Во имя любви(Любовь)Книга I

      Отец сказал: «Я хочу только одного — чтобы ты стал достойным человеком».       Я запомнил эти слова на всю жизнь. Не знаю, что именно он вкладывал в понятие «достойный», но мне кажется, я оправдал его надежды.       В детстве я был очень тихим ребёнком и уже знал, что стану художником. А ещё я совершенно точно знал, что отличаюсь от остальных. Не в хорошем или плохом смысле.       Просто другой.       Это было первое, что ты сказал обо мне, когда мы познакомились. На арт-биеннале весной 78 года. О Сен-Лоран тогда я знал всё. Ещё не зная тебя, я, что называется, сотворил себе кумира. Двух кумиров. Когда Артур представил нас, я подумал: в жизни ты совсем не похож на себя на фото. Маленький мужчина в сером костюме, с бородой, уже тронутой сединой. В тебе не было ничего для меня привлекательного, ты удивил меня только своей обыкновенностью.       Звучный, резкий голос, активная жестикуляция, какая-то нервозность и суетливость. Про таких людей говорят, что их «слишком много». Пьер Берже. Тогда это уже звучало весомо. Ты был известен не менее Ива, но уже тогда от тебя начали уставать. В тот момент я не знал о том, что происходит в твоей жизни, что ты балансировал по краю пропасти, как канатоходец-самоубийца.       Но уже в тот вечер ты сказал, что я другой. И это всё определило.       —Я из Америки, — пояснил я в ответ на твой вопрос про мой акцент.       Ты сказал, что не любишь американцев, но они умеют делать дело. И они практичны. Я не понял, был ли это комплимент или критика. Мы общались на английском, потому что по-французски я говорил очень плохо. У тебя у самого был чудовищный акцент. Я не понимал половину слов, хотя ты говорил так уверенно, что собеседник скорее начинал сомневаться в своих знаниях языка.       Артур мне покровительствовал. Он хотел познакомить нас, чтобы ты ввёл меня в «круг правильных людей», как он это называл. Уже потом, после он признался мне:       —Ты можешь помочь ему. Я знаю Пьера уже десять лет, он мой друг. И то, что я вижу, меня очень беспокоит. Я знаю тебя, Мэдисон. Ты приносишь мир.       Может быть, в этом ты увидел мою «особенность»?       Ты всегда добросовестно исполнял возложенные на тебя обязательства. Ты занялся мной и моим продвижением, как попросил Артур. Но мысли твои всегда были где-то в стороне, я это чувствовал. Мне было в тягость принимать твоё участие. А очень скоро ты познакомил меня с Ивом.       Я не помню, что это был за вечер, но мы были в гостях. Вы пришли туда вместе, хотя Артур сказал мне, что вы расстались вот уже как полтора года. Мне трудно было в это поверить. Ваша история любви была той красивой легендой, на которую я нанизывал свои юношеские фантазии о счастье. Мне был 21 год, и у меня ни с кем не было отношений, но я решил, что если они будут, то непременно такие же. По любви.       Я помню первое впечатление, когда увидел Ива. Он тоже оказался не таким, каким я себе представлял. Светловолосый и лучезарный, несмотря на те ужасные слухи, что ходили о нём. Не помню, во что он был одет, но я запомнил галстук-бабочку в горошек. Время от времени он дотрагивался до неё, будто чувствовал дискомфорт. Будто в горле ему что-то мешало. Было видно, что общество людей ему в тягость. Позировать и улыбаться он умел, но это было ему неприятно. Он был из той породы уникальных людей, что создают неповторимую ауру исключительности, которая притягивает к ним взгляды, хотят они этого или нет. Ив всегда был в центре внимания, хотя никогда ничего специально не делал для этого. Это был особый внутренний свет. И люди летели на него, как мотыльки.       Пьер представил меня как художника, хотя я учился на факультете дизайна.       —Вы рисуете? — спросил меня Ив.       —Да. Пейзажи.       —Я завидую вам… — он печально улыбнулся. — Хотел бы я придумывать наряды для деревьев.       Годом раньше ваше состояние достигло огромных масштабов. «Русская коллекция» и «Опиум» сделали Сен-Лоран легендой. Это был не просто успех. Это было величие. Я не мог поверить, что за всем этим может быть что-то ужасное.       «Ив сильно пьёт. И принимает наркотики. Он уже дважды попадал в клиники. Всё тащит на себе Пьер», — сообщил мне Артур.       Ангел, который падает в пропасть. Изгнанный из рая за свой талант. Таким мне показался тогда Ив. Я сразу же его полюбил, потому что мне казалось, что мы похожи.       В своих фантазиях я всегда совершал нечто неординарное, на что не мог решиться в жизни. Мне недоставало смелости, которая была в Иве. И которая оставалась с ним навсегда. Безрассудная смелость гения.       Когда Ив узнал, что я занимаюсь архитектурой и ландшафтным дизайном, то попросил меня помочь с загородным домом на юге Франции. Дом принадлежал вам двоим, но Ив не хотел жить там, потому что ему не нравился мрачный и запущенный сад. До него никак не доходили руки.       «Считай, что это твой первый настоящий заказ», — тогда сказал мне ты и почему-то странно улыбнулся.       