Во имя любви(Любовь)Книга I

      Сад Мажорель — чудо света. Для нас. Хрустальный синий… и желтый… и оба они тонут во всех оттенках зеленого… Правда в том, что я бы не стал ландшафтным дизайнером, если бы не этот сад.       —Я тебе доверяю, — твоя рука ложится мне на плечо. Мы стоим на крыльце дома. — Спаси его. Это больше, чем сад.Это потерянный рай.       Я начал работать в семь утра — делал разметки, фотографировал, трогал деревья. Я должен был прочувствовать каждый камешек. Реставрировать сад сложнее, чем дом. Дождь лил целыми днями. Был конец августа. Утром над тёплой влажной землёй клубился туман. Мы купили свежую краску, материалы. Мне помогали двое молодых арабов. Ты хотел сделать новые дорожки в саду, и мы купили плитку, выбирали цвета, строили чертежи. Ив не выходил. Он заперся в своей комнате, не разговаривал ни с кем. Он вышел только под вечер пятого дня, когда снова зарядил дождь. Дожди здесь редкость… Я стоял на лестнице снаружи, что-то прибивал молотком. Я видел, как он стоит, сунув руки в карманы халата, и смотрит, как я работаю. Так продолжалось теперь каждый вечер. Я работал, а он смотрел. Мне хотелось всё сделать раньше срока. Тогда я впервые испытал это ощущение потока. Неведомой силы, которая подхватывает тебя и несёт… несёт…       Ив плакал. Просто молча стоял, смотрел на то, что стало с его садом, и плакал. Я так и не знаю, о чём. Думаю, в эту минуту он пережил нечто очень важное по отношению ко мне. Он меня принял.       «Ты реставрируешь не наш сад. Ты реставрируешь руины нашей души. Ты ангел, должно быть… — он сказал мне это, а потом развернулся и ушёл в дом. — Я не хочу вам мешать».       Когда по-настоящему любишь кого-то, ты принимаешь его таким, какой он есть. Любить тебя означало принимать Ива. Это не обсуждалось, это было истиной. Ив был гением, и я любил его как гения, как человека уникального, которого нельзя мерить общей меркой. И ваши отношения нельзя было мерить общей меркой. Конкурировать с гением? Бессмыслица. Я хотел лишь дать тебе всё то, что не мог дать он. Со мной ты становился спокойнее, мягче. Когда ты понял, что тебе не в чем сомневаться. Ты не привык к таким отношениям, где нет борьбы. Я ничего не требовал, не просил, не спорил, не доказывал, не лгал. Я просто был рядом. Ты видел мои мучения из-за других своих протеже и в один прекрасный день ты отказался от них. Ты не хотел меня огорчать и, я думаю, внутренне ты желал этой верности, хотя убеждал на каждом углу, что важна лишь преданность чувству. Ты себя убеждал в этом, считая это борьбой с эгоизмом, но разве не мечтал ты втайне быть единственным у каждого из тех, кого любил? И в постели, и в сердце.       Когда ты увидел, что мне никто не нужен кроме тебя, ты растерялся. Рядом с тобой был человек, которому тебя было совершенно достаточно. Я мог бы ещё встречаться со своими ровесниками, и меня бы не осудили за это. Возможности были. Некоторые из твоих знакомых делали меня такие предложения, но я решительно их отклонял. Постепенно ваши друзья и знакомые стали относится ко мне серьёзно. Они поняли, что это не интрижка для тебя. Что я не использую тебя ради денег, связей и чего-то подобного.       Ив прозвал меня Мадонной. Он ярко и демонстративно подчеркивал своё расположение ко мне, давая своё одобрение нашим отношениям, о котором ты его не просил, но в котором нуждался.       «Хорошо что Пьер с тобой. Мог быть кто-то намного хуже…»       Тебя упрекали за властность, авторитарность, жёсткость и давление на людей. Не знаю почему, но на меня ты никогда не давил. Увидев, что я не реагирую на твои выпады эмоций и сохраняю спокойствие, ты и сам успокаивался. После такого холерика, как Ив, и меланхолика Бернара, тебе было странно иметь дело с таким упорядоченным флегматиком, как я.       