***
В первый раз я встретил Фабриса Томаса в июле 1986 года. Я приехал к тебе на работу. К ВАМ на работу. И хотя ты не очень это любил, но иногда это была единственная возможность застать тебя. Вернее, так стало с недавних пор. Я долгое время пытался понять, что же изменилось? Мы были знакомы восемь лет и вдруг (какая неожиданность!) я начал понимать, что мы зашли в тупик. Мы зашли. Вы зашли. По сути это одно и то же. Мне кажется, первые несколько лет ты относился ко мне с недоверием, потом ты поверил мне, но теперь у меня появились поводы тебе не доверять. Очарование проходит быстрее, когда тебя перестают очаровывать. Ты перестал. Все знали о наших отношениях, ведь я стал, можно сказать, членом семьи. Даже Ив привык ко мне настолько, что практически перестал замечать. У меня была своя комната в вашем доме в Довилле. И не только там. Ты купил мне квартиру неподалеку от Рю Бабилон, хотя я тебя об этом и не просил. Спасибо, что ты купил мне квартиру рядом с Ивом! Так чтобы тебе было удобнее менять свою дислокацию при необходимости… Мы появлялись вместе, я сопровождал тебя в поездках, я был полностью в «клане Сен-Лоран». Когда всё это перестало меня устраивать? Я жил вашей жизнью, я ни с кем не заводил отношений, я был одинаково доступен для тебя и для Ива, я не принадлежал сам себе. Я знал, на какие жертвы иду. Ради тебя. Всё начало рушиться в тот момент, когда я заподозрил, что я такой не единственный… идиот. —Пьер занят, — сходу бросил мне Кристоф Жирар, когда я появился в приёмной твоего кабинета. —Занят? — я не мог сдержать недоумения и недовольства. Ведь ты сам позвонил мне и сказал, что закончил все дела на сегодня. — Он знает, что я приду. Мы разговаривали час назад по телефону. —Ну, тебе придется подождать, — сухо заметил тот. —Хорошо, я подожду его в кабинете… — Я хотел было по привычке зайти к тебе, но был остановлен резким замечанием: —Он ЗАНЯТ, Мэдисон! Он велел никого к нему не пускать! Это было сказано так грубо, что я опешил. Кристоф вообще в последнее время был какой-то нервный, у меня складывалось впечатление, что у вас назревает конфликт. Я вдруг начал осознавать, что с момента моего первого визита в дом моды, атмосфера здесь изменилась. Коридоры и комнаты всё больше напоминали мне офисы на Уолл-стрит. Все куда-то спешили, были напряжены и говорили о деньгах. —Прости. Я думал, что НА МЕНЯ это правило уже не распространяется. —Оно распространяется на всех. Даже на Ива теперь. То, как Кристоф произнёс это «даже на Ива», резануло слух. Я не успел додумать. Ты вышел из кабинета. Ты был не один, вместе с тобой оттуда вышел высокий, атлетически сложенный молодой человек наружностью вполне годящийся для роли Джеймса Бонда. Я знал всех сотрудников и твоих помощников. Его я увидел впервые. Что мне так не понравилось в этот момент? Трудно было объяснить. Возможно, меня насторожило, что ты закрылся вместе с этим красавцем в своем кабинете, в который теперь мне был закрыт доступ? Увидев меня, ты как-то странно отвёл взгляд в сторону. Неожиданно я заметил то, что задело меня и удивило ещё больше. Стоявший за твоей спиной Кристоф смотрел на тебя и на его лице было написано… отвращение? Молодой человек рядом с тобой скользнул по мне равнодушным взглядом. Его лицо в тот момент поразило меня своей… непроницаемостью? Гладкое, красивое и удивительно безэмоциональное. Одет он был во всё чёрное. Я ожидал, что ты представишь нас, как делал это обычно. Но ты и не подумал это сделать. —Через десять минут, — коротко бросил ты незнакомцу. Тот кивнул и прошёл мимо нас к выходу. Я хотел спросить кто это, но