Фестиваль

- Ширли… Я сразу с места в карьер… Ты помнишь, как на похоронах твоего отца Карен и Рональд вдруг начали перед тобой извиняться? - Да, - ответила Феннет удивлённо. - Я тогда промолчала. Ну… Теперь пришла моя очередь. Ширли, ты прости нас всех. Меня в особенности. Мы очень большие свиньи, и… - Почему? - Эмм… Потому, что втаскиваем тебя в наш хоровод со всеми комнатами смеха, конкурсами, кутерьмой. За то, что выдумали и обсуждали при тебе этих Белых Арлекинов. Что приняли эту идею в итоге. За то, что слишком много смеёмся. За… - То, что жизнь продолжается? - Нет, я вовсе не это… - Но всё правильно, Миллисента. Так и должно быть. Не могут все и вся в моём присутствии выбрасывать всё прочее из головы. Замирать. Не дышать. Не улыбаться. -Да, но… Мы то – не «все», а твои друзья. А это означает… Разве можем мы делать вид, что у нас всё по-старому? Это либо спектакль какой-то лживый, либо именно что свинство. Сытое, довольное собой бездушие. Разве настоящая дружба – не в умении ощущать чужое как своё, сопереживать…? -Только я как раз не хочу, чтобы вы это чувствовали! Лучше бы вообще никто. Но вы – особенно. Там боль – и всё. У меня случилось горе, да. Но отчего все кругом тоже обязаны… Оно будто просачивается, пропитывает. Не нужно Милли, не стоит. Это очень хорошо, что вот есть вы с фестивалем, всякими заботами. У которых всё в порядке. Потому что это означает: трагедия, которая случалась со мной, с мамой – она наша. Не всеобщая. Не всесильная. И приходит рассвет, и солнце встаёт, и освещает мир, в котором много хорошего, хотя и нет уже папы. Разве ему было бы приятно знать, что мы тут постоянно тоскуем, плачем, и всё только плохо без конца и края? Нет. Я и матери так говорю. Успокаиваю её. Она, кажется, иногда верит… При этих словах Ширли Миллисента кивнула, а сама вдруг отчётливо вспомнила похороны: пасмурный серый день, закрытый гроб, и миссис Феннет, которой под конец сделалось плохо. Она всхлипывала время от времени, но вообще держалась очень стойко до тех пор, пока могилу не начали закапывать. Её вырыли что-то уж очень глубоко – возможно это было как-то связано с ожидавшимися дождями, чтобы ничего не размыло, не просело куда-то не туда. В любом случае тело предавали земле очень долго, всё добавляя лопатами новые её порции – жирной, чёрной с рыжеватыми прожилками глины. Когда отверстый зев заполнили где-то на две трети, миссис Феннет стала тихо просить заканчивать. Все стоявшие рядом решили, что ей тяжело, и она не знает, на сколько времени её ещё хватит, а потому, пошушукавшись и передав по цепочке нужные слова, намекнули кладбищенским служкам: мол стоит ускориться. Те, прежде трудившиеся с пусть несколько вымученной, но всё таки степенной чинностью, прибавили, подналегли, начав подцеплять и закидывать податливую рыхлую почву помногу, большими порциями. Громкие влажные шлепки – и тихое бормотание «хватит», «довольно», «достаточно». Незнакомые Милли люди, вероятно, какие-то родственники Феннетов, стали придерживать вдову за плечи, но, понятно, никто не собирался прерываться, оставляя крупную, не меньше полуметра, яму в земле. Дело требовалось довести до конца… Как вдруг причитания резко стихи, а в следующее мгновение миссис Феннет с неожиданной силой вырвалась, ринулась вперёд с криком «Хватит! У него уже гора стоит на груди! Не заставляйте его опять страдать! Разве мало было земли!? В Нарите! Сель! Забиты лёгкие! Он задохнётся! Снимите немедленно!». Она упала на колени, попыталась было что-то разгребать руками. Первое помутнение скоро прошло, и миссис Феннет уже только стонала «Мой милый! Мой дорогой!», да машинально пыталась поправить безнадёжно испачканное платье. Ширли приобняла её тогда сзади, помогла подняться на ноги. Миллисента поразилась в тот момент внутренней силе, скрывавшейся в старательной, доброй и оптимистичной девчонке с милыми щёчками и чем-то таким немного мультяшным в выражении лица. Увидела, что за всё долгое время знакомства так и не сумела рассмотреть в подруге нечто очень важное. А теперь это «успокаиваю её»… Ширли Феннет гораздо крепче, чем кажется. Однако именно поэтому взваливать ей на плечи проблемы, связанные с Фестивалем, показалось сейчас Милли особенно неправильным. Она с куда более важными вещами должна справиться. Может это сделать, если только ей не помешать… - Послушай. Ты – большая молодчина. И я… Нет, не так! Слушай. Говорю начистоту. Вот прямо совсем-совсем как оно есть, без прикрас и увёрток. Все люди зациклены на собственной персоне! …Ладно, глядя на тебя, не возьмусь утверждать про каждого человека на свете, хотя мне и кажется, что с подавляющим большинством дело обстоит именно так. Со мной самой, Нарциссом в юбке, уж точно. Ты, Ширли, очень добрая – молчи, не возражай, я знаю что говорю! Да… Очень добрая, потому что, несмотря на весь этот пуританский педантизм в мелочах, умеешь быть снисходительной к людям. Особенно когда случается нечто по-настоящему серьёзное. При этом, что может быть естественнее, чем, когда самому ужасно, мучительно тяжело, взвалить какую-нибудь ношу на плечи ближнего? Нам – обыкновенным людишкам, легче делается, когда мы знаем, что окружающим тоже плохо, невесело, муторно, хотя бы и в меньшей степени. А ты искренне хочешь терпеть в одиночку. И это по-настоящему заслуживает уважения. Но не надо нас… меня, Миллисенту Эшфорд, так отпускать, расхолаживать… Думаешь, много я о тебе вспоминала в последний месяц? Чёрта с два! Всё о себе. Про последний год моего президентства, про будущее, про помолвку свою с графом Ллойд-Асплундом, конечно… - Что всё-таки между вами было? – спросила Ширли с таким искренним интересом, что Милли на мгновение заколебалась. -Я тебе расскажу всё… Потом. Обещаю! …Но только уже по окончании Академии. Знаешь… на первой нашей встрече выпускников. Задам ей тон, так сказать. …Сложно было. И мне, и Хайраму тоже. Каждому по-своему. Хорошо, что окончилось благополучно. Не важно! Это не меняет ничего. Завершилось с графом – с Фестивалем началось. Всегда есть что-нибудь… Если разрешить никак не проявлять его внешне – поступками, словами, да хотя бы соответствующим выражением лица – то и настоящее, внутреннее сострадание пропадает. Мы очень легко и быстро забываем, отвлекаемся. Или, правильнее сказать наоборот, концентрируемся. Только собственные чувства и мысли всегда в голове, своё лицо отражается в зеркале - и имеет значение… Я, конечно, заболталась совсем. Причём опять то же самое выходит! Извини. Всё это длинное и бессвязное рассуждение – по большому счёту признание: мне трудно, да и вообще лень самостоятельно быть чуткой, заботливой, помнить, что все кругом тоже живые. Не доросла я до этого. Так что ты, страдающая, понукай меня! Пихай ногой совесть, а без этого пинка сил нет и неохота. И что толку!? Какая тебе польза от постных физиономий с поджатыми губами, да прочей показухи!? Никакой. Но… Можешь не поверить, у тебя полное право есть, или вообще выкинуть прочь из головы, вместе со всей путаной ерундой, которую тебе пришлось сейчас слушать – будто совещания не хватило – только я скажу, и ты знай: мне действительно хочется помочь тебе чем-нибудь. Сделать так, чтобы стало легче. Я, в самом деле, толстой глупой хрюшкой себя ощущаю из-за неспособности подобрать правильный вариант. Но не нежелания! Я не понимаю, что будет лучше и правильнее. Мне вот даже представить себе трудно, какого это – лишиться отца…? -И не надо тебе об этом задумываться. Твой папа живой… Это не обвинение! – Ширли, видимо догадавшаяся, как могли прозвучать её слова, даже всплеснула руками, - Я рада! Честное слово. Просто так, а ещё потому, что очень волнуюсь за вас всех! До этого года у меня был как будто свой собственный мир. Уютный такой, небольшой. Где родители, дом и школа, уроки, куклы – я уже сама не верю, что играла в них. Прыгнуть с вышки в бассейн в нём считалось огромной храбростью. Получить похвалу от учителя перед классом – верхом признания. Двое суток пролежать с высокой температурой при гриппе – суровым испытанием. Я знала, конечно, что когда-нибудь горизонты раздвинутся, наступит другая жизнь. И даже однажды – быть того не может – я сама сделаюсь для кого-то матерью, незыблемым столпом нового детского мира. Но так нескоро, столько всего до тех пор произойдёт, такой массе вещей предстоит научиться, что это как бы даже не совсем и я стану. Для неё, будущей образованной, деятельной, разбирающейся, что к чему юной леди, такая задача - конечно, очень-очень ответственная и важная - станет вполне посильной. А девические горизонты не раздвинулись плавно и постепенно, но просто рухнули разом в стороны, как ширмы. Прежнее небо, оказавшееся потолком, причём не особенно то высоким, упало на плечи. Вся моя история – спектакль про маленькую мышку, не показывавшую носу из норки и думавшую, что всё кругом устроено также. Мир… он слишком большой. Нечеловеческих размеров – даже для взрослых людей. В нём носятся непредсказуемо туда и сюда гиганты, настоящие его хозяева. И тех, кто, не поняв толком, что стоит у них на пути, не успевает отскочить с дороги, они давят в лепешку. Бомбы, террористы, морские вторжения. Я, когда нас взяли в заложники, ещё не поняла до конца. Наверное, потому и не праздновала там труса. У прежней Ширли, даже если случалось что-нибудь плохое, то потом всё непременно оканчивалось хорошо. Или, как минимум, возвращалось на круги своя. Не существовало необратимого зла. Непоправимой ошибки… Кто угодно может исчезнуть, понимаешь, Милли? Хватишься – но уже поздно. Я беспомощность свою чувствую. Вижу – и боюсь её. Если бы я была там, в Нарите, в день, когда папы не стало, то что сумела бы сделать? Или раньше, в отеле Лотос? Или потом когда-нибудь? Только смотреть. Знаешь это – и заранее чувствуешь себя одинокой. Будто бы все уже уходят вот прямо сейчас. И – всё. А ты говоришь – снисходительная. Я очень люблю вас всех. Именно теперь. Которые есть. Здесь. Готовят фестиваль в Академии. Тебя. Ты тут про себя наговорила всякого… Знаешь, раз уж ты решила просить прощения, то давай лучше за свою манеру звонить без предупреждения посреди ночи. За… разное. Старое и нынешнее. Но не за то, что сумела остаться самой собой. Идущей прежней лёгкой походкой, когда такие ветры дуют кругом. Ты сильная, Миллисента. Милли удивилась этому обычно звучавшему из уст подруги только в моменты раздражения – и никогда так прочувствованно и весомо – полному имени, всей финальной части её тирады. И здорово смутилась. Настолько, что даже почувствовала, как теплеют, заливаясь румянцем, щёки. Подобного с Королевой не случалось с просто таки неприлично давних времён – она тогда ещё носила на макушке огромный голубой бант и мечтала, что ей подарят живую лошадку на день рождения. Даже все те многочисленные неловкости, которые происходили во время их безумной суеты с Ллойд-Асплундом, так и не сумели добиться сопоставимого эффекта. Миллисента, не глядя на собеседницу (ей казалось, что, если она поймает взгляд Феннет, то лицо примет совсем уж томатный оттенок), поспешно возразила: - Брось, Шир! Разве оставаться той же самой, когда всё кругом меняется, это признак силы? Знаешь, я себя чувствую иногда в последнее время точно неуспевающая ученица – ну, из тех, кого сажают в этом дурацком колпаке на специальный высокий стул в углу класса. Все кругом уже погружены в новую тему, решают задачи – кто-то лучше, кто-то хуже. А для тебя это всё ещё «умные слова», мячики яркие, которые можно просто катать туда-сюда в голове, подбрасывать, да хихикать, как над жонглирующим клоуном в цирке. Хватаешься за этот смех, надуваешь воздушным шаром: это не ты глупая, а они все простофили – вместо того, чтобы играть, как раньше, забивают себе мозги такой нелепой чепухой! Ха-ха-ха! И шалят себе такие недоросшие малыши. Кое-кто, бывает, до старости… Только я же ведь не дурочка. Ощущаю это. Отставание. Даже не от кого-то там, а от себя, наверное, в первую очередь. Вот и нельзя тормозить – и без того не догоняю… Милли пошутила, чтобы передать собеседнице толику бодрости, а в первую очередь - оправдать собственную широкую улыбку. Она не ожидала, что разговор с Ширли заставит её так разоткровенничаться