Во имя любви(Любовь)Книга I

      Пьер не открывал дверь долго. При этом Бернара не покидала уверенность — тот точно дома. Может быть, видит его в глазок и не открывает специально. В конечном счёте он просто уткнулся лбом в дверной звонок и стоял так, нажимая, пока внутри не загремел замок. Ещё бы чуть-чуть и вышли соседи.       —Ты…       Он стоит в дверном проёме и смотрит на него. Бернар ухватился за косяк, потому едва не упал, когда створка распахнулась. Зря он так напился… Пьер разозлится, конечно.       —Привет. Я пришёл мириться… — он усмехнулся и протянул к нему руку, выставив мизинец. — Давай… мирись-мирись… больше не дерись!       Молчание. Лучше бы хоть что-то сказал. Этот колючий, жёсткий взгляд ударял побольнее кулака.       —Я уже и так тобой наказан… — Бернар медленно снимает очки. Пьер вздрагивает. Он явно не ожидал таких последствий. На лице теперь растерянность. Вина?       «Именно это нам и надо…»       Бернар шагнул вперёд, оттесняя его в квартиру, и захлопнул дверь.       —Один?       —Да.       Хочется закрыть глаза, лечь на пол и уснуть. Ну не выгонит же он его на улицу такого…       Бернар снова протянул руку, коснулся его плеча, но Пьер дёрнулся, демонстративно сбрасывая её.       Почему-то сейчас вспомнилось. Они гуляли в Версале, осень 51-го года. Небо было чистое-чистое и синее-синее, как сапфир. А листья на деревьях оранжевые и золотые. Они кружились в воздухе, и Пьер всё время пинал их ногой, разбрасывая. Он был в каком-то восторженном исступлении, они говорили о чем-то… сейчас и не вспомнить, о чём. Но он много смеялся. Пьер умел его рассмешить.       «Почему ты такой мрачный всё время?»       «Я не мрачный! — Бернар удивился даже. — Скорее серьёзный…»       «Тогда почему ты такой серьёзный?» — в лицо ему полетела горсть листьев.       Он ему завидовал. Завидовал этой способности так радоваться жизни. Её мелочам. Красивым вещам. Природе. Любить эту осень. Наслаждаться моментом. Как он завидовал! Казалось, для Пьера нет ничего невозможного. Ну просто нет и всё. Если что-то не получается, он ужасно, ужасно будет злиться… и начнёт ещё больше упорствовать. Он не сдаётся. А Бернару тогда сдаться хотелось. Он устал. Ему было двадцать три года, а чувствовал он себя на все сорок.       Они тогда ели что-то. Какие-то цукаты или шоколадку. Остановились. И Пьер вдруг взял, отломил кусочек от своей части и положил ему в рот. И потом ещё. И это был самый интимный, самый главный момент. Когда пришло изнутри это осознание — что они вместе. Они — пара.        —Франсуаза кормила голубей возле Лувра булочкой. Она себе её купила. И почти всю им скормила… и я вспомнил… как ты меня кормил шоколадом в Версале… — Бернар прислонился устало к стене и закрыл глаза. — Там люди шли, но тебе было плевать. Плевать, что все на нас смотрят. И я знал, что это ты сейчас не напоказ себя так ведёшь. Просто тебе хотелось сделать это намного сильнее, чем был страх… страх, что нас осудят.        —Я никогда этого не боялся.       Голос. Бернар открывает глаза и видит, что Пьер подошёл совсем близко. Они не на одном уровне. Бернара всегда забавляло, что ему приходится чуть наклониться, чтобы его поцеловать. А сейчас позволит?       Бернар притянул его к себе, обнимая и уже не встречая сопротивления. Но и ответа. Знакомо…       Он развернулся и крепко прижал Пьера к стене, практически впечатывая в неё, чтобы через секунду быть грубо оттолкнутым.       «Ах, так?»       Он тоже может дать сдачи. И сильно. Пьер по-прежнему стоит у стены и вызывающе смотрит на него.       —Ну ты! Противная колючка! — Бернар яростно кинулся, вновь вжимая его в стену и целуя.       В губы не получится, потому что тот уворачивается. Лоб, щеки, шея… он зацеловывает его, хватает руками везде, где может достать, пока тот ещё пытается отбиваться.       Это недолго продолжается. Вот уже Пьер целует его в ответ, обнимая за шею, жадно, горячо, кусая нежную кожу губ. Задыхается, тихо стонет, когда Бернар обхватив его, сползает на колени, на пол.       —Не могу без тебя… Не могу…       У них так давно не было нормального секса. Такого, чтобы обоим хотелось одинаково сильно. Бернар же видел, даже когда они в постели втроём… он всё равно что один. Нет, Пьер умеет делиться шоколадом, но не любовью.       А ещё с Франсуазой он не может себе позволить… много чего. С ним. Например, дать себя трахнуть… вот так… как сейчас… Напрячься до предела в его руках, подставляясь под ласки, а потом расслабиться полностью.       Он не так часто ему позволял… но когда позволял… Господи, как он был хорош в этой роли… Каким нежным, ласковым становился, как жадно в себя принимал, стонал, шептал его имя…       Позволить подхватить себя, отнести и швырнуть на кровать, целовать, облизывать, раздевать… И даже не настаивать, чтобы потом поменяться ролями. Грубо. И нежно. Обломать колючки. Изранить об тебя все руки… как ими потом рисовать?       Уставшие, они лежат рядом на кровати. Пьер, снова задумчивый и грустный, курит, положив руку под голову.       —Прости за то, что я тебе наговорил. Ты всё ещё злишься?       —Нет… — он скосил на него взгляд и, тем не менее, демонстративно сбросил пепел от сигареты ему на грудь. — Мы через многое прошли вместе. Вдвоём. И после всего этого ты говоришь мне: женись на ней! Легко. Знаешь, это жестоко. Можешь представить, что я чувствовал? Что тебе на нас наплевать.       —Я боялся, что ты сам этого можешь захотеть…       —Но я этого не хочу.       —Но я же вижу. Ты влюблён в неё. Это не страшно. Но ты хотя бы признайся в этом!       Тяжёлый вздох.       —Я не люблю Франсуазу. Я не люблю её так, как ОНА хочет. Но что-то в ней меня волнует… я сам не знаю что. Это какой-то голод. По человеку. Я хочу бесконечно её поглощать, а она всё никак не заканчивается! — он закрыл лицо руками и засмеялся. — Я не знаю, как это называется. Я бы хотел совсем её не видеть… я бы отвык. Мне без неё лучше. Но когда она появляется… она… просто сама сплошная провокация. Я не могу удержаться. Но если я на ней женюсь…       —Тогда это чувство голода у тебя пропадёт.       —Что? — Пьер с удивлением посмотрел на него. Он как будто услышал что-то феноменально новое.       Бернар улыбнулся и погладил его по щеке.       —Она для тебя — запрещённое вещество. Ты сам его себе запретил и постоянно срываешься. Хочешь от неё отказаться? Разреши её себе. В любом количестве. Обожрись ею… хах… тебя от неё затошнит.       Непонимание сменяется подозрением, потом изумлением. Бернар погасил свет и повернулся на другой бок.       —Единственный кошмар, который мне снится… что она приходит сюда в свадебном платье от Кристиана Диора и говорит, что беременна.       Бернар нанёс второй слой чёрной краски на холст и отошёл в сторону — посмотреть. Пьер сидел на столе и грыз ногти, как всегда делал, когда нервничал.       —Ты знаешь, как себя обезопасить.       —Я не сплю с ней. С этим покончено.       Он ничего не рассказ Бернару о том разговоре, который состоялся у них с Кики в прошлую пятницу. Пьер думал, что идиотская тема с замужеством исчерпана, тем более Франсуаза закрутила роман с каким-то парнем — танцовщиком балета, другом Жака, и переключалась на него. Теперь его ждал сюрприз.       Они вместе ехали на вечер к баронессе де Карболь. Бернар в последний момент остался дома, заявив что плохо себя чувствует. Франсуаза так резко газанула с места, что Пьера прижало к сиденью, как в самолёте. Он уже неоднократно говорил ей, что привычка превышать скорость плохо кончится. Когда Франсуаза садилась за руль, то теряла связь с временем и пространством. Казалось, у неё было совершенно атрофировано чувство страха попасть в аварию.       А потом она просто спросила: не передумал ли он? Насчёт того, чтобы жениться на ней?       Пьер в этот момент подумал о том, что она уже второй раз заводит этот разговор в машине. На ходу. Будто речь идёт о какой-то сущей ерунде.       —Уймись, Кики. Женщине неприлично быть такой настойчивой…       —А мужчине неприлично продолжать быть таким упрямым, когда женщина так настойчива. Женщинам надо уступать!       