Kleine Maus

Йозефу всегда нравилось работать за сценой, продумывать как будут выглядеть декорации и писать собственную музыку для постановок, а с появлением в его жизни этого чудаковатого Адольфа проводить время в тихой подсобке театра после занятий стало еще приятней, хотя юноша как мог не сознавался себе в этом. Прошла уже неделя, как они работают вместе, а Геббельс все вспоминал тот самый первый вечер, когда Гитлер вызвался проводить его до дома. Они шли плечо к плечу, едва не касаясь друг друга, разговаривали обо всем на свете и почему-то ежеминутно встречались глазами. Дорога до старенького облупившегося дома, где Йозеф снимал комнатушку, по ощущениям пролетела за один миг, а уже перед самым порогом вдруг произошло то, от чего юноша до сих пор краснеет, вспоминая. Вместо того, чтобы просто попрощаться, Адольф вдруг сделал шаг к нему и заключил в теплые долгие объятия. Это не было каким-то обычным дружеским жестом, нет, это было нечто намного ближе, дороже… интимнее. Гитлер обнимал его как самое драгоценное и хрупкое сокровище в мире, а Йозеф, растерявшись, как он после сам для себя объяснил, положил голову ему на плечо, уткнувшись носом в воротник. Так они простояли несколько минут, греясь друг об друга холодным осенним вечером, и с тех пор подобные объятия уже стали традицией – Адольф каждый раз провожал литератора до дома, и каждый раз они обнимались перед самой дверью. Геббельс всеми силами старался показать, что оказывает новому знакомому великую честь, позволяя делать подобное с собой, но каждый раз просто таял внутри от этих нежных бережных прикосновений. А сейчас виновник всех его душевных терзаний сидел рядом и спокойно красил фанерное дерево, пыхтя от усталости и усердия. Сам Йозеф тем временем вновь и вновь перечитывал внезапно свалившиеся на него реплики Вагнера. После долгих репетиций нога ужасно болела, и он пытался найти какое-нибудь такое положение, в котором проклятая стопа не ныла бы так сильно, но все его потуги были тщетны. - Ты не мог бы помочь мне здесь? – спросил Адольф, подняв голову на товарища. Его щека была вымазана в зеленый разных оттенков. - Конечно, что такое? – Йозеф, уставший после всех своих репетиций Вагнера, все же сел рядом. - Подержи трафарет вот тут, а я подкрашу. Геббельс сделал так, как велел ему художник, осторожно придерживая кусок картона тонкими пальцами. Адольф наклонился еще ближе, закрашивая получившеюся область в разные оттенки зеленого. - Кстати, что ты обычно рисуешь в своем альбоме? – спросил Йозеф, обратив внимание на то, что черная папка Гитлера опять при нем. - Все подряд. Здания, людей, животных. Все, что мне самому нравиться. – ответил художник. - Могу я как-нибудь глянуть твои работы? А то все говорят, что ты талантливый парень. Тут Адольф заметно напрягся. - Нет, лучше не стоит. – напряженно отозвался он. - Хорошо. Но не ты ли говорил, что люди должны показывать все свои эмоции, ничего не страшась? – не отступал Йозеф - Говорил, но здесь дело в другом. В общем, не заглядывай туда. - Я понял. Геббельс даже не заметил, когда они соприкоснулись плечами, просто в один момент он поймал себя на мысли, что чувствует тепло чужого тела. Сознание буквально заорало: «Отстранись! Опасность!», но тело предательски не послушалось его криков, и юноша так и остался сидеть вплотную к другу, одновременно борясь и с чувством угрозы, исходящей от «чужака», и с желанием прижаться еще ближе. Что с ним происходит? Раньше такого не случалось, раньше он сторонился всех вокруг, раньше от любого даже случайного прикосновения он ощетинивался и грубил в ответ, а сейчас спокойно сидит рядом с этим новеньким, и все его животные инстинкты, которые он дрессировал в себе годами, отчего-то не работают. - Кстати, почему ты так полюбил Достоевского? – внезапно перевел тему Гитлер, также заметив, что знакомая книга в серой обложке лежит на том месте, где недавно сидел литератор. - Долго объяснять. – привычно сухо ответил Йозеф. - У нас много времени. – не отступал Адольф. Геббельс тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. - Знаешь, какая сила у Достоевского побеждает все зло на свете? И гордыню, и эгоизм, и бесчеловечность? - Нет. Я знаю только содержание твоего любимого романа и то урывками. - Это любовь. – юноша произнес это с трудом. – Раскольников считает, что некоторых людей на планете можно и нужно убивать, и эта самая теория в конечном счете сводит его с ума. Если бы рядом с ним не оказалась любящая Соня Мармеладова, которая наставила его на другой истинный путь, он закончил бы жизнь как Свидригайлов, застрелился бы или утопился, в этом нет