отчего-то постеснялся. Теперь ты всё-таки улыбнулся мне. —Мне нужно заехать в Метрополитен, встретиться с Вриланд. Вернусь через час. Можешь пока зайти к Иву. Вот это «можешь зайти к Иву» мне тоже не понравилось. Ты давал мне разрешение, которое я не просил. Но я никогда не спорил с тобой при посторонних. Это был наш уговор. Из-за этого многие считали, что ты контролируешь меня так же, как и Ива, но это был не так. Я всегда спорил с тобой, если мне что-то не нравилось и ты шёл на уступки. В личных отношения ты мог это делать. Но ни в коем случае не при свидетелях. Я хорошо тебя знал, и ты порой сам давал мне инструкции, как вести себя. У тебя был чёткий круг лиц, с которыми можно было проявлять «слабину» и те, где это было недопустимо. Поэтому я кивнул. Ты привычно коснулся моего плеча и вышел. Ты попросил меня приехать к тебе на работу и ушёл, отправив меня к Иву. —Кто это был у него? — поинтересовался я у Кристофа, когда мы остались вдвоем. —Фабрис Томас. Новый водитель. Водитель? Кристоф только что сообщил мне, что в твоём кабинете вместе с тобой был твой водитель? Я должен был удержаться от комментария, но не удержался. Кристоф холодно посмотрел на меня. —Если тебя что-то удивляет, то поделись этим с Пьером. Меня здесь ничего больше не удивляет. Ива я застал за работой. Он выглядел плохо и казался больным. В последнее время работа давалась ему с трудом, и это было заметно. Иногда меня охватывало чувство вины, будто я «обкрадываю» его, проводя с тобой время. Было и ещё кое-что. Многие из сотрудников потеряли к нему уважение. Не дай Бог было высказать это вслух… они боялись твоего гнева. Но что это за отношение? Тебя они боялись, не любили, Ива жалели, но не воспринимали всерьёз. Ты был кучером, погоняющим усталую лошадь. —Я думал, ты уехал с Пьером, — заметил он, вставая из-за стола. Я подошёл к окну и увидел тебя. Ты стоял возле открытой двери своего джипа, которую придерживал тот самый Фабрис. Вы стояли довольно странно, как-то панибратски, что ли… и я вздрогнул, когда ты точно так же как и меня несколько минут назад, коснулся его плеча. Потом вы сели в машину и уехали. В Метрополитен? —Неприятно, да? Я повернулся и увидел Ива за своей спиной. Он тоже наблюдал из окна эту сцену. —У вас новый водитель? —Не у нас. У Пьера. Сын Поля. Поля Томаса? Твоего помощника? Конечно, я знал Поля. —Ничего. Не расстраивайся. Он всего лишь… водитель. За годы знакомства я научился читать эти иносказания. Мне показалось или в глазах Ива был триумф? Злорадство? — Не волнуйся, тебе это ничего не будет стоить. —О чём ты? — Я, впрочем, уже и так догадался. Новое увлечение… —Хочу тебя утешить. Его бесполезно ревновать. Лучше вообще молчи на эту тему. Тебя он не бросит. Ив снова сел за свой стол, взял карандаш… Был ли я потрясён? Нет, я уже достаточно повзрослел к тому времени. То, что тебя умиляло во мне в самом начале — моя искренняя вера в возможность верности, мои обиды и боязнь тебя потерять — все это сейчас уже не работало. Я знал, что всегда кто-то есть. Но ты ограждал меня от возможности подозрений. Твои интрижки всегда были жёстко регламентированы, я бы не удивился, если бы для них у тебя было отдельное расписание. Я живо представил себе твой ежедневник, где моя имя было вписано где-нибудь между обедом с Ротшильдом и походом в оперу с Ивом. 17.00 — Мэдисон. Ха… попробовал бы я не найти для тебя время. Твои пожелания должны были исполняться молниеносно. Как сегодня. 16.30 — «Мэдисон, приезжай.» 