Ты заплатил аванс — на тот момент баснословную для меня сумму. Я чуть со страху не умер, подумал, что нельзя тратить эти деньги, ведь если вам что-то не понравится, нужно будет их вернуть.       Про нас будут ходить самые разные слухи, но правда заключается в том, что долгое время наше общение было совершенно невинным. День, когда всё изменилось, я помню очень хорошо.       1 ноября. Прежде чем сказать о нём, я должен вспомнить кое-что ещё. Возможно нехорошо вспоминать об этом теперь…       Свою личную жизнь ты не афишировал никогда. Но никогда особенно её не скрывал. На момент нашего знакомства у тебя были любовники. Я не сразу это понял, а когда догадался, мне стало неприятно. Несмотря на то, что с Ивом вы уже вместе не жили, это открытие почему-то задело, как если бы эта измена касалась лично меня. В тот период ты как мог старался заполнить зияющую пустоту, которая возникла после расставания с Ивом. Ты заполнял её пустыми интрижками, выбирая и так же легко вышвыривая своих любовников, демонстрируя своё всяческое обесценивание любви.       Чего я никогда не понимал, так это той странной полигамии, которой отличались ваши отношения с Ивом. Не понимал, как можно изменять тому, кого любишь, спать с кем-то другим. А если этих других несколько?       Несколько позже у нас будет даже дискуссия на эту тему. Я скажу тебе много резких слов.       Но всё это будет потом. Позже.       1 ноября я приехал на авеню Марсо. Приехал, чтобы показать тебе чертежи. В приёмной мне сказали, что ты занят, и попросили подождать. Атмосфера в ателье и салонах была нервная, и это чувствовалось. Я присел возле кабинета, и вдруг услышал твой голос в коридоре за углом.       —… ничего не готово… я не знаю, где он!       —Пьер, нужно успокоиться… Ты посмотри на себя! Сколько ты спал?       —Отстань, мне только твоих советов не хватало!       —Сколько ты сегодня выпил виски с утра? Думаешь, это не чувствуется? Хочешь, как он?       От неловкости я отвернулся. Ты прошёл мимо меня, зашёл в кабинет и хлопнул дверью.       Все что было дальше казалось мне каким-то безумием. Туда-сюда сновали какие-то люди, они заходили к тебе по очереди, иногда я слышал твой крик за закрытой дверью. Я понимал, что что-то случилось, и что я был совершенно не вовремя со своими чертежами. Наконец ты вышел и у тебя был совершено безумный вид.       —Ждите! — довольно злобно бросил ты в мою сторону и снова куда-то ушёл.       В твоём кабинете то и дело звонил телефон. Клянусь, мне кажется, что ты ни разу не присел за эти несколько часов. Не знаю, почему я не ушёл тогда. Почему сидел и ждал, когда ты обратишь на меня внимание. Когда ты наконец освободился, то посмотрел на меня словно увидел только что впервые.       —Какого чёрта вы здесь делаете?!       —Я жду… Вы сказали подождать. — Я показал рукой на чертежи.       —Три часа! Господи, ты сидишь здесь три часа?! — ты взорвался так, будто я сделал что-то ужасное. — Никто не ждёт столько времени!       —Я могу ждать и больше, если мне надо.       Не знаю, почему я так сказал. Было очевидно, что ты не настроен на разговор. Я встал, извинился и сказал, что могу зайти в другой раз.       —В другой раз? Нет уж, проходи!       Мы вошли в твой кабинет, но я не знал, с чего начинать. Ты явно не был настроен на разговор. Я разложил на столе чертежи и в этот момент, уже, наверное, в сотый раз зазвонил телефон. Ты схватил трубку. Я отвернулся к окну.       —Да! Что? Где вы его нашли? Что? Да… да, ждите! Я еду!       Ты схватил со спинки кресла свой пиджак и выбежал из кабинета. В прямом смысле.       Убежал, даже не посмотрев в мою сторону. Я остался стоять. Подойдя к окну, увидел, как ты перебегаешь дорогу, садишься в машину и уезжаешь. Это был самый первый раз, когда ты оставил меня и уехал к нему.       Почему всё сложилось так странно в тот день? В твоём кабинете пахло сигарами. Точь-в-точь такими же, как курил мой отец. Я с детства любил этот запах. И я стоял и просто дышал, не зная, уходить мне или оставаться? Было уже шесть часов и вряд ли ты собирался возвращаться. А потом телефон снова зазвонил. Твой телефон, который стоял на столе. Почему тогда я снял трубку? Это было странно — отвечать на звонок в чужом рабочем кабинете.       —Мэдисон, господи, вы ещё там? — услышал я твой голос. — Я забыл на столе папку… Она понадобиться мне завтра с утра. Я не могу вернуться сейчас. — И добавил уже более вежливо: — Окажите мне услугу, если это возможно… привезите её мне!       —Куда? — я взял листок бумаги, чтобы записать.       Ты назвал адрес. Я нашёл на столе то, что ты просил — кожаную чёрную папку на молнии. Я даже не чувствовал желания открыть её и посмотреть — что там? Не думая, оставил свои чертежи, взял требуемое и поймал такси.       С каждым случаются такие минуты, когда ты словно выпадаешь из привычной реальности, и начинает происходить нечто, что меняет твою судьбу. Ты ещё не знаешь наверняка, что именно происходит, но чувствуешь, что это нечто важное.       