Она действительно была прелестна в этот момент, такая хрупкая, за рулём непомерно большого для неё чёрного ягуара, в маленьком чёрном платье, длинных серёжках и тёмных очках в стиле Одри Хэпберн. Пьеру даже захотелось попросить остановиться, чтобы поцеловать её. Просто так.       —Есть вещи, которые нельзя получить. Когда ты это поймёшь?       —Но ты ведь не вещь, Пьер… ты мой друг.       —Я могу быть твоим другом, но не мужем.       —Ну и что? Любовь проходит, а дружба остаётся. И уважение. Я хочу уважать своего мужа.       Он понял, что может сколько угодно убеждать её в абсурдности этой затеи. Но ведь Франсуазе важно именно это — безумство и бессмысленность её замысла. Она просто решила, что хочет этого, и её не переубедить. Самое поразительное, что сейчас, спустя полгода после их последнего разговора об этом, её предложение уже не казалось ему таким уж диким.       —Не отказывайся. Подумай. Поговори с Бернаром.       —Знаешь, — он решил ей подыграть. — Тогда ты и ему подыщи жену. Я не могу его оставить… ты же его знаешь, он пьёт растворитель!       Франсуаза наморщила лоб, очень серьёзно задумалась и произнесла:       —Ты прав. Я подумаю об этом…       Вот и всё. И теперь он думал о том, стоит ли ему действительно говорить об этом с Бернаром? В последний раз всё закончилось ссорой. Но они покончили с этим «трое в лодке». Она больше не ночует у них. Он и видеться с ней старается не слишком часто.       Жизнь как-то идёт своим чередом. Но у каждого на неё свои планы.       О приключениях «малышки Саган» пишут все столичные газеты. Половина из этих небылиц придумана, но Кики никого не собирается разубеждать. Ей приписывают романы сразу с несколькими миллионерами с Лазурного побережья, ночные купания в Сене голышом, угон полицейской машины, пишут, что на завтрак она ест исключительно чёрную икру и пьёт шампанское стоимостью тысяча франков за бутылку и управляет автомобилем босиком.       «Как много нового я узнаю о себе, открывая утром газеты! Они пишут, что у меня в гостиной живет лошадь… можешь представить… я так расстроилась, когда её там не обнаружила…» — смеётся она.       Что ей сделать такого, чтобы удивить общественность ещё больше? Выйти замуж, конечно! И за самого неожиданного человека. Открытого гомосексуалиста, анархиста, дельца и бузотёра. Которого, «как говорит одна влиятельная персона», в приличном обществе принимают только из-за всеми любимого Бернара Бюффе!       «Как твоё самочувствие?» — интересовался у него Жан.       «Лучше чем когда либо… Дела идут хорошо».       На что ему жаловаться? Их жизнь настолько беспроблемна, полна интересных знакомств, впечатлений… Куда направить своё внимание?       —Зря ты не стал ходить к тому терапевту… — слышит он голос Бернара. — Это же так интересно… изучать свою психику.       —Когда мне станет совсем нечем заняться, я займусь своей психикой. Договорились?       —Может тебе и правда жениться на Кики? Съездить на сафари в свадебное путешествие, застрелить льва, а потом вернуться и через месяц развестись? Хотя бы развеешься…       —Если я на ней женюсь, то через месяц застрелю её, а не льва. И для этого даже никуда не придётся уезжать.       Она задела в нём что-то, как плохо настроенную, старую гитару. Его чувства к ней имеют такой же странный отзвук, но лучше уж слушать эту музыку, чем сидеть в тишине. Он любит Бернара, но рядом с ним его жизнь стала тусклой, угнетающей, как его картины. Когда они выезжают на природу, на море, вокруг яркие краски, Бернар будто и сам становится ярче. Но потом город выжимает из него все цвета. Нужен кто-то ещё.       Бернар снова начал ходить во сне. Пьер просыпался среди ночи от шороха и видел скользящую по стене тень. Бернар поднимался с постели, одевался и уходил. Вчера он поймал его на лестничной клетке, тот спал, прислонившись к стене.       «Господи, он уходит от меня даже во сне…»       Он не будил его. Осторожно взял за руку и увёл обратно, уложив в постель рядом. И нежно целовал, пока тот не проснулся, удивлённый, решив, что это намёк совсем на другое…       Они занимаются любовью так же часто, как в самом начале, но уже без этого агрессивного напряжения, которое сопровождало Пьера в первый год. Тогда он боролся между страстью и боязнью довериться. Всегда проще позаботиться о другом, чем позволить другому подойти к тебе так близко и забрать у тебя контроль.       Никаких наркотиков больше… ничего такого! Вот он, парадокс жизни. Если он женится на Кики, хаос станет частью и его жизни. Стало быть, он хочет этого хаоса? У Бернара тоже хаос. Но он может его упорядочить. С ней это не выйдет. С ней вообще ничего выйти не может. Зачем же он этого хочет? Может быть, это Бернару жениться на ней? Уравнение останется тем же.       —Мне кажется, если я это сделаю, произойдёт что-то ужасное… Она развалится… распадётся… а я буду винить в этом себя.       —Ничего с ней не случится, Пьер. Она сильная… это ты… распадаешься… сам себя не можешь поймать и хватаешься за неё. Чтобы тебе было что собирать… может быть, ты надеешься собрать из её осколков недостающие частички самого себя? — Бернар печально вздохнул.       Пьер не понимает, о чём это. Он уставился на друга.       —Ты слишком много читаешь Кьеркегора.       В конце августа они с Бернаром почти постоянно жили в Гранвиле. Их дом был по соседству с домом Кристиана Диора и они пару раз приглашали модельера на ужин, а также сами бывали частыми гостями на роскошной двухэтажной «розовой» вилле.       Они много говорили о политике, литературе, музыке и никогда о моде. Пьеру Диор казался в те дни меланхоличным и задумчивым. Хотя явно наслаждался их обществом и каждый раз как будто уходил с неохотой.       «Я могу прервать ваш голубой огонёк в эту пятницу? — Франсуаза позвонила им 4 сентября. — Я буду проездом в Нормандии».       Он оценил эту иронию. В узких кругах о сексуальной ориентации Диора было хорошо известно, но Пьер, как ни старался, не мог представить себе этого вечно напряженно краснеющего, полноватого и временами неуклюжего человека с мужчиной. Судя по всему, для самого модельера этот вопрос был исключительно мучительным, и Пьер мог ему только посочувствовать.       Он ожидал, что Франсуаза как обычно приедет с кем-то из друзей, но она заявилась одна с двумя не к месту большими чемоданами. От вокзала до дома восторгалась погодой, стрижкой Бернара и передавала последние сплетни.       —Говорят, Кристиан Диор всерьёз увлёкся каким-то молодым мужчиной… и страшно переживает отсутствие взаимности! И знаете, я почти уверена, что это тот самый чудный юноша, его ассистент! Это так ужасно… любить без взаимности… — она подставляла лицо ветру в открытой машине и держалась за спинку переднего сиденья Пьера, пока машина несла их по шоссе, мимо идеально зеленых газонов и аллеи особнячков.       —Послезавтра он уезжает в Тоскану, наверное, лечиться от любви… — усмехнулся Бернар. — Кики, раз уж ты приехала, приготовь сегодняшний ужин, потому что Пьер обижается, что я превратил его в домработницу.       —Вам не хватает женской руки в доме… это естественно.       —Да, кому как не тебе это знать… у тебя обе руки женские и тебе всё равно их не хватает. — Пьер остался очень доволен этой фразой.       Вечер получился домашним и тихим. Такие, как правило, быстро стираются из воспоминаний, но этот вечер Пьер помнил вплоть до деталей. Помнил открытые двери балкона и запах роз из сада, Франсуазу, одетую в простое белое платье в цветочек, которая на кухне готовила мясо в горшочках, а потом за столом не съела ни кусочка.       «Я не голодна…»       «Да, ты уже что могла поела из кастрюли пока готовила, я видел…»       «Женщине много есть неприлично…»       «А пить?»       Она кокетливо поправляет волосы и заявляет самым милым голосом на свете:       «Пьер, ты склонен к полноте…»       Он видит, как Диор выпрямляется за столом и судорожно втягивает объёмистый живот, обтянутый атласной тканью жилета. Присутствие Франсуазы, тем не менее, наполняет их вечер лёгкостью. Разве это не чудесно, что она без труда может поддержать любой разговор, но никогда не говорит слишком много лишнего? Она как бокал игристого перед ужином. Придаёт атмосфере праздничность.       