17.00 — «Мэдисон» — зачеркнуто. Планы поменялись. «Мэдисон» сдвигается на 18.30. «Ив» — пометка с высокой важностью. Но с этим я уже примирился. —Он не может быть один. Физически, — услышал я тихий голос, который бормотал что-то будто бы для себя. — Они всегда примерно одинаковые. Моложе него. Красивые. И нет… не бедные… хм… знаешь… скорее какие-то… неприкаянные. Эдакие бродячие музыканты. Поэтичные. Пьер у нас большой ценитель любовной лирики. Но только в его лирики нет любви. Он никого из них не любит. —Ив, — я был потрясён тем, что говорю ему это вслух и так откровенно. — Почему ты от него не ушёл? На самом деле я задавал этот вопрос себе. Да, себе. Почему я до сих пор не ушёл от тебя? Ив поднял на меня лицо. Рассеянная, блуждающая улыбка безнадёжного больного. Возможно, он притворялся. Он играл самого себя убедительно и сам себе верил. —Ушёл? Куда? Мне некуда было уйти от него. Я думал, ты это понял. Я сам залез в золотой гроб с эмблемой своего имени на крышке, а он его заколотил. В нём меня и похоронят. Уйти от него, значит уйти от всего. Из дома моды, названного моим именем? Уйти от самого себя? Мне некуда идти. Я сижу в стеклянной клетке. У меня ничего нет. Меня кормят, поят, кидают мне игрушки… Друзей моих он отобрал. Он всё у меня отобрал. Это его месть мне. Что ж… может, я её и заслуживаю… Я никогда не воспринимал слова Ива о тебе всерьёз. До этого вечера. Когда вдруг почувствовал злость на тебя. Нет, не обиду, не негодование. Злость. Обычно я выполнял все твои просьбы дождаться тебя. А тут встал и уехал. Зная, что ты придешь в ярость. —Пьер всегда будет таким… Ему всегда мало. Всегда. Он ненасытен… я пью виски без меры, а он пьёт любовь. Он готов ей захлебнуться, он уже не чувствует вкуса. Его жажда только усиливается. И ты не сможешь её утолить. Я не смог. Ему меня было мало. Всегда нужен был кто-то ещё… кто-то рядом… просто так. Потом я понял, что в ревности он черпает силы… Он настоящий вампир. Но я думал, что не могу без него. Он был моим солнечным светом… пока я не ослеп. Я знал, что ты будешь в ярости из-за моего ухода. Так и произошло. Но на этот раз я был невозмутим и не собирался идти на поводу. Твой гнев был твоим оружием против страха. Уже тогда я знал, что по-настоящему ты злишься тогда, когда чего-то боишься. В тот момент у меня ещё была надежда, что ты боишься потерять меня. —Что это значит, Мэдисон? Почему ты уехал? — кричал ты в трубку. — Ты знаешь, что у меня не так много свободного времени, чтобы швыряться им? —Вообще-то уехал ты, — резко прервал я тебя. — Представь себе, Пьер, и у меня могут быть дела. Как насчет моего времени? Ты просто взял и уехал. Думаешь, я поверю, что твоя встреча с Вриланд нарисовалась за полчаса? Или твоему новому шоферу нужно было устроить тест-драйв? Ты замолчал. И я понял, что попал в точку. И это меня совсем не обрадовало. Я не ждал от тебя извинений. Но, по крайней мере, не собирался давать нападать на меня. —Ты был у Ива? — наконец произнес ты уже спокойно. — Что он тебе сказал? —Ничего. И мне надоело, что ты приплетаешь его в любой наш разговор! —Ты должен знать, почему всё, что он тебе говорит обо мне, стоит делить даже не на два, а на четыре, — пропустил ты моё замечание. — Он тебя терпеть не может. И хотел бы, чтобы ты ушёл. —Раньше ты говорил обратное, — устало заметил я. — Говорил, что Ив любит меня. —Любил, до тех пор пока не видел в тебе серьёзной угрозы… теперь он знает, что ты не случайное увлечение. —И мы опять говорим об Иве. Всё время о нём. и иногда немножко о политике, погоде и искусстве! Мне надоело говорить о нём! Теперь я вышел из себя. Я был так зол на тебя, на то, что происходит. На свои неоправдавшиеся ожидания. Я кричал на