Я приехал по указанному адресу. Во всех окнах горел свет. Ты сам открыл дверь. Ты выглядел испуганно. Я услышал шум в квартире. Мне казалось, что внутри было много людей. Я протянул тебе папку, ты поблагодарил меня, горячо пожав руку.       Я спросил, всё ли в порядке. Это был ещё один неожиданный жест с моей стороны. Не задай я этот вопрос, может быть, ты бы просто закрыл дверь и мне пришлось бы уйти?       —Мэдисон… вы можете пообещать мне, что будете держать язык за зубами? — ты оглянулся и открыл дверь шире. — Что никому и ни под каким предлогом не расскажете то, что можете увидеть?       Я заверил тебя, что могу пообещать это.       —Мне может понадобиться ваша помощь…       Почему ты обратился тогда ко мне? Думаю, ты просто дошёл до точки, до крайней черты отчаянья. Ты, который никогда не терпел никакого снисхождения, готов был просить помощи у малознакомого человека.       В квартире пахло лекарствами. И ещё чем-то. Чем-то неприятным. Я не хотел думать, что это. В другой ситуации мне было бы интересно осмотреться, но не в этот раз. Ты провёл меня в гостиную, а через минуту в дверь снова позвонили. Вошёл молодой мужчина с чемоданом. Это был врач. Вы обменялись взглядами и ты молча указал ему на дверь в комнату. Мне удалось увидеть только небольшую часть помещения и кровать, на которой кто-то лежал.       Из комнаты вышла женщина — в руках у неё был таз и полотенца. Я отвернулся, делая вид, что разглядываю картину на стене, но не понимал даже, что там нарисовано. Ты был без пиджака, рукава закатаны по локоть. Ты ходил туда-сюда по гостиной и будто бы снова забыл о моём существовании.       —Пьер… что-то случилось с Ивом?       Ты остановился и посмотрел на меня, потом присел на диван.       —Кого я обманываю… Мэдисон… нельзя вечно скрывать очевидное! Но я пытался! И пытаюсь… но что в конце концов я пытаюсь? — ты сел на диван, закрыл лицо руками. — Вы ведь и так всё знаете. Все всё знают. Ив болен… И мы летим в пропасть…       Твои руки задрожали, ты вскочил и бросился к бару, налить себе выпить. Ты тоже много пил в тот период, но алкоголь тебя не брал. Как-то я взялся считать и обнаружил, что за день ты мог с лёгкостью опустошить полбутылки виски. Когда я сказал тебе об этом, твоему удивлению не было предела.       Из комнаты вышел врач.       —Его надо в больницу, Пьер.       —В больницу? Это невозможно! Ему завтра надо быть в форме!       —Пьер, это невозможно… он не сможет там быть. Ты и сам прекрасно это понимаешь! Ему нужно лечение в стационаре. — Доктор положил руки тебе на плечи. — А тебе надо отдохнуть. Давай я померяю тебе давление.       —Какое давление на хрен? — ты вырвался. — Займись своим делом и не трогай меня!       —Тебе нужно успокоиться…       Неожиданно в соседней комнате раздался грохот и крик. Это был совершенно ужасный, какой-то животный звук. Мы все вздрогнули. Дверь распахнулась и на пороге возник человек. Человек… я как сейчас помню свой ужас от того, что увидел. Несомненно, это был Ив. Но в каком виде, в каком состоянии… Обычно красиво уложенные волосы растрёпаны, лицо перекошено до неузнаваемости. Он появился в гостиной как был, в одном белье. Так страшна была в тот момент его невменяемость именно от того, что я знал и видел этого человека совсем в другой обстановке и трудно было поверить, что сейчас передо мной сейчас именно он… Ужасное, страшное существо, которое вдруг начало кричать ругательства. Ты же просто остолбенел, растерялся. Мы все растерялись. Несколько мгновений все смотрели друг на друга, а потом Ив бросился вперёд.       —Не дайте ему выйти!       Мы бросились наперехват, в дверях гостиной вновь появилась горничная, которая с криком уронила поднос. Крики, шум, звуки битого стекла. Ив швырял попавшиеся под руку предметы. Одна тяжёлая хрустальная пепельница пролетела в сантиметре от твоей головы и разбилась, ударившись о камин.       Врач бросился к своему чемодану, очевидно хотел достать лекарство.       —Не подходите ко мне! Сволочи! Ненавижу!       —Зовите охранников! — крикнул доктор, непонятно кому: мне или экономке.       Казалось, ещё немного и в комнате не останется ни одного целого предмета. В какой-то момент твоё терпение будто иссякло и ты разом прекратил всё, схватив со стола керамическую вазу и с размаху разбив её Иву об голову. Тот покачнулся и рухнул лицом вниз, прямо в груду осколков. Несколько мгновений никто не шевелился. Я видел, как спадает с твоего лица пелена ненависти. Потом всё кончилось. В комнату как по заказу вбежали два охранника и ещё какой-то мужчина. Оглядев помещение усеянное осколками предметов они только вздохнули, молча подобрали валявшегося на полу Ива и, перекинув через плечо, унесли обратно в комнату.       Мне кажется вся эта сцена заняла не больше пяти минут, но для меня она тянулась вечно.       —Господи, месье… что с вашим лицом!       Мы с доктором повернулись на голос домработницы. Ты стоял посреди гостиной и лицо твоё было абсолютно белого цвета. Как бумажный лист. Не представлял, что такое бывает…       —Пьер! — врач успел подхватить тебя прежде, чем ты начал оседать на пол.       