Она берётся разливать кофе, будто намереваясь продемонстрировать навыки хозяйки, и как бы невзначай проливает несколько капель ему на брюки.       «Ой, прости пожалуйста…» — её глаза сияют. Она снова и как всегда… мила, беззаботна, обаятельна… легка.       К концу вечера Диор так расслабляется, что позволяет себе откинуться на подушки с фужером коньяка. На его лице спокойствие и умиротворение.       —Знаете, если бы я не стал модельером, я бы стал садовником. Но я окружил себя другими цветами… — он целует руку Франсуазе. — Надеюсь на скорую встречу в Париже по возвращении!       Они простились. Они не знали тогда, что навсегда.        А ночи всё ещё тёплые, наполненные ароматами осенних цветов и свежестью. После ухода Диора Пьер закрылся в своей комнате — он был непривычно молчалив весь вечер.       Бернар один выходит прогуляться по саду. Франсуаза находит его сидящим на белой скамейке в начале парковой аллеи. Уже так темно, и горят только маленькие фонарики у подъездной дорожки. Она присаживается рядом, чтобы разделить эту темноту.       Печальный и серьёзный профиль. Тонкие черты словно ещё больше истончились, лицо как будто нарисовано острым карандашом.       —Ты меня презираешь? — тихо и неуверенно произнесла она, опустив голову.       —Ну что ты. Я люблю тебя, Кики… ты чудо.       —Ты тоже чудо… — она взяла его руку в свою и переплела их пальцы. Потом сняла с руки маленький браслетик из бисера. Когда она переживала о чём-то, то теребила его, словно сама себе напоминая о чём-то. Она протянула его Бернару.       —Я хочу о нём позаботиться. И о тебе. Я уверена, что нам можно быть счастливыми.       «Нам можно или мы можем?» — вот в чём вопрос.       Ведь так сидеть можно бесконечно долго. Милый Бернар… откуда в тебе столько печали? И почему хочется любить её рядом с тобой?       —Темнота — это отсутствие света. И цвета. Ты утренний луч света, Кики… — он закрыл глаза. Его лицо прибрело трагичные черты. — Я не могу сделать его счастливым… я бы всё отдал ради этого… но я не могу. Поэтому единственное, что я могу… это отдать его… свету.       Она ничего не ответила. Она просила его любить Пьера, а что значит любить? Иногда это быть готовым отпустить. Отпустить человека, который тебя больше не любит. Даже если он не может признаться в этом самому себе. «Ведь надо бы, чтобы всякому человеку было куда пойти. И к кому».       «Ты поговорил с ней?»       «О чём?» — резкий ответ.       Они вдвоём в спальне, и Пьер даже не поворачивается к нему лицом. Он умеет в одной интонации выразить всё, что хочет. Возмущение. Негодование. Обиду. Злость.       «Ты сам всё затягиваешь. Усложняешь. Объяснись с ней и поставь точку».       За этим стоит: разорви с ней окончательно или женись. Третьего больше не будет. Для тебя. Такое сердце, как у тебя, знает лишь два слова: «да» и «нет».       Всё было так легко и стало так сложно. Ну почему? Почему там, где он появляется, всё всегда становится слишком сложно? Кики упрощает, а он усложняет. Теперь на нём лежит вся ответственность за них троих? Пьер ненавидит Бернара в эту минуту. И себя ненавидит.       «Не трогай меня!» — он отталкивает Бернара, когда тот пытается обнять его, и уходит из спальни, хлопнув дверью. Этой ночью он будет спать один. Они оба ему невыносимы.       В трёх комнатах в доме на ночь закрылись три человека, каждый из которых думает, что решать придется ему.       24 октября 1957 года мир содрогнётся от трагического известия. Кристиан Диор скоропостижно скончался в Италии от сердечного приступа. Общественность в растерянности — Франция потеряла своего лучшего кутюрье.       Они с Бернаром узнают о смерти модельера из газеты. Траурный заголовок.       «Это невозможно… мы были последними, кто виделись с ним во Франции…» — Пьер ходит по мастерской Бернара. Его захлестывают эмоции, они подступают к горлу, ему нужно проговорить их. Он пока не научился смиряться с неизбежностью смерти. Да, ты ожидаешь её в восемьдесят лет, но когда она забирает тех, кто моложе, тех, кого ты знал лично, то словно и тебя касается своей костлявой рукой.       