о собственных проблемах, слегка журила себя за эту несдержанность – только вот ещё твоей душевной сумятицы бедняжке Феннет не хватало в довесок! Но в целом испытывала неожиданно сильное облегчение от возможности отвести душу, быть по-настоящему откровенной. И ещё какое-то неясное светлое чувство, в котором Миллисента вскоре опознала смешанную с радостью гордость за Ширли. Милли почти всегда было комфортно в её обществе, она относилась к коллеге по Студсовету тепло – и всё-таки несколько несерьёзно. Как к эдакому зверьку – фенеку, маленькой пустынной лисичке, благо его название созвучно с фамилией Феннет, котёнку, бурундучку: ласково, но по-хозяйски, бесцеремонно и покровительственно. Уж точно только себя видя ответственной и дающей стороной – невзирая на всю обязательность и серьёзность Шир, для Миллисенты скорее комичную. Теперь же выходило, что у Ширли Феннет хоть отбавляй внутренней силы, что на неё можно положиться, а у Милли есть настоящая Подруга с большой буквы. Воодушевляющее открытие! Это-то вдохновение и подвигло Миллисенту на новые признания: -А вообще тут всё одна сплошная видимость! Просто нет нужды в театральную секцию ходить, чтобы быть по жизни актрисой. Свою роль я знаю, люблю, так что вольготно двигаюсь по сцене и даже импровизирую. Ни заминок, ни антрактов. Но чуть только приглядишься – так ой-ей! Грим то наложен на лицо уже совсем другого человека! – после этой фразы Ширли будто хотела что-то сказать, однако промолчала, позволяя Милли продолжить, - Может я вообще не замедляю шаг потому, что опасаюсь остановок: тогда станет возможно в зеркале разглядеть все детали чётко, а не одно только размытое пятно? Посмотришь – молодая женщина стоит: без пяти минут выпускница, не просто невеста на выданье, а по меркам некоторых консерваторов уже начинающая перезревать, побывавшая в заложниках, насмотревшаяся на чёрт знает что. Люди добрые, да разве ж это я!? Там девочка должна быть! Лет четырнадцати самое большее. Веселая балованная непоседа, вроде многое знающая о взрослой жизни, да только глядящая на неё всё равно как бы с другого берега. Детским взглядом. От того и любит смущать сверстниц намёками на всякое там непотребство: сама себя чувствует настолько далёкой ото всего этого, что самые перченые и сальные вещи оказываются внутри совершенно целомудренными. Теперь иначе. Я могу, как и раньше, выкинуть нечто… скажем, открыть наш намечающийся фестиваль громким мяуканьем, или кукареканьем прямо по школьной громкой связи. Извольте! Пожалуйста. Но чувствовать при этом стану уже не то, что прежде. Дети озорничают потому, что им легко быть на белом свете. Взрослые иронизируют, потому что хотят, чтобы стало легче. У одних всё естественно. У других – демонстративно. Я же застряла где-то посередине. И широко шагаю именно от того, что боюсь слишком успеть. Понимаешь? …Я когда-то услышала, что дети растут неравномерно, и всё думала – а бывает такое: проснулся ты утром, глянул на отражение и не узнал? Месяц плохо спала из-за этого: всё подмывало встать и проверить… - Но ты всё-таки знаешь себя, Милли – это и есть сила, цельность! – вдруг громко воскликнула Ширли, - Всё меняется, в том числе люди. Только одни могут видеть траекторию, корректировать направление, осознают что было, что есть, а что ушло. У меня не так. Я как та женщина из Библии: если подниму взгляд, обернусь, или попытаюсь вглядеться в горизонт, то мгновенно превращусь в соляной столп, погибну. Миллисента видела, что в зелёных глазах Феннет стоят слёзы, а на щеках разгорелся какой-то нездоровый румянец. Королеве, давным-давно позабывшей о привычной монаршей уверенности и даже напускной лёгкости тона, было очень жаль Шир. Вот только Милли твёрдо решила, что со своими путаными историями одна другой лучше, да изумительной чуткостью, выражающейся в способности мгновенно подменять подлинное сопереживание другому всяческими фантазиями, ей правильнее будет помолчать. По крайней мере, не дать Феннет ложной надежды на помощь, поскольку Милли понятия не имела, к чему подруга клонит и отчего вдруг буквально несколько минут назад вполне спокойная, теперь вот-вот готова разрыдаться! В общем, «не навреди», как говорят доктора. - Прости, Ширли, но я не очень понимаю.., - начала было Миллисента, когда собеседница опять прервала её. - Я и сама себя в последнее время не очень понимаю. В этом и беда. Мне всё кажется, будто я забыла что-то важное – а вспомнить не могу. Причём это не факт, не событие, а суть. Мотив, подоплёка. Как если бы часть меня самой… забрали… Или… Будто меня подделали. Поместили на место той, настоящей Ширли Феннет, но выполнили небрежно, или не зная чего-то о подлиннике – и вот теперь не срастаются швы. Ох, что я говорю! Как бы мне объяснить… Словно пропало нечто… И это я не о папе, нет! Мне его сильно-сильно недостаёт! Но как раз это я понимаю. Так и должно быть. Здесь всё очевидно. И его теперь не хватает, сейчас. В прошлом он на своём месте. Мои мысли и чувства на его счёт, эмоции – всё связано. Нет ни разрывов, ни провалов. Другое, Милли. Ты про отражение говорила: вот, кажется, это со мной и произошло. Не знаю, чему доверять: настоящему, или памяти? Не узнаю себя. Страшно… Миллисента, слушающая, затаив дыхание, такую славную, мирную, не таящую никаких сюрпризов Шир, испытывала то же чувство. На неё волной накатил ужас разом с простой, логичной – и, вместе с тем, совершенно небывалой догадкой: Феннет тронулась рассудком. Милли никогда прежде не видела вживую безумцев. Слышала краем уха что-то о прапрадедушке по материнской линии, который на склоне лет начал «чудить». Да так, что за ним постоянно должна была следить пара специально вышколенных лакеев. В раннем детстве она вовсе заочно одобряла этого самого так и оставшегося для неё безымянным предка: маленькая Милли с удовольствием «чудила» и сама. Потом всё это вовсе ушло куда-то на дно омута памяти. Большинство своих пожилых родственников, у которых что-то нездоровое могло проявиться в силу возраста, Миллисента Эшфорд не видела со времён отъезда из Пендрагона, у дедушки