Все успокоились минут через пятнадцать. Тебя уложили в соседней комнате.       —Ничего страшного, просто давление упало… — успокоил прислугу врач. — Шутка ли — почти двое суток не спать!       Охранники вернулись на свои посты, и доктор сообщил, что так же вынужден покинуть их. Собирающая с пола осколки экономка, неожиданно начала умолять его не уходить.       —А что если месье Ив проснётся?       —Не проснется, я дал ему большую дозу лекарства. Он проспит ночь. И представители клиники будут здесь к восьми часам утра. Всё будет хорошо!       —Я останусь. Я послежу… — услышал я свой голос будто со стороны.       Они посмотрели на меня как будто впервые заметили.       —Очень хорошо, месье…       —Мэдисон. Мэдисон Кокс.       Впереди будет ещё много неприятных сцен, тяжёлых и драматичных, но ту первую, на Рю Бабилон, я запомнил особенно хорошо. Она потрясла меня, перевернула что-то в душе, заставив многое переосмыслить. Помню, как сидел один в тёмной гостиной и прислушивался к малейшему звуку. Я думал о том, что Ив вполне мог убить нас. А ты мог бы убить его. Дом, который до этого ассоциировался у меня с бесконечной любовью, дышал теперь смертью и ненавистью.       Я задремал в кресле и проснулся потому, что ты сидел напротив и смотрел на меня. В тот момент ты показался мне очень старым. Сколько тебе тогда исполнилось? Сорок восемь? Ты был на три года младше моего отца. Но он выглядел моложе тебя. Думаю, тебя иссушили усталость и бесконечная борьба.       —Спасибо, — тихо произнёс ты. — Спасибо, что не ушёл. Обычно все уходят…       Нужно было что-то сказать и я спросил, почему ты не захотел сразу отвезти Ива в больницу. Твой ответ был очевиден.       —Его нельзя было в больницу в таком виде. Ты же видел… был бы скандал. Журналисты подкарауливают нас на каждом шагу, только и ищут повод для сплетен… Ив лечится только в закрытых частных клиниках. Нельзя просто так взять и отвезти его в первую попавшуюся парижскую больницу. Когда он такой. — ты опустил голову. — Мне стыдно. Я никогда в жизни не думал, что буду стыдиться человека, которого люблю… любил… Но я живу с этим чувством бесконечного стыда… за него… и за себя… но тяжелее всего понимать, что всё лучшее для нас теперь утрачено.       Ты говорил и говорил. А я молчал и слушал. Есть ситуации, в которых молчание есть лучшее сострадание. Удивительно, какими близкими людьми можно стать всего за несколько часов!       Может быть, всё дело в том, что ты не верил в Бога, никогда не был ни на исповеди, ни у психолога, и крайне редко позволял себе жалобы. Так вот, той ночью ты не жаловался мне, ты исповедовался. Малознакомому молодому американцу с рулоном чертежей и в нелепых очках.       Ты всегда говорил, что с Ивом у вас была любовь с первого взгляда, что это напоминало вспышки молнии. У нас всё было не так. Всё началось с разговора. Я давал тебе возможность говорить и слушал.       Твой голос уже не казался мне неприятным и резким. Усталый, он звучал мягче и тише. Я любил, когда ты уставал и позволял заботиться о тебе. В ту ночь ты позволил мне это впервые.       —Вы необыкновенный человек, Мэдисон… — сказал ты мне утром, когда провожал. Мы выпили несколько чашек кофе и перед глазами у меня от усталости мелькали чёрточки. —В вас есть какой-то свет…       Мне не хотелось уходить. Мне хотелось остаться и слушать тебя. Я был влюблён в вашу Любовь. С неё началась моя любовь к тебе.

***

      Я знаю, о чём все думали. О нашей разнице в возрасте. Тебе сорок восемь. Мне двадцать два. Студентка и преподаватель. Ситуация обычная, будь я женщиной, а не парнем-геем.       Меня часто спрашивали об этом и, по правде сказать, я никогда не знал, что отвечать.Мы с тобой этой разницы не ощущали никогда. Ива, который был младше тебя всего на шесть лет, ты опекал гораздо больше меня. Да, мы не чувствовали этой разницы, но не значит, что забывали о ней. Нас разделяло поколение.       —Что ты читаешь? Мураками?       —Что ты имеешь против Мураками?       —Ничего не имею. Не люблю книги про суицидальных депрессивных японцев. Но тебе они подходят. Вашему поколению.       —И что не так с нашим поколением?       —Ничего. Вы любите множить сущности и считаете, что можете управлять миром. Хотя на самом деле не можете управлять даже собой.       Так ты говорил, когда речь заходила о серьезных вещах.       Я начал увлекаться японской литературой в тот год, когда мы с тобой познакомились.       Мураками был позднее. В тот год, когда вы с Ивом купили сад Мажорель. Мы полтора года как встречались с тобой. Встречались — это лучшее определение таких отношений. Виделись время от времени.       У нашего романа не было красивого начала. Я мог бы придумать его для истории, но его не было. Та жуткая ночь на Рю Бабилон сблизила нас, как общая тайна. Но впереди было ещё много открытий. Позже ты удивлялся, как мог я тебя полюбить в тот момент. Ты был не в лучшем состоянии. Морально. Физически. Алкоголь, случайные интрижки, скандалы.        