Тебя считали тяжёлым человеком, а мне ни с кем и никогда не было так легко. Ты умел слушать, когда люди открывали сердце, и уважал искренность. Лицемерие и ложь были тебе ненавистны. Было ещё одно чувство, за которое ты боролся. Это справедливость. Ах, Пьер. Ты и не подозревал, каким был романтиком.       «Осторожней, дорогой… ещё не хватало, чтобы Пьер всерьёз влюбился в тебя! — предостерегал меня шутливо Ив. — Знаешь, что такое быть объектом его обожания? Это цунами».       «Хитро ты действуешь, — говорил мне один из друзей. — Но ты же не рассчитываешь, что Пьер и от Ива откажется ради тебя? Признайся, что ты этого хочешь…»       Я хотел. Мой метод был прост. Я давал тебе всё, что тебе было нужно. Я был твоей отдушиной, глотком прохладной воды в жаркий полдень. Ты злился, я улыбался и молчал.Ты уставал, я давал тебя отдых.Ты хотел развлекаться, я веселился. Ты хотел, чтобы я дружил с Ивом, и я подружился. Ты хотел, чтобы я стал ландшафтным дизайнером, и я стал. Ты хотел, чтобы я был счастливым… и я очень старался им быть. ***       В Марокко прилетели рано утром. Свои соболезнования в связи с кончиной Пьера Берже выразила принцесса, а в аэропорту их лично встретил посол Франции. Гроб с телом сопровождал эскорт полицейских, специально нанятых для охраны. Мэдисон как будто и забыл, насколько значительное место Пьер занимал на политической арене во взаимодействии между двумя государствами. Он поймал себя на том, что словно выпал из реальности и оказался не готов к роли наместника и преемника. Больше всего на свете ему хотелось закрыться в своей комнате одному, в окружении вещей Пьера, и продолжить читать письма. Теперь же надо было что-то делать, куда-то идти, отвечать на вопросы… на это у него не было сил. Он благодарил Бога за то, что рядом был Филипп, который словно предвидел такой расклад и старался всё брать на себя.       Похороны должны были состояться в саду Мажорель завтра рано утром. Сразу же после кремации. Они рассчитывали привезти в Марокко уже прах, но правительство неожиданно воспротивилось.       —Здесь есть люди, которые хотят проститься с покойным, а не с пеплом. Сначала процедура прощания, потом огонь.       Незадолго до смерти они с Пьером обсуждали тему похорон. Тот говорил об этом совершенно спокойно, как о «деле решённом для всех» «Не хочу, чтобы люди сидели на моей могиле, как на местной достопримечательности. Ив этого не хотел для себя, и я не хочу».       Впереди был целый день. Ещё один жаркий, долгий, одинокий день.       «Мы не ждали господина Берже ранее, чем через две недели… и тем более не по такому прискорбному поводу…» — в глазах принцессы блеснули слезы.       «Да, Пьер торопился с этим открытием музея… как жаль, что сам он на него так и не успел», — Мэдисон сказал отрепетированную им ещё в самолёте фразу. А больше ничего не смог сказать.       Похороны должны были пройти тихо и без помпы. С Ивом прощание происходило в Париже, где на церемонии было больше тысячи человек. В этот раз всё будет иначе. Большинства тех, кого Пьер считал друзьями, уже нет в живых, а на всех остальных ему бы было плевать. «Не устраивайте шоу из моей кончины. Просто сделайте то, что нужно, и займитесь своими делами. И тебя, Мэдисон, это в первую очередь тебя касается».       —Ты разобрал те письма, которые я тебе дал? — поинтересовался у него Филипп, пока они ехали на машине.       —Да. Я уже половину прочитал…       —О Боже… когда я говорил «разобрать их», я не имел в виду досконально читать каждое! — воскликнул тот. — Надо было отдать тебе всё это позже, уже после похорон! То-то я думаю, у тебя совершенно потусторонний вид!       —Филипп, ты ведь останешься на ночь в доме? — неожиданно спросил Мэдисон.       —Нет, я буду жить в гостинице, а что?       —Я там что, буду один? — воскликнул мужчина потрясённо.       —Почему один? Там будет управляющий.       —Не подумай ничего такого… но я бы предпочёл снять номер в отеле. За любую сумму.       —Мэдисон, я не могу оставить тело на ночь в доме без присмотра.       —А как же управляющий? И ведь должна быть охрана! Ради всего святого, ведь он же никуда не денется!       —Я был уверен, что ты сам захочешь остаться… — удивился тот.       —Я знаю, что это прозвучит глупо… — Мэдисон смутился. — Помнишь, я начинал рассказывать тебе про сон, который мне приснился накануне… в общем… Он вкратце пересказал ему содержание сна, испытывая смутное чувство стыла за свой страх. Что подумает о нём Филипп? Что он боится привидений?       —Ты думаешь, что здесь сегодня состоится шабаш духов? — тот улыбнулся. — Знаешь, им всем будет проблематично добраться в Марокко… а Энди Уорхолу вообще лететь сюда с другого материка…       —Ты смеёшься надо мной…       —Отнюдь. Но я не хочу оставлять тело…       —Перестань называть его телом, ради Бога! — воскликнул Мэдисон.       —Извини, но это уже не Пьер, поэтому называть его никак иначе я не могу! — Филипп повысил голос. — Если тебе страшно… здесь нет ничего такого. И не надо этого стесняться. Я понимаю, если ты не хочешь оставаться и проводить ночь рядом с покойником.       Машина затормозила перед воротами. Мэдисон посмотрел в окно. До боли знакомый ультрамариново-синий и лимонно-жёлтый цвет дома, в очертаниях тёмной зелени.       —Ну вот мы и дома… — тихо произнёс он и посмотрел на Филиппа. — Я останусь здесь сегодня. Всё в порядке. ***       Телефон зазвонил среди ночи. Ты всегда отвечал на такие звонки и боялся их. Боялся, что что-то случилось с Ивом. Что тебе позвонят и скажут, что он мёртв. Да, вот чего ты боялся.       Мы ночевали вместе нечасто. Я знал, что иногда ты оставался у Ива, но закрывал на это глаза. Я запретил себе ревновать и, запретив это, действительно перестал.       Телефон. Я не шелохнулся, притворяясь спящим, хотя ты прекрасно понимал, что звонок и меня разбудил. Я слышал, как ты встаёшь, подходишь к телефону, снимаешь трубку и понижаешь голос.       —Алло?       Затем продолжительное молчание. У меня все внутренности скручивает от напряжения.       —Да… да, я понял… хорошо. Спасибо, что позвонил. Нет, хорошо что сейчас… всё в порядке.       Ты положил трубку, вернулся и лёг обратно, рядом со мной. Я не уснул бы теперь если бы не узнал. Повернулся и приподнялся вопросительно на локте.       —Ив звонил. — Твой взгляд был устремлён в потолок.       —Что-то случилось?       —Нет… то есть да… Мой отец умер. Почему-то позвонили на ту квартиру. У них ведь нет моего номера здесь.       Ты говорил совершенно спокойным голосом. Я растерялся. Весть о смерти отца тебя как будто не трогала. Я вдруг понял, что ничего не знаю о твоей семье, ровным счетом ничего.       —Мне очень жаль…       —А мне нет.       Ты сказал это резко, как отрезал. Отвернулся, давая ясно понять, что разговора не будет.       Я не знал, какие у вас были отношения, но мой конфликт с отцом явно был мелочью в сравнении с этим. Утром ты уехал на работу, пока я спал. Я же поехал к единственному человеку, который мог бы мне что-то объяснить.       Ив как будто ждал меня. Что меня удивляло тогда, так это его отношение ко мне. Он не то что не был против наших отношений, он как будто радовался им. Тогда я ещё не понимал, что стоит за всем этим. Не знал правил игры. Мы с тобой были вместе почти четыре года. Четыре года Ив закрывал глаза на моё присутствие. Я уже совсем перестал беспокоиться.       —Я думал, ты с Пьером… — он провёл меня в гостиную. Я погладил Мужика, его бульдога, который тут же выбежал меня встречать. Обычно я не приходил на Рю Бабилон без тебя или, по крайней мере, не поставив тебя об этом в известность. Но я знал, что Ив мне расскажет. Он всё расскажет о тебе.       —Я знаю, что у Пьера умер отец. Я не знаю, как себя вести. У них что, были плохие отношения?       —Садись, — Ив тяжело вздохнул и присел в кресло, закурив. — Честно говоря, я думал, что он тебе всё рассказывал… Может быть, сам его спросишь позже?       —Если бы мой отец умер, я бы не был так спокоен… но я не хочу ляпнуть что-то лишнее. Мне показалось, он не хочет об этом говорить.       —Человек, который носил фамилию Берже и который умер вчера вечером, является отцом Пьеру чисто формально. Биологически. Тот же, кого он внутренне всегда считал своим настоящим отцом, умер много лет назад. Так что не переживай.       Я понял, что о ком шла речь. О Жане Кокто, конечно. Ив о чем-то задумался.       —Лучше не обсуждай с ним это, хорошо? Сделай вид, что ничего не случилось.       Ты часто говорил о Кокто, а свою семью почти не вспоминал. Я не задавал вопросов, но на твоём рабочем столе стояла фотография Жана, а не твоих родителей. В Америке Кокто называли французской вариацией Оскара Уальда. Имя, ассоциировавшееся с декадансом, распутством, богемой. Писатель, режиссёр, поэт, публицист, гений… наркоман, бисексуал… анархист. Да, не думаю, что он был похож на твоего отца.       —Всё дело в том, что кто-то распустил слух, что Кокто умер от голода… в нищете… — донёсся до меня голос Ива. — Думаю, что тот сам поддерживал эти драматические слухи. Он давно болел, вёл жизнь отшельника. Последние пару лет они с Пьером не виделись почти. Думаю, Бернар намеренно представил всю эту историю так, чтобы его задеть. Сказал, что Кокто спрашивал о нём… он был ему нужен. но Пьер был слишком занят. Мной, как ты понимаешь этот подтекст…       —Пьер себя обвинил? — мне сразу многое стало понятно.       —Конечно. Он метался, как волк в клетке, пытаясь выяснить, почему ему никто ничего не сообщил. Позже на похоронах он говорил с Маре. Тот убеждал его, что Жан в последние дни никого не хотел видеть… что даже его прогонял. Но Пьер был слишком шокирован. Он поверил в то, что оставил своего друга, больного, одинокого, умирать в нищете… Можешь представить себе его рыдающим в истерике? Валяющимся на полу? Бесполезно было с ним говорить… я его там оставил. Он так и проспал до утра… среди каких-то писем, записок… в обнимку с бутылкой. А под утро я проснулся и увидел, что он на коленях стоит возле моей кровати. — Ив в прострации смотрел куда-то перед собой. — И твердит, что никогда меня не оставит. А я уже был рад, что он не плачет. Я с трудом забыл тот раз… Люди могут вынести его гнев, его злобу. Но они совершенно не могут выносить его слез. И он это знает. Поэтому не позволяет себе быть слабым. Думаю он не мог смириться с тем, что я его таким видел. Что тащил на себе до дома, пьяного и расклеившегося. Я никогда не умел говорить в таких ситуациях. Я не знал, что сказать, и просто сидел с ним рядом.       Этот разговор с Ивом потряс меня. Я тоже не мог представить тебя таким. Пытался, но не мог. Иногда мне казалось, что ты вообще не умеешь плакать. У тебя нет такого навыка. Я приехал к тебе на работу вечером. Там царил какой-то дурдом. Ты срывался на всех, довёл до слёз секретаршу, наорал на своего заместителя, пообещал всех поувольнять и зашвырнул в голову бухгалтеру книгой. Такое даже для тебя было чересчур.       —Вы знаете, что у него отец скончался? — сообщил я, считая своим долгом хоть как-то тебя оправдать.       —Да, и он ведёт себя так, будто бы это я его отца порешил, — в голосе Фернандо, вашего бухгалтера зазвучала обида. — Я люблю Пьера, ты знаешь. Но иногда мне кажется, у него не всё в порядке с головой. Нормальные люди так себя не ведут!       Признаться я сам испытывал страх, подходя к твоему кабинету. Мари, твоя секретарша, тёрла платком покрасневшие глаза и на мой вопрос, у себя ли ты, обиженно протянула:       —У себя! Только не в себе! Ноги моей завтра здесь не будет! Я не собираюсь терпеть такое отношение!       Когда я вошёл, то застал тебя сидящим за столом. Ты ничем не был занят. Просто сидел, закрыв руками лицо. На мгновение я подумал, уж не плачешь ли ты в самом деле? Но ты не плакал.       —Сейчас не лучший момент, Мэдисон… — ты выглядел опустошённым. — Я очень устал.       —Мари собирается увольняться. Что ты ей наговорил?       Ты недовольно посмотрел на меня. Я уже знал, что ты, скорее всего, и сам раскаиваешься за свою вспышку гнева. Но тебе стыдно признаваться в этом.       —Пьер… не надо делать вид, что всё в порядке. Ещё одна такая выходка с твоей стороны может стоит тебе заявления в суд.       —Ты меня воспитывать пришёл? — огрызнулся ты.       —Нет. Я волнуюсь. — Я подошёл и встал за твоей спиной. Ты этого не любил, поэтому сам встал и начал ходить туда-сюда по кабинету. Я терпеливо ждал. Чему я научился за всё это время, так это брать паузы.       —Думаешь, я не знаю, что не прав? Думаешь, мне действительно нравится орать на людей?       Именно так я и думал, но промолчал на этот счёт.       —Ну так и не ори. В чём дело?       Ты подошёл к окну и встал ко мне спиной.       —Я похож на него. На своего отца. Я всю жизнь стремился быть не таким как он… потому что он был… ужасным! Жестоким, узколобым… тиранил всю жизнь мою мать, меня, моего брата. Но я иногда думаю… что у нас с ним очень много общего. И ненавижу себя и его за это.       Ты впервые заговорил о своей семье. Я боялся спугнуть эту ауру откровенности. Ты говорил, не поворачиваясь ко мне. Ты говорил о себе. О своём детстве. Многое я как будто предугадал. Я всегда знал, что ты не просто так ушёл из дома в 16 лет.       —У него были вспышки ярости. Он себя не контролировал… Когда он приходил домой в плохом настроении, доставалось всем. В нас летела посуда, мебель… особенно когда он пил. Не так чтобы часто, но стакан вина выпускал из него зверя.       —Он тебя бил, да? — тихо спросил я.       Ты ответил не сразу. Я видел как сжались в кулаки твои руки в кармане брюк.       — Я никогда не был послушным ребёнком. Потом часто вступался за маму. Не мог смолчать. Он мне слово, я ему два. Потом он переставал разговаривать словами. Отвешивал затрещины. Я его ненавидел… а после той истории с Мишелем…       —Я вообще не знал, что у тебя есть брат…       —На четыре года меня младше. Он был другим. Бывало я натворю что-нибудь, а он меня выгораживает. Успокаивал отца. Разнимать пытался наши стычки. Однажды родители уехали куда-то… и мы пошли гулять. На пляж. Там я встретил друзей. Мне было скучно… надо было присматривать за братом, но мне не нравилось, что он болтается за мной как хвостик. Я должен был за ним присматривать. Но я решил, что должен воспитывать в нём самостоятельность… хотя на самом деле я просто хотел его сбагрить куда-то. У моего друга в сумке была бутылка портвейна. К тому же мы курили. Я не хотел, чтобы Мишель видел, а потом рассказал родителям… Я уснул. Проснулся от криков. Кричали люди… не сразу понял, что случилось. Все бежали к берегу… Я не умел плавать… — у тебя вырвался смешок. — Мне было шестнадцать и я не умел плавать. Бред, да? Мой брат тонул, а я не мог ему помочь и зайти в воду, потому что не умел плавать. Я просто стоял там… как идиот и визжал: помогите! Помогите!       