Артура острота ума оставалась бритвенной – кому угодно на зависть. В тесном пространстве Академии, куда пропускали не каждого, а выборка была весьма придирчивой, все, конечно, тоже были свободны от душевных недугов. Собственно, самой безумной из эшфордцев Милли полагала никого иного, как собственную персону. Естественно в положительном ключе. В принципе сумасшествие виделось Миллисенте эдаким шумным буйством: с разбрызгиванием слюны во все стороны, непрестанной дерганой жестикуляцией и звонко выкликаемыми бреднями, вроде «Аааа, зелёные муравьи танцуют фокстрот на Луне!». На фоне этой наивной чепухи то, что она видела сейчас в своей собеседнице, казалось Милли тёмным и глубоким, словно бездна какой-нибудь океанской впадины – и, подобно придонным водам, никогда не видевшим света, леденило кровь. Такая тихая катастрофа, а в этом обманчивом беззвучии – вся непреклонная мощь необратимого времени! Никаких криков, кажущихся забавными вымыслов – не зря же комедианты то и дело косят под невменяемых – а уже всё. Близкого, знакомого человека больше нет в нашем мире, словно покойника. Он ушёл в свой собственный, куда никому со стороны не найти хода. Как там сама Шир сказала чуть раньше? Кто угодно может исчезнуть. Пережитое сломило Ширли Феннет. Она обезумела – а никто даже не заметил. Не протянул руку помощи. По телу Миллисенты пробежала волна мурашек от осознания – как раз в буквальном смысле она может это сделать прямо сейчас. Протянуть руку, прикоснуться – и будто уже не к живой подруге, а призраку. От того, что она так быстро признала существование этой невидимой преграды, разделяющей её и Ширли, Милли сделалось ещё холоднее. А потом пришёл гнев и протест. Ну уж нет! А ну отставить тряску в поджилках! И делай что можешь! Миллисента Эшфорд не придумала ничего лучше, чем, быстро приблизившись, обнять Феннет одним широким движением рук. Вначале она хотела ещё и поцеловать её, но, решив, что это будет слишком похоже на прежние дурачества, а потому может только испортить дело, сдержалась. К счастью, Ширли всё поняла правильно: не вырывалась, не возмущалась, а только вяло отталкивала Милли выставленными вперёд ладонями. - Президент… ну что же это вы… не нужно… - Не бормочи себе под нос! Да вдобавок такие глупости. Ещё как нужно! Отступив чуть назад, Миллисента собралась было тем же самым разом дружелюбным и настойчивым тоном поинтересоваться, не посещала ли Феннет психолога после Нариты? Не замечала ли она каких-нибудь ещё странностей за собой, или, быть может, у окружающих? Но только сжала правую руку в кулак за спиной, а вот раскрыть рот так и не решилась. Это казалось жестоким, неправильным. Да и не слишком ли много ты на себя берёшь? Уж тебе ли не знать, что у вещей, которые кажутся со стороны расстройством психики, может быть совершенно иная природа, какая буйная бывает фантазия, и как разнообразна жизнь!? В конце концов, Милли решила пойти другим путём: - Так. Давай попробуем сначала. Объясни ещё раз, что именно тебя беспокоит? – спросила Миллисента, - а следом мгновенно начала излагать сама, - Смотри. Если бы кто-нибудь год назад рассказал мне обо всём, что случится со мной, да и не только, а вообще – в Зоне, в стране целиком, то я бы не поверила. Вот ни на минуту! Но оно случилось. И понятно это кажется нереальным. Ведь всякий человек примерно представляет, что с ним может произойти, опытным путём нащупывает какие-то правила своей жизни, её распорядок, циклы. Составляет эдакую внутреннюю лоцию. А после привыкает, начинает верить в неё, как в законы природы. И вдруг бах! Большинство, насколько я слышала, не верят окружающему. Порой – прямо собственным глазам. До последнего отказываются признавать очевидное. А ты – честная. Да и слишком сильно тебя ударило бедами. Так что ты, Шир, не веришь себе. Той старой, существовавшей до потрясений. Не знавшей, что «мир населён великанами». Не мудрено, что она видится тебе теперь ненатуральной, игрушечной. Тяжко это – одним кенгуровым прыжком становиться старше. - Спасибо, Милли. Большое… Наверное, ты права. Просто меня настолько резко кинуло, бросило, что я сама от себя оторвалась. Ни одной ниточки, соединяющей день вчерашний с сегодняшним, по-настоящему прочной не осталось. И.., - Ширли вздохнула, опустила взгляд к полу. Но тут же вскинулась – прямая, напружиненная, - Нет! Не так это всё! Ты не знаешь… Я не взрослой себя ощущаю, а потерянной. И не в скорости дело, а… Вот ты, образно говоря, посреди бурной реки, - Миллисента вдруг резко вспомнила свои рассуждения минувшего дня – и поразилась точности, с которой Феннет поймала правильный образ, - Она быстро несёт, перетряхивает на стремнине. Но есть русло, течение. Ты понимаешь, что движешься. Можешь грести против волны, или вместе с ней. А я как бы внутри урагана. Всё крутится, одинаково зыбкое – и, одновременно, мощное. У меня ничего нет, кроме здесь и сейчас. Вперёд загадывать бессмысленно, когда мир вокруг такой бурный, и внутри тоже нет ни ясности, ни покоя. Позади же… Вот представь себе: я помню, как сижу на подоконнике. При том, что вообще редко так поступаю – мне нравилось когда-то в детстве, но мама считает, мол это нехорошо для юной леди, да и не вполне безопасно к тому же: короче говоря, она так делать запрещает. Но я там. Сижу, болтаю ногой, дышу свежим воздухом из распахнутой настежь форточки и смотрю на улицу. Дождь идёт. Льёт как из ведра. Сумрачно. А мне… мне радостно. Очень. Наплевать на непогоду, возможную выволочку, если мама меня заметит. На всё. У меня сердце бьётся тук-тук-тук. И я напеваю что-то машинально, но не знаю что, поскольку вся сосредоточена на одной, самой главной мысли. Она значительнее всего, что со мной было за день, неделю, месяц, год, а может и за всю жизнь! Откровение. Это - одно из самых ярких моих воспоминаний. Изо всех вообще! В одном ряду с тем, как папа учил меня кататься на велосипеде. Я совершенно ясно помню это чувство. Но… потом дыра. Понимаешь, Милли!? Яма. Я не знаю, чему радуюсь. Что там было такое хорошее и важное. Ведь не могло же во мне настолько всё перевернуться, чтобы