Наши семь жизней

— Добро пожаловать на фестиваль! — поприветствовал Джисона Бог Праздника, развеяв над его головой блестки и маленькие бумажные конфетти, которые, чуть коснувшись пола, сразу же испарились. Джисон прошёл под аркой, полной экзотичных цветов и гирлянд, сверкающих и мерцающих вразнобой. Над его головой взрывались фейерверки, а вокруг теснились господа и дамы в пышных нарядах, похожих на оперение райских птиц. Сам парень надел приготовленный фрак тёмно-красного цвета, расшитый серебряными нитями и унизанный красными и чёрными шпинелями разной формы. Его лицо прикрывала маска, конец которой напоминал клюв в том месте, где должен быть нос, а верх выполнен перьями, шелестящими в поднятом юбками ветру. К Джисону то и дело подплывали другие гости фестиваля, чуть кланялись в знак приветствия, теряясь взглядом в многочисленных складках кровавой ткани, а потом терялись в толпе. Всё мерцало перед глазами, пылало от красочности и блеска, потому хотелось сбежать отсюда куда-нибудь далеко, может, уединиться с кем-то… Джисон Бог Похоти, но это вовсе не значит, что ему по душе распивать алкоголь и сладко беседовать с дамами, слишком туго затянувшими корсет. Но он лавирует между столами, доверху наполненными сладостями, и, наконец, выходит к знакомой фигуре — Бог Скромности мило улыбается, держа в руках наполовину опустошённый бокал шампанского. — Как тебе праздник? — Чан первым поклонился, обводя взглядом вызывающий наряд друга — чёрная рубашка расстегнута на две пуговицы, являя людям грудь в блёстках и несколько подвесок в виде разбитых сердец на ней. Сам Чан в силу своего положения ограничился чёрным бархатным костюмом с еле заметным узором из таких же чёрных нитей. Единственное, что выделяло его неприметную фигуру — золотая брошь на левой груди. — Напыщенно, — фыркнул Джисон, обводя взглядом зал. Он искал себе пару, с которой можно было бы скрасить вечер, потому что Чан не мог ответить на его страсть, даже вполовину удовлетворить вечную жажду Бога Похоти. — Для тебя старались, поэтому наслаждайся, — Чан отсалютировал бокалом, а потом отпил из него большой глоток. Фестиваль Богов и правда был для Джисона, вернее, для всех новых Божеств. Раз в полвека выбираются пять Богов и Богинь, которые покидают свой пост, отдавая его юным и пышущим жизнью. В этот раз был выбран Джисон, его отыскали средь миллионов людей, ведущих разгульный образ жизни, чтобы наречь принцем похоти. Теперь парень заточен, он не смеет меняться, даже думать о чём-то помимо секса и соблазнений, пока не придёт пора уходить. Джисону нужно играть с чувствами людей и Богов, нанизывать их сердца на свой кол, разбивая, если те подберутся слишком близко в желании вкусить любовь. Это было проклятьем, потому что нынешний Бог Похоти отчаянно желал перемен и кого-то, кто будет любить не за плавные изгибы и чарующий голос. В зал вплыл очередной поток гостей, все в масках, а потому первым делом взгляд цеплялся за глаза. Вот чуть с прищуром, хитрые и коварные, вот тёплые и нежные, будто мамины объятия, а в самом центре Богиня, обладательница искреннего счастья. Но Джисон выискивал другое, глубинное, чтобы утонуть сразу, как увидишь, безвозвратно запутавшись. Это неосознанное желание засело на подкорке мозга, не думая уходить. И Джисон нашёл. Бог в полупрозрачном белом плаще, струящемся по его изящному гибкому телу, беседовал с Богом Хитрости. Он был неизвестен Джисону, но манил чарующими движениями и пышными бёдрами, обтянутыми свободными к низу брюками. С секунду Джисон смотрел на незнакомца, а потом будто искры вокруг взорвались — Бог кошачьими глазами зацепился за него. И в этот момент не хотелось более ничего, только смотреть, внимать и быть поглощённым навеки. Хотелось окутать незнакомца золотыми шелками, чтобы ткань струилась, как тот плащ, блестящий в свете фейерверков и фонарей. Хотелось засесть глубоко в чужую душу и обнять сердце, навсегда закрыв от невзгод. Джисон не понимал, что с ним — не сдвинуться, ни сказать что-то. Он замер, как сломанные часы, но чувствовал всё: ритм музыки под ногами, гомон гостей и как льётся шампанское через край фонтана. Перед глазами плыло, как и раньше, но чужие глаза, светло-карие с позолотой у самых зрачков, чётким пятном сияли, не думая гаснуть. — Только не он, — Чан коснулся плеча Джисона, выводя из транса. Его мягкие движения сейчас раздражали, холодили разгоревшееся внутри пламя. — Что, слишком стар? — усмехнулся Джисон, забирая предложенный бокал, но всё ещё смотря на незнакомца, который вновь вернулся к беседе с Богом Хитрости, рыжеволосым стройным красавцем с обманчиво добрым лисьим прищуром. — Минхо Бог Любви, — Чан с особым нажимом произнес должность, разбивая хрупкую надежду, успевшую поселиться в сердце Джисона. — Любви… — повторил Бог Похоти, рассматривая острый подбородок Минхо, виднеющийся из-под кошачьей маски. Законов у Божеств не так много: не общаться с людьми в своём истинном обличии, не злоупотреблять способностями, вовремя сдавать отчеты, написанные чернилами, что испаряются, стоит на них подуть. Но есть ещё одно, причиняющее боль многие века всем высшим созданиям, осмелившимся подумать о другой стезе, не той, что предначертана и выбрана кем-то другим. Чану нельзя быть тщеславным, Джисон же никогда не должен познать любовь. Эту хрупкую блестяшку, многими ошибочно принятую за безделушку. Похоть не знает любви, только горячие касания к коже, обжигающие сердце да не прикрытые ничем грязные мысли о чужом теле и каждодневном наслаждении. Но Джисон никогда не хотел такой жизни, он желал пламенной ответной любви, нежной, как кончик пера, и искренней, такой же кристальной, как гладь озера ранним утром, не тронутая даже ветром. И её мог дать этот Бог, в крови которого течёт дарить это сладостное опьяняющее чувство. — Ты знаешь правила, — Чан сочувствующе посмотрел на друга, а потом ушёл, чувствуя, что более тут не нужен. А Джисон знал, что эта звезда в белоснежном наряде не его, что Минхо ни при каких условиях не должен коснуться его запятнанного похотью сердца. Потому что иначе их души растворятся в небытие не как светлый прах, а как никчемная пыль, и о двух Богах никогда больше не вспомнят. Ну почему они встретились тут, на этом фестивале лживых божков?

