Лебединый Дозор

Утром становится ясно, что у Арсения совершенно нет сердца. Он не спешит будить Антона, позволяя тому спать, сколько влезет, не хлопает дверью, когда принимает бесконтактную доставку продуктов и отвратительно не отсвечивает, будто бы в курсе, что первые полчаса после подъема Антон обычно готов рвать и метать. А еще этот ужасный человек танцует под Продиджи на кухне, готовя завтрак для себя и нарезая овощи для него. Причем последних — такое изобилие и такое разнообразие, что жадину-Хозяйку бы хватил инфаркт. Антон растерянно смотрит на ступеньку из перевернутого ящика, для надежности привязанного к ножкам удобного стула, чтобы не уезжал, смотрит на пачки с вообще, кажется, всеми видами круп и выдает только жалкое, чисто гусиное: — Кря. — Доброе утро, мисс. Жестокий Арсений даже купил для него пророщенную пшеницу в магазине для веганов. Витаминчики, епта. Антону бы сейчас нелегальную шайку голодных вампиров, психанутого колдуна или, на худой конец, стаю неадекватных дебилов-кликунов — хоть что-нибудь, с чем он может справиться. Но не эту обезоруживающую доброту, от которой сердце пытается убежать в пятки, только не может, потому что пяток у птиц нет. “Плохо, очень плохо, — сообщает он улыбающемуся Арсению, взбираясь по ступенькам на отведенный ему стул, — если бы мы знали, что это такое, но мы не знаем, что это такое”. *** — Рассказываю, — как ни в чем не бывало, весело вещает Арсений, заваливаясь после завтрака на Антонов диван, — мы не то чтобы очень в жопе, извините, но в жопе. Я связался с Серегой, это мой коллега из Дозора и самый доверенный друг, он советовал залечь на дно на несколько дней, пока все не успокоится. Антон, притопавший следом с кухни, раскрывает крылья и с одного взмаха ловко запрыгивает на диван, высокомерно игнорируя ступеньку и не без гордости замечая на себе восхищенный арсеньевский взгляд. “Продолжай, продолжай, что ты там говорил”, — картинно устраивается он на диване, грациозно изгибая шею. — В общем, Темные, похоже, нашли нашу Ниву, но вторую тачку отследить не смогли. Серегина команда нас прикроет и даже пустит ложный след, но только потому, что про этих “Темных”, — Арсений показывает пальцами кавычки, — наши, нормальные Темные — ни сном, ни духом. И вот это уже — крайне занимательно. Антон уже совсем не грациозно плюхается на пузо и чешет о спинку дивана нос. Какую-то информацию все равно придется слить Арсению, хотя каким образом с ним объясняться, когда у Антона даже рук нет для жестикуляции, что называется, хэ-зэ. — Вы знаете, кто вас преследует? Антон качает головой. Шавки Чёрной Ведьмы вездесущи, и, скорее всего, это именно они, но, если касаться инфы об операции, придется рассказать все. — Они могут вас как-то вычислить? Есть способы? “Хитрая двоечка, не веришь. Правильно делаешь”. — Не могут? — Арсений дожидается кивка. — Это хорошо. Но мне, то есть Сереге, потому что в остальном Дозоре еще о нас с вами не в курсе, нужно все-таки немного больше информации. Как вас заколдовали, кто вы, от чего именно нам нужно вас спасать? Вы готовы мне что-нибудь рассказать, мисс? Антон оглядывается в поисках чего-то более информативного, чем кивки, хотя Арсений нарочно задает вопросы с однозначными ответами, будто бы они играют в “Данетки”. Этот хитрец, конечно, ослепительно красив настолько, что и Родину продашь, не заметив, но попадать под допрос все же не хочется. От прямых вопросов будет сложно уклоняться. Он спрыгивает с дивана, чтобы подбежать и уткнуться клювом в коробочку с фильмом, который заприметил еще вчера. — Да, мы посмотрим кино, но мне бы все-таки хотелось… — Арсению требуется несколько секунд на то, чтобы до него дошло, — хм, “Много шума из ничего”? Бессмертная английская классика, мисс лебёдушка, но давайте, пожалуйста, конкретнее. Сомневаюсь, что пятеро Темных магов плюс незарегистрированый оборотень — это “ничего”. Антон хихикает, похлопывает не до конца раскрытыми крыльями, но под строгим взглядом Арсения замолкает, вздохнув. “Ты