тебя. Я никогда почти себе такого не позволял. Почему? Потому что никогда не считал наши отношения равными. Но тебя я считал за них ответственным. —Мы поговорим с тобой позже, когда ты успокоишься. Твоё спокойствие теперь возмущало меня сильнее твоего гнева. Я вновь подумал, как часто ты играл в самого себя. Устраивал разносы людям, ничего при этом не чувствуя. Сплошное притворство. «Пьер неискренний человек. Пора уже это понять. Он говорит с тобой так, как будто высказывает тебе всё, что думает. Но это огромное заблуждение. Он почти наверняка знает, какой будет твоя реакция. Чего можно ждать. Он блестящий стратег, Мэдисон. Он не делится своими комбинациями. Мы все… часть его комбинаций. Ив тоже стратег. Просто у них разные методы…» В тот же вечер мы сидели в баре с Кристофом, который сообщил мне, что уходит из Сен-Лоран. Он больше не хочет работать с вами. Стакан с виски перед ним всё время пустел, бармен едва успевал его наполнять. Столько обиды было в его словах… словах человека, который всегда относился к вам с огромным восхищением. Я думал о том, чем же ты так обидел его… —Когда я впервые встретил его, он уже был таким. Но это не распространялось на тех, кто входил в его ближайшее окружение. Он уважал чувства тех, кем дорожил. Мне так казалось. Теперь же им движет злоба. И желание отыграться. Я потерял к нему уважение, когда обнаружил, что ему доставляет удовольствие причинять вред. Он жаждет разрушения, он больше не прогибает. Он ломает людей. Я не хочу иметь с этим ничего общего. Это не то, с чего мы начинали. Всё изменилось. Теперь его дружба заканчивается там, где заканчивается её выгода. Люди для него… — он прищёлкнул пальцами. — Пьер был моим другом. По крайней мере, я так думал. А теперь… то ли я всегда ошибался, то ли он стал другим человеком… Хочешь совет старого друга? Уезжай. Живи своей жизнью. Рядом с человеком, который будет относится к тебе по-человечески… Ни Пьер, ни Ив не являются такими людьми. Дальше будет только хуже. Я не хочу этого видеть. —Что значит хуже? —У каждого свой способ дойти до самого дна. Ив разрушает себя… а Пьер… всё, что вокруг него. Но ни один из них не может разрушить другого. Они неприкосновенны. Кристоф опрокинул в себя шестую стопку виски. Мы закончили наш разговор. Я вспомнил тот первый день на Рю Бабилон, когда ты попросил привезти тебе ту папку… Теперь я думаю, ты всё это специально подстроил. Ты уже выбрал меня, я был тебе нужен. Ты вцепился в меня, как в спасательный круг. У вас с Ивом была разная хватка. Он повисал на людях со всей тяжестью, ты же заключал их в титановые объятья, прижимая к себе. И в том и в другом случае это было невыносимо. Прежних друзей уже нет рядом с вами. Ты утверждал, что Ив оттолкнул их от себя, обвинял его в этом занавесе от мира. Но я же видел: они и с тобой уже общались через силу. За то время, что мы были вместе, я наблюдал много затопленных кораблей. То, что раньше так притягивало к вам людей — ваша сила, ваша страсть, ваша любовь, — ничего этого не осталось. Ведь и я однажды пришёл на этот свет, ослеплённый сказкой вашей жизни. Сказка кончилась. Она закончилась ещё до моего появления. Но как до земли долетает свет уже погасшей звезды, так и я продолжал пребывать в иллюзии, что ваша звезда ещё существует. Теперь я часто уезжал в Америку работать. И если раньше меня тянуло к тебе обратно в Париж, то с некоторых пор я стал воспринимать эти поездки как избавление. И знаешь, ты никогда меня не удерживал. Но, конечно, я не мог пропустить твой день рождения. Какой меня ждал сюрприз, когда я в очередной раз вернулся? Слухи