Злоупотребление не отменяет употребления

— А где мотоцикл? — первым делом почему-то говорит Алтан, а потом одёргивает себя — да блин, ну нашёл, что спросить. Вадим тоже замечает его заминку, довольно лыбится и вовсю пользуется: — А что, Золотейшество, ты наконец-то захотел прокатиться на моём исчадии ада? — а когда Алтан не реагирует, вздыхает и честно отвечает: — Да мне по башке прилетело нормально так, а сегодня дождь ещё был, дорога скользкая, не стал рисковать. — В больницу ездил? — спрашивает Алтан — чуть более обеспокоенно, чем хотелось бы, но, ладно, похуй уже. Сил притворяться кем-то и чем-то вообще больше нет. — Не, — морщится Вадим. — Да я норм, пройдёт. Не в первый раз. Алтан смотрит на этого придурка с нескрываемым скепсисом. Его-то собственный порез на щеке — царапинка — зажил почти сразу, шрама не останется, и даже немножко жаль, были бы парные... Отмахивается от этой совершенно дурацкой мысли, идёт к привычной детской площадке, подальше от света фонарей у подъездов, как будто полутьма сможет защитить его от внимательного взгляда Вадима, как будто поможет скрыть эмоции. Он действительно чувствует себя тут чуть более в безопасности, хоть и понимает, конечно, что по нему и так всё всегда понятно, сколько ни старайся изображать холодность и недовольство — по Юме, вон, тоже, оказывается, видно, когда она кошмарно за него волнуется. Раньше он этого не замечал. А Вадим точно замечает всё. Алтан останавливается, оборачивается и в упор смотрит на Вадима, а тот, не моргая, смотрит в ответ. Быстро, пока не передумал, Алтан спрашивает: — Ты отказался встретиться с Олегом в день рождения, Сергей так сказал. Почему? И Вадим теряется. Он, честно говоря, первым делом ждал что-нибудь типа «знаешь, я тут всё обдумал и пришёл к выводу, что ты ебанутое животное, не пиши мне больше» или «моя семья через суд запретила тебе приближаться ко мне, и я, кстати, с ними согласен». Вопросов про Олега он никак не ждал, но быстро берёт себя в руки, вопросительно поднимает бровь и криво ухмыляется: — Золотко, ты так часто спрашиваешь у меня про Олега, он тебе понравился, что ли? Так по последним данным он, вроде как, занят. Алтан стоит, молча продолжая ждать ответа. Смотрит в глаза Вадима, совсем тёмные в этой темноте, и думает — ответь. — Давай так, — недовольно хмурится Вадим. — Это, блять, последний раз, когда мы про него говорим. Больше не хочу. Договорились? — и, дождавшись кивка Алтана, говорит: — Я просто… больше не хочу его обижать. — Обижать? — растерянно переспрашивает Алтан. — Больше не хочу его обижать своим отношением, своими… — Вадим зло выдыхает сквозь сжатые зубы, пинает валяющуюся у скамеечки жестяную банку; та с глухим звоном отлетает за пределы досягаемости. Алтан молча продолжает смотреть на Вадима, и тот невозможно с этого бесится. — Блять, золотко, чё ты от меня хочешь услышать? Я отказался с ним встречаться не потому что боюсь, что вот, я увижу его, и снова весь потеку, нет, я уже понял, что больше нет смысла долбиться в закрытые ворота. Понял, что сам еблан, что мы друг друга не поняли, не поговорили, что я сам так ничего ему и не сказал. Поебать уже, классно, что у рыжего больше мозгов оказалось — к нему, кстати, вообще ноль претензий. Ну, почти ноль, — нервно смеётся, обрывает себя и говорит, даже не пытаясь контролировать горечь в голосе: — Короче, я просто больше не хочу обижать его своими дурацкими, никому нахуй не нужными чувствами, от которых меня самого уже блевать тянет. Мне перед ним стыдно, пиздец. Но