теперь, зная повод, до такой степени не придавать этому значения!? Его просто нет в моей голове. Как если бы в тексте вымарали, зачеркнули слово, оставив всё остальное. И их немало таких – непонятных, странных воспоминаний. Почти всегда светлых, так что от этого особенно обидно. Хорошие, да и просто нормальные, крепкие люди постепенно забывают обиды, какое-то небольшое зло. Может тень остаться, помнишь, что вот тогда-то был очень раздражен, но теперь на большой дистанции повод смехотворным выглядит, или вовсе стёрся без следа. А здесь… словно старую дружбу предал. Потому что это не подарки на рождество, не пирожное крем-брюле, не поход в цирк. Что-то совсем другое, неочевидное, которое я проворонила, упустила, точно бабочка из неплотно сжатых ладоней выпорхнула. Или я теперь настолько не я, что не узнаю…? Вот вижу, как иду вприпрыжку домой. Любуюсь на облака, кручу головой – только бы не врезаться в прохожих. Счастливая. Случилось… что-то. Я придала этому большое значение… отчего-то. …Это на словах то звучит глупо – представь себе как в собственной голове! Помню, как впервые прыгала из стойки на руках. Едва держусь, сил не хватает, но и начинать не решаюсь – предчувствую ошибку. А после замечаю внизу…, начинаю шептать какое-то слово. И меня точно ладонь заботливая поддерживает. Прыжок выходит чисто, получается всё! - Я думаю, - попыталась было Миллисента мягко остановить стремительно накручивающую себя подругу, у которой так и блестели незнакомым и невиданным прежде огнём её зелёные глаза. - Милли, ну согласись, если бы дело было в переменах характера, ценностей каких-то, то в первую очередь изменялось бы как раз отношение. А мне по-прежнему тепло от этих остатков даже! Они… мои драгоценные камушки со сколотыми краями. И ещё – есть совсем недавние, свежие. Мне упорно кажется, что после похорон отца было какое-то другое событие. - Страшное? - Вовсе нет! Радостное. Но что именно – не знаю… И ещё, - Ширли Феннет конфузливо улыбнулась, - Вот что я наверняка знаю, так это твой невысказанный вопрос: обращалась ли я за помощью к доктору? - Шир! - Ничего. Я всё понимаю. Нет. Пока что. Из-за матери. Мне кажется, если она хотя бы заподозрит, что у дочери могут быть признаки ну… неладов в голове, тем более – узнает наверняка, это окончательно её подкосит. Она сейчас только мной держится, разговорами о выпуске, о будущем. Я не смогу, если что-то есть, в самом деле, сохранить всё в тайне. В конце концов, я ещё несовершеннолетняя – медики, так или иначе, будут обязаны уведомить обо всём родителей. Ну, кто остался… Она так и ходит с того самого дня немного огорошенная. Побелелая. Неприкаянная. Обидеть её не смею – недоверием. Мы с ней сейчас, Миллисента, как две натянутые струны, звенящие в унисон одной и той же тягучей печальной нотой. Я прежде тоже не обманывала маму, да и она мне никогда не лгала – и всё-таки такой откровенности душевной, как теперь, между нами раньше не было. Если от неё скрыть и пойти с этой бедой к другим, то… Гадко. Я тебе одной всё открыла – больше никому. Лучшей подруге, - Милли не подала виду, но внутренне дрогнула: вроде приятно услышать такое – и какая ответственность! Тем временем Феннет продолжила, - У нас даже вздохи сейчас напрямую сердца друг друга касаются, потому что одни и те же вещи – пустой папин стул за завтраком, книга, где ещё осталась его закладка – их вызывают. Скрытность будет – как внезапный плевок в открытую ладонь. В общем, сейчас не время. Потом, после выпуска, когда я стану жить самостоятельно… в смысле если… Ну, то есть я не знаю, в какой момент это произойдёт. И будет ли тогда ещё нужно – вдруг всё снова переменится..? Где я вообще окажусь? …После смерти папы нашу семью ничего не держит на островах. Мама считает, что будет лучше уехать в метрополию. К тому же, я всё ещё не знаю точно, чем именно займусь, но любой работодатель дважды подумает прежде, чем дать место ненормальной особе. Ну или настолько истеричной и мнительной, что сама себя заподозрила в безумии и не постеснялась прийти с этим к специалистам. - Никогда больше так не говори! Ты – не сумасшедшая, ясно, Ширли! – Миллисента негодовала тем яростнее, чем отчётливее вспоминала с возрастающим стыдом свою собственную недавнюю уверенность в невменяемости подруги, - Тебе просто нужно немного помочь, вот и всё! Неожиданно для Милли, Феннет солнечно улыбнулась. - Но мне уже помогают. - Кто? – в голосе Миллисенты Эшфорд оказалось куда больше сомнения и напряжения, чем ей бы хотелось. - Да вы, конечно! Ты. Ребята. - Но ведь до этого часа никто не знал… - Не важно. Когда я рядом с вами – с тобой, Карен, Сузаку, Рональдом, с Лелушем. Мне так хорошо. И кажется, что вот оно, сейчас появится. Не приходит… Но ты не подумай, всё равно остаётся хорошо! Эти провалы в прошлом – они тогда не тянут, не беспокоят. Знаешь… Может быть, они даже позволяют что-то начать сначала, встретить смелее. Испытать заново. Это ведь счастье, которое не каждому даётся! Слышала тот анекдот про старика, который всё забывал, что уже отметил рождество, а потому праздновал его до весны – пока снег не начал таять? Может, это кто-то на небе позволил мне, сжалившись, позабыть – не целиком, только части? Чтобы найти опять по следам, по подсказкам – и порадоваться. Так всё самое лучшее у меня осталось бы в прошлом. Где папа. Но сейчас я верю, что оно может снова повториться. Даже ярче, чище, правильнее, чем раньше. Чтобы совсем-совсем без сомнений, без того, что удерживало, не давало вполне поверить в такое большое чувство, ведь я сама ещё была слишком маленькой. Миллисента видела, как прямо на глазах расправляются плечи подруги, вся она подаётся немного вперёд, точно приготовившаяся вспорхнуть одним взмахом крыльев птица. И даже всегдашняя доходящая у Шир почти до носа непослушная прядка волос морковного оттенка – смотрящаяся не то чтобы плохо, но как-то несерьёзно, на сей раз легла послушно локоном на челке, открывая лоб. - …Узнавание, догадка – вот, так это было. Точно. Не могло иначе. Оно как ласковое напутствие. И ты присматриваешься, ждёшь, предчувствуешь. Потом