Во имя любви(Любовь)Книга I

1987       Твой день рождения.       Когда утром 14 ноября я поздравил тебя по телефону, то твой бодрый голос и слова благодарности показались мне фальшивыми. Это было ожидаемо. С Ивом вы были в ссоре, с Кристофом всё выглядело ещё хуже. У тебя хватало недоброжелателей, но Кристоф был тем самым «адвокатом дьявола», который оставался на вашей стороне, невзирая ни на что. Его уход был подобен выбитому столбу из фундамента вашего дома. Конструкция не упала, но дала заметный крен. Если Кристоф больше тебя не поддерживает, то на кого вообще ты можешь рассчитывать? Я узнал, что ты пригласил к вам в Довилль двадцать пять человек, и не выдержал. Двадцать пять человек? Двадцать придут из любопытства, пять, чтобы тебя не обижать.       —Зачем тебе все это нужно? Тем более, Ив не в лучшей форме.       —Ива не будет, — спокойно заявил ты. — Я его не приглашал.       —Ради Бога, Пьер! — раздражённо бросил я. — Ты прекрасно знаешь, что ему не нужно твоё приглашение, чтобы быть у себя дома!       Меня все больше бесили эти двойные стандарты. Ты покупаешь ему дома, чтобы он всегда оставался в поле твоего зрения, а потом пытаешься говорить что-то о его независимости. Да попробуй он не появиться на твоём дне рождения — ты и ему устроишь скандал! Иногда я поражался твоей любви к дешёвым эффектам, этим драматическим сценам.       Я еду в Довилль со смутным чувством тревоги и неудовольствия.       Ты всегда умел устраивать торжества, говорить людям то, что они хотят услышать. Даже свой день рождения ты использовал с этими целями. И, конечно, у тебя всегда для всех было «всё в порядке». У нас с тобой уже давно ничего не в порядке, но ты словно не замечаешь этого. Я хожу по гостиной, держа в руках бокал с шампанским, пока ты рассказываешь кому-то из гостей о вашей китайской вазе эпохи Цинь, которую ты недавно приобрёл у какого-то американского антиквара. В какой-то момент я понимаю, что мне противно это слушать. Все время ты рассказываешь всем про ваши коллекции.       —Всегда считал коллекционеров людьми нездоровой души… У Пьера есть маниакальные черты. Он говорит, что любит делиться с другими тем, что имеет. Но выглядит это скорее так: гляди, что у меня есть! Посмотреть тебе я дам, но руками не трогай, моё!       Я услышал голос позади себя и обернулся.       Мне улыбался молодой высокий мужчина в строгом костюме. Я не заметил его здесь раньше, да и вообще видел впервые.       —Джон Флетчер. — Он протянул мне руку и я машинально её пожал. — Связи с общественностью. Музей Соломона Гуггенхайма, филиал Лас-Вегаса.       Обычно ты представлял мне новых знакомых. Но на этот раз я не собирался ждать твоей инициативы, тем более, ты был слишком увлечён тем, что рассказывал о новых планах Ив Сен-Лоран в области парфюмерии.       —Я ведь давно хотел с вами познакомиться, Мэдисон. — В руках у него не было бокала, поэтому он сложил их на груди. — Вы очень талантливый дизайнер, сад Мажорель настоящее чудо… рукотворное чудо.       Ничего не значащие комплименты. Однако я чувствовал, что это разминка. Этот человек подошёл ко мне вполне целенаправленно.       —Вы давно знаете Пьера? — поинтересовался я.       —Я знаю Пьера и Ива уже почти десять лет. С ними трудно, но интересно сотрудничать. Но по вашему лицу я вижу, что вы ничего обо мне не слышали.       Тут я заметил, что твоё внимание все же было отвлечено. Ты посмотрел в нашу сторону. Это был короткий как вспышка взгляд.       —Я высылал вам приглашение. На наш фестиваль. Хотел бы поговорить о сотрудничестве…       —Приглашение? Я ничего не получал…       Снова взгляд в твою сторону. Ты стоял боком, в профиль, и мне казалось, всё равно можешь наблюдать за нами. Боковым зрением. Я почувствовал себя неуютно.       —Знаете, я люблю французов. Но в них есть что-то… что всегда заставляет меня держаться немного на расстоянии. Какая-то тонкая склонность к извращениям… знаете… как эти знаменитые лягушачьи лапки. По вкусу напоминает курицу. Но какой бы ни был вкус, я не могу отделаться от осознания, что ем лягушку. Это мерзко.       