больше перед собой. Поэтому — не хочу его видеть. Не сейчас. В полутьме двора видно, как Алтан медленно кивает, и Вадим вдруг понимает, что ему стало легче. Пиздец, думает он. Этот мелкий пацан заставил его душу вывернуть, выговорить всё вслух, пережить ещё раз весь спектр этих дурацких, никому не нужных чувств, выдохнуть, как будто стряхнуть с себя весь этот тяжёлый груз, дать себе понять, что теперь — точно всё. Пиздец. Терапевтично. Алтан разворачивается и неторопливо идёт к качелям, осторожно садится и уже не так уверенно спрашивает: — А что ты… что ты думаешь обо мне? — и губы Вадима неконтролируемо расплываются в ухмылке. — Спроси лучше, как я о тебе думаю. — Как? — не понимает Алтан. — Ну в основном — правой рукой, — довольно скалится Вадим, и Алтан закатывает глаза. Говорит: — Хватит придуриваться, просто ответь, а? — Просто ответь, мм, — хмыкает Вадим. — Золотко, ты жизни вообще не видел, а чёт постоянно пытаешься меня учить и отчитывать, кто из нас двоих старше-то, а? — Вадим, пожалуйста, — тихо говорит Алтан, и Вадим выдыхает. Ладно. Ладно. Он ничего, блять, не может поставить против этого пожалуйста. — Окей, ну смотри, золотко. Во-первых, ты пиздец какой ботан и заучка, но при этом ты очень забавный. Милый и маленький, как зверёчек такой, но с иголочками. Алтан вспыхивает и открывает рот, чтобы высказать своё возмущение, но Вадим, не обращая внимания, продолжает: — Реально, я с тобой себя чувствую лет на десять младше, не знаю. Всё время хочется тебя дёргать за косички, хочется дразнить и выводить тебя, потому что, ну, ты на всё прикольно реагируешь. — Прикольно реагирую, — медленно повторяет Алтан, и Вадим пожимает плечами. — Ну, знаешь, например, как когда я отпиздил тех уёбков в баре, а ты неожиданно полез целоваться. На это Алтану ответить нечего, хочется только от души въебать Вадиму. Прикольно ему, блять. Забавно. Смешно. Алтан набирает воздух, чтобы послать его нахуй, но Вадим всё никак не затыкается: — А во-вторых — ты очень красивый, — с улыбкой говорит он, делая шаг к Алтану. — Вообще всегда, что с косичками, что с кудряшками, и в чёрных линзах, и со своими охуенными красными глазами, и в дорогих рубашках, и в футболке с Вейдером, — Вадим делает ещё шаг; Алтан чувствует, что не может пошевелиться, только плотнее прижимает колени друг к другу. — И когда злишься, и когда смущаешься, и когда корчишь свои недовольные рожи, и когда раз в сто лет улыбаешься. — Теперь Вадим стоит вплотную к Алтану, держится за цепь качелей, нависает, смотрит сверху вниз, и Алтан, сидя практически под его широко разведёнными ногами, уже не помнит, как дышать и зачем. — Ты постоянно, неизменно красивый. Алтан понимает, что идея была тупая. И задавать Вадиму такие вопросы, и пытаться прятать эмоции, прикрываться темнотой, потому что — лицо всё равно горит, и ладонь Вадима, лежащая сейчас на его щеке, ощущается ледяной, а его голос, тихий-тихий, в самое ухо, пробирает до мурашек и заставляет ноги дрожать. — Забыл сказать тебе спасибо за подарок на день рождения, — шепчет Вадим и невесомо касается большим пальцем краешка губ Алтана, осторожно проводит пальцем по нижней. — И за брелок с мотоциклом тоже. Красивый. Алтан понимает, что идея была тупая, но ему самому было жизненно необходимо услышать собственное сердцебиение и сбитое дыхание, чтобы окончательно убедиться — это правда, что этот кошмарный человек одним своим присутствием сводит его с ума и заставляет терять контроль, и Алтан вообще ничего с этим поделать не может. — Золотко, а что ты думаешь обо мне? — всё так же тихо спрашивает Вадим, и Алтан слышит смех в его голосе. Ну да. По Алтану и так всё понятно. — Я тебе честно на всё ответил, — с улыбкой напоминает он. — Я, по-моему, в баре уже сказал всё, что я о тебе думаю, — недовольно бурчит Алтан. Потом понимает, что звучало двусмысленно, и с раздражением добавляет: — В смысле, про то, что ты идиот, что у тебя нос кривой и что я тебя ненавижу. — Вот как, — говорит Вадим и отстраняется. Но ладонь с лица Алтана не убирает, и Алтан, натыкаясь на чужой взгляд, тут же отводит глаза. — Тогда зачем же ты меня поцеловал, золотко? — Захотел, — с трудом выдавливает Алтан. Тупая, тупая, совершенно тупая была идея поговорить, и плевать уже, насколько это было важно, потому что… Потому что Вадим, резко наклонившись к самому его лицу, спрашивает: — А сейчас — хочешь меня поцеловать? — и Алтан, задыхаясь, шепчет: — Пожалуйста, да. — Скрипят качели, и он сам подаётся навстречу, ловит горячие губы своими губами, толком не зная даже, что нужно делать, открывает рот и тонет. Отпускает контроль, отпускает себя, позволяет Вадиму обнять его одной рукой за талию, прижаться теснее, переместить обжигающую теперь ладонь на затылок и жадно целовать-целовать-целовать, пока не кончается кислород, пока не начинает кружиться голова, пока перед глазами не начинают летать крошечные звёздочки и пока он не отрывается от губ Вадима, делая судорожный вдох, пытаясь вспомнить, как вообще дышать. — Ненавидишь меня, значит, — негромко хмыкает Вадим, когда Алтан, рвано дыша, прячет пылающее лицо в его объятиях и слушает, как сумасшедше быстро бьётся чужое сердце. — Бесишь невозможно сильно, — срывающимся голосом отвечает Алтан и чувствует, как Вадим трясётся от беззвучного смеха. — Хочешь поехать ко мне, золотко? — всё так же тихо спрашивает Вадим. Тут же добавляет, когда Алтан напрягается: — Приставать не буду, обещаю. Вообще ничего делать не буду. Пока ты не попросишь. — Поехали, — бормочет Алтан и думает — я-то точно ни за что никогда ничего такого у тебя не попрошу. Медленно выдыхает, с трудом выравнивает дыхание и только сейчас понимает, что стоять вот так на улице, в общем-то, довольно холодно. Вадим копошится в кармане, одной рукой продолжая придерживать Алтана, достаёт телефон, тычет по экрану. — К подъезду твоему вызвал, скоро будет. Рыжему напишешь, чтоб не волновался? — Да он знает, — бормочет Алтан, и тут же думает — чччёрт, когда Вадим поддевает его подбородок пальцами и заставляет посмотреть в глаза. — То есть это всё был твой хитрый план, золотко? Изначально планировал меня соблазнить? — смеясь, тянет он, а потом нагибается и снова мягко целует. Отстранившись, добавляет: — Ну ладно, я так-то не против. Алтан сглатывает и думает, что ещё парочка таких вот поцелуев, и он будет готов просить что угодно и как угодно. Когда подъезжает такси, и они оба молча забираются на заднее сиденье — расстояние между ними кажется просто возмутительно бесконечным, — Алтан всё-таки достаёт телефон и пишет Сергею: «Я уехал к Вадиму, не теряй» Потом сразу же добавляет: «Что-нибудь пошутишь щас, и я тебя заблокирую» Сообщения отмечаются прочитанными почти сразу, в ответ приходит: «у тебя вроде завтра пары с восьми» Алтан хмыкает и отвечает: «Да похуй» В ответ получает эмоджи сложенных в «окей» пальцев и сообщение: «это между прочим не окей» «это твоё очко» «приятного вечера» «не блокируй пж больше не буду» Алтан с улыбкой отправляет три эмоджи со средним пальцем и не блокирует.

***

Вадим чувствует себя странно, приведя Алтана в свою квартиру, куда он до него водил уже десяток парней и девушек, но в этот раз — в этот раз он дал себе чёткую установку не делать ничего. Отчасти потому что хочется, чтоб с Алтаном это всё было как-то по-другому, а отчасти… Отчасти — потому что до безумия хочется увидеть, как золотко, умирая от смущения и стыда, борется с собой, сдаётся собственным чувствам, берёт всё в свои крошечные ручки и делает всё сам. От одной мысли об этом внизу живота что-то сладко сжимается, и Вадим до боли впивается в собственную ладонь коротко остриженными ногтями, чтобы хоть немножко успокоиться. — Золотко, руки помыть можно тут, — кивает Вадим на дверь в ванную. — Потом на кухню, я сделаю чай или кофе. Или тебе интереснее спальня? — ухмыляется он, и Алтан, фыркнув, говорит: — Кофе, без молока, две ложки сахара, — и проходит в ванную. — Будет сделано, Ваше Золотейшество, — скалится Вадим и идёт ставить чайник и доставать из шкафа банку кофе и шоколадные печенюшки. — Кстати, а почему ты не зовёшь людей по имени? — пару минут спустя заходя на кухню, спрашивает Алтан. — Клички мне больше нравятся, — хмыкает Вадим, засыпая сахар в чашку Алтана. — А тебе что, не нравится быть золотком? Алтан едва заметно выдыхает. Прикрывает глаза. Тихо отвечает: — Нравится, — и сразу смущается и себя же перебивает новым вопросом, пресекая все возможные шутки: — А твоя кличка — Дракон? Тот мент в кепочке в участке так тебя назвал. Почему Дракон? — Драко Малфоя люблю, — отвечает Вадим. Алтан на секунду зависает, а потом, не сдержавшись, как-то совсем по-детски смеётся с этой тупой шутки, и Вадим, обернувшись, негромко говорит: — Ну наконец-то улыбнулся. — Да какой ещё Драко Малфой, ты же ебучий Гриффиндор, — фыркает Алтан. — Слабоумие и отвага. Вадим с ухмылкой ставит перед ним кружку с кофе и пачку печенья. Алтан осторожно отпивает горячий кофе, облизывается и дёргает подбородком — всё ещё ждёт ответа. — Дракон — это из-за татухи, — отвечает Вадим, садясь напротив. — Сначала контур просто набил, закрашивать начали с правой стороны, а потом мастер съебался на год куда-то в Тбилиси, я так и ходил с одной только цветной сиськой. С драконом как раз. Потом, конечно, мастер вернулся, и татуху добили, но погоняло уже закрепилось. — А фотки есть? А то только череп и огонь видно, — Алтан с детским каким-то любопытством смотрит на Вадима, и тот встаёт и со смешком стягивает с себя тонкий красный свитер. — Зачем фотки? Одно твоё слово, золотко, и я сам разденусь, — ржёт он и подходит ближе, нависая над сидящим Алтаном, а тот завороженно разглядывает яркую татуировку и почти дотрагивается пальцами, но одёргивает себя и переводит взгляд с охуеть, блин, какого красивого накаченного торса на лицо Вадима. Тоже, вообще-то, охуеть какое красивое. Чувствует себя в ловушке, но хмыкает и говорит: — Дракон и Волк? Серьёзно? Кажется, твоё помешательство было даже хуже, чем я думал. Вадим скалится, отходит к своему стулу, снова натягивает свитер. Говорит: — Это, вообще-то, Рагнарёк. — Угу, думаешь, кто-нибудь, кроме Олега, в это поверил? — иронично поднимает бровь Алтан. Тут же переводит тему, чтобы не продолжать про Олега: — Ну ладно, а что… что тот тип говорил про мотоцикл и тату? Что ты бы на зарплату полицейского всё это не купил? Вадим жмёт плечами. Достаёт печенюшку из пачки, кусает, отпивает кофе. Нарочито равнодушно отвечает: — Ну, в основном взятки и всякое такое. В полиции нормально можно было зарабатывать, если работать не особо честно. Оправдываться не буду, деньги были пиздец как нужны. Алтан кивает. То что Вадим — не положительный персонаж в этой истории, ему было понятно с самого начала. Ну ладно. Дагбаевы вон тоже свой бизнес не всегда мирными и законными способами развивали. — В основном? — цепляется Алтан за фразу, делая глоток кофе. — Как-то пробовал ещё дурь толкать, но мне не зашло. Денег больше, конечно, но и рисков больше, и так Гром, сука, за взятки прицепился, вот делать ему было нехуй, конечно… Алтан, снова отпивая кофе и облизывая губы, думает о том, что вообще такого Вадим может сказать, что заставило бы его кошмарно влюблённый мозг решить — ну нет, вот это уже перебор, съёбываем. — Да и вообще, я как-то раз сам эту дрянь попробовал, и меня вштырило так, что я решил — ну нахуй, это первый и последний раз, и продавать я это ни за что больше не буду, а если припрёт, пойду вон лучше по контракту людей убивать за деньги. Как видишь, не припёрло. — Вадим широко улыбается и внимательно смотрит на Алтана, и Алтан, медленно грызя шоколадное печенье, думает — не, нормально, его кошмарно влюблённый мозг реально согласен на всё, что к этому чудовищу прилагается. Снова отгоняет воображаемые картинки с залитым кровью улыбающимся Вадимом — если бы того всё же припёрло, запивает печенье остатками кофе и решает, что стоит в свободное время пройти в интернете тест «на сколько процентов вы социопат». И Вадиму скинуть, пусть тоже пройдёт. — Я вот только алкоголь и электронки пробовал, — пожимает плечами Алтан. Не знает, в общем-то, что ещё ответить. Своими рассказами Вадим его не напугал. — Из запрещённого вообще ничего. — Как ничего? А целоваться с мужиками? — широко улыбается Вадим. — Тоже запрещено, вообще-то. — Во-первых, вроде как запрещена пропаганда, а не участие, — фыркает Алтан. — А, во-вторых, не с мужиками, а с одним только конкретным, — и даже почти не краснеет, только пытается из пустой кружки ещё кофе глотнуть. У Вадима вдруг на секунду перехватывает дыхание — господи, реально же, он же говорил как-то, что никогда ни с кем не целовался, то есть, это вот он свой первый поцелуй потратил на него тогда в баре после драки, и не то чтобы концепция первого поцелуя что-то значила для Вадима — свой он не помнил, вроде лет в четырнадцать с какой-то девчонкой в подъезде по пьяни, а может и нет, похуй — но то, что он первый у вот этого вот золотка, и что он будет у него первым, когда они дойдут до… — А вообще схем там было достаточно, конечно, и чтоб деньги зарабатывать, и чтоб по службе взлетать, — перебивает Вадим собственные мысли, потому что до ужаса боится сорваться прямо сейчас и всё испортить. — Ну, если не напороться вот на такого вот Грома. А я рассказывал, как он с рейдом в «Эйфорию» к нам приходил? Нет? Алтан качает головой, и Вадим красочно описывает, как прошлой осенью, когда он только пару месяцев как работал в клубе охранником, к ним завалились эти — он потом узнавал у своих, там на громовский участок приезжали москвичи из ФСКН, проводили показательный рейд, и на демонстрацию работы профессионалов сгребли всех, кто не занят был, и Гром этот тогда тоже, видимо, под руку попался. Приехал, мрачный весь, зыркал недовольно и ходил хвостиком за каким-то пижонистым московским хуем с блестящими глазками, который рандомно как будто людей из толпы выдёргивал, и у каждого, сука, что-то находилось, хотя Шурик клялся, что точно всех с ног до головы обыскивал на фейс-контроле. Короче, ловкость рук у этого пидораса была просто невероятная, Вадим до сих пор восхищался. Повязали тогда тех ребят, распугали народ на пару недель, но в клуб с рейдами больше не возвращались, и с Громом они больше не виделись. До этого дня рождения. Вадим заваривает ним ещё по чашке кофе, и Алтан с удовольствием слушает бесконечные байки с вадимовых работ, местами смеясь, местами возмущаясь; в третьем часу ночи он начинает потихоньку клевать носом, и Вадим, заметив это, говорит: — Давай я тебе постелю на диване? Ляжешь? — и Алтан сонно кивает. На ночь получает короткий чмок и тихое «Сладких снов, золотко» и моментально вырубается, а Вадим тихонько возвращается на кухню, затыкает уши наушниками и до утра смотрит какой-то псевдоисторический сериал про дикий запад, название которого он даже не запомнил; утром, когда зевающее золотко уезжает домой, он наконец-то разрешает себе в мельчайших подробностях вспомнить их жгучий поцелуй на детской площадке и, прикусив губу и сдерживая стоны, парочку слишком недолгих минут активно думает про Алтана правой рукой.