понимаешь – да, вот именно это когда-то и зажгло искру… Ах, Милли… Кто-то сомневается, боится. А я так доверчиво и потому свободно опять – наверняка опять – влюбляюсь, слышишь, Миллисента, влюбляюсь в… Студсовет! Академию Лам… то есть Эшдорф… Эшфорд! Совсем я заговариваюсь! – Ширли, только что умиротворённая, даже чуть прикрывавшая расслабленно глаза, разве что не хлопнула себя по руке, зарделась, вдруг – улыбнулась опять, потёрла пальцем о палец, будто нащупывая конец незримой нити, - Я не знаю, как именно оказалась в этой точке лабиринта, но точно иду в правильном направлении. Там светло. Вы – настоящие. Мы – друзья. С вами я – это просто я. И больше ничего не нужно! Мне только на пользу пойдёт, если вы не станете сбиваться с обычного ритма. Прошу… не нужно ничего особенно, с намерением менять из-за меня… Оставайтесь подлинными. Тогда, среди вас, я тоже… Понимаешь? Я только растеряюсь, если… Мне так трудно об этом говорить. Слова куда-то разбегаются. Давай про Фестиваль, а, Милли!? Пожалуйста. В смысле, я готова работать, президент. Честно! Феннет смотрелась очень комично с этим своим энтузиазмом – и в другое время Миллисента совершенно точно не удержалась бы от шутки, или просто саркастического замечания. Но сейчас, в адрес Шир, да с этими её глазами блюдцами? - Что ж, полагаю, мисс Феннет, мы найдём применение вашим талантам, - произнесла Милли в итоге. Подчёркнуто веско, с лёгким кивком головой – и не без толики юмора, конечно, но доброго, в большей степени иронизирующего над самою собой. Кроме того, пока Ширли смеялась, а после – благодарила, Миллисента обуздывала просто таки разбушевавшуюся внутри лисицу любопытства. По-прежнему не понимая ничего в необычных провалах в памяти, беспокоящих подругу, Милли подметила по её оговоркам кое-что другое. Значит, ты влюблена в Академию Лам… перуж, да? Понимаю тебя, дорогая, очень даже. Мне и самой пару раз казалось, что вот-вот интерес обернётся чем-то большим. И какой поистине сказочный сюрприз тебя ждёт однажды! Принц… Впрочем, весьма возможно, что эта то тайна всё и погубит. Или я просто нафантазировала? Потасканная сводня! Миллисента мысленно усмехнулась. У самой были «любовные приключения» - дай их бог каким-нибудь врагам в виде кары – так теперь готова заподозрить такое невинное создание, как Феннет по одной-единственной оговорке, да паре характерных жестов и поз? Милли так и подмывало под благовидным предлогом заботы о состоянии Шир продолжить разговор, выудить из собеседницы истину. Вроде бы никакого вреда. А только Миллисенте виделось здесь нечто хищное. Словно упавшего в обморок человека обокрасть под видом помощи. Для подобного нужно быть гнилой до самой косточки. Пускай… Да. Пусть загадка ещё поживёт. Ха-ха-ха! До первой встречи выпускников – так ведь ты отделалась от вопроса о Хайраме? Так что терпи. В конечном счете, запишешь это себе как индульгенцию, отпущение грехов лет так на десять, когда ушлая репортёрша Милли Эшфорд станет направо и налево выуживать из людей их подноготную разнообразными хитрыми способами. Впрочем, ты сейчас приписываешь себе большую изворотливость и чёрствость, чем есть на деле. С Феннет хочется быть искренней. Безоружной. Без колкой рапиры и скрывающей вещи тряпочки тореадора – есть, к слову, у неё какое-то специальное название? Деликатной. Просто на самом деле серьёзно очень всё. Вот и нужен простенький самообман… Прорвав слабую завесу шутливого цинизма, Миллисенте вдруг пришла в голову мысль: а ведь если однажды у неё появится дочь, то она бы хотела, чтобы та походила на Ширли. Может быть, даже назвать её также? Мысль была яркая, располагающе-солнечная, но массивная, как большой слиток золота. Очень уж трудно будет сейчас нести её с собой. …Правда что, давай про Фестиваль, а, Милли!? Иначе с таким грузом совсем выпустишь из рук вёсла. Только не теперь! - Ну, Шир, давай! – воскликнула Миллисента с подчёркнутой гипертрофированной бодростью, - Я, конечно, могла бы просто поставить перед тобой какие-то задачи, благо дел невпроворот. Но, раз уж ты готова не просто быть с нами в одной лодке, а хочешь именно что вовсю тягать весло, предоставляю тебе первое слово. Чего по твоему не хватает Фестивалю для успеха? - У нас есть всё, что нужно, - серьёзно отозвалась Феннет, - Но это если говорить о студенческом фестивале Академии Эшфорд. Нашем. Привычном. А вот что требуется для надлежащей торжественной встречи высокого гостя, я не знаю. Поскольку неизвестно, кем он окажется, а главное - с какой целью нас посещает. И это меня немного тревожит… Милли как-то не ожидала такого поворота. На мгновение ей сделалось обидно: Ширли так горячо стремилась влиться в работу, просила об этом, чтобы сразу же начать с довольно колючей критики! С другой стороны… наверное, это справедливо. Ребята вовсе не обязаны по умолчанию мириться с тем, что Миллисента скрытничает и не желает делиться с ними тайной – но при этом очень даже готова использовать их втёмную! То, что никто не сделал на этом акцента сразу же, просто большая удача. Ну и следствие напора Королевы, той скорости, с которой, дав общую вводную, она погрузила своих товарищей в конкретику. Захватывающий процесс разработки Большого Плана. Тем не менее, Милли не могла позволить себе проболтаться. Даже Шир! Чьи угодно секреты, но дедушкины..? Нет. - Я знаю, это не очень хорошо – оставлять за скобками такие штуки. Не посвящать даже друзей… Это может вызывать неприязнь и вопросы… - Ты меня не вполне поняла, - остановила её Феннет вдруг, - Речь не о том, что меня, или кого-нибудь из наших обижает вся эта таинственность. Мы, члены Студсовета, с тобой заодно в любом случае. Потому что ты – наш лидер, Президент. Наша подруга. В конечном счёте, потому, что сами вызвались. Никто не сказал: я в чужие тайны лезть не желаю и умываю руки. Мы взялись за дело. Нам известно, что тебе запрещено раскрыть всю правду. И мы готовы с этим примириться. Я про остальных ребят говорю. Всех прочих студентов Академии. Их никто не предупреждает и не спрашивает. Вот что мне кажется не слишком