Он смотрел в твою сторону.       —Странно, что я не получал от вас никаких приглашений. Расскажите поподробнее…       —Пьер вам ничего не передавал, верно?       Возмущение горячей волной ударило в голову. Ты смеешь обращаться со мной так же, как с Ивом? Решать за меня?       —Сейчас не лучшее место для такого разговора. Слишком много лишних ушей. — Он улыбнулся. — Я знаю о вашей дружбе с Пьером. Потому ничего не хочу говорить. Поверьте, я глубоко уважаю то, что они создали. Но верьте мне, Мэдисон… закат этой империи близок.       Теперь ты просто повернулся и смотришь прямо на нас. Я покраснел.       Неожиданно дверь в соседнюю комнату открылась и на пороге возник Ив. Его внешний вид заставил меня только изумлённо вздрогнуть, хотя я многое успел повидать. На нём был светлый костюм, поверх которого был надет… бархатный домашний халат. Галстук в горошек и… домашние тапочки на ногах. Я мог только догадываться, что это за вид и что он им хотел сказать.       Я увидел твоё лицо. Ты смотрел на Ива. И ты был в ярости.        Ив улыбался именно той улыбкой, которой, как знали мы оба, предшествовали самые ужасные мысли.       Ты справился с собой. Виду не показал, что происходит что-то не то. Не знаю, на что ты рассчитывал, собирая у вас столько людей. Конечно, для многих из них поведение Ива не было чем-то удивительным. Все прекрасно научились не замечать его «особенностей». Он мог пить на работе, но все неизменно продолжали вести себя так, как будто господин Сен-Лоран трезв.       Я понял в одну секунду: он делает это специально. Он хочет испортить тебе вечер. Всё снова сводилось к вам двоим. Теперь всё твоё внимание против воли было направлено на Ива. Ты переставал реагировать на других, когда он начинал эту игру. Ведь когда он не пил, когда его не нужно было спасать, за ним не нужно было следить, ты позволял себе думать о других. О, Иву это совсем не нравилось.       В помещении повисло напряжение. Кто-то ждал с любопытством. Ты поджимал губы, и я видел, как твоя челюсть напряглась. Это происходило всякий раз, когда ты не мог позволить себе вслух сказать то, что хотел.       Ты жалуешься на то, что Ив никого не хочет видеть. А потом собираешь, чтобы праздновать свой день рождения, двадцать пять человек в доме, где он находится. Когда вы в ссоре. Когда ваши дела идут плохо. Когда все на взводе. Что это? Я перестал искать этому оправдания. Просто ты сам хочешь скандала. Что ж, Ив не может в этом тебе отказать.        Мы садимся за стол, Ив восседает по центру, как подобает королю, но свою корону он носит с кокетливой небрежностью. Первые минут десять-пятнадцать всё как будто бы хорошо. Кто-то из присутствующих произносит тост. Я в ужасе думаю что и до меня дойдёт очередь и придётся что-то тебе говорить. Звучат слова о « силе, энергии, решительности». Звучат как-то неискренне. Хотя ты всё равно не слушаешь. Смотришь на Ива, который в этот момент болтает с сидящей слева от него дамой.       Такое пренебрежение…       Я ловлю направленный на меня через стол взгляд Джона Флетчера. Он улыбается мне. Хорошо когда тебе кто-то улыбается…       Ив продолжает пить виски. Я знаю, что он может выпить чудовищно много, и что-то мне подсказывает, что сегодня именно такой день.       —Я должен что-то сказать, да? Пьер, я как всегда буду искренен…       Я вижу, что твоё лицо уже начинает краснеть. Ты сохраняешь видимое спокойствие, но готовишься к буре. Я опускаю взгляд в тарелку, моля Бога, чтобы ты каким-то образом не приплёл меня.       Ив встаёт. Он возвышается над столом и над тобой во весь свой рост. И начинает говорить. Он сравнивает тебя с Наполеоном. Я закрыл глаза, уже зная, к чему будет подведено это сравнение.       —…и это не только маленький рост и большие амбиции… Пьер умеет расти над собой. Расти над другими. Конечно, фигурально выражаясь… Я восхищён его способностью черпать столько энергии в своих комплексах! Если бы мне это было дано!       —Спасибо, Ив. Я ценю, что ты так хорошо меня знаешь. — Ты готов убить его взглядом. Теперь все очень заняты содержимым своих тарелок. Я надеялся, что на этом всё закончится. У вас часто случался короткий обмен выстрелами, но видимо сегодня на вечер был другой сценарий.       Ив опустился на место и продолжил болтать со своей собеседницей. Ты подзываешь к себе официанта и что-то шепчешь ему на ухо. Тот с заметным напряжением подходит к столу со стороны Ива и пытается незаметно унести бутылку с виски, которую тот переставил из бара и расположил рядом с собой. Ему практически удаётся это (я глаз не могу отвести), как вдруг Ив, словно СЛУЧАЙНО заметив этот жест, опережает его. Он вцепляется в бутылку и буквально выдергивает её из рук ошарашенного и смущённого официанта, с громким стуком поставив на место. Взгляды половины стола тут же смотрят в его сторону.       —Пьер! — его голос всё равно обращён ко всем сразу. — Пьер, ты не дал мне закончить!       Ты пытаешься сделать вид, что не слышишь.       —Мне кажется, тебе не понравились моё сравнение с Наполеоном! — Ив повысил голос.       Ты повернулся и отрывисто бросил:       —Нет, мне оно показалось очень подходящим.       —Может быть, оно и правда было неуместным… Но ведь Наполеон был великим! Хотя шутки про рост, это как шутки про религию, расу… нельзя высмеивать то, что он нас не зависит! — Глоток виски. — Ты всегда так говорил. Что-то ещё?       Теперь за столом гробовая тишина.       —Хорошо, когда не о чем сожалеть. О возрасте, например. И возраст тебе к лицу… правда, Мэдисон?       Я даже не сразу понял, что он мое имя назвал. Но промолчал. Не важно, чей возраст ты имел в виду, мне в любом случае было неприятно. Кто-то попытался отвлечь Ива и сменить тему. Но было поздно.       —Ив, ну что же, продолжай, давай… мне интересно! — теперь всё твоё внимание было обращено на него. Ты смотрел прямо на него и весь демонстративно подался вперёд. Я понял, что назревает скандал. Мне хотелось встать и уйти, но уйти я не мог.       —Что тебе интересно? — выстрелив порцией яда, Ив как будто немного стушевался. Он нахмурился и опустил взгляд в тарелку.       —Мне интересно ВСЁ, что ты скажешь мне сегодня. В мой день рождения.       —Я скажу только то, что чувствую… что ты бы не хотел меня здесь видеть! На твоём дне рождения.       —Так может, тебе уйти? — громко и резко сказал ты.       Ив посмотрел на всех, кто сидел за столом. Не знаю, искал ли он их поддержки? Все молчали. Потом он посмотрел на меня и неожиданно произнёс:       —Мэдисон, у тебя что, появились седые волосы? Боже, когда мы впервые встретились, у тебя, кажется, ещё были подростковые прыщи! Как много лет прошло! Или просто эти годы были такими трудными?       Я посмотрел ему в глаза. Я произнёс спокойно, чётко и холодно:       —Ив, не надо ставить меня в неловкое положение. Я не стану в этом участвовать.       —В чём участвовать… — Ив подпёр щёку рукой и печально вздохнул.       —В том цирке, который ты сейчас устраиваешь! — ты повысил голос.       —Не надо отвечать за Мэдисона… он сам умеет разговаривать! Мэдисон, ты ведь умеешь, да? Какой цирк, Пьер? Никак не пойму, о чём ты? У нас скорее скотный двор! Сидим… рогами цепляемся… — Ив захихикал и замотал головой. — У господина Берже они такие большие, красивые и ветвистые, что их можно вместо вешалок использовать.       Если бы вы могли видеть себя со стороны… Как часто я становился свидетелем этих разборок! Но впервые во мне не всколыхнулось сочувствие. Только раздражение и стыд. Что вы дошли до такого. Что вам плевать, как вы отвратительны сейчас. Вы оба.       Ты просто остолбенел. Никто ничего не мог сказать. Никто просто НЕ ЗНАЛ, что сказать. Я вдруг подумал, как ты беспомощен… Ты даже вообразить не мог, что Ив может говорить такое при двадцати пяти свидетелях. Говорить так С ТОБОЙ.       —Мэдисон, скажи что-нибудь Пьеру. Хоть что-нибудь, похожее на правду… что от одного его присутствия волосы не только седеют, но встают дыбом и выпадают… — Ив провёл рукой по шевелюре. — Вот… их в два раза меньше стало! Ха-ха… Пьер, как тебе с самим собой живется? Мэдисон молчит… безмолвная Мадонна! Как она прекрасна!       — Вот и ты заткнись! — у тебя был совершенно безумный взгляд. — Заткнись. Заткнись! Заткнись!       Ив перестал смеяться. Его лицо приобрело привычное обиженно-детское выражение. Он получил свой «подзатыльник». Круг замкнулся.       — Пьер, ты уже не понимаешь шуток… — он с видимым трудом встал из-за стола. — Извините меня, пожалуйста. Мне действительно лучше уйти…        Все проводили взглядом его располневшую, грузную фигуру, которая нетвёрдой походкой направилась к двери. Все, кроме тебя. Ты смотрел в одну точку стеклянным взглядом. Одна секунда… две… три… пять…       —Давайте начнём всё сначала! — улыбка вспышкой озаряет твоё лицо и от того делает его ещё более жутким. — И извиним Ива.       Разве у кого-то еще оставались иллюзии по поводу ваших отношений?        —Мэдисон! Эй!       Я не ожидал встретить Ива теперь. Он опасливо выглядывал из своей комнаты и подзывал меня рукой. Я поднялся с пола, на котором сидел, прислонившись к стене и подошёл по инерции.       —Где он?       —Наверное, у себя в кабинете.       —Ты разговаривал с Джоном Флэтчером да? Мэдисон, я перед тобой виноват и хочу это исправить. Прости, если обидел тебя сегодня за ужином. — Ив выглядел не таким уж и пьяным, речь его звучала вполне связно и снова меня накрыло подозрение, что вся сегодняшняя сцена была чистой воды притворством.       —Ты не у меня должен прощение простить, а у Пьера. Это было жестоко и…       Ив прервал меня.       —У него я ничего просить не буду. Он всё это заслужил! И всё, что я говорил, правда… только он не любит правды. Он любит, когда с ним соглашаются. А вот ты… ты не заслуживаешь такого! Ты заслуживаешь нормальной жизни…       Всё, что происходило потом, напоминало какой-то сон. Ив, вдруг, совершенно протрезвев (был ли он вообще пьян или притворялся?), потащил меня к тебе в кабинет, где уже ты, на самом деле пьяный, спал за столом. Я дошёл до середины комнаты, встав прямо по центру ковра, и не двигался дальше. Когда Ив начал рыться в столе, открывать ящики, перекладывать бумаги, не обращая внимание на твоё безвольно лежащее тело, пододвигая его при необходимости рукой, моё горло сжал спазм отвращения. К нему. К тебе. К себе.       —Ив, что ты делаешь? Он же может проснуться!       —Не может. Он нажрался как свинья, его и из пушки теперь не разбудишь… проверено. Проспит до утра. Поль потом его перенесёт. Иди сюда, не бойся…       Я стоял у стола и не мог отвести взгляда от фотографии в рамке, которую как будто бы видел уже много раз, но только сейчас заметил по-настоящему. Это была фотография Ива, одна из многих, образца начала 60-х годов. Карибы. Ваш «медовый месяц». Молодой, стройный юноша в белых брюках застенчиво улыбается в объектив камеры на фоне пляжа. Он лишь отдаленно похож на располневшего, взлохмаченного человека в халате, копошащегося сейчас по левую руку от тебя.       Мои фотографии не стоят у тебя на рабочем столе. Я понимаю.       «Мэдисон, твое фото у меня всегда с собой, я ношу его в бумажнике, у сердца!» — как-то со смехом заметил ты на мой шутливый упрёк.       В бумажниках носят фотографии детей и домашних животных. Я для тебя наверное что-то среднее между сыном и собакой. Ив называет своего пса «сыночком», чего удивляться… На его столе фото Мужика. Ваши совместные фото он давно куда-то засунул.       Мои фотографии не стоят нигде, им просто нет места, потому что везде стоят фото Ива. Ваших друзей. Ваших собак. Миттерана. Тебя и Ива. Тебя и Миттерана.       В эту минуту я понимаю, что у этой истории уже давно написан конец. Вот ты спишь, лицом в стол, униженный им, в то время, как Ив роется в твоих вещах, как в своих, без малейших угрызений совести. И даже несмотря на это, здесь всё равно стояла и будет стоять его фотография.       —Нашёл! — Ив задвинул один из нижних ящиков, вытащил картонный пакет и высыпал на стол пачку конвертов.       Я увидел на них своё имя.       —Письма, которые он тебе не отдавал. Приглашения. На выставки, конференции по ландшафтному дизайну в Нью-Йорке и Сан-Франциско. Я знал об этих приглашениях. Нужно было тебе их отдать, и я говорил, чтобы он их тебе отдал… — Ив протянул мне пачку белых конвертов. — Он не хотел тебя отпускать. Не хотел, чтобы ты знал, что кому-то нужен. Он надеялся удерживать тебя, как можно дольше. Он же не дурак, Мэдисон. Он понимал, что у него для этого всё меньше способов…       Я молчу и смотрю на плотные белые конверты в своих руках. Бумага сухая, и мне кажется, что всё внутри меня такое же сухое, плоское.       —Как вообще к вам попадали эти письма?       Ив улыбался.       —А ты думал, тебя он не контролирует? Просто он делает всё то же самое… но в более… нежной… корректной форме. Так, чтобы ты не знал. Сначала он рекламирует тебя своим знакомым, он делает это вполне искренне… но если понимает, что это может привести к твоему отъезду… он заворачивает пути. — Ив положил руку тебе на плечо, спящему.       Мне нечего было ответить. Меня мутило. Ты не мог…       «Нет, конечно, ТЫ мог. Скотина».       Ты что-то пробормотал во сне. Мне показалось, что это было моё имя… ***        —Думаю, что-то случилось дома. Но он молчит. Вообще почти не разговаривает со мной. На него это не похоже.       —А ты спрашивал, что там случилось? — Франсуаза бросила взгляд в большое зеркало, поправляя растрёпанные волосы.       —Нет…       —Бернар!       —Он бы всё равно не сказал…       Громкий шёпот из комнаты, но слов разобрать нельзя. Звук каблуков, звон стаканов в гостиной. Он знал и ждал, что она войдёт с минуты на минуту. Притвориться спящим? Неплохой вариант.       Ожидание затягивалось. Кто-то из них ходил по гостиной туда-сюда. Пьера раздражало, что он не слышит их разговора, но знает, что говорят о нём. Неожиданно хлопнула входная дверь. Ушла? В его комнате скрипнула дверь. Шаги приблизились к кровати. Он закрыл глаза и напрягся.       —Зачем она приходила?       Рука тронула его за плечо, и он услышал голос Франсуазы, которая присела к нему на кровать.       —Что произошло?       Пьер резко развернулся и сел. Серьёзный взгляд серых глаз. Тревога.       —Где Бернар?       —Пошёл прогуляться.       Бернар ушёл. Он всегда уходил, когда не знал, что делать. Когда у него возникала проблема, Пьер помогал её решить. А что делать, если проблемы возникли у Пьера? Лучшее, что он может сделать — не мешать.       —Неприятности дома? Что-то с родителями? — взгляд Франсуазы участлив, но не настойчив.       Она и так всё понимает. Что-то он рассказывал. Но никогда не жаловался.       —Я никогда больше туда не вернусь…       Она знает, если он так говорит — это не каприз. Не кокетство. Случилось что-то непоправимое, она не знает, что именно, но ей уже страшно.       —Вы серьёзно поссорились, да? — она наклоняется и гладит его по голове. Его раздражает этот… материнский жест. Но… одно только воспоминание о матери… Он не может убрать руку Франсуазы, он хотел бы, чтобы эта рука всегда была рядом с ним. Он пугается внезапного желания схватить и начать её целовать.       —На этот раз всё кончено.       Когда Бернар вернулся, то Пьер переодевался к ужину, а Франсуаза варила кофе на кухне. В гостиной тихо играла Эдит Пиаф.       —Я знал, что у тебя получится. — Бернар облегчённо улыбался. — Он рассказал, что случилось?       —Я высылал им деньги на учебу Мишелю. — Пьер неожиданно сам появился на кухне, застёгивая рубашку, и заставил Бернара вздрогнуть. — Как я и опасался, они были использованы не по назначению. Я понял, что у меня нет ничего общего с этими людьми. Они никогда не поймут меня и моей жизни. И главное, не поймут, что мне не нужно их одобрение.       Бернар переглянулся с Франсуазой.       —И ты из-за этого так расстроился?       Пьер пристально посмотрел на него. Бернар слишком хорошо его знал…       —Я не расстроился. Я просто устал. И я не хочу больше об этом говорить.       Франсуаза весь вечер не спускала с него вопросительного взгляда. Бернар, если и сомневался, давно уже выбрал своей тактикой молчание. Пьер улыбался. Он улыбался в ответ на это подозрение, на эту отстранённость.Он давно уже выучил все виды улыбок. Удивительно, как можно притворяться — начинаешь верить самому себе.       Они пьют кофе — крепкую, насыщенную арабику из маленьких белых чашек. Вот эти чашечки… маленькие белые чашечки… они существуют специально для того, чтобы отпивать из них маленькими, деликатными глоточками, вместе с кофе проглатывая по кусочкам свою обиду, свою боль, свою злость. Он прожевал её и проглотил. Ни Франсуаза, ни Бернар ему не верят, ну и что? Они всё равно ничего не могут сделать.        После кофе Франсуаза тянет их на танцы. Значит, ночью будет много выпивки, и это хорошо. Будет веселье, будет жизнь. Кажется, они оба удивлены его согласием. Такая перемена за полчаса… Нет-нет, нужна музыка, нужны танцы, нужен виски. Он хочет всего этого. Он хочет жить. Он будет жить.       Они едут в «Мемфис» — недавно открывшийся бар-ресторан рядом с Булонским лесом. Не самое фешенебельное место, этот полутёмный подвал, всегда забитый «особыми» посетителями — любителями ночной жизни, буржуазной молодежью. Бернара здесь хорошо знают. Обязательно встретится кто-то из знакомых — если не их, то Франсуазы.       —До твоего дня рождения остались какие-то часы, предлагаю начать праздновать! — Бернар потирает руки и машет рукой бармену. — Три виски без льда! Нет… шесть виски!       Воздух спёртый от сигаретного дыма, на крашеных стенах следы от копоти. Взрывы пьяного хохота, заглушаются мелодией джаза. Главная особенность «Мемфиса» — круглая сцена посреди зала, на которой расположились «музыканты-контрабандисты», как прозвала их Франсуаза. Всегда безукоризненно одетые и причёсанные, в застегнутых на все пуговицы смокингах, они смотрятся странно на фоне разномастной, одетой кто во что горазд толпы молодежи.       Пьер ловит себя на том, что практически не реагирует на происходящее вокруг. Но что самое странное — никто этого не замечает. Франсуаза пьёт, курит одну сигарету за другой и болтает с Бернаром.       Неожиданно к их столику подходят двое, и Пьер узнаёт того, кого видеть сейчас хотел бы меньше всего.       Жак как ни в чём не бывало подсаживается к ним, заставляя подвинуться. С ним разодетая, затянутая в корсет пышногрудая блондинка с напудренным белым лицом. Настоящая кукла. Франсуаза бросает в её сторону недовольный взгляд. Жак уже навеселе, Пьер не знает, помирился ли он с сестрой, но с его появлением воздух будто становится разрежённым. Так бывает, когда один из собравшихся ищет ссоры. Сегодня это он ищет ссоры. Он готов разругаться со всем миром.       Он ищет повода…       —Ой, вы тот самый художник, Бюффе! — восклицает спутница Жака. — Я вас совсем не таким представляла…       —Вот как? — Бернар кисло улыбается. — Не вы одна.       —Я думала, вы старый, некрасивый…а вы молодой… и симпатичный! — в её высоком контральто визгливый восторг. Она отвратительна. И говорит глупости прежде, чем назовёт собственное имя!       Франсуаза быстро смотрит на Пьера, она уже готовится, знает, что он может не сдержаться, и взглядом просит его не обращать внимания.       —Простите меня за мою откровенность… ваши картины потрясают, но я бы никогда в жизни не повесила бы их у себя в гостиной.       —Повесьте зеркало, мадмуазель, — Пьер усмехается и ловит улыбку Бернара.       —Зеркало? — удивляется та. — Аа… вы делаете мне комплимент!       —Разумеется.       Пьер пьёт молча, он рад, что из-за музыки половина слов блондинки до него не долетает. Зачем Жак привёл сюда эту девку? Позлить сестру?       —Жак так много о вас рассказывал… о вас всех… — взгляд девушки облетает их компанию. Она улыбается. Нет, хихикает. Потом обращается к Франсуазе: — Вы очень экстравагантная. Я вам завидую…       —Ей просто нет ни до кого дела… — бросает Жак небрежно. — Такова уж Кики. На всё ей плевать, кроме своих книжек.       С губ Франсуазы стекает улыбка. Жак знает, как её задеть — упрекнуть в равнодушии. Пьер чувствует — вот он повод…       —Вы знаете, нам до вашего мнения тоже нет дела, — обращается он к Жаку и его спутнице, не переставая улыбаться. — Избавьте нас, ради Бога, мадмуазель, чьё имя я не знаю и знать не хочу, от ваших рассуждений о живописи и литературе…       —Пьер, прекрати! — Бернар вспыхивает. — Не обращайте внимания, он всегда говорит гадости.       —Бернар, — Жак намеренно игнорирует Пьера взглядом, — как ты вообще его терпишь в таких количествах? Вот тоже нашёлся эксперт… торгует чужими талантами и только и делает что критикует всё, до чего может дотянуться.       —Ну, — Пьер отхлебнул свой виски и резким жестом отодвинул от себя стакан, так что тот с грохотом проехался по столу. — По крайней мере я хоть что-то делаю… и не живу за счёт успехов более талантливых родственников.       —Ты на что намекаешь? — Жак нахмурился.       —Сам знаешь.       —Моей семье есть до меня дело, ведь я не такая злобная скотина, как ты.       —Жак! — Франсуаза вскочила. — Немедленно извинись!       Пьер встал, и на долю секунду всем показалось, что он собирается ударить Жака. Тот даже инстинктивно отодвинулся. Но вместо этого Пьер просто швырнул на стол пару бумажек — деньги за виски, и направился к выходу.       —Мама, где деньги?       Омерзительно произносить это вслух. Пьер даже не смотрит на мать, он смотрит в тарелку. Зачем он спрашивает и заставляет ее оправдываться?       —Деньги? — голос женщины выражает рассеянность и недоумение.       —Я деньги высылал. Последние полгода. Большие суммы. Чтобы Мишель мог оплатить учебу в университете. — Он ставит точку в конце каждого предложения. — А теперь я узнаю, что он вообще не учится.       Сидевший напротив него младший брат напряжённо молчит. Честно говоря, Пьеру всё равно, учится Мишель в университете или нет. Это его личное дело. Речь ведь о другом.       —Вот я и спрашиваю… на что пошли деньги, которые я высылал?       —Ради Бога, Пьер! — в голосе матери раздражение. — Я что, должна перед тобой отчитываться? Тебя никто не просил их присылать. Мы не говорили, что он не поступил, чтобы тебя не расстраивать. Потом заговорил Он. Пьер боялся этого и ждал. Отец не был пьян, но уже основательно выпил. Зачем он сам вообще заговорил теперь об этом при нём?       —Да, Кристин… повезло нам с сыновьями, а? Я столько сил положил, чтобы те имели возможность образование получить, а что один, что второй… оказались выше этого. — Голос отца звучал как далёкий раскат грома. — А ты… тоже мне, умник нашёлся! Как смеешь от матери отчёт требовать? Я тебя кормил, содержал, оплачивал твой сраный лицей… а ты мало того, что послал все наши усилия к черту, так что считаешь, что мы тебе там что-то должны? Проиграл. Сволочь… Пропил. Прогулял, спустил на девок. Пьер поднял глаза и посмотрел в смуглое от солнца лицо отца. Он совсем не поменялся… а вот мать, она постарела. Ничего не осталось от прежней красоты. Только глаза. У Мишеля такие же… про такие глаза говорят, что ими можно пожар разжигать. Вот только нет там больше пожара. Ничего нет. Только обречённая усталость вечной заложницы.       —Думаешь, мне эти деньги так легко дались? — слышит он свой голос как будто со стороны. — Мне не жалко, и мне ответ не нужен, но могли бы хотя бы поставить меня в известность… Он говорит спокойно, но Пьер знает — достаточно его присутствия за столом.       —Нелегко дались? — лицо отца белеет. Он опрокидывает в себя стопку водки. — Откуда мне знать, что ты, пидор, там насосал? Мишель поперхнулся и уронил вилку. Мать охнула.       —Пьер! Что ты такое говоришь! — обращается она к мужу.       —А что я говорю? Как есть. Своими именами называю… он же любит правду. Думаешь, до нас слухи не доходят?       «Почему я молчу? Почему я до сих пор молчу?»       —Вот уж не думал, что на моем веку такое будет. лучше уж иметь дочь-шлюху, чем сына-подстилку…       —Ты пьян, это отвратительно, не смей так с ним разговаривать! Мы же уже сто раз это обсуждали!       —Заткнись, Кристин! Я этого ублюдка за один стол с собой сажать не хотел!       Пьер знал, что это случится, он уже видел, как оно начиналось. Отец схватил со стола тарелку и с силой швырнул её об стену, за спиной матери. Та вздрогнула. Ее глазах наполнились страхом и болью.       —Заткнись сам.       —Что? — отец на мгновение опешил. Это дало фору.       Пьер видел перед собой это лицо… нет, тупую рожу. По которой хочется въехать кулаком.       —Я тебя ненавижу! Ты тупое, ограниченное животное! Срал я на твоё мнение, лучше вообще отца не иметь!       Не помня себя он схватил свою тарелку и кинул в него.       —Эй!       Пьер открыл глаза. Рядом с ним стоял Жак. На бледной коже парня блестели капельки пота. Он был совсем близко… запавшие глаза, хриплое дыхание.       Рука!       Пьер чувствовал свои пальцы, которые сжимали напряжённое горло. Каждый из них словно жил своей жизнью и его рука ему не принадлежала.       Мокрая кирпичная стена, мк которой прижат Жак. С козырька крыши капает вода. Отвратительно воняет мусорным баком. В грудь упираются руки, мпытаясь оттолкнуть.       Пьер разжал хватку и испуганно отступил. Жак, задыхаясь, стоял, держась за горло.       —Ты что, охренел?       —Ты ублюдок! — он чувствовал, как в висках пульсирует боль.       Жак поморщился и с ненавистью посмотрел на него.       —Что я тебе сделал, Пьер? Что я ТЕБЕ сделал?       —Оставь Франсуазу в покое…       —Я ее не трогаю…- Жак шагнул к нему, вглядываясь в лицо. Его зрачки лихорадочно двигались. — Она сама… ты знаешь, что она сама всё делает… Вешает лапшу и манипулирует… а ты что, хочешь меня задушить? Да ты больной!       Пьер отпихнул его и побежал. С ночного неба снова лил дождь. Проезжавшие мимо машины гудели и слепили фарами. Он несколько раз врезался в прохожих. Казалось вокруг была одна сплошная какофония из света и звуков. Куда он бежит?       Он душил Жака. Как? Почему он не помнит, как это произошло? Куда делись эти десять минут? Что происходит?       Прочь от клуба. Прочь от шатающихся улиц, гудков машин и этих безумных глаз.       «Я мог его убить. Я хотел его убить.’       Через пятнадцать минут рука жала на звонок квартиры. В полутёмном подъезде не горела лампочка, и когда дверь распахнулась, Пьера ослепил свет из коридора. Он отшатнулся.       —Пьер? — удивленный голос Жана. — Боже, что случилось?       Он шагнул в знакомую квартиру и захлопнул дверь, словно за ним кто-то гнался. Кокто стоял в халате и с недоумением и испугом взирал на него. Пьер вдруг понял, что насквозь промок и с его пальто капает на ковёр. Он поспешил стащить его, но руки внезапно ослабели и он уронил его на пол. Жан вовремя подхватил его за руку и усадил на стул.       —Мальчик мой, что случилось?       Ласковый, добрый голос. На лоб ложится тёплая рука и проводит по волосам. Пьер хватает эту руку и крепко сжимает. Тонкие сухие пальцы пахнут сигаретами.       —Я только что хотел убить человека… я бы мог это сделать… но не его… Не Жака я хотел…       Кокто внимательно смотрит на него, потом уходит в гостиную и возвращается, держа в руке полный стакан с виски.       —Пей.       Пьер послушно берёт и залпом выпивает горькую жидкость. С последним глотком его словно покидают последние силы, он поставил стакан на пол и закрыл лицо руками. Он даже не сразу понял, что плачет.       Вокруг такая тишина…       —Кого ты хотел убить, Пьер? — тихо спрашивает Кокто.       Молодой человек поднял голову, которая словно с трудом держалась на плечах. Это будто не его голова. Не его туловище. Не его руки…       —Своего отца.