На торжественной церемонии похорон люди движутся в молчаливой процессии. Большинство всё ещё потрясены. Они с Бернаром каким-то образом оказываются в списке приближённых к Диору, хотя познакомились не так давно. Словно тот последний вечер в Гранвиле сблизил их, и Диор, каким-то непостижимым образом предчувствуя свою скорую кончину, попросил выслать им отдельные приглашения на свои похороны. От всего происходящего складывается ощущение, что что-то пошло не так. И в то же время всё как будто спланировано.       Пьер боится признаться, что испытывает почти мистический ужас перед похоронами. Перед самим фактом смерти. Самым безусловным и неоспоримым фактом в человеческой жизни. Он так нервничает, что случайно толкает высокого молодого человека в чёрном пальто. Мимолётом буркнув «прошу прощения» он ловит на себе удивлённый взгляд из-под стёкол очков. Мужчина отскакивает от него и скрывается где-то в толпе. Стоя под дождём, Пьер слышит женский шепоток где-то за спиной:       «А что, Ив, ассистент Диора, совсем не выглядит расстроенным!»       «Должно быть, он достаточно уверен в стойкости своих позиций в доме моды…»       «А какие отношения на самом деле связывали его с Диором? Говорят, он доверял ему полностью! Был им просто очарован!»       Пьер слушает непроизвольно. Это помогает отвлекаться от мыслей. От мыслей… Он сжал руку Бернара в своей и тут же выпустил. Волнение охватывает ещё сильнее.       Ему четыре года. Мать в больнице — рожает Мишеля. Они с отцом вдвоём дома, в первый раз и на несколько дней. Тот очевидно не очень счастлив — оказаться один на один с маленьким ребёнком. Пьер помнит: он совершил какой-то проступок, и отец запер его в чулане. На три часа. Он запер его и ушёл из дома — выпить с друзьями и отпраздновать рождение второго ребёнка.       В чулане нет ничего страшного, кроме кромешной темноты. Кричать бесполезно — дома всё равно никого нет. Он слышал, как хлопала входная дверь и отец уходил. Он думал в тот момент, что это навсегда.       В тот самый момент ему, (Пьер помнил это очень отчётливо) открылась идея смерти. Родители — атеисты, они ничего не рассказывали ему о Боге и загробной жизни и в тот момент он решил для себя, что смерть — это темнота. Не передать словами тот ужас, который он пережил в эти три часа, казавшиеся самой вечностью. Он потерял ощущение пространства и времени и стоял, прижавшись к деревянной двери и боясь отойти от неё хотя бы на шаг. Эта дверь была единственной опорой, она делала темноту не такой всепоглощающей. Он плакал только в начале — слезы не имели смысла, они никак не могли ему помочь. Была одна мысль, одно объяснение: теперь у родителей есть новый ребенок, поэтому его, как ненужного заперли в чулан, чтобы он там умер. Когда человек умирает, его кладут в гроб, но если нужно убить человека, можно закрыть его в чулане. Потом он уснул, а может потерял сознание от страха. Вернулся отец, потом мама, с кричащим маленьким свёртком, который был его братом, она спросила Пьера, как они провели время вдвоём с отцом. А он ответил: «папа хотел меня убить». Это было ошибкой, потому что вместо сочувствия его опять наказали. Но мать, судя по всему, устроила отцу выволочку, потому что в чулан его больше не запирали. Это был один раз. Но с тех пор он ненавидит похороны. Эти гробы… маленькие деревянные чуланы…        —Пьер, с тобой всё хорошо? — Бернар встревоженно смотрит на него. — Ты такой бледный.       —Надо было позавтракать…       Нужно разделить с кем-то это чувство потери, и они едут обедать к Франсуазе, она третий человек, кто был с ними в Гранвиле. Пьер хочет и не хочет видеть её. Он чувствует, что они все на грани какой-то развязки. Хуже всего, что он не может открыто поговорить об этом с Бернаром. Тот питает к Кики какую-то странную, нежную любовь. Иногда Пьеру кажется, что встань тот перед выбором: он или Саган, Бернар выберет Франсуазу.       