красивым. Этот загадочный визитёр… Конечно, всякое возможно. Вдруг это какая-нибудь кинозвезда, знаменитый учёный, или литератор. Быть может из числа прежних знакомств лорда Эшфорда. Однако что-то подсказывает – тогда не возникло бы необходимости так усердствовать с секретностью. Ну, обошлись бы без громких объявлений, чтобы избежать лишнего ажиотажа, но своим то можно бы было сказать. …Этот неизвестный связан с политикой, ведь так? Он придёт сюда, выступит. И кто знает, как отзовутся его высказывания? Вдруг в колонии найдутся те, у кого они возбудят ненависть? Что если они, эти люди, неспособные дотянуться до самого автора, попытаются выместить зло на Академии? - Я считаю, что лорд Артур сможет позаботиться о безопасности своих воспитанников, - произнесла Миллисента сухо. Ей не нравилось, куда всё клонится. Наверное, в первую очередь потому, что самой Милли сказанное Ширли вовсе не приходило на ум. Ну и отчасти в Миллисенте разгорелись незримые угли из-за пусть косвенной, но нападки на дедушку. Чтобы создатель и бессменный директор Академии Эшфорд не предусмотрел таких первостепенной важности вещей? Да быть того не может! - Конечно, - ответ Феннет прозвучал вполне твёрдо и убеждённо, - Никто не считает, что нам что-то станет по-настоящему угрожать. Но представь себе… До экзаменов осталось совсем чуть-чуть. Всем нужно взяться за учёбу, отложить лишнее в сторону. И здесь… Милли, ты сама с таким успехом сохраняла у нас атмосферу старого, мирного времени. Теперь в неё вторгнется… кто-то. Выбьет ребят из колеи. Может быть, это неизбежность. И вообще все правильно. Нельзя закрывать глаза, затыкать уши, как маленькие обезьянки. Не прятать голову в песок, а готовиться, хотя бы морально, к тому, что творится снаружи, за стенами Академии. Я вот не успела… Не нужно заранее сдаваться на милость страха. Пускай гость придёт, заявит своё… Мне просто думается, что всем стоит знать, к чему они идут навстречу. Правду. Иначе нам, Студсовету, лорду Эшфорду, придётся отвечать за то, куда мы их молча привели. Твой дедушка, Милли, некогда был среди руководителей империи, ему привычно брать на себя такой груз. А ты? Точно хочешь? - Думаешь тут о желании речь!? У Милли от обиды и общего напряжения этого долгого и непростого разговора даже дёрнулся несколько раз правый глаз. Шир подавала вещи так, словно бы всё происходящее – инициатива и выдумка Миллисенты, вроде прежних её провокационных кунштюков-забав, от которой во всей полноте ей теперь просто жаль отказываться! Будто Президент студсовета – свободный организатор, а не просто исполнитель воли и распоряжений директора. Милли думала уже высказать это подруге во всех подробностях, когда ей припомнилась встреча с дедом, что и как именно лорд Артур говорил своей внучке. Какие ответы она дала сама. Так что вместо возмущённой жалобы последовало нечто совершенно другое. - А вообще – да! – отчеканила Миллисента Эшфорд с вызовом, - И едва ли у меня испортятся сон и аппетит, если кто-нибудь, перенервничав из-за предстоящих событий, провалится на выпускных. …Может быть, в этом и суть для меня, а, Ширли? Чтобы выучиться ответственности, нужно хотя бы раз по-настоящему взять её на себя. Дедушка точно считает именно так – иначе не вовлёк бы меня во всё это. Уж он то отыскал бы другого помощника… Мне нужно пройти через такое испытание, Шир, вроде как какому-нибудь аборигену через обряд инициации. И я это сделаю, или, по крайней мере, буду стараться до конца. - Хорошо, - неожиданно податливо откликнулась Феннет, - Я не пытаюсь тебя переубедить, Милли. И даже не стану ничего говорить о легкомысленном отношении к учебному процессу – своему и чужому. Я только хочу, чтобы ты поняла: недомолвки имеют свойство перерастать в обман. А для обычных учеников того, что достаточно нам в Студсовете, окажется мало. - Что ты имеешь в виду? - Посуди сама. Ты намереваешься задействовать огромное количество народа – больше, чем когда бы то ни было. И никаких объяснений? Потом, ты говорила, что нужно обеспечить присутствие не только британцев, или жалованных, но и нумерованных тоже. На практике это значит, что раздавать листовки нашим ребятам придется, в том числе, в кварталах одиннадцатых. А с учётом того, что предложил Рональд, в этих масках и колпаках … Милли, как ты вообще себе это представляешь? А если они испугаются и откажутся? - Не откажутся, - Миллисента произнесла это сквозь сжатые зубы. - Ладно, пусть так: ты всех заставишь, добьёшься тем или иным способом своего. Хотя есть ведь ещё и родители. Наверняка кто-нибудь расскажет своим старшим родственникам о том, куда, с какой целью и в каком виде собирается направить учащихся студенческое самоуправление. Станешь и их ломать через колено, идти на конфликт, грозить отчислением отпрысков? Причём по прежнему не раскрывая истинной подоплёки… Но хорошо. Пускай. Дело в другом – страхи могут оказаться не беспочвенными. А что если там, в этих районах, живут сторонники Зеро? Вдруг они воспримут наш маскарад как намеренное оскорбление, вызов? Да ведь студентов-эшфордцев тогда просто переловят по одному, зажмут по углам, и… Стоит появиться хотя бы единственному серьёзно травмированному – отмалчиваться дальше не получится. - Кто тебе сказал, что они будут ходить поодиночке? - Гхм… Никто. Но разве так велика разница? Ну, по трое, или даже впятером. Им, возможно, будет так несколько спокойнее – только если некто агрессивный действительно захочет причинить им вред, то неужели его остановит то, что… В словах Ширли была своя правда. Однако Миллисента слишком далеко зашла, время убывало, а в ней проснулась та искорка благородного творческого безумия, которая заставляла её с лёгкостью выхватывать из рукава самые невероятные предложения и напрочь позабыть, что это за слово такое - «отступление». Только вперёд! - Ты не поняла. Один, три, пять – действительно, всё одно. Десять – уже вопрос. А двадцать? Тридцать? А полсотни!? Новый Токио всё-таки не оккупированный город. Здесь британская власть, полиция, а по нынешним временам ещё и солдаты патрулируют тут и там. Главное – быть шумным, заметным, большим. И никто тебя не тронет! - Но в чём тогда вообще смысл? Листовки разносят рассредоточившись, чтобы охватить разом как можно больше мест, а не бродят туда-сюда одной здоровой кучей! 