че, двоечка, не понимаешь шуток?” Никакой особой информации он ему рассказывать, конечно, не собирается. А лучший способ сбавить градус серьезности — юмор, так что Антон рассматривает полку с книгами рядом с видеотекой в поисках подходящих названий. — Мисс лебёдушка, так кто вы? — вопрос повторяется. Снова хихикая, на этот раз про себя, Антон тычет клювом в серию книг Макса Фрая, и Арсения внезапно выбрасывает, кажется, из реальности, потому что он вздрагивает всем телом и подозрительно долго сверлит взглядом Антона, даже, кажется, не дыша. “Я же угораю просто, ты че так напрягся?” — недоумевает он. — “Болтливый мертвец”? — Арсений, наконец, читает название книги и нахмуривается, явно собираясь разгадывать ребус, но по почти подпрыгивающему на месте Антону понимает, что это снова шутка. В теле лебедя вообще не получается смеяться, можно только выдать странный рокочущий звук и покачать шеей так, как будто бы он жестко дэнсит на рейве в девяностые. Макарчик бы точно оценил этот нелепый мув, хотя и Арсению, кажется, вполне себе нравится — он тихо смеется и наконец перестает быть настолько напряженным. — Ладно, я понял, это секрет, хотя ирония отличная, — с темы он все-таки не слезает, — получается, вы на особом положении? Антон легонько щиплет корешок книги про Джеймса Бонда, а потом и кусает его всерьез, ощутив резкую вспышку злости. Ян Флеминг, автор Бондианы, в конце концов, тоже виноват в том, что Антон из рядового оперативника подался в разведчики, взял это задание и стал дурацким лебедем. Пусть теперь за это отдувается книга. Хоть так. — Ах, вы у нас шпио-онка, — тянет Арсений, но вместо стеба в низком голосе Антону слышится флирт, а еще почему-то волнение и немного страх. Чего он может бояться? — Как женщина-кошка, только девушка-лебёдушка, значит, — продолжает он, не меняя интонаций, и Антона накрывает, конечно, но и свое дыхание Арсений явно не может контролировать. Антон замечает все — и дыхание, и пересохшие губы, и дернувшийся на сглатывании кадык. Тот явно волнуется. Понятное дело, укрывать у себя шпиона — дело подсудное и опасное. Или это не страх вовсе, просто фантазии о супергероях его… заводят? “Что происходит?” — висит в голове немым вопросом. — Изящная у вас маскировка для шпиона, — продолжает Арсений, — или для убийцы. Шикарная просто. Лебёдушка подплывает все ближе и ближе, — басит он, и этот обволакивающий голос будоражит все сильнее. “Ты можешь не романтизировать тему убийств, чувак? Чуть меньше секса, пожалуйста.” — Подплывает к жертве, завороженной, обезоруженной этой красотой… “Так, прекращай”, — лапы у Антона предательски подкашиваются. — И невозможно отвести взгляд от этих белоснежных крыльев… “Сука!” — А под перьями вдруг блестнёт нож! — он подается вперед в резком жесте, и Антон невольно вздрагивает. Арсений веселится, снимая свой хорни-прессинг. — М-м, мисс лебёдушка, если все действительно так, то идея, надо признать, хороша. Тонкая работа, даже по-своему красивая. Он усмехается, откидываясь на спинку дивана, и закидывает ногу на ногу, наверняка довольный тем впечатлением, которое произвел. “Если ты сейчас не заткнешься, я тебя укушу”, — угрожает Антон, но языком тела ничего не показывает, потому что с ужасом понимает — не сможет, даже если разозлится всерьез. Боги, как он влип, и ведь на пустом месте! — Поэтому вам нельзя ничего рассказывать, это касается деталей вашей миссии, — уже даже не спрашивает, а утверждает Арсений, — ну и что вы предлагаете делать? Антон краем глаза косится на книгу “Пробежимся под голой луной”, но вовремя прикусывает язык. Не хочется совсем уж раскрывать карты и показывать ему, насколько сильно он сходит с ума. И с чувствами этими точно надо что-то делать, причем срочно! *** Арсений с расспросами больше не пристает или, может, просто берет паузу на время. Во всяком случае, Антона это более чем устраивает, потому что он, кажется, попадает в настоящий рай. Сверившись с прогнозами загадочного Сереги, Арсений заявляет, что оформил