Во имя любви(Любовь)Книга I

      —Интересно, сколько он думает на меня дуться? — Франсуаза проводила взглядом Пьера, который прошёл из одной комнаты в другую, держа в руках стопку книг и даже не повернув в её сторону головы.       —Со мной он однажды не разговаривал неделю… а потом заговорил, потому что его бесило, что он не мог прочитать мне нотации, — веселился Бернар.       С инцидента на пляже прошло три дня, они вернулись в Ниццу. Франсуаза упорно заходила каждый день, подчеркивая, что приходит к Бернару. Пьер словно специально повадился всё время куда-то уходить во время её визитов, хотя Бернар считал, что тот уже перестал злиться и просто вредничает, чтоб её проучить. Получалось, что они теперь никуда не могли пойти вместе, что ужасно огорчало Жака. Если двое из компании в ссоре, то и всем остальным приходится несладко. Он зовёт Бернара гулять, но тот вынужден отказаться, так как на прогулке непременно будет Франсуаза, а так как Пьер не желает её видеть, а пойти без него как-то не очень… в общем, все порядком устали от этих сложностей.        —Мне позвонили из Парижа. Нужно сегодня вечером срочно уехать. До понедельника. — Бернар вытер тряпкой испачканные краской руки и обвёл взглядом комнату. Франсуаза сидела на столе и грызла яблоко. Пьер был в соседней комнате. Якобы что-то читал.       —Но ты вернёшься?       —Да, нужно встретиться с одним арт-дилером. Пьер должен был поехать вместо меня, но тот пожелал личной встречи. А ехать туда вдвоём и всё здесь закрывать глупо. Я тебя очень прошу, постарайся не доставать его слишком сильно… ну, и не убейте друг друга за эти два дня.       —А что я… я человек мирный, это он зануда и злюка. Сколько ему лет?       —Будет двадцать два…       Франсуаза развела руками.       —Я бы никогда в жизни не дала ему меньше… сорока пяти. Даже мой папа не злится так долго. А ему почти пятьдесят!        —Я на тебя не злюсь. Какой смысл злиться на дураков? — появился в дверях Пьер.       Франсуаза соскочила со стола и победно подпрыгнула.       —Он со мной разговаривает! Ура! А не сидит и шипит в углу, как таракан.       —А вот за таракана ты сейчас получить можешь! — расхохотался Бернар.       —В следующий раз я её сам утоплю. И спасу этот мир, — Пьер с демонстративным спокойствием сунул руки в карманы. Впрочем, он выглядел уже вполне спокойным. — Сразу скажу, до понедельника можешь сюда не приходить. У меня нет времени тебя развлекать.       —И что же ты будешь делать? — насмешка в ее голосе.       Он подошёл к ней, встал напротив и произнёс прямо в лицо, стараясь чтобы это прозвучало серьёзно.       —Как что? Сидеть в углу и шипеть, как таракан.        Бернар обречённо вздохнул.       —Просто пусть тут всё останется целым, когда я вернусь.        Уже вечером, стоя с чемоданом у двери, он неожиданно сказал ему:       —Пока меня нет… если она будет приходить… не прогоняй её, Пьер. Ты же видишь, дома ей плохо. Её не понимают…       —Ещё бы. Она там наверняка всех так же глупо разыгрывает, — фыркнул тот.       —Я серьёзно. Пообещай, что не будешь её обижать.       —Ладно, обещаю. — Пьер выглядел раздосадованным. — Но развлекать её я не собираюсь!       —Ладно, теперь я спокоен. — Бернар улыбнулся и обнял его. — Увидимся в понедельник!       —Только не показывай пока ему другие картины! — вдогонку крикнул Пьер и, проводив взглядом спускающегося по ступенькам друга, закрыл дверь. Ну вот, он наконец-то один дома.       Бернар уехал в пятницу вечером, и утром субботы Пьер спал до двенадцати, наслаждаясь тишиной и просторной постелью. Ему нравилось жить вместе с Бернаром, но именно по этой причине редкие дни свободы и одиночества казались особенно ценными. Когда тот работал, то обычно вставал ни свет ни заря, чтобы пойти и успеть порисовать на пляже, пока солнце не взошло. Пьер всё равно просыпался от этих подъёмов, зато теперь, как следует выспавшись, чувствовал себя отдохнувшим и бодрым. Он уже решил, как проведёт этот день — в полной тишине и спокойствии. Начнёт наконец-то писать…       Неспеша выпив крепкий кофе, он сперва прогулялся по пляжу. Погода выдалась прохладной и облачной, идеальной для прогулок. Их