о твоём новом протеже. Новый любовник. Ты давно привык, что ваши с Ивом имена обсуждают в чужих гостиных. А я не привык. Я так и не принял твою концепцию «верности сердца». Может быть потому, что она не имела ко мне отношения? Мне теперь казалось, что всё, о чём ты рассказывал, не имело отношения ко мне. Тебе нужно было просто делиться с кем-то своими мыслями. Неожиданный звонок Ива застаёт меня врасплох. Каждый раз после таких звонков у меня всё переворачивается в жизни. —Ты ведь будешь на ужине в честь его дня рождения, правда? — он говорит с какой-то мольбой. —Да, конечно. Пауза. —Пьер хочет похоронить меня заживо. Я ещё жив, а он уже одержим идеей поставить меня в музей! Он бальзамирует меня… Когда он делает эти высокопарные, драматичные заявления, я не знаю, что отвечать. Дело в том, что я никогда не спорил с Ивом. И да, в этом состояла суть наших с тобой отношений. Ты мог позволить другим выступить против тебя. Не соглашаться с тобой. Тебя не беспокоила критика в твой адрес. Но ты никогда и никому не позволял вступать в конфронтацию с Ивом. Ты даже это право хотел оставлять за собой. Пусть камни летят в твою сторону, пусть. Если же Иву что-то не нравилось, он знал как устранить причину с твоей помощью. Пожалуй, я единственный, с кем он потерпел это поражение. От меня ты отказываться не хотел достаточно долго.***
Приготовления были закончены около шести вечера. Завтра в девять утра должна была состояться церемония похорон. Рабочие ушли, Филипп похлопал Мэдисона по плечу, отводя глаза, и пожелал «доброй ночи». Завтра. Кирпично-оранжевые дорожки в саду были выжжены солнцем. Мэдисон обошел весь дом, намеренно не заходя в комнату, где стоял гроб. Мелькнула мысль, что сегодня он остался здесь один. Почему так? Невольно вспомнились похороны Ива. Пьер тогда занимался абсолютно всем, но ему помогали с организацией церемонии прощания. Подумалось, что масштаб этого события перекрывал тогда всё. Уход человека из жизни происходит с гораздо большим размахом, чем его рождение. Дел было невпроворот. Его поражало тогда спокойствие Пьера, у него словно всё давным-давно было готово. Даже речь написана. Прощальная речь. «Когда ты успел её написать?» «Я написал её, ещё когда он был жив. Полгода назад. Тогда я уже знал, что времени немного». Мэдисон был глубоко потрясён этими словами. Написать некролог человеку, который ещё был жив — такое мог позволить себе только Пьер. А три месяца назад он передал ему запечатанный конверт — его собственная речь для… своих похорон. Теперь тот ждал своего часа — Мэдисон дал слово, что откроет его не раньше дня прощания. «Я одного не понял… ты написал это для меня или для себя?» «Ты не найдешь там ничего нового. Можешь зачитать её от своего имени или от моего, как захочешь». Странно, что он совсем забыл об этом обращении. Его так увлекли письма Саган и Бюффе, написанные живому человеку, что он не испытывал никакого нетерпения, чтобы вскрыть картонный пакет. Что там может быть? Уж явно не хвалебная ода в свой адрес — самомнением Пьер никогда не страдал. Может быть, поэтому его так мало заботила и критика других? Она его не удивляла. Мэдисон посмотрел на темнеющее небо. Жара отступила, теперь он ощущал знакомую прохладу… внутри? Он вдруг понял, что почти не принимал участия в организации завтрашней церемонии. Филипп всё взял на себя. Кажется, Пьер подготовил свои похороны так же тщательно, как и похороны Ива. Но было всё же что-то странное в том, что он теперь остался один. По пустым комнатам гулял сквозняк. Тишина стояла такая, что был слышен шелест листвы. Неожиданно все