В тебе было много злости. А злоба всегда сопротивляется любви.       Однажды я пришёл к тебе в гостиницу (где ты жил, когда ушёл от Ива) и просто остался на всю ночь. Ты меня не соблазнял, тебе просто было скучно. И одиноко. Ты мог вынести что угодно, кроме одиночества и тишины. Я тебе тогда так и не сказал, что у меня это был первый раз…       Утром я был уверен, что ты выбросишь меня, как использованный презерватив. Я был к этому готов. Мне кажется, ты был зол на себя и на меня, потому что со мной не получалось так, как с остальными.       «Ты как муха в бокале с вином, — сказал ты мне однажды утром. — Пьёшь, пьёшь… потом видишь её… и вроде бы надо её вытащить… но не знаешь, как подступиться. Проглотить её не хочется, и приходится наклонять бокал и пить вино потихоньку, пока его не останется на самом донышке.»       Помню первый раз, когда ты взял меня с собой к Иву в больницу.       —Не переживай. Он всё о нас знает, — спокойно сообщил мне ты. — Он рад.       Ив был в палате в компании своих вечных нимф — Бетти и Лулу. Он выглядел почти нормально и застенчиво улыбнулся при виде меня. Мы ели шоколадные конфеты и болтали. Ив вспоминал ваши первые поездки в Марокко и смешные истории, в которых Пьер был главным участником.       —У нас были самые лучшие фрукты, потому что торговец на рынке считал Пьера евреем. И кто знает… может быть, он не ошибался… — Ив с улыбкой посмотрел на стоявшего возле окна Пьера. Тот улыбался хотя и пытался сопротивляться.       —Ты прекрасно знаешь, что это не так.       —Откуда мне знать? Что это за антисемитские мысли? Чем плохо тебе быть евреем, а?       —Ничем. Просто я не еврей.       —Но похож на еврея.       —Замолчи, Кику…       —Слушаюсь, мой генерал! У вас было много своих шуточек, которые я не понимал. Я чувствовал себя неловко, потому что не знал, что ты рассказал о нас Иву. Несмотря на то, что вы расстались, мысленно я продолжал считать вас парой. Да и не только я. То, как вы смотрели друг на друга… как говорили… словно рядом больше никого не было.       Потом все ушли, и мы с Ивом остались в палате вдвоём. Он взял мою руку и сказал с горячей убеждённостью:       —Простите меня, Мэдисон. Простите за тот вечер… за то, что вам пришлось наблюдать. Мне очень жаль. Я не горжусь тем, что случилось…я… я болен… вы знаете. Это ужасная болезнь. Она превращает нас в рабов дьявола.       А потом он, так же держа мою руку, спросил, серьёзно ли у нас с тобой всё. Я сказал, что не знаю.       —Кажется, Пьер влюблён в тебя… — задумчиво сказал он. — Давно не видел его таким…       Я был удивлен. Мне не казалось, что ты влюблен. Сказать по правде я этого и не хотел. Я хотел верить в вашу любовь.       —Мэдисон, почему бы тебе не найти кого-то своего возраста? — дразнил ты меня. — Какого-нибудь студента… и влюбиться в него?       —Не могу, — пожимал я плечами. — Мне с ними не о чем разговаривать.       —Разговаривать? — ты уставился на меня, будто я сказал Бог весть какую чушь. — Как все запущено… В твоём возрасте можно вообще не говорить… я вот проболтал свою юность, теперь расхлёбываю.       Мне кажется, ты изо всех сил старался показать, что для тебя всё это не всерьёз. Просто так. Первое время ты вообще не афишировал нашу связь. Я был просто «одним из тех мальчиков…», как тогда говорили. Ты не говорил мне, что любишь, наверное, первые месяцев десять. Честно говоря, скажи ты мне это, я бы очень удивился. Я тебе тоже ничего такого не говорил.       —Пьер теперь намного чаще улыбается… — как-то заметил Ив. — Хотя и скрывает это. Мне даже кажется, он иногда специально выходит для этой цели из комнаты… чтобы постоять за моей дверью и поулыбаться. Пьер, наверное, теперь всё время думает о тебе…

***

      В Сен-Реми де Прованс уже успели просочится несколько журналистов. Они шныряли возле ворот, за которые их не пускали охранники. К тому моменту, когда Мэдисон туда приехал, в доме было много народу помимо слуг: нотариус, помощник и секретарь Пьера Филипп, личный врач, и два жандарма, которые уже составили протокол.       Такое странное чувство… приходить в дом к умершему человеку, точно так же, как раньше ты приходил в гости. Только на этот раз ты будто приходишь, а тебе говорят: он ушёл, зайдите в другой раз.       Только другого раза не будет уже никогда.       Луи, главный управляющий домом, не стесняясь, обнял Мэдисона, едва тот вошёл. По опухшим глазам было видно, что он недавно плакал.       —Я нашёл его, месье… господин Пьер всегда встаёт рано, вы знаете… я приношу ему чай в 8 утра, и к этому времени он никогда не спит. Сегодня утром я постучал, как обычно, но мне никто не ответил… Я зашёл в комнату… клянусь, месье… я не сразу понял… я подумал, что он спит… Поставил поднос с чаем на стол и хотел уйти. Но что-то внутри меня кольнуло, понимаете? Я подошёл к кровати… У него были закрыты глаза и лицо очень спокойное… — Луи прервался и глаза его снова наполнились слезами. — Что теперь будет? Что с нами будет, месье? Как же мы без месье Пьера…       —Будет всё то же, что и раньше, — сухо вмешался в разговор Филипп, который раскладывал на столе какие-то бумаги. — Мэдисон. Ты мне нужен. Подписать.       —Что это?       —Ты знаешь, что. — Филипп смотрит на него серьёзно, но уголки его губ слегка приподняты. — Нужно будет сообщить в пресс-отдел фонда. Я могу это сделать, но лучше, если ты. Ведь ты теперь официальный президент и распорядитель всего…       —Я могу его увидеть? — тихо произносит Мэдисон. — Тело ещё не забрали?       Называть ЕГО телом… Какое-то безумие… Вот так в один миг стирается всё, и ты всего лишь тело, оболочка, и твоё имя лишь запись в документах, как напоминание о том, что существовал когда-то такой человек.       —Нет, не забрали… — Филипп немного молчит. — Он у себя… в комнате. Хочешь зайти?       —Да.       Никто ничего не произносит, когда он поднимается наверх и идёт хорошо знакомым путём до двери, которая чуть приоткрыта. Рука машинально заносится вверх, ей хочется постучать по привычке… Мэдисон резко одёргивает себя и замирает в недоумении.       «Стучать в комнату к покойнику? Не мог он умереть… Но, конечно же, он умер. Пьер?»       Мэдисон стоит посреди комнаты, не решаясь подойти к кровати, на которой лежит накрытый одеялом человек. Это какое-то безумие… он представлял, что Пьер будет лежать уже в похоронном, официальном костюме, но он лежит как самый обычный человек, который крепко спит. Сколько лежит так тело? Около пяти часов? Почему его не забрали в морг до сих пор?       Он делает размашистый шаг и подходит к кровати. На долю секунды сердце подпрыгивает в груди, ему кажется, что на подушке лежит голова другого человека. Что с лицом? Почему оно такое?       Он все ещё под властью сна…       —Пьер… — слова соскальзывают с губ и разбиваются о тишину.       «Ты, который меня никогда не услышит и не ответит… я обращаюсь к тебе…»       Так он писал в письмах к Иву?       Кажется, это за гранью реальности. Пьер не может не слышать и не ответить. Он всегда будет обращаться первый.       Мэдисон коснулся сложенных на груди рук (Луи постарался?), взял одну ладонь в свою. Совсем не холодная… Но уже не его. В ней нет жизни. Нет энергии. Ничего нет.       «Часто ты говорил, что мне надо строить свою жизнь. А потом добавлял: но я ведь нуждаюсь в тебе больше, чем ты во мне. Ты никогда не заводил сентиментальных разговоров о любви. Но мог просто сказать между завтраком и обедом: я люблю тебя. Это звучало как «я зайду сегодня после работы выпить чашку кофе». Ненавязчиво.       —Пьер… что же теперь будет? — Мэдисон присел на краешек постели.

***

      Обычно я не мог застать тебя на рабочем месте. Ты редко остаёшься в своём кабинете дольше получаса. Забавно наблюдать, как кто-нибудь из твоих помощников врывается в кабинет со словами: Пьер, ты мне нужен! — а в ответ доносится гневное: я же просил стучать, прежде чем врываться!       Ты нужен всем. Больше всего, конечно, Иву. И знаешь это. Мне забавно, как ты подчёркиваешь свою независимость от него, как будто вас объединяет только работа. Черта с два ты её делал бы просто так, из солидарности.       А на меня смотрят с подозрительным сочувствием. Ты уделяешь мне непозволительно много своего времени. Есть сто один способ напомнить о себе. Но у меня много причин этого не делать.       Мы с самого начала условились, что каждый из нас придерживается своих правил жизни.       Никто никому ничего не должен. Мы встречаемся, потому что хотим этого, но в любой момент времени каждый из нас волен уйти. Я соглашаюсь со всеми условиями. Ты делаешь для меня больше, чем должен. Многие по-прежнему считают, что я с тобой из-за денег. Но я сам не знаю, почему я с тобой. Сначала было только восхищение, уважение. Потом глубокое сострадание… желание помочь. Знаешь, когда всё изменилось?       Однажды ночью кто-то позвонил тебе, ты встал, оделся и ушёл, ничего не объясняя. Я не спрашивал, куда. Я и так знал прекрасно. Я поднялся с постели, закрыл за тобой дверь и сел на пол. В тот самый момент я знал наверняка, что люблю тебя. Твоё отсутствие рассказало мне об этом. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Неважно, что для этого нужно.       Иногда в любви мы просто принимаем решение. Важно не иметь иллюзий, так вот я их никогда не имел. Может быть, моя любовь была неправильной. Думаю, она немного пугала тебя в глубине души. Ты привык отдавать себя, заботиться и помогать. А со мной у тебя не было проблем. Я сам заботился о тебе, хоть и старался делать это незаметно.       «Вы что, совсем не ругаетесь? Никогда?»       «Никогда. Я не хочу его огорчать».       В этом была моя странность, да? Я не хотел тебя огорчать.Я хотел снять груз усталости и боли с твоих плеч, потому что в этом видел смысл любви. Разве может быть как-то иначе?       