Она встречает их одетая во всё чёрное. Хотя её не было на похоронах, Франсуаза считает своим долгом облачиться в траур по человеку, который поцеловал ей руку летним вечером на веранде дома, когда воздух благоухал розами. На столе у неё стоит букет свежих цветов — шесть белых хризантем.       —Зачем ты поставила их у себя, это же не могила! — не выдержал Пьер.       —Не знала, что ты суеверный.       —Пьер тяжело переносит похороны, — поясняет Бернар.       —Хотел бы я посмотреть на того, для кого это увеселительная прогулка…       После обеда они пили вино, сидя на полу и слушая пластинки. Все трое грустили. Франсуаза задернула занавески, и комната погрузилась в приятный полумрак. Ни о чём не хотелось думать. Пьер растянулся на полу, положив голову на колени Саган. От её одежды всегда пахло смесью табака и Шанель номер 5. Он закрыл глаза и задремал, неожиданно поняв, что спал всего три часа этой ночью.       В какой-то момент Бернар потушил сигарету и поднялся на ноги. Взял свой пиджак и направился к выходу. Франсуаза, опомнившись, переместила голову друга рядом на подушку и выбежала за Бернаром, который уже надевал пальто.       —Что ты? Куда ты? А Пьер? — она оглянулась. — Я не хотела его будить…       —Не буди. Он плохо спит. Пусть остаётся у тебя… — он отвёл взгляд.       Девушка вздрогнула. Она ухватила его за руку, чувствуя, что обязана что-то предпринять.       —Как это… у меня? А ты?       Бернар неожиданно взял её за хрупкие плечи и слегка сжал, внимательно глядя в глаза.       —Мы с ним… расстанемся, наверное… скоро.       —Что?! Почему? У тебя кто-то появился?       —Нет… — он покачал головой. -У меня — нет. Просто… я не могу видеть, как он ищет повод, чтобы остаться со мной, но не находит его. Я схожу с ума от этого. Ему теперь нужен повод, чтобы уйти…       Он взял свою шляпу, надел её и неожиданно произнёс уже на самом пороге:       —Если он тебе до нового года предложение не сделает, сделай ему сама. Только серьёзно.       Дверь захлопнулась. Франсуаза стояла какое-то время в растерянности, потом пошла в свою комнату, закрыла дверь и стянула с себя свитер.       Он слышал, как Бернар ушёл. Внутри ничего не отозвалось пойти за ним следом. Тот слишком часто уходил и он перестал удерживать. Пьер достал из кармана часы и удивился: десять вечера. Сколько же они тут просидели? Повернувшись, он увидел в дверях Франсуазу. Она стояла как-то смущённо и нерешительно, держась рукой за косяк.       —Вот… как тебе? Хотела показать… помнишь, то платье, которое мы заказывали у Диора? Ты же так его и не видел.       Он не сразу вспомнил. Ах да… платье. Его взгляд скользнул от лица Франсуазы вниз. Теперь он подумал, что видит что-то необычное. То есть платье выглядело вполне обыкновенным, но что-то в нём выпадало… из того, что привычно взгляду. Прежде всего цвет — нежный, сиреневый, светлый. Ткань как будто светилась им. Или это светилась сама Франсуаза? Абсолютно прямое, оно задвигалось, заструилось, обтекая фигуру, когда та сделала шаг вперёд и подошла к нему.       —Ну как? Нравится? — она улыбнулась.       —Очень красивое… тебе идёт… — он подумал, что никогда не обращал внимание на то, во что она одета, но сейчас выглядела как-то по-другому.       Франсуаза стояла близко, слишком близко и не двигалась, просто смотря ему в глаза. Достаточно приятно, когда можешь быть с кем-то на одном уровне хотя бы… если уж природа лишила его возможности, чтобы люди (даже женщины) взирали на него снизу вверх.       —Ты знаешь… я тут подумала… — её голос был слегка охрипшим. — Жалко рвать его. Такое красивое… хоть я и собиралась так сделать…       Он пожал плечами.       —Да, не надо рвать… — и отошёл в сторону, не заметив, как она опустошённо закрыла глаза. — Уже поздно. Я пойду.       —Ты можешь остаться…       —Не надо…       Пьер видел это. Он всё прекрасно видел. Она думает, наверное, что он такой полный идиот… ничего не понимает. И эти невозможные глаза… они так смотрят… так умоляюще… От этого взгляда внутри всё переворачивается. Она такая хрупкая, такая доверчивая… и она думает, что влюбилась в него. То есть, она убеждает себя в обратном, и его… играет сама с собой. И ей интересно, что будет дальше. Она уже себе чёрт знает что придумала… и пытается ему это внушить. А всё-таки это приятно. И радостно. Хоть и несерьёзно. Он ведь привязался к ней и, может быть, да, тоже немного увлёкся. А если они поженятся? Абсурд какой-то. Какая из неё жена?       «Может быть, именно такая, какая тебе нужна — весёлая, добрая и легкомысленная… Которая будет по-настоящему в тебе нуждаться, а не уходить куда-то всё время. А если захочет, то обязательно напишет какую-нибудь милую записку с просьбой не волноваться».        Нет! Жена? Ему не нужна жена. А кто ему нужен? Муж? О Господи… это ещё хуже…       Почему так трудно устоять? Почему нет сил оттолкнуть, когда она обвивает его руками за шею и тянется за поцелуем? Это необъяснимое противоречие. Он не хочет целовать её, но не может оторваться от нежных губ, от тепла тела, которое льнёт к нему так настойчиво. Он словно опутан тончайшей паутиной, она тебя вроде бы не может удержать, сковать твои движения, но ты чувствуешь на себе её вязкость. Её невидимую силу.       Это мучительная усталость. От Франсуазы невозможно уйти, не чувствуя недосказанности. Бернар сказал: разреши её себе в любом количестве…       Он вынуждает себя. Он теряет контроль… Она соблазняет своей слабостью.       Откуда ему знать, что тогда… виноват был Жак?       Проснувшись утром, Пьер увидел прямо напротив своего лица кошачью морду.       Брют. Жёлтые глазища смотрели подозрительно, усатая мордочка тянулась обнюхать лицо.       —Брысь… — он вяло дёрнул рукой. — А ну кыш!       Кот и ухом не повёл. Более того, залез на него и улёгся на живот, поверх одеяла, начав умываться.       «В точности как его хозяйка…»        Тут же стало понятно, что его разбудило — звук печатающей машинки из соседней комнаты. Тук-тук-тук… В приоткрытую дверь кабинета он увидел сидящую за письменным столом Франсуазу. Яркий утренний свет бил ей в спину, рассеиваясь по белой ткани широкой рубашки. На столе дымилась чашка с кофе. Белый пар плавно поднимался и нежно таял в воздухе.        «Тук-тук-тук».       Пьер смотрел на Франсуазу, как ему казалось, невероятно долго.       «О ком ты пишешь свою любовь…?»       Саган подняла глаза и их взгляды встретились. На губах девушки появилась мягкая улыбка. Она подпёрла щёку рукой и несколько секунд, молча, улыбаясь, смотрела на него. Он знал, что должен сказать ей теперь.       —Доброе утро… Франсуаза. ***       —Теперь ты можешь вздохнуть с облегчением, милый. У нас развязаны руки…       —Нет! Замолчи, Лулу! Не хочу тебя больше слышать… ты говоришь ужасные вещи! Ужасные! Его смерть… это… это…       —Это освобождение, милый. Мы же этого и хотели…       —Никогда я этого не хотел! Никогда! Это ты… ты виновата! Что ты натворила?       —Ты ведь показывал ему свои рисунки… свои эскизы! И что он тебе сказал? Что? Что это «слишком»… что этот стиль неприемлем… что будет скандал… Он боялся скандалов… он всего боялся! Как можно было работать дальше, милый?       —Лулу, это ничего не меняет! Ты не имела права… ты всё равно не должна была. Нет! Я не позволю тебе вмешиваться!       —Что ты помнишь?       —Я был в мастерской. Я показал ему свои рисунки. Всё можно было уладить… а потом влезла ты! Ты вела себя отвратительно!       —Я только использовала твои сильные стороны, милый. Я ничего не делала… он сделал всё сам. Бедняжка… он так в себе не уверен… вечное это чувство вины. Смерть принесла ему облегчение! Он много страдал, боролся со своими демонами… Ты радоваться должен и благодарить меня! Я же стараюсь ради нас!       —Нет, Лулу. Нет. Я не знал, что ты способна на такое! С меня хватит. Теперь я всё решаю. И ты не будешь вылезать. Ты будешь молчать, когда тебя не спрашивают. Мне не нужна твоя помощь, ясно? Лулу! Ты меня поняла? Ты молчишь… обиделась? Ну и отлично! Молчи! Я привыкну к этой тишине… завтра… Нужно все обдумать… и подготовиться. Я очень скорблю по месье Диору. Но продолжу работать. Без твоей помощи. Слышишь, Лулу? Без твоей помощи!