домик стоял в уединённом месте, и пляж рядом был дикий, галечный. Но ближе к воде сменялся песком. Народу здесь почти не бывало. Можно было идти вдоль кромки воды, босиком и смотреть на чаек. Пьер думал о Бернаре. О том, как они продвинулись за эти полтора года, что живут вместе. Как поменялась его собственная жизнь, ведь в ней появился смысл. Ни разу до этого не влюблявшийся, он стал чувствовать иначе. Острее, ярче. Чувствовал свою нужность. Может быть, впервые в жизни…       Некстати вспомнились слова Жана о том, что он сам ищет отговорки, чтобы не писать. Быть может, Бернар — это отговорка? Что за глупости… Он позавтракал в маленьком кафе на набережной, сходил в кино (так непривычно было быть там одному, но надо же придерживаться правила божественного уединения!), по дороге домой встретил, правда, знакомых, но мужественно отказался от предложения выпить по стаканчику. Домой! Писать! И никаких отговорок.       Около семи вечера молодой человек сидел за столом и смотрел на лежавшие перед ним пустые листы бумаги. У него пришло несколько мыслей по дороге, но он не запомнил их, а теперь они куда-то улетели…       Внезапно он вспомнил, что так и не ответил на письмо, которое прислала ему мать. Он быстро сходил в спальню, принёс письмо, перечитал его и сел писать ответ. Почему-то с этим проблем не возникало. Он всегда умел и любил писать письма, это давалось ему легко. С публицистикой тоже проблем не возникало. Его статьи, напечатанные в своё время под псевдонимом, многим запомнились яркостью слога, подвижностью мысли и ясностью, своеобразием суждений.       Как-то так, кажется, говорил Жан? Может, ему надо было продолжать писать для газет и журналов, а не замахиваться на роман?       «Франсуаза может, а я нет?» — его кольнуло недовольство.       Он обратил внимание, что в своём письме написал матери про Франсетту больше, чем про Бернара. Про Бюффе он, впрочем, особенно ей не писал. Она знала из его писем, что они живут вместе. Этого достаточно.       Он исписал уже три листа, когда услышал настойчивый стук. Недовольно отложив ручку, парень подошёл к двери, обнаружив, что на улице наконец-то действительно пошёл дождь.        Не то чтобы он сильно удивился, увидев на пороге мадмуазель Куаре. Она и раньше приходила к ним без предупреждения, оправдываясь тем, что у них нет телефона и позвонить она им не может. Но этот визит был не похож на предыдущие. Девушка была насквозь мокрая, без плаща и зонтика, юбка испачкана землёй, а взгляд блуждающий и лицо такое, будто она не понимает, где находится. Пьяная?       «Ну это уже ни в какие ворота… это чересчур…» — он вспыхнул от злости. Хотел захлопнуть даже дверь, но вспомнил слова Бернара и своё обещание не прогонять её.       Да какого черта!       Он молча (потому что был слишком зол, чтобы говорить) втащил её в комнату, закрыл дверь и посадил на стул. Она не стала дожидаться вопроса и начала сбивчиво говорить. Что поехала на встречу с друзьями. Что один из них повёз её провожать после домой, а по дороге начал приставать. Что она разозлилась, ударила его и выпрыгнула из машины на полном ходу. Что ей нельзя домой в таком виде… И, может быть, можно ей тут переночевать?..       Про машину Пьер, конечно, не поверил, хотя, судя по следам земли на юбке, она явно где-то падала. Он по привычке хотел было начать ругать её и говорить, что она сама во всём виновата и всё в этом духе, но неожиданно передумал. Какой в том был смысл? У этой девчонки вихрь в голове. Она всё равно будет делать глупости. И вести себя так, как будто помогать ей — это естественное желание каждого малознакомого человека.       —Сходи в ванную, я тебе что-нибудь принесу переодеться… — он оглядел её абсолютно мокрую одежду. — Ты простудишься.       Почему-то он запомнил её именно такой. Сидящей в полотенце на краю их ванной. Худенькая, почти прозрачная; короткие тёмные вихры подстрижены по-мальчишески коротко и завиваются колечками возле шеи. Серьёзная и даже печальная. Полудевушка-полуподросток. Чудная. Свалившаяся на их голову, как снег среди лета. Забавная. Умная не по годам, но наивная и бестолковая. Витающая в облаках. Мудрое дитя.       