сомнений. - Это прекрасная мысль, практически мои идеи! – оживился Гитлер. - Да, вот только я в них не верю. Я согласен с Раскольниковым. – со вздохом произнес Йозеф. – Вернее я знаю, что Достоевский глаголет истину, но именно понять, осознать этого никак не могу. Поэтому я прочитываю роман раз за разом, поэтому пишу на полях заметки - я хочу наконец докопаться до его гения, но никак не могу. Я, наверное, дурак. – на этом моменте Геббельс даже не испугался этого потока самых сокровенных мыслей. В конце концов это же Адольф, он сможет понять его, он не обидит, как другие. Наверное… - Я думаю, что тебе нужна реальная любовь с другим живым человеком. – твердо ответил Гитлер. - Прочитывание книги раз за разом ничего тебе не даст, если у тебя самого в сердце нет любви. Это как пытаться завести машину с пустым бензобаком. - Прекрасное сравнение! – фальшиво хохотнул Йозеф. Очередная защитная реакция внезапно сработала. – А если серьезно… Я просто не хочу. – последние слова дались ему с явным усилием. - В каком это смысле? - Не хочу сближаться с людьми. Я хочу, чтобы меня просто любили «на расстоянии», понимаешь? Как любят, например, политиков. Отчасти поэтому я хочу начать карьеру в НСДАП, с моими способностями я бы смог стать неплохим агитатором, и тогда бы меня все полюбили. - Хреновый план. – лаконично, как и всегда, прокомментировал Адольф. – Ты, видимо, много натерпелся от других, раз так рассуждаешь. - Да, это так. - И поэтому ты такой отчужденный, не плачешь, не смеешься, словом, не показываешь эмоций. - Да. - Чтобы тебя снова никто не ранил. - Да. - Получается, что ты не не хочешь, сближаться с другими, тебе просто страшно. - … - Йозеф? - Не страшно, скорее… немного тревожно. - Ты врешь. - …Да. - Ты хочешь заплакать прямо сейчас, не так ли? - … - Йозеф? - … - Йозеф, я же не сделаю тебе больно, ты же знаешь это. – Адольф, приблизился еще сильнее, успокаивающе касаясь узкой спины. – Заплачь, и тебе станет легче. - Не могу заплакать. Не получается. – сдавленно пробормотал Геббельс, его черные глаза сейчас были совершенно сухими, они бессмысленно смотрели в пространство. - Наверное, тот день, когда я увижу твои слезы, станет самым счастливым для меня… - задумчиво проговорил Гитлер. Художник давно уже отложил кисть и просто слушал душевные изливания своего друга, осознавая, что он, быть может, единственный человек, которому Йозеф так открылся. - Я не все тебе сказал. – тихо проговорил вдруг Геббельс. – Мне кажется, что моя дальнейшая судьба в любом случае очень незавидна. Есть ощущение, что в будущем я натворю много зла… Очень много. Или закончу жизнь как Свидригайлов, с пулей в голове. А может быть все вместе, если только не найду свою Соню Мармеладову, так сказать. Не могу отделаться от этих мыслей. – тут Йозеф снова вздохнул. – Если бы не Достоевский, я бы, наверное, уже вздернулся. - Не говори так. – серьезным тоном ответил Адольф. – Может, есть такой человек, который любит тебя прямо сейчас, таким, какой ты есть, просто ты его не замечаешь? - Снова твои наивные сказки. «Любит таким, какой ты есть», ну конечно. – не удержался и съязвил Геббельс. – Нет, такого человека нет. - Ты уверен? – тихо ответил художник. - Ну а кто? Эрнст? – грустно улыбнулся юноша. - Тебе видней. – я тяжелым вздохом сказал Гитлер. - Это не то, что ты хотел сказать. – заметил Йозеф. Адольф на это лишь махнул рукой: - Не бери в голову. Теперь они просто молча сидели рядом, буквально прижавшись друг к другу в темной подсобке. Каждый думал о чем-то своем, и каждый был совсем не весел. - Ладно, мы засиделись, мне еще Вагнера репетировать. – наконец прервал молчание Геббельс. - Ты репетируешь один? – спросил Адольф. - Да, мне так проще. Йозеф, однако, так и продолжал сидеть рядом с другом, несмотря на все сказанное ранее. «Просто не хочу тревожить больную ногу» - оправдался сам перед собой юноша, незаметно приблизившись к Гитлеру еще сильнее. В последнее время его буквально тянуло к этому странноватому парню, рядом с которым почему-то всегда становилось теплее внутри, вот и теперь он не смог отказать себе в удовольствии опереться на чужое крепкое плечо, чувствуя, что Адольф не отстраняется от него. - Йозеф. – Тихо позвал его художник. Они одновременно повернули головы, и вдруг их носы нежно соприкоснулись. Геббельс мгновенно протрезвел. В голове, как пленка фильма, пронеслось все то, что он наговорил этому человеку, с которым знаком лишь неделю. Как это произошло?! Как они оказались в всех смыслах так близко?! Юноши замерли на несколько мгновений в таком неловком положении, прежде чем отпрыгнуть друг от друга совершенно