происходящее стало напоминать сон… или продолжение сна. Его кошмарного сна. Вот почему он не хочет оставаться здесь. Это правда. Всё из-за того сна. Дом был мёртв. А он жив…он не должен был быть здесь… Мэдисон достал телефон и позвонил Джамаилу. Он облегченно выдохнул, когда услышал в трубке мягкий, родной голос с характерным акцентом. —Здравствуй, рад, что ты позвонил. Я решил тебя не беспокоить до завтра… как всё проходит? —Мы в Марракеше, на вилле. Все ушли, и я здесь совсем один. И мне кажется, что я схожу с ума… — Мэдисон присел на скамью возле входа. Он плохо себя чувствовал. — Гроб оставили в гостиной, представляешь? —Открытый? —Закрытый, слава Богу. Филипп решил, что мне необходимо провести здесь эту ночь… с телом Пьера, как он это называет. Но мне этого совсем не хочется. —Так поезжай в гостиницу. Ты не обязан там ночевать. —Да… я наверное так и сделаю. — Он хотел рассказать о звонке Фабриса, о письмах… ещё много о чем. Но не смог. —Мэдисон… он УМЕР. Ты больше ничего НЕ ОБЯЗАН делать. Они были вместе уже 12 лет. Мэдисон знал, что это уже навсегда. Он переживал, когда Пьер предложил ему заключить брак, что Джамаила это расстроит. Даже формально. Хотя Джамаил не говорил с ним о Пьере. Когда они познакомились, Мэдисон все ему рассказал. От и до. Потому что наконец-то встретил человека, которому мог полностью доверять. Тот не давал оценок, но Мэдисону всегда казалось, что Пьера он невзлюбил заочно. Когда вчера он написал ему о смерти Берже, то был уверен, что эта новость совсем даже его не огорчит. И был прав. «А кого эта новость вообще по-настоящему огорчила? Напугала, да. Больше найдётся тех, кто вздохнул с облегчением. Или обрадовался». —Много будет народу? —Не очень. Многие из тех, кто был близок ему, уже умерли. Официальные лица. Филипп. Бетти Катру. Я. Человек пятнадцать-двадцать. —Наверное, это очень грустно… пережить всех своих близких… — Джамаил помолчал. — Я так и не понял, что с его семьёй? —У него… нет семьи… — немного помедлив, сказал Мэдисон. — Его семьёй был Ив. Последний год он ждал встречи с ней почти с нетерпением… —Это очень грустно. Джамаилу, у которого было три сестры и два брата, было трудно понять, что Пьер не поддерживал отношений с родными. Они вообще были словно из разных миров. Творческий, равнодушный к деньгам и живущий как свободная птица болливудский костюмер и дизайнер Джамаил и… и Пьер. «Я знаю, что тебе его нелегко понять». «Я понимаю. Мир бизнеса. Этот человек не поддерживал отношений, он поддерживал связи». Эта фраза в своё время Мэдисона сильно удивила, но он подумал, что Джамаил в чём-то прав. Если бы он сказал такое Пьеру, тот бы не согласился. Он очень много в чём даже самому себе не желал признаваться. —Я бы хотел быть рядом с тобой сейчас. Возвращайся скорее… Они простились. Мэдисон поднялся и машинально снова побрёл в дом. Его охватила тревога. Уехать? Сбежать? У входа на территорию дежурят охранники. Сегодня территория сада закрыта для посещений. Он шагнул в гостиную, которую уже наполнили тени сумерек. Гроб теперь показался ему очень громоздким. Как-то не по размеру большим для Пьера. Мэдисон вспомнил, как на отпевании Ива, священнослужитель оговорился, к ужасу собравшихся, призвав всех «склонить головы над гробом господина Берже…» Нет, Пьер не хотел умирать вместе с Ивом. Никогда не хотел. Пьер вообще не хотел умирать. Смерть была тем, что остается нам неподконтрольным. Он оставался против неё бессильным. Вокруг не было ни души, словно вымер не только сад Мажореля, но весь Марракеш. Одиночество. Завтра здесь будет две могилы. Две одиноких могилы.