Впрочем, один раз…       —Мэдисон… я не знаю, что сказать… у меня просто нет слов… я не верил, когда мне говорили…       —Папа, просто послушай меня…       —Ты опозорил меня перед всеми знакомыми! Это же просто скандал! Ради Бога… я что, высылал тебе недостаточно денег?       —Денег?       «Мне кажется, мир просто помешался на этих деньгах…»       —Если уж ты… такой… но ЭТО… Неужели ты не мог найти кого-то своего возраста? Ведь это в конце концов… противно даже! Он младше меня всего на три года!       Я до сих пор чувствую, как дрожит телефонная трубка автомата в моей руке. Дыхание перехватывает… слезы застилают глаза. Я прошу отца замолчать.       —Знать тебя не хочу! И не думай даже возвращаться!       Я понимал, что мой отец не может иначе. Он сказал всё, что хотел.       Я вышел из телефонной будки под проливной дождь, думая о том, что отказался от своей семьи ради тебя.       Я пришёл к тебе и рассказал всё. И что ты мне ответил?       —Мэдисон, не горячись… твоего отца можно понять. Это очень нелегко… узнать такое о своём сыне… будь я на его месте… я бы отреагировал, наверное, так же… — ты говоришь это и спокойно наливаешь себе виски.       —Ты хочешь сказать, что он прав? — я не верю своим ушам.       —Нет. Я просто хочу сказать, что ты должен быть снисходительнее. Будь на месте меня мальчик твоего возраста, всё это выглядело бы совсем иначе. Но не стоит рвать отношения из-за этого, постарайся понять его чувства.       Чего я не мог понять в тот момент, так это твои чувства. Меня словно дважды отхлестали по щекам.       Так трудно перебирать в голове сотни подходящих фраз и в ответ услышать не то, что ожидаешь. Я развернулся и ушёл, тая надежду, что ты меня воротишь. Но ты никогда ни за кем не бегал.       Мы не разговаривали неделю. Каким же было моё удивление, когда в один из дней в дверь квартиры, которую я снимал, раздался звонок и открыв её, я увидел на пороге Ива.       Уже тогда он редко куда-то выходил в одиночестве, поэтому его внезапное появление сбило меня с толку. Он спросил разрешения войти (как обычно сохраняя идеальную вежливость), и мне стало неловко за свою квартиру, в которой практически даже не было мебели. Мы присели на подоконник. Ив принёс в пакете белый виноград. Мы говорили и ели его.       —Ты должен извиниться перед Пьером…       —Я?       —Конечно… Ведёшь себя, как капризный ребенок. Хуже меня. Ты думаешь, ему легко? Он подвергает себя большей критике из-за ваших отношений, чем ты. И тем не менее не стыдится и не отказывается от них. И делает для тебя всё, что может… а вместо того, чтобы быть благодарным, ты обижаешься на него за правду и своего отца…       —Я не могу поверить.       —Раз уж ты сам решил быть рядом с ним, то будь добр… будь достойным своего выбора! Будь достойным Пьера. Не заставляй его забивать голову ещё всякой ерундой! Я-то вижу, что из-за вашей ссоры он места себе не находит. — Ив достал сигареты и стал курить. — Но он не должен приходить к тебе первым.       —Я всего лишь хотел его поддержки…       —Знаешь, что самое главное в отношениях? — неожиданно перебил меня Ив.       —Любовь?       —Уважение. И доверие. Любовь проходит, как и мода. Но без уважения и доверия у неё нет будущего. Я мог вести себя ужасно по отношению к Пьеру… но я никогда не оскорблял его недоверием. И сомнениями. В любви всегда так… нужно быть готовым раствориться друг в друге. Забыть самого себя.       Я сказал, что не согласен. Что любовь и отказ от самого себя — это не одно и то же. Что каждый из нас отдельная свободная личность. Так я считал.       Ив в ответ на это только усмехнулся.       —Это ваша американская философия индивидуализма в любви… ничего она не имеет общего с реальностью. Пока любящих двое. Чтобы научиться любить другого, надо уметь забывать самого себя.       Потом он ушёл, а на подоконнике осталось несколько виноградин. Я не убирал их, пока они окончательно не сгнили. Странно. Почему-то мне казалось, что они должны были превратиться в изюм.       —Прости меня. Я был не прав. Мне жаль.       Мы сидели в кофейне рядом с Рю Бабилон. Ты пил кофе, читал газету, а я сидел и приносил тебе свои извинения. Это далось мне нелегко. А то, что ты никак на них не прореагировал, задевало меня еще больше.       —Сегодня вечером «Русские сезоны». Будет танцевать Нуреев, — ты отвлёкся от газеты и мечтательно посмотрел куда-то сквозь меня.       Я мог бы сказать «Пьер, ты меня не слушаешь», но это бы не было правдой. Потому что ты всегда слушал, что тебе говорят, просто не хотел реагировать.       Ты стал рассказывать мне о поездках в Россию и дружбе с русским танцовщиком. Ты всегда выбирал такую тему, чтобы можно было заговорить об Иве. Чтобы повод был.       И конечно же ты сказал мне, что мы пойдём с тобой вечером на балет. Я ещё не понимал, в чём вся ценность наших отношений.Ты знакомил меня со своими друзьями. Для тебя это многое значило. Ты ввёл меня в круг избранных. Ты ненавязчиво, деликатно прокладывал мне путь в моей карьере — многие из этих людей потом стали моими клиентами. Ты заложил фундамент моего будущего, но тогда я этого не понимал. Я обижался на тебя за то, что ты уделяешь мне мало внимания.       