по-кошачьи. - Прости, я случайно! – быстро заговорил Адольф заплетающимся голосом. Даже в полутьме, царившей в помещении, было заметно, что его щеки буквально полыхали. Какое-то время они просто стояли по разные углы друг от друга, стараясь собрать мысли в кучу. Наконец Йозеф заговорил: - Все, что тут произошло, должно остаться между нами, понял? – юноша, который сейчас был особенно похож на защищающегося зверя, сверлил взглядом художника напротив. - Никому, слышишь, никому не слова о том, что я тебе сейчас рассказал! - Хорошо, хорошо, я понимаю. – ответил Гитлер, примирительно подняв руки. - Пообещай мне! – не унимался литератор. - Обещаю, что никому не скажу. Йозеф, я же не идиот в конце концов! - Поклянись! - Клянусь. Я никогда не выдаю секреты. – твердо сказал Адольф. Но Геббельс по-прежнему смотрел на него с подозрением, в его взгляд снова вернулись презрительные холодные нотки, как в самом начале их знакомства. - Ладно, я пойду доделывать задники… - неловко сказал Адольф и направился внутрь подсобки за очередной фанерной заготовкой. Литератор так и не ответил ему, молча усевшись на свое место. Вместо речей Вагнера, которые он давно уже выучил наизусть, юноша схватился за любимый роман, дабы хоть как-то успокоиться. Достоевский всегда рядом, Достоевский всегда поддержит. «– Странная какая ты, Соня, – обнимаешь и целуешь, когда я тебе сказал про это. Себя ты не помнишь. – Нет, нет тебя несчастнее никого теперь в целом свете! – воскликнула она, как в исступлении, не слыхав его замечания, и вдруг заплакала навзрыд, как в истерике. Давно уже незнакомое ему чувство волной хлынуло в его душу и разом размягчило ее. Он не сопротивлялся ему: две слезы выкатились из его глаз и повисли на ресницах...» Ну почему он открыл книгу именно на этом моменте? Сегодня, кажется, весь мир был против него. Йозеф быстро нашел по закладке свою любимую главу, начал читать, но в голову лезли совершенно другие мысли. «Что со мной происходит? Ведь я же, черт возьми, твердо знаю, что если доверюсь ему, то все закончится как и всегда. Он все расскажет, быть может, даже прямо Эрнсту, он будет травить меня вместе со всеми, и от этого мне будет в сто крат больней, чем обычно. Какой же я идиот! Не выдержал! Дал слабину! Только ко мне отнеслись по-человечески, как я все выложил! Все люди одинаковые, одинаково плохие! С чего я вообще взял, что этот новенький чем-то от них отличается?!» Не выдержав, Геббельс судорожно достал из кармана сигарету без фильтра, которую только сегодня стрельнул на улице у прохожего, и дрожащими пальцами подкурил от гаснущей керосиновой лампы. Табак был кислый, самый дешевый, но все же он смог хоть как-то отрезвить литератора. Прошло по ощущениям около получаса, за окном стояла такая темень, что Йозеф невольно задумался, как он будет добираться в свой дальний, не пользующийся хорошей репутацией район один - дожидаться Адольфа после всего, что произошло, он был не намерен. До конца не зная зачем, Геббельс затушил окурок о собственное запястье под рукавом, где никто не увидит и где уже красовались другие маленькие белесо-розовые пятнышки всех его предыдущих срывов. Стало легче, но ненамного. «Нет, надо сейчас же обсудить с ним все это! Я умею лгать, скажу ему, что на самом деле имел в виду совсем другое, как-нибудь выкручусь, в конце концов пригрожу ему чем-нибудь, заставлю замолчать!» - именно с такими мыслями юноша направился туда, где должен был работать Гитлер, при этом стараясь наступить на свою хромую ногу как можно резче и больнее. Йозеф сперва ничего не увидел в дальнем углу подсобки, где уже почти догорела керосинка, за которой никто не следил. Только хорошенько вглядевшись, он наконец заметил своего нового знакомого, который, к удивлению студента, сейчас крепко спал, облокотившись на какую-то груду старого тряпья. Вся агрессия вмиг куда-то улетучилась, стоило только литератору увидеть всю эту картину, ведь тот, кто уже рисовался в его сознании ужасным подлым врагом, сейчас так мило и беззащитно прикорнул, считай, прямо на полу. «Я там с ума схожу, а этот дрыхнет!» - ласково подумал Геббельс, разглядывая спящего художника. «Я прокляну себя за это…» - со вздохом заключил юноша, снял с себя потрёпанный серый пиджак, укрыл им плечи Адольфа и бесшумно юркнул за дверь подсобки, прихватив с собой сумку, пальто, и конечно же Достоевского. Вечер, а точнее уже ночь была ужасно холодной сегодня. Вот и гадай, несчастный студент, в чем же причина: в ледяном ветре, в отсутствии пиджака под дырявым пальто или в давящем на мозг одиночестве и осознании, что сегодня никто не обнимет тебя у порога дома.