50 человек в итоге сделают тот же объём работы, с которым справилось бы двое или трое. Это если они ещё мешать друг другу не станут. - Всё правильно. Но это если смотреть на дело только с единственной стороны. А ты смени угол зрения! Не орда в 50 голов будет бегать за каждым прохожим – они сами станут к нам подходить! Просто надо разжечь в них любопытство. Дружно шагающий отряд молодых британцев: все в школьной форме, в белых масках, движутся, сохраняя порядок - уже привлечёт внимание. А если они станут петь? Танцевать!? Фокусы показывать!? - Что петь то? – спросила Ширли, явно опешив. - Да уж, конечно, не «Боже, храни короля!», - ответствовала Милли с напускной язвительностью, - Что-нибудь модное, зажигательное. А вообще – не имеет значения, лишь бы вокруг собралось достаточное количество зевак. И полисмены вряд ли, как говорится, «не заметят слона», если в деле будет целый оркестр! Миллисента чувствовала, что её несёт похлеще, чем давеча Кардемонда. Больше всего она боялась, что вот сейчас представит в воображении получше всю ею же описанную сцену – и сама рассмеётся. После этого останется только признать поражение. Так что, когда Шир после довольно продолжительной паузы, последовавшей за пламенной тирадой подруги, весело улыбнулась, Королева Академии Эшфорд внутренне сжалась, как пружина, приготовившись к финальной отчаянной обороне. - Вот что, Милли. Не то чтобы всё это звучало убедительно, но… Я теперь ни капельки не сомневаюсь – ты со всем справишься, так или иначе. Просто потому, что у тебя такие вот… оригинальные идеи рождаются в голове. У Миллисенты отлегло от сердца, хотя она и не готова была так сразу показать, что не вполне доверяла самой себе. Поэтому, вместо того, чтобы по-мальчишечьи крепко пожать Феннет руку, Королева свысока и немного сощурив взгляд бросила: - Только сейчас, спустя столько лет, осознать, что живёшь рядом с гением? Фи, какая неприметливость! - Знаешь, что я действительно обнаружила совсем недавно? Может быть, даже именно сегодня окончательно убедилась. Ты похожа на лорда Артура. Ну, то есть я совсем не знаю его лично, но то, что о нём говорят… Вот. Ширли под конец так смутилась, что, кажется, сама была не рада, что раскрыла рот в ответ на самоиронию Миллисенты. А вот Милли. Второй раз за последний час в ней ожило какое-то янтарно-медовое тепло. Сравнение с дедушкой очень польстило младшей представительнице семейства Эшфорд, особенно в сочетании с совершенно обезоруживающей искренностью Шир. Удовольствие смешивалось в сознании Миллисенты с эдакой спортивной злостью. Так, наверное, ощущает себя многообещающий, но пока мало чего действительно добившийся атлет, когда его сопоставляют с выдающимся чемпионом... - Да? Точная копия, ничего не скажешь. Только самую малость не в своём уме. А вообще – отлично! Именно так, господа! Мы непобедимы пока безумны. Потому что никто и ничто не сможет нас убедить в возможности неудачи! – с этими словами Милли наконец расхохоталась, - Ну, хорошо. Пошутили и будет. Нужно подобрать подходящую мелодию. Что-то запоминающееся, не истрепанное, задорное. Ну и всё-таки приличное, так что всякие ирландские застольные песни придётся приберечь для другого раза. …Я буду набрасывать варианты, а ты останавливай меня, если мои предложения сделаются как это ты метко назвала уж очень «оригинальными». Итак… - Погоди. У меня есть предложение одно. - Давай его сюда! - Помнишь мы ставили пьесу по поэме Байрона «Мазепа»? Вот там была музыка как раз как нам надо – весёлая, завладевающая вниманием и экзотическая, совершенно не похожая ни на британскую, ни на то, что в ходу у одиннадцатых. - Как она хоть называется то? - Нууу…. - Вот видишь, ты даже сама не знаешь! И что же, нам останавливаться на никому не известной мелодии, которая просто когда-то тебе приглянулась? - Почему нет? Ведь ты же сама говорила: главное оригинальность. Ноты есть. Нас ведь не по названию встречать будут. - …Знаешь, что это, Феннет? О, дорогая моя! Это вкусовщина. И волюнтаризм. Мне это нравится! Я понятия не имею, как звучит то, о чём сейчас шла речь, но примем её за основу. Значит, ты точно можешь добыть ноты? - Да. - Тогда действуй. Хорошо бы мне их получить в течение часа – тогда я сразу смогу взяться за кое-кого вплотную. В остальном твои обязанности по организации Фестиваля обсудим ближе к вечеру. Мне, если честно, надо самой ещё раз с мыслями собраться. Пока что, если хочешь, можешь помочь Лелушу, - под последним Миллисента подразумевала в первую очередь «приглядеть и подстегнуть», но, естественно, не стала озвучивать этого вслух. - Ноты должны были остаться у нас в помещении театрального кружка. Я быстро… С этими словами Шир разве что не в припрыжку подалась к двери, сделала несколько больших шагов, а потом, развернувшись, сказала «Спасибо!». Лицо Ширли лучилось в этот момент такой радостью, которая, признаться, даже несколько обеспокоила Милли. В последний момент она захотела было ещё раз взвесить всё, но тут же поняла, что у неё не хватит духу объявить о пересмотре своего решения – и такта, чтобы мягко подвести подругу к мысли о необходимости поберечь нервы. А вообще… может это как раз нашей лисичке-фенеку стоит за тобой приглядеть, а не наоборот? У неё во многих отношениях более здравые и правильные приоритеты… - Не благодари. И вот что, Феннет. Ещё одна такая беседа, как эта – и я обвиню тебя в покушении на основы самоуправления академии Эшфорд, а всем известно, что оно и моё имя – это синонимы. И добьюсь твоего исключения, не посмотрев, что всего чуть-чуть осталось до выпуска. Слышишь, Шир! Не смей больше меня так пугать! Ширли в ответ только кивнула – медленно и серьёзно. И тут же ещё несколько раз уже совсем по-детски, мотая головой. А после скрылась за дверью. Кажется, из-за неё до слуха Миллисенты донеслось слово «обещаю», но однозначно судить об этом она не могла…