себе отпуск на целый месяц, а раз они заперты внутри квартиры, то это отличный повод устроить вечеринку. И за словом в карман не лезет. Они смотрят подряд столько фильмов, что у Антона затекают лапы валяться на диване, а потом съедают всю самую вкусную еду в доме и снова валяются, играя в приставку для разнообразия. Не плейстейшн, конечно, но “Ведьмака” вполне тянет. В прошлой жизни эта игра Антону здорово надоела, но, воистину, что имеем — никогда не ценим. Потому что сейчас он взбаламучен, взвинчен до предела, и не припомнить даже, было ли когда-нибудь такое от любой видеоигры. Он сходит с ума, беснуется, носится по всему дивану и шипит, болея за Арсения, с трудом попадающего по клавишам на джойстике. Арсений — плохой игрок, и Антон точно имеет больше опыта во всяких стрелялках — компьютерных и реальных, но у него крылья, клюв и неконтролируемая лебединая агрессия, чреватая разрушением всего. Поэтому за управление отвечает Арсений, а Антон без конца бросается ему под руки, силясь самостоятельно нажать на кнопки и истошно стрекоча. — Вы как маленькая десептиконша, — хохочет тот, уворачиваясь. Антон смотрел только первую часть Трансформеров, но он знает, кто такие десептиконы, и злодейским роботом ему быть не хочется, так что в отместку он гаркает некрасиво прямо ему на ухо. — Ах вы коза! Почему коза, Антон не знает, но, даже несмотря на то, что отвлекшийся на секунду Арсений теряет персонажа в очередной схватке, интонация у него теплая и добрая. Ужасно бесючий, ужасно притягательный, он не дает Антону никакого покоя, и, в очередной раз не дотянувшись до джойстика, Антон тычется клювом ему в бок, надоедая щекоткой и почти выпихивая его с дивана. Хихикающего, верещащего и невозможно красивого. “Пиздец, ты просто пиздец! Я тебя сожру!” — в сердцах орет Антон, мысли путаются в заведенном птичьем мозгу, и уже не разобрать, то ли это и правда лебединая агрессия, то ли просто возбуждение, от которого совершенно некуда деться. *** После этих приставочных баталий мелкие пакости почему-то становятся у них привычным делом. Может, просто от скуки, или это Антонова влюбленность реализуется как у первоклашки, но за метафорические косички он дергает каждый день. Если Арсений что-нибудь ест, Антону нужно непременно это украсть и, зажав в клюве, уворачиваться от рук, пытающихся вернуть назад законную печеньку. — Вам все равно такое нельзя, мисс! — с укоризной отчитывает его Арсений, но как будто бы совершенно случайно оставляет потом открытую пачку без присмотра на самом углу. Чтобы, заметив краем глаза крадущегося по полу Антона, ловко выхватить ее за уголок из-под самого носа. В отместку Антон делает вид, что хочет его куснуть за краешек шорт, и тот не успевает среагировать, хотя щипок все равно не получает. Антон бы никогда всерьез не причинил ему боль. Но арсеньевские шорты — бесят! Буквально каждый раз, когда он проходит мимо, Антон напрягается и шипит, пытаясь скрыть свой залипающий на стройных ногах взгляд. В шутку охотясь за его коленками, Антон однажды прихватывает эти шорты за краешек и чуть было не стягивает, развязывая этим настоящую шкодливую войну. Заметив, что Антон иногда реагирует на других птиц в кино, Арсений находит где-то в своем музее мягкую игрушку голубя, и угорает, наблюдая за тем, как взбесившийся от одного ее вида Антон играет в футбол, гоняясь за голубем по всей квартире. “Голуби. Это. Летающие. Крысы!” — приговаривает Антон, метеля несчастную игрушку об угол шкафа. Знал бы Арсений, как сильно эти тупые птицы его раздражают, он бы сейчас сочувственно гладил его по голове, жалея, а не смеялся бы. — М-да, я не хотел бы быть тем, кто перейдет вам дорогу, — издевается он, — или перелетит. “Хиханьки все у тебя, да хаханьки, двоечка”, — ворчит Антон, все еще думая, что лучше бы тот гладил его по голове. Но Арсений только играет сам с собой в тотализатор, пытаясь угадать, каким глазом Антон на него посмотрит, когда тот его позовет. — Пока что правый лидирует, мисс, — вычеркивает он палочки на листке, прикрепленном к холодильнику, — это все потому, что правое полушарие — творческое, а вы у нас — фотомодель. В отместку Антон прячет Арсеньевское печенье в микроволновку. “Такую охуенную фигуру портить нельзя, двоечка. Ты ведь тоже у нас фотомодель”, — важно комментирует Антон, восседая на кухне и наблюдая за тем, как злющий Арсений пытается это несчастное печенье найти. *** Вечером он с яростью треплет ни в чем не повинную желтую резиновую уточку, которую тот подкидывает ему в ванную. Утки ужасно раздражают, даже резиновые. А живые — и подавно, куда больше, чем тупые голуби и кликуны. Хотя нет, с кликунами, по крайней мере, после драки можно договориться, но вот утки — вообще конченые. Сами замес начнут на пустом месте, всю округу поднимут, а потом орут, что их, видите ли, обижают. Мерзкие крякающие провокаторы. В годы дикой жизни Антон под влиянием своей лебединой агрессии никогда им проходу не давал, задираясь первым. Так, для профилактики. — Правду говорят, что лебеди — настоящие гопники водоемов, — заключает Арсений, наблюдая за этим морским боем, расслабленно облокотившись о косяк в проеме двери. Антон окатывает его брызгами точным взмахом крыла. *** Следующим утром Арсений исподтишка фоткает его и спустя полчаса показывает с экрана телефона заставку “Слово пацана”, прифотошопив в редакторе туда Антона и изменив название. “Слово шипуна”, значит, ах так?!“ — бесится Антон и, выгнав того из гостиной, принимается за сладкую месть. Арсений долго смеется, разгадав Антонов ребус. На ковре в гостиной аккуратно выложены коробочки с фильмами, по первым буквам которых можно прочитать “Арс — писька”. — А ты тогда — гусыня, вот ты кто! — заключает он. Так они, не заметив даже, переходят на ты. *** Еще через пару дней на Антона накатывает черная тоска. Макарчик черт знает где, Ирка тоже черт знает где, а он застрял в квартире с человеком, в которого вкрашился без остатка, но он — натурал, а Антон вообще — лебедь, прикидывающийся женщиной, и это какой-то беспросветный ебанистический тупик. Замаявшись искать себе развлечение, Антон скребется однажды вечером в спальню к Арсению, хотя тот никогда не закрывает дверь. — Что такое, мисс лебёдушка? — тот поднимает голову от книги, которую читает, лежа расслабленно на заправленной кровати. Такой красивый, даже когда вообще не пытается им быть. Ноги укутаны пледом, собравшимся в мягкие складки, как на старых картинах. Хочется написать его маслом — обнаженного, в драпировках нежно-розовых и персиковых тканей и в окружении цветов. Хотя нет, это Антону больше бы пошло быть нарисованным в образе юной нимфы, кого он обманывает. Арсений только кажется таким вежливым и учтивым. Когда он себя не контролирует, забывшись, и ежу понятно было бы, кто тут главный. Даже в минуты, когда он беззаботно танцует на кухне под свою электронщину, от него веет спокойной и мощной силой. Причем не Силой, которая магическая — а обычной силой, мужской. Птицы — прямые потомки динозавров, и древние части Антонового мозга прекрасно чувствуют, “кто здесь папочка”. И кто здесь — вожак. А когда из-под ножа во время готовки у него убегает какая-нибудь морковка и он шутливо командует “стоять”, Антон замирает вместе с морковкой. Вот и сейчас — расслабленный Арсений, весь такой изящный, глядит на него мягко через стеклышки очков в тонкой оправе, но являет собой настоящий оплот спокойствия и уверенности. Нерушимый Эверест. — Что-то случилось? “Случилось всё”. Антон шумно вздыхает и делает маленький шажок вперед. — Хочешь, почитаю тебе вслух? Антон кивает и, запрыгнув на кровать, неловко жмется ближе, и тот даже немного двигается, подкладывая вторую подушку, чтобы было удобнее разместиться рядом. — Хреново тебе, да? — с сочувствием в голосе негромко говорит он. — У меня тут Островский, тебе нравится Островский? “Мне нравишься ты, двоечка”, — обреченно бормочет Антон. Голос Арсения, читающего ему вслух, успокаивает, качает, и черная печаль затихает где-то внутри. Сворачивается в клубочек и укладывается в нем, как спать укладывается кот. Антон опять не понимает, как засыпает, разнеженный этим теплом. *** Время тянется невыносимо. Должно быть, Антон просто выходит из равновесия, и это какой-то психологический кризис, начавшийся только сейчас. Столько лет успешно справляющийся с одиночеством, он никогда не нуждался в компании. Кругом были друзья, коллеги, иногда на год-два задерживающиеся партнеры, иногда совсем никого, но это совершенно его не волновало. А рядом с Арсением быть одиноким уже не можется. И совсем не хочется. Время идет, и никто не скажет, в какой день позвонит Сережа и скажет какую-нибудь хорошую новость про этих Темных преследователей, которые, конечно, и есть Чёрные ищейки, и Антону придется все рассказать, а потом свалить на Ладогу. Или все еще каким-то способом вскроется. Все точно вскроется! “Су-ка, су-ка, су-ка!” — Антон бьется лбом о край раковины, пока умывается, и так его застает Арсений. — О-о, мисс, так дело не пойдет, — он выключает воду и складывает руки на груди, — сейчас будем лечить вашу хандру. — Кррр, — стрекочет Антон и бодается головой куда-то ему в бедро. — Все будет хорошо, — Арсений коротко проводит ладонью по затылку, так буднично и легко, будто бы это нормально и вообще каждое утро в семье Поповых-Шастунов начинается одинаково. Глупое птичье сердце отзывается только грустью на это касание, хотя должно бы трепетать. “Ничего этого не будет, — говорит себе Антон, плетясь в гостиную за зовущим его Арсением, — никогда такого не будет”. А очень хочется. Впервые Антон готов отдать многое не за интересную миссию или крутой курс по выживанию, а за… семью. — Кажется, нашел, — Арсений выуживает из библиотеки дисков что-то со странной обложкой, — как насчет музыки нулевых? Диск, блеснув разноцветным бликом, уезжает в проигрыватель, и ушей касаются первые аккорды Блек Айд Пис, от которых лапы начинают сами собой дрожать, хотя Антон далеко не танцор и сейчас совсем не то настроение. — Давай, мисс! Телу это нужно, — Арсений начинает танцевать, как ни в чем не бывало, — энд раннин-раннин, раннин-раннин! Ловим ритм, дава-ай! Он двигается вокруг Антона, стоящего посреди гостиной, как будто бы он — склад сумок в центре кружочка танцующих девочек на дискотеке в клубе, как раз в какие-нибудь нулевые. “Двоечка-а, — хныкает Антон, — что ты за человек? Кто вообще танцует дома сам с собой?” — Я знаю, да, но просто попробуй, — Арсений звучит сразу отовсюду, — закрой глаза. Ничего нет, только ритм. Ритм! Недоверчиво прищурившись, Антон выдыхает, решая, что просто послушает, послушать же можно, да? Дальше играет что-то похожее на Уан Репаблик, и в голове возникают воспоминания, которые так долго были зачем-то заблокированы. Как они с Макарчиком собирались на деревенскую дискотеку черт знает где, как ехали потом домой на великах через поле, как вообще все лето тогда он провел на этом велике с простеньким плеером, в котором все время садились батарейки. Как прыгал на опен-эйре целую ночь где-то под Калугой, и вместо крови в нем, казалось, текли алкоголь, техно и драм-н-бейс. Как он кого-то когда-то любил. Почти так же сильно, как сейчас, и почти так же безнадежно. Следующий трек его просто добивает, и Антон, реально закрыв глаза, раскачивает сначала шеей, потом сами собой приподнимаются крылья, и он переступает лапами, наверняка странно и неуклюже, но Арсений был прав — ритм делает свое дело. Не замечая особо, как, но он входит во вкус, тело начинает хаотично болтать по комнате, и, обнаружив себя на спинке дивана с крыльями, открытыми на полный размах, Антон победно кричит, потому что тоска действительно отступает. Арсений тепло улыбается, подпевая мимо нот, кажется, Рианне, такой живой и такой искренне счастливый. — Ты очень красиво танцуешь, — вдруг говорит он, и Антон тут же смущается, — нет, правда. Крылья, поспешно свернутые, плохо укладываются на спине. Неловкость ползет по размятому телу снизу вверх смущающей волной. “Да ну брось”. — Я серьезно, — будто бы услышав, продолжает тот, — из тебя бы вышел отличный танцор. Точнее, танцовщица, конечно, танцовщица! Антон делает вид, что ему нужно срочно поправить перья сразу во всех местах. — Потому что главное в танце — это то, насколько твоему телу сейчас кайфово и хорошо, — Арсений пускает волны руками, — а я вижу, как кайфово твоему, мисс! Если бы лебеди могли краснеть, Антон сейчас был бы похож на фламинго. *** “Все это опять хиханьки да хаханьки” — думает он перед сном, объясняя Арсеньевское поведением чем угодно, только не ответной симпатией. Это вежливость, это скука, это ебанутость его внутреннего мира, творческая шиза, присущая каждому второму в этой его модной Гильдии Артистов, да просто банальное заточение на одной территории — мало ли причин для того, чтобы друг к другу привязаться и страдать веселой фигнёй. Ничего особенного. И все равно сегодня Антону не спится, он топчется, перекладываясь на своем диване и так и сяк, но сна ни в одном глазу. Вчера отключили батареи — как всегда слишком рано для прохладной весны, и холод тянет со всех сторон свои длинные руки, забирается под крылья, не дает расслабиться ни на минуту. “Вот вам и хваленый лебяжий пух”, — бурчит он, нахохлившись, как гигантский белый воробей, но все равно не может согреться. Неправильно подрезанные Хозяйкой перья, создающие естественную защиту от холода, все еще не отросли, и даже плед, захваченный им у Арсения в самый первый день, почему-то тоже не греет. Отчаявшись, Антон бредет к нему в спальню и негромко стрекочет с порога, чтобы привлечь внимание, но тот, кажется, спит. Антон издает уже более громкое “крр” и даже подпрыгивает на месте, чтобы Арсения разбудил хотя бы топот ног, но в итоге все равно приходится ткнуться клювом в высунутую из-под одеяла руку. — Что такое? — сонный Арсений выглядит так, что его немедленно хочется поцеловать, и Антон машинально тянется вперед, но, вовремя опомнившись, меняет траекторию и щиплет легонько одеяло. Оно плотное, видимо, тоже специально достал потеплее. — У нас гости? — настораживается он, но Антон качает головой. — Тогда что случилось? “Да как тебе объяснить-то?” Антон показательно дрожит всем телом и делает попытку нырнуть под одеяло. “Мне — холодно, — комментирует он каждый жест, — дай еще одеяло, пли-из”. — Замерзла, лебёдушка? — наконец соображает еще не до конца проснувшийся Арсений. — Иди тогда сюда. Он приоткрывает край одеяла и сдвигается подальше, освобождая больше пространства, хотя у него и так огромная кровать. “Э-э, нет, я же… просто одеяло”, — бормочет Антон, но, честно говоря, надо быть совсем дураком, чтобы в этот момент отказаться и уйти мерзнуть в одиночестве на диване. — Вот так, — Арсений смещается еще немного назад, накрывает их обоих одеялом, и тут Антон понимает, зачем он двигался — уступал для Антона нагретое место, — ложись как удобно. “Я тебя не заслуживаю, даже если бы был женщиной”, — пиздострадательно ноет Антон. Этот похититель птичьих сердец еще и подтыкает одеяло со всех сторон, а руку вообще оставляет как-то удачно лежать вокруг тела в едва обозначенном подобии объятий. И это опять так буднично и абсолютно нормально, что Антон даже выбешивается немного. Нахрена вот такая демо-версия отношений, которые никогда не случатся? Не бередить бы лучше эти чувства, не дразнить лишний раз ни сердце, ни душу. — Не знаю, о чем ты думаешь, — Арсений, кажется, замечает этот горестный вздох, — но мы со всем справимся. Его голос звучит тихо и наполовину уже из сна, а пальцы машинально поглаживают перья по краю крыла, и Антону становится так хорошо и спокойно, что уже ничего и не бесит. Пусть эти крохи внимания — все, на что он может рассчитывать, пусть он опустил руки и сдулся, как слабак, но момент так ценен, что было бы преступлением его упускать. — Засыпай, хорошик, — бормочет Арсений уже в подушку. “Это ты — хорошик, двоечка. А я — влюбленный в тебя глупый лебедь”. И как хорошо, что он лебедь, и что Арсений этого не слышит.