Пьер, как я мог сравнивать себя с Ивом? Я бы проиграл по всем фронтам. Но мне казалось, раз ты со мной, значит во мне что-то есть…       В тот вечер мы не пошли на балет. Ты уехал куда-то по делам и позвонил мне за час до выхода. Просто поставил перед фактом.       —Можешь сходить с кем-нибудь из друзей. Будут контрамарки на твоё имя.       —Я не хочу ни с кем идти, Пьер.       —Не капризничай. Иди один, если хочешь. Но это стоит увидеть.       —Я хотел увидеться с тобой…       Ты замолчал. Я всегда ставил тебя в тупик такими признаниями. Ты начинал нервничать, когда я говорил тебе о любви. Ты мне не верил. Ты не желал признавать, что кому-то можешь быть нужен просто так. Ничего не давая.       Я пошел в Оперу. Потому что ты этого хотел для меня. Сидел там как дурак один в ложе и не понимал ничего, что происходит на сцене. Сначала надо мной смеялись. Потом меня начали жалеть. Я случайно узнал, что ты уехал не один. С тобой был какой-то парень… художник из Барселоны. Ты уехал с ним вместо того, чтобы пойти со мной на балет. Из-за тебя я поссорился с семьей, ты едешь куда-то с другим любовником, а от меня откупаешься контрамаркой. Думаю, об этом при мне заговорили специально. Люди жестоки. Их не заботило, что они могут причинить мне боль. Как будто речь шла о нормальных вещах.       «Ты же не думаешь, что будешь у Пьера единственным?»       Я качаю головой, снимаю бабочку, иду в мужской туалет, запираюсь в кабинке и рыдаю.       Я помню, как плакал тогда, сидя на крышке унитаза, и чувствовал себя полным ничтожеством. Я не понимал этого мира, этих гадких людей. Тебя тоже не понимал. За что ты делаешь мне так больно? Сейчас я знаю, Пьер, что ты никогда не хотел сделать мне больно. Ты и подумать не мог, что я буду так убиваться. Иву в голову не приходило рыдать по поводу твоих измен. Хотя ты ему не изменял. Когда вы были вместе, ты никогда бы не позволил себе кинуть его и уехать куда-то с другим. Но если бы даже такое ты и сделал… Ив бы не стал истерить. Гордость бы не позволила. А у меня не было гордости. Я был в шоке. Не мог выйти из туалета, потому что всё лицо было красное. В итоге я ушёл со второго отделения, зашёл в первый попавшийся бар и напился. Я решил так: сейчас я напьюсь, познакомлюсь с первым попавшимся парнем и проведу ночь с ним.       С первым пунктом я справился.       После пятого стакана виски я мало что помнил. Вряд ли в таком состоянии можно было бы с кем-то познакомиться. Я с трудом говорил. Я сам себе напоминал героя Мураками. Одиноко пьющий в баре молодой человек, в гуще событий, который остаётся лишь второстепенным персонажем. Он не то чтобы лишний, но он ничего не значит.       Как-то я смог выбраться на улицу, вызвать такси. Потом снова провал. Я пришёл себя в ванной. Чужой ванной. Рядом со мной на полу сидел Ив. Сначала я решил, что сплю и всё это происходит во сне. Он протянул мне полотенце, и на его лице была написана жалость.       —Что я здесь делаю?       —Ты приехал сюда. Если ты искал Пьера, то его здесь нет, — и добавил грустно: — Не пей. Тебе это не идёт.       Ив тогда только что закончил очередной курс реабилитации. Иногда мне кажется, что лечение выматывало его сильнее, чем запои и наркотики.       На нём была шёлковая пижама шоколадного цвета, очки и он был босиком. Сидел, сложив ноги по-турецки, и смотрел на меня. Я знал, что он обо всём догадывается. Но я был пьяный. Я стал говорить о том, какой ты ужасный, Пьер. Что меня от всего этого тошнит. Ив слушал, а потом произнёс с лукавой улыбкой:       —Что ж, ты выбрал правильный подход. Страдай, пей и исчезай. И он всегда будет с тобой.       Я знал, что не будешь. Я плакал. Я плакал о том будущем, которого у нас не будет никогда. Я унижался перед Ивом. Перед твоим Ивом… я у него искал защиты и понимания.       «Ты такой хороший мальчик… -Ив меня обнял, и мне вдруг пришла в голову безумная идея: поцеловать его. Я этого не сделал. И он не сделал. Есть грани, через которые нельзя переступать. Нельзя целовать Ива. И он конечно знал, что я об этом подумал. Смотрел на меня, и я видел свое ужасное отражение в стеклах его очков, как в зеркале.       Потом я лежал на кровати в твоей бывшей комнате. Слышал, как Ив говорит по телефону.       С тобой.       «Он в ужасном состоянии. Приехал совершенно пьяный и уничтоженный. Не знаю, кто ему рассказал! Боже, ты так ужасен! Перестань обижать бедного мальчика! Он ни в чём не виноват!»       Утром я проснулся с жутким похмельем, взял вещи и ушёл, не разбудив Ива. В голове мысли путались.Я то собирался всё бросить и вернуться в Америку, то хотел остаться и завести кучу любовников тебе назло. Я воображал, как стану знаменитым. Как ты будешь поражён… я заслужу твоё внимание.       Это был первый и единственный запой в моей жизни. Продолжался он три дня. На третий ты нашёл меня в каком-то баре и забрал домой.