***

Минхо скучающе качает бокал, наблюдая, как шампанское в нём пузырится. Фестиваль в самом разгаре, гости и не думают расходиться, опьянённые музыкой и закусками, не кончающимися на столах. Шум — не его страсть, ему больше по душе романтичное спокойствие леса или берега моря. Поэтому тут, в самом центре празднующих, чувствовал себя неуютно, будто раздетый стоит, и все так и желают прикоснуться. Он же Бог Любви, каждый хочет вкусить хоть ненадолго этот плод с тонким сладким ароматом. Но Минхо этого не нужно, он устал за сто лет быть временной игрушкой, которую не боятся ломать, оставлять глубокие трещины, а потом выкидывать, будто чувства это так, безделушка. Потом подошел Чонин. Элегантный фрак, начищенные до блеска туфли и рыжие волосы, дерзко уложенные назад, открывающие лоб, и хитрый, с прищуром, взгляд. Минхо бы обязательно влюбился в такого джентльмена, если бы характер не был столь же ядовитым, как его собственный. — Скучаешь? — Бог Хитрости поправил ворот чужой рубашки, аккуратно разглаживая лёгкую ткань с маленькими бусинками вроде росинок на траве. — Да, но тебе не обязательно меня веселить, — отмахнулся Минхо, принимаясь вновь раскачивать шампанское, наблюдая, как оно пенится от крошечных пузырьков, идущих со дна. — Правда? А я думаю наоборот, — Чонин взял одно из пирожных с кремовой начинкой и принялся рассказывать какую-то ерунду про Бога Плодородия, который закрутил роман с девушкой на Земле, и за это его ждёт вечное изгнание во тьму. Пока Чонин, не унимаясь, трещал, Минхо продолжал лениво водить взглядом по залу. Он должен соблюдать образ томного принца, жаждущего чьей-то любви, потому лицо Бога расслаблено, а пальцы скучающе теребят край плаща до того момента, как взгляд цепляется за вихрастую макушку, повёрнутую прямо к нему лицом. Новенький среди бессмертных, в ярко-красном кричащем костюме, слишком вычурном и тревожащим сердце. Он стоит рядом с Богом Скромности и забирает всё внимание на себя, отталкивая Чана в тень, за занавес сцены, которую покорил. Он горит словно Феникс, его пламя окутало тело, навсегда застыв драгоценными камнями на ткани. А когда взгляд метнулся к глазам, земля под ногами пошатнулась — столь притягательным и разрушающим был его взгляд. — Кто это? — одними губами, не поворачивая головы, спросил Минхо, потому что его сила меркла в свете той, какой обладал тот Бог. — Это? Наш новый Бог Похоти, вроде Джисон. Славный, и щёчки такие очаровательные, — Чонин схватил ещё одно пирожное, но теперь с шоколадом и листиком мяты сверху. — А что? Приглянулся? — Нет, — отрицательно помотал головой Минхо, стараясь самого себя убедить в этом, а про себя добавляет — «не просто приглянулся, я хочу его». Впервые за сто лет Минхо окутала настоящая жажда тела, и не ради секундного удовольствия, а чтобы со страстью, с любовью и теми искрами перед глазами, о которых слагают легенды. Этот взгляд… Он был отчаянным, просящим, будто на Минхо свет клином сошёлся. А Бог Любви стоит и внимает ему, ласкает, забираясь всё глубже, в те озера, что жаждут запредельного. От гляделок мурашки по коже бегут, ладони потеют, но отворачиваться просто нельзя. Минхо не может. Однако Джисон отвернулся к Чану, сделавшись странно задумчивым, будто его внезапно отяготила какая-то новость. Неужто Бог Скромности решил переступить свои принципы и попросить о вечере, проведённом в покоях развратника? Минхо отвернулся к Чонину, гоня образ Джисона из мыслей, но перед глазами только чужой взгляд, мерцающий ярче маскарадных масок и костюмов. Минхо воротило от прошлого Бога Похоти, тот любил золотые наряды и костюмы, не прикрывающие ровным счётом ничего. Джисон же обладал природной притягательностью, даже будь он с ног до головы окутан чёрной тканью, всё равно бы манил к себе. Ему нельзя было закрывать только глаза, такие бездонные, полные необъяснимой магии и тайн. Минхо потонул в них сразу же, стоило отвлечься от переливающихся гирлянд и сыплющегося откуда-то сверху конфетти. — Ты знаешь правила, — донеслось до ушей Минхо, видимо, от строгого, но доброго сердцем Чана. Бог любви знает правила и не может свернуть с пути, потому что иначