая дом. Накаджима теребил край футболки и избегал смотреть юноше, что был чуть старше него, в глаза. Чёрные волосы, как позже выяснится, Рампо торчали в разные стороны (сам, что ли, стриг их?), из-под пушащейся чёлки на Ацуши смотрели озорные зелёные глаза — ещё без очков-половинок, которые тот гордо водрузит на нос в двадцать лет. Едва оказавшись в коридоре, Ацуши сначала испуганно озирался, а потом, под хитрое «о, кинестетик!», щупал стены, картины, двери — одним словом всё, до чего могли дотянуться его руки. И никто его за это не бил… — Ацуши, чего застыл? — Джуничиро приподнял бровь и похлопал сводного брата по плечу. Тот вздрогнул и, поймав обеспокоенный взгляд, только покачал головой, мол, всё хорошо. — Пойдём, Рампо опять будет ныть, что мы его голодом морим… — Привыкли бы, — фыркнула Наоми и отошла от Джуничиро. — Пакет давай, и идите уже за стол… Братья пожали плечами и, переключившись на обсуждение последних университетских и рабочих новостей, поспешили в светлую гостиную, из окон которой виднелось море. Рампо обнаружился на диване. Вальяжно развалился на нём, заняв собой всё пространство: свесил руку с подлокотника, закинул одну ногу на спинку дивана, а другую — на другой подлокотник. — Мой гастрит — ваших рук дело, — бубнил Рампо с чувством. — Губите меня!.. — Просто кому-то нужно жрать меньше конфет! — прервал тираду Джуничиро, закатывая глаза. Ацуши, только усевшийся за стол, благоразумно промолчал: у него у самого в животе урчало, ведь ночью аппетита не было, а днём он скорее бы помер от жары, чем что-то съел. — Не зазнавайся!.. Накаджима улыбнулся и, положив руки на стол, умостил на них подбородок, сгибаясь в три погибели. Скоро домой с практических занятий вернётся Акико, а за ней и Юкичи, его приёмный отец, придёт. Вечер обещает быть долгим: с историями о прошедшем дне, вкусным чаем и тёплым ощущением близости, затаившимся где-то между рёбер. К хорошему быстро привыкаешь…