Он дал ей рубашку Бернара, которая смотрелась на ней, как клетчатое платье, и чашку чая. Пьер понимал, что она-то, в общем, и не пьяная, как ему показалось вначале. Просто испуганная. Куда-то бежала под дождём, где-то упала…       Спать ещё рано. Он вспомнил, что так ничего и не написал. И сегодня уже не напишет. Нет сожаления, только усталость. А ведь он даже позвонить не может ее родителям или Жаку, чтобы предупредить, что с ней все в порядке!       Франсуаза согрелась и как-то успокоилась. Глядя, как она деловито развешивает сушиться свою мокрую одежду, он невольно ухмыльнулся. Словно актёр снял свой костюм…       — Я не буду тебе мешать… Просто посижу до утра.       —Я могу вызвать тебе такси.       На её лице мелькнуло странное выражение, похожее на обиду. Ему стало неловко.       —Я тебя не выгоняю. Просто твоя семья будет беспокоиться.       —Они не будут… — она покачала головой.        Может, ей там действительно тоскливо совсем, раз она так не хочет возвращаться домой? Ему ли не знать, каково это? Мать уже в котором письме пишет ему просьбы приехать к ним. А он высылает деньги и отказывается под разными предлогами.       —Да оставайся… можешь постелить себе на диване, — вздохнул он. — Но только до завтра.       Было около половины двенадцатого, когда в дверь постучали.       Пьер лежал в кровати и читал. Увидев Франсуазу, он отложил книжку.       —Что случилось?       —Не спишь? И я не могу заснуть… — Она присела на край кровати. — Что это? Толстой? — она взяла потрёпанный томик и задумчиво повертела в руках.       Ему внезапно стало невыразимо жаль её. Есть ведь такие люди, которые даже в окружении семьи и друзей остаются одинокими. Ладонь Франсуазы лежала на коленке, прикрывая синяк. На руке, на запястье тоже был след, и чуть выше локтя. Может, она и не придумала про то, как сбегала из машины?       Девушка проследила за его взглядом и почему-то улыбнулась.       —Вечно со мной так. Я сама виновата, наверное… Не умею отстаивать границы. Когда мне было пятнадцать… Жак пригласил друзей. Там был один парень, который всё время смеялся надо мной… а потом они напились, он зашёл в комнату, где я спала, и попытался меня изнасиловать. Родителей дома не было, брат уснул…       —Зачем ты мне это сейчас рассказываешь? — прервал её Пьер.       Она подняла на него глаза. Её молчание пугало. Трудно было отделаться от чувства, что Франсуаза сделала в отношении него какой-то свой выбор. А он не хочет… он совсем не хочет быть поверенным её детских тайн.       —Я завидую вам с Бернаром. Вы настоящая пара… намного лучше, чем, например, мои родители…       Пьер молчал. Он боялся больше всего того, что за всем этим последует какое-то намного более серьёзное признание. То откровение, на которое нельзя не ответить.       —Можно я тут останусь? — донёсся до него её голос.       —Где «тут»?       —С тобой.       Он поразился, как спокойно и уверенно она это предложила. Нет, ну как же можно быть такой?       —Нет, иди на диван.       —Ты меня боишься? — на губах её возникла улыбка. — Я тебе всё-таки нравлюсь… и ты поэтому так злишься и нервничаешь…       —Ты мне не нравишься! То есть, я хорошо к тебе отношусь… но не в этом смысле. — Пьер поднялся с кровати и протянул ей руку. — Пойдём.       Неожиданно она покорно встала и последовала за ним в гостиную, где был разложен двухспальный диван. Пьер откинул покрывало и показал жестом на разложенную постель.       —Давай, вот сюда.        Она забралась под одеяло и натянула его до подбородка. Он поразился тому, каким мальчишеским в этот момент ему показалось её лицо. Совсем юное, с немного островатыми, всё ещё подростковыми чертами, большими глазами, оно выглядело беззащитным и одновременно как-то не по-детски выразительным. А ведь ей только недавно исполнилось семнадцать…       —Поцелуй меня на ночь… — она вытащила из-под покрывала тонкую руку и протянула к нему.       Пьер усмехнулся, церемонно взял её ладонь и поднёс к губам, но на её вырвала.       —Нет, ну кто целует на ночь руки, а?       Он наклонился и коснулся губами её лба, чтобы через секунду почувствовать, как шею настойчиво обвивают и притягивают к себе руки. «Вот же нахалка…»       —Франсуаза… — предупреждающе начал он, но она и не думала его выпускать.       Её дыханье всё же пахло алкоголем, но совсем не пошло, а даже как-то приятно.       Ну что ж… посмотрим… трое мужчин, говоришь?       Он лёг на неё сверху и быстро стащил вниз одеяло. Такая неожиданная перемена явно немного сбила её с толку, а заодно сбила и спесь. Она ослабила свою хватку, а потом и вовсе убрала руки. Пьер посмотрел ей в глаза.       Вызов?       Он отвёл ногой в сторону её колено и скользнул ладонью по бедру, задирая рубашку. Он нарочно не вкладывал в этот жест нежности, рассчитывая, что Франсуаза опомнится, испугается и оттолкнёт его. Но она покорно лежала и взирала на него снизу вверх немного ошалевшим взглядом.       «Я делаю вид, что не понимаю что ты хочешь, но не буду тебе мешать…» — как будто говорили её глаза.       Он просунул руку ей под поясницу и, приподняв, пододвинул её к себе, прижав крепче.       Он готов был остановиться на этом, если бы она оттолкнула его, но вместо этого девушка, согнув ногу, забросила её ему на бедро. Пьер знал, что будет жалеть об этом потом. Почему же ему так страшно вдруг захотелось это сделать? Сделать с ней то, на что она всё время как будто бы специально нарывалась… с самого начала.       Он намеренно даже не целовал её. Подмяв под себя, вжал в диван, телом чувствуя её напряжение. Безотчётно возникший страх. «Ну давай… ну скажи, что не было никаких трёх мужчин. Ни одного ведь не было…»       Но она по-прежнему молчала. Только охнула, когда он вдвинулся в неё, и на мгновение как будто её руки готовы были его оттолкнуть, испугавшись боли. Её не нужно было читать по лицу, он и так знал это и сейчас почувствовал.       «Всё-таки девственница… Слава Богу…»       Он ослабил хватку и уже дальше старался быть мягче. Ей несомненно было больно, но даже теперь она не издавала ни звука и только кусала губы и отворачивалась от него, а потом даже снова обняла.       Пьер вдруг ощутил какое-то странное, пугающее наслаждение, словно вот теперь и навсегда, как бы что ни было, он одержал над ней верх. Но разве он к этому стремился?       Его вдруг отпустило… Словно вышла наружу и отлетела какая-то тёмная сущность, и он ощутил нежность к Франсуазе, захотел и смог её поцеловать в губы. Она ответила на поцелуй, потом закрыла глаза, и он обратил только сейчас внимание, какие длинные у неё ресницы. В углу глаза на одной из них притаилась слезинка.       Когда всё закончилось, она как будто собралась, засмущавшись своей слабости и вытерла глаза. О чём она думала?       —Это было больнее, чем я думала… — она сказала это, потому что надо было что-то сказать.       —В первый раз всегда больно… потом будет по-другому, — ответил он, потому что надо было что-то ответить.       Франсуаза молча натянула одеяло на них и, обняв его одной рукой, положила голову на плечо. У Пьера в голове пронеслась дурацкая мысль, что вот так в детстве она обнимала какого-нибудь плюшевого мишку.       Он успокаивал себя мыслью, что она бы всё равно бы сделала это с кем-то неподходящим…       Бернар позвонил в воскресенье утром и извиняющимся тоном сообщил, что ему придётся задержаться в Париже ещё на несколько дней. Возникли непредвиденные сложности.       —Мне надо было поехать с тобой! — с досадой воскликнул Пьер. — Я как чувствовал, чем это всё обернётся!       За то время, что они жили вместе, он перестал отделять проблемы Бернара от своих. Теперь всё было общим.       —Не надо. Я прекрасно справляюсь… Я постараюсь вернуться к четвергу. Ты не успеешь соскучиться… — в голосе Бернара звучала ирония. — Используй возможность и пиши! Здесь всё не так страшно.       Конечно, в Париже с Бернаром всё было не так страшно. Страшно было Пьеру здесь, в Ницце.       Наутро после случившегося между ними, Франсуаза ушла. Надела непросохшее платье, взяла в руки туфли и сумочку и ушла домой. Они ничего не обсуждали, словно ничего и не было. Только пятна крови на смятой, скатанной простыне напоминали о материальности этой ночи.       Он не выходил из дома всё воскресенье. Наводил мифический порядок. Не написал ни строчки. А вечером, выйдя, обнаружил девушку сидящей на ступеньках крыльца. Белая парусиновая юбка. Тонкий бесформенный свитер. Трёхцветный котёнок на коленях. Она указала на него и сказала:       —Нашла его возле дома. Не могу забрать к себе, у матери аллергия. Оставь его переночевать?       —А что потом? — он сел рядом с ней, достал сигареты и закурил.       —Посмотрим, — она прижала котёнка к себе и с улыбкой прищурилась. — Может, вы сможете его оставить?       Это была самая оригинальная и тонкая в его жизни просьба о том, чтобы остаться. Она ведь не могла при всей своей открытости просто попросить его принять её снова. Надо было лазить по помойкам в поисках этого котёнка… своего собственного живого воплощения! Вот он, литературный дар выражать глубокие мысли… она ещё и психолог!       Он впустил ее ещё и потому, что чувствовал обязательство это сделать. Каких бы либеральных взглядов ты не придерживался, нельзя закрывать дверь перед девушкой, которую накануне лишил невинности. Это как-то низко и грубо. Хоть Пьер и понимал, что возможно тогда ему и следовало это сделать.       И он честно прогнал её, когда она снова пришла к нему ночью.       —Я позволил тебе остаться, но это не значит, что я буду с тобой спать, — строго заявил он.       Франсуаза пожала плечами.       —Будешь. Потому что ты не такой хороший, каким хочешь казаться… Но мне всё равно.       Утром она снова ушла, а вечером вновь вернулась. Словно призрак из страшной сказки, который является с приходом темноты. Пьер поймал себя на том, что ждал её прихода. Он демонстративно указал ей на диван в гостиной, словно не понимая причин, по которым Франсуаза оставляет родительский дом и приходит ночевать в чужой. А там до этого никому нет дела.       «Я пришла за котом».       В этот раз он не стал гнать её, когда она пробралась в его комнату и залезла в кровать. Он разозлился, потому что не мог сдержать себя. Он как бы дал ей шанс убежать прошлой ночью, но раз уж она так настаивает…       Утром неожиданно он проснулся спокойным. Франсуаза повеселила его, вновь облачившись в рубашку Бернара, в которой стояла и напевала на кухне, пока готовила завтрак. Что это? Пародия на то, чтобы выглядеть мужчиной?       —Что ты будешь делать, когда вернётся настоящий Бернар? — не удержался Пьер.       —Не знаю… Напою его растворителем… — она обезоруживающе улыбнулась.       Всё это выглядело как-то странно. Пьер сильно сомневался, что секс с ним доставляет ей такое большое удовольствие, чтобы влезать в такую историю. Он сам не мог понять своего удовольствия в этом. Женщины его никогда не волновали, ни физически, ни эмоционально, но во Франсуазе его что-то цепляло. Как рукав одежды цепляется за крючок или ручку двери. Раздражает, что что-то тебя останавливает и как бы отдергивает назад. Она в общем-то и женщиной не была нормальной… одно сплошное недоразумение.       —Это всё даже приятней, чем я думала… — она сидела в кровати, подтянув ноги к груди и обхватив их руками. — Но я должна тебе признаться, что у меня ещё не было оргазма. Не переживай. Это нормально… говорят, у многих женщин его вообще не бывает за всю жизнь. Ну, или пока они не родят ребёнка. Чёрт, даже в этом женщинам не повезло! — она с детским возмущением хлопнула рукой по простыне.       —Франсуаза, у тебя есть огромный недостаток. Просто гигантский. Он тебе жизнь осложнит… И он находится у тебя прямо в центре лица. Это твой рот.        Он кажется считал уже не дни, а часы и минуты до возвращения Бернара. И каждый раз втайне ожидал, что Франсетта обидится на какое-нибудь его саркастическое замечание и уметётся из их дома. При этом, когда она уходила, он сам сидел как привязанный и с ужасом ожидал её появления. Но всё-таки ожидал…       —Пожалуйся на меня Бернару, когда он вернётся. Скажи ему, что я ношу его вещи и насилую тебя почти неделю подряд. А ещё пожалуйся куда-нибудь на самого себя… за то, что тебе это нравится… — и добавляет, как будто бы её осенило: — А у тебя до меня были женщины?       —Да.       