Ты замолчал, а я понял, что не дышу уже секунд десять и с шумом вдохнул.       —Он… утонул?       —Нет, слава богу. Там были люди. Кто-то бросился в воду и вытащил его. Он был без сознания… бледный… его положили на песок. Он был совсем маленький… я решил, что он умер… — голос твой дрогнул. — Я расплакался от страха. Его перевернули на бок, он закашлял… потом кто-то сделал искусственное дыхание… позвонили в скорую. Все обошлось.       —Ты после этого решил уйти? — спросил я.       —Это был первый звоночек. Родителям, конечно, всё рассказали… отец избил меня так, как никогда не бил. Я думал, что он меня убьёт. Сломал два ребра… Он остановился только тогда, когда услышал крики мамы. Она плакала и умоляла его меня не бить. Тогда он перестал. Его бесило, что я не сопротивлялся. Когда ему сопротивлялись, плакали, молили, он приходил в ещё большее исступление… он был садистом. Он хотел, чтобы я заплакал и начал кричать, а я молчал. Сплёвывал кровь и молчал, чтобы не доставлять ему удовольствия…       Ты повернулся ко мне наконец. В эту минуту ты выглядел таким старым, что я даже тебя не узнал.       —Я ненавижу насилие, Мэдисон. Но я знаю, что иногда во мне просыпается тот самый зверь… и я становлюсь похожим на него. Я не могу кричать и плакать. Я запретил себе это ещё тогда… я имел право только злиться. Он хотел моей злости. Злость деструктивна, но она может двигать вперёд. А страх, боль, отчаянье… они только загоняют нас в угол. Я ничего не могу с собой поделать.       Я не знал, что сказать. Ничего и не надо было. Мы вышли из кабинета и ты попросил прощения у Мари. Ты редко просил прощения, особенно у подчиненных. Тебе это нелегко давалось. Но я знал, что это необходимо сделать, и тогда тебе станет легче.       —Я обещаю вам, что это больше никогда не повторится… — на её сомневающийся взгляд ты добавил. — Не повторится незаслуженно! Но Вы же меня знаете… я не могу тихо разговаривать.       Ты умел извиняться, хотя и ненавидел это делать. Сейчас это было искренне. Мари улыбнулась. Она знала, что получит прибавку в виде премии в этом месяце. Она и все, на ком ты незаслуженно сорвался сегодня.       —Вы хорошо влияете на него, Мэдисон… — сказала мне она. — С вами он не боится быть добрее. ***       Гроб поставили в гостиной. Мэдисон ходил по комнате, создавая иллюзию причастности, и отчаянно старался не смотреть на блестящий тёмно-коричневый ящик, где лежало то, что Филипп называл «телом Пьера». Кто-то распорядился уставить комнату цветами. Лилии, розы, гортензии… их запах плавился в тёплом воздухе, наполняя его скорее удушливостью, чем благоуханием. Мэдисона тошнило от этой какофонии ароматов, и он велел унести все вазы.       Телефон он тоже запрятал подальше — бесконечный поток сообщений сводил с ума. Все эти люди, которые пишут, ведь они ничего не знают… ничего не понимают. Они выражают свои соболезнования…что ему до них?        Мэдисон достал из шкафчика бутылку коньяка, налил себе стакан и залпом выпил. Он стоял, закрыв глаза, чувствуя, как обжигающая жидкость течёт по горлу вниз, согревая внутренности. Пил он редко и мало, и теперь один глоток ударил в голову, заставив пошатнуться. Напиться до бесчувствия? Нет, он должен сохранять достоинство.       Достоинство?       Неожиданно мужчину разобрал хохот. Зажав рот рукой, испугавшись этого порыва, он повернулся и посмотрел на деревянный ящик смерти, стоявший на специальных подставках прямо посередине комнаты. Медленно подошёл к нему, поставил стакан с коньяком прямо сверху на гроб.       —Прости, это хамство с моей стороны… но я много не знал о тебе и о твоей жизни… почему? Потому что так было надо. Теперь ты уже ничего мне не ответишь… не ответишь на вопросы. Нет, ты бы не стал отвечать, даже если бы был жив… Ты всё же был жестоким человеком.       Он взял свой стакан, бутылку, и сел на диван в углу. Достал из нагрудного кармана письма Франсуазы — те, что ещё не прочитал. Сколько их осталось? Большую часть из них он успел прочитать. Странно читать личную переписку писателя, чьих книг ты никогда не читал. Но ведь они могли бы быть отдельной книгой. Отдельно прожитой жизнью. Жизнью, для которой будут придуманы свои персонажи и декорации.       В голове всплыли слова Энди Уорхола из сна…       «Мы здесь все несостоявшиеся… несостоявшиеся художники, писатели…»       Телефон зазвонил.       Мэдисон сидел на стуле, закрыв лицо руками. От жары его разморило, от виски начало клонить в сон, в который он уже начал постепенно проваливаться, не сразу ощутив, как в кармане вибрирует его мобильный. Мужчина оглядел мутным взглядом комнату и достал сотовый, который выпал из рук и с грохотом упал на пол. Подняв его, он посмотрел на экран и, увидев незнакомый номер, всё равно нажал кнопку «принять вызов»:       —Я слушаю…       —Ну здравствуй, самый богатый человек Франции… — мужской голос в трубке показался ему смутно знакомым.       —Кто это говорит?       —Фабрис Томас. Помнишь меня?       Мэдисон встал, а потом резко опустился на стул. Он как будто уже и забыл это имя…       —Нам с тобой есть о чём поговорить. Я честно звоню напрямую. Хочу чтобы ты был готов.       —Откуда у тебя мой номер? — Алкоголь мгновенно выветрило. — К чему я должен быть готов?       —Пьер умер. Ты же понимаешь, что я звоню не для того, чтобы принести тебе свои соболезнования. Хотел сказать, что теперь у меня больше нет поводов молчать. От тебя зависит, что я расскажу. Но знай, что я сделаю это в любом случае.       Фабрис Томас. Их личный водитель и бывший любовник Ива, которого Пьер обвинил в воровстве более 300 эскизов и рисунков Сен-Лорана. Враг, подкравшийся незаметно, «неблагодарный жиголо», как звал его Пьер. Теперь, стало быть, ему надо с ним разговаривать?       —Что тебе надо, Фабрис?       —Твоя поддержка. — Пауза в трубке. — Я собираюсь рассказать правду о том, каким человеком был Пьер Берже. Ты можешь присоединиться ко мне. Поддержать. Ты ведь тоже пострадал… Признайся, он проделывал с тобой то же, что и со мной? Ты тоже жертва, Мэдисон. Пора уже это признать…        У Мэдисона перехватило дыхание. Сжав телефон, он выпалил:       —Не стану я с тобой разговаривать, Томас, и не рассчитывай ни на что, кроме иска в суд за клевету! Пьер умер, оставь его в покое! И меня!       —Знай, что немногие будут плакать завтра! Ты можешь продолжать валять дурака и изображать из себя святого преемника… но может быть, ты просто не всё знаешь? О Пьере… Нужно уметь смотреть в лицо правде, какой бы горькой она ни была.       —Ты что, денег хочешь?       В трубке снова повисла тишина.       —Нет. Я хочу лишь одного — чтобы весь мир узнал о том, каким он НА САМОМ деле был чудовищем!       Мэдисон бросил трубку. Потом вышел из комнаты, прошёл через холл и вышел на улицу, где Филипп разговаривал с рабочими, молодыми арабами.       —Мне звонил Фабрис Томас. Только что. Угрожал.       —Фабрис Томас?       —Ты ведь помнишь, кто это…       Лицо Филиппа переменилось. Он что-то быстро сказал рабочим, и те ушли.       —Ещё бы… Вот только этого нам сейчас не хватало… Когда уже этот парень угомонится? Я-то надеялся, что эта грязная история закончится…       —Боюсь, что она только начинается… — Мэдисон почувствовал, как в груди что-то больно кольнуло. — Мне кажется, я не справлюсь.       —А у тебя есть выбор? — тот пожал плечами.-Мы готовимся. Будут перемены.