Она таращит на него глаза и явно ждёт подробностей этой истории, но он злорадно молчит. Пусть думает, что хочет…       Бернар вернулся в пятницу. Уставший, обессиленный дорогой и долгой разлукой. Франсуаза и не подумала уйти. Пока он ездил на вокзал его встречать, приготовила ужин. Готовить — это единственное, что она хорошо умела делать по дому, и очень этим гордилась.       У Пьера зубы стучали от страха. Он не привык скрывать что-то. Не знал как избавиться от неё, боялся что она прямо за ужином всё расскажет. А ей явно было весело наблюдать его мучения. Он не выдержал. Ночью всё сам рассказал Бернару. Умолчал только о том, что спал с ней неоднократно — это ненужная деталь. К его изумлению, тот отнёсся к этому совершенно спокойно. Внимательно выслушал, зевнул, погасил свет.       —Да пусть остаётся, если хочет. Так даже веселее…       —Веселее?       —Тебе нужно моё разрешение на то, чтобы трахать её дальше? Ну так считай, что ты его получил…       —Нет! Ты с ума сошёл?       —А зачем тогда ты это мне рассказал?       —Потому что жалею об этом… — А потом добавил, удивлённый. — Ты что, совсем не ревнуешь?       —К ней? Нет. Это всё равно что ревновать к кошке… или собаке, когда ты берёшь их к себе в постель.       Пьер не нашёлся что ответить на это заявление. Он другого ожидал.       —А если я в неё влюблюсь? — закинул он последнюю удочку.       —Как ты сам думаешь, такое возможно?       —Нет, — подумав секунду, ответил Пьер.       —Главное, чтобы она в тебя не влюбилась… и не забеременела, — философски заключил тот. — Но в любом случае — хочешь её прогнать, прогоняй сам. Я это делать за тебя не буду. Нам тут ещё три недели жить…       Если бы Бернар отреагировал иначе… но он отреагировал именно так. Почему Пьера это так задело? Что за обида? Бернар уже был женат на женщине и, в общем-то, не скрывал свой интерес к ним. Пьера это всегда задевало. И да, он ревновал его. А Бернару всё равно. А раз так… значит быть Франсуазе!       —Надоест, сама уйдёт… — засыпая пробормотал тот, и Пьер мысленно с этим согласился. ***       Из открытого окна спальни дул прохладный ветерок. Пьер сидел за столом, рядом пепельница с окурками, бутылка вина. Умиротворение, природа. Из их окна виден самый романтичный пейзаж — море. В голове много сюжетов. Но он понимает: везде выходит один и тот же главный персонаж — он сам. Его мысли, его поступки, его опыт и рассуждения. Это скучно. Это не станут читать.       Он рисует в углу страницы карандашом вензелек и переделывает его в сердечко.       Из соседней комнаты слышна музыка — Франсуаза играет на пианино. Неуверенно, но легко и мило. Смеётся Бернар. Они обожают друг друга. Он ожидал, что Бернар будет ревновать его к Франсуазе, а в итоге ревнует его к ней сам.       Может, и правда написать про любовь?       Три главных героя знакомятся на южном побережье Франции, в Ницце. Или Сен-Тропе. Любовный треугольник. Двое мужчин и женщина. Нет, никакой гомосексуальной подоплёки не будет… два друга, чья дружба трещит по швам из-за взбалмошной красотки, которая морочит голову обоим. Как ее будут звать. Аннет? Мм… Габриэль? Жозефина? Боже, что за пошлые имена… откуда они вообще пришли ему в голову?        «Не зови меня Франсуазой, это звучит слишком надменно».       «Как мне тебя звать?»       «Можешь любым другим именем… или как меня зовут дома… Кики…»       Кики Куаре.       Голоса в комнате стихают. Пьер допивает остатки вина, ставит стакан и закрывает глаза. Он слышит скрип двери за спиной и шорох осторожных шагов. Не двигается — знает, что будет дальше.       Прохладные ладони ложатся ему на лицо и закрывают глаза.       —Мм… кто бы это мог быть, интересно… Бернар?       Хихиканье возле уха.       —Ты пишешь? Что это? Роман?       —Ага.       —О чем?       —О колонизации Америки.       —Пьер! — она убирает руки и с возмущением смотрит на него. — Я серьёзно.       —Пока не знаю, о чём… я ещё не начал.       —У меня идея, — Франсуаза снова стоит за спиной и прикрывает ему глаза ладонью. — Дай свою руку… первую строчку напишем вместе. Самое главное — написать первую строчку…       Она начинает водить ручкой по листку бумаги, двигая его рукой, а другой, закрыв ему ладонью глаза.       —Не подглядывай.       —Не буду…       Через секунду её ладонь исчезает, пальцы перестают касаться кожи. Хлопает дверь. Убежала.       Пьер опустил глаза и посмотрел на лист бумаги, где одна единственная фраза написана размашистым, витиеватым почерком.       «Je team».       —Эй, отличное название! — кричит он.       —Я знаю! — доносится ответ.       На что похожа эта их жизнь? На взбитые сливки. Они легки, прекрасны, воздушны. Но даже для десерта как-то несущественны. Можно съесть целый килограмм незаметно, пока тебе не станет плохо.       Франсуаза ночует у них примерно трижды в неделю, а на выходных всегда отправляется домой.       Иногда она всю ночь спит на диване, а иногда приходит к ним прямо среди ночи. Пьер слышит лёгкий звук её шагов в темноте их спальни. Бернар спокойно и тихо дышит рядом во сне. Она старается их не тревожить. Тихонько забирается на кровать и ложится поверх одеяла с другой стороны, прислонившись к руке Пьера. Они так и спят втроём до утра, и никто не удивляется, просыпаясь утром.       Иногда к ним на кровати присоединятся Фирс — лабрадор Бернара, и тогда картина утреннего пробуждения достигает высшей степени гротеска. Котёнка они тоже оставили, Франсуаза поила его молоком из блюдечка и кормила с рук. Он только ей давал себя гладить.       Бернар вставал раньше всех, потому что он мог работать либо в первой половине дня, либо ночью. Тогда Франсуаза позволяла себе занять его место под одеялом и ласково прижималась, заставляя Пьера проснуться. Ни разу она не позволила себе даже поцеловать его в присутствии Бернара, ни разу не проронила ни одного лишнего звука, если знала, что тот работает за стенкой. Её деликатность по отношению к их отношениям поражала. Она подчеркивала что делает всё это только лишь с позволения Бернара, и ей бы ужасно не хотелось мешать их любви.       Пьер боялся, что однажды она предложит заняться сексом втроём, но, судя по всему, Бернар интересовал её чисто умозрительно.       Как-то утром, проснувшись, он обнаружил её под кроватью — Франсуаза спокойно писала что-то в тетрадке, высунув голову. На его удивлённый вопрос, что она там делает, та спокойно заявила, что там очень удобно и есть какая-то интрига в том, чтобы лежать под кроватью у двух любовников. Можно наблюдать и услышать много интересного.       —Извращенка! — воскликнул он и покраснел до ушей. — Как можно быть такой бесстыжей?       —Я знаю о любви больше, чем ты когда-либо делал. Считай, что я сторонний наблюдатель. Собственный корреспондент…       Он запустил в неё подушкой.        За день до их отъезда в Париж Франсуаза притихла. Её семья уезжала на три дня позднее, и девушка пришла попрощаться и наблюдала за их сборами, гладя лежавшего на коленях котёнка. Они так и не придумали ему имя и звали просто Китти, как «котёнок» на английский манер.       —Ты бы… ну как-то поговорил с ней… — тихо обратился к Пьеру Бернар. — Мало ли, что она там себе напридумывала… всё-таки ещё почти что ребёнок…       Пьер видел, как девушка украдкой что-то писала на бумаге, а потом передумала и порвала письмо. В её поведении прослеживалась какая-то тревожность.       —Мы ведь увидимся в Париже? — спросила она его.       —Конечно. Приходи к нам, когда захочешь… — он стоял перед ней, прятал взгляды и руки в карманы.       —Меня ждут экзамены в Сорбонну. — её лицо выражало ужасную тоску. — Я не хочу ехать. Не хочу никуда поступать…       —Так не поступай… — вырвалось у него. — Я вот не поступил. Но тебе придётся работать.       Неловкость. Пьер смотрел на тонкие нервные пальцы, которые теребили кошачью шёрстку. Он не знал, что сейчас происходит. Расставание? Что у неё в голове? Надежды на то, что в Париже всё продолжится? Этого не должно быть.       —Давай поговорим… — он стащил её с сундука, на котором она сидела, и повёл на улицу. Они сели на ступеньки крыльца. Солнце красиво садилось на горизонте, рассеивая золотые лучи по воде. Было тихо и безветренно.       —Я знаю, что ты хочешь сказать. Всё нормально. Я всё понимаю. У тебя Бернар… а у меня…       —А у тебя Сорбонна.       —Точно. — Франсуаза смотрела вдаль, на море. — Я грущу. Но это пройдёт… мне всё равно было очень хорошо…       —Да, мне тоже. — Пьер ответил машинально. Он запутался и думал только о том, как бы не расстроить её.       —Спасибо. Береги Бернара… — она неожиданно повернулась и поцеловала его в щёку. Потом встала, сбежала со ступеней и быстрым шагом пошла вперёд. Он наблюдал, как её фигурка постепенно удаляется, становясь маленькой, и теряется на горизонте. Всё произошло так быстро, что он даже не сразу понял, что это и было прощание. Он вернулся в дом, где Бернар запаковывал коробки.       Вид у него был уставший.       —Где Франсетта?       —Ушла. Просила с тобой попрощаться.       —Так быстро? А я ей хотел кое-что на память подарить… ладно, в Париже отдам!       И он снова переключился на свои коробки.       Вот и лето закончилось. Три недели приключения. Что он чувствовал? Пьер не понимал. Он был опечален, раздосадован и обрадован, что они уезжают. Он познакомился этим летом с девчонкой — ребёнком, смешным, озорным, непоседливым подростком, а сегодня на крыльце он простился с девушкой. Задумчивой и печальной, нежной и трогательной. Чувственной. Она никогда не говорила с ним о любви, только о чём-то абстрактном, не имевшим к ним прямого отношения. Но порой в её поведении было это… словно она сама придумала и создала эдакое подобие шведской семьи для них. Верила во что-то. Он должен был её прогнать и не смог. Как они с Бернаром никогда не могли прогнать бродячих кошек, которых обнаруживали порой у себя в подъезде в Париже. Ты понимаешь, что не можешь взять их себе, потому что, возможно, уже кто-то есть из домашних животных, но сердце сжимается от жалости и рука не поднимается выгнать животное, которое почему-то пришло к тебе.       Да… хорошо, что всё закончилось.       Но всё-таки ему интересно: что было в том письме, которое порвала Франсуаза? ***       Звонок Фабриса Томаса выбил Мэдисона из колеи намного сильнее, чем он ожидал. Тот факт, что тот осмелился обращаться к нему напрямую, звонить на личный номер телефона… Он так и не понял, как тот узнал его?       Мужчина вышел из дома и направился в сад, пользуясь тем, что полуденная жара уже немного спала. Находится в одном доме с покойником — слишком мрачная обязанность.       «Я вообще не обязан здесь оставаться на всю ночь. Разве это кому-нибудь нужно? Пьеру уж точно не нужно.»       Мэдисон остановился возле финикового дерева и провёл рукой по шершавому стволу. Никогда прежде он не ощущал себя настолько заложником ситуации без права уйти.       Он мог бы многое рассказать о Пьере. О том Пьере, которого знал он. Но ведь если задуматься, так ли много он о нём знал? Он больше знал об Иве, их общих друзьях и произведениях искусства, которыми был заполнен весь дом. О себе, своём прошлом Пьер говорил мало, в основном сообщая сухие факты. Но ведь была у него жизнь и до встречи с Ивом… Жизнь, параллельная Иву.       Мэдисон вспомнил, как поражён и взбешён тот был, когда узнал о трёхстах неизвестных рисунках Ива, которые невесть как попали к Фабрису. Верил ли он на самом деле в эту кражу или просто не хотел думать, что Ив намеренно что-то скрыл от него?       «Я ничего не скрывал от Ива. Просто тот не особенно интересуется жизнью других людей», — как-то бросил Пьер в разговоре.        А как насчёт писем Бернара Бюффе и Франсуазы Саган? Знал ли о них Ив? Но что здесь было скрывать? И почему в конце концов он так хотел, чтобы эти письма теперь попали в его руки? В его, а не Ива. Это не была любовная переписка, нет. Но тот тон, с которым Саган писала к Пьеру, порой жёсткий, обличительный, ироничный и вместе с тем очень личный, заставлял задуматься о другой стороне их отношений.        «Ив не очень любил Саган. Он ей завидовал…» — вспомнились слова Бетти.       Чему завидовал? Свободе? Насколько Мэдисон знал, Франсуаза умерла в бедности и одиночестве, а её единственный сын получил лишь долги, с которыми до сих пор не может расплатиться, неся бремя таланта своей матери, как груду камней на плечах.       Мужчина дошёл до конца дорожки, теряющейся в глубине сада, оглянулся и посмотрел на дом. Дом, в которым его последний хозяин спит вечным сном.       «Я хочу, чтобы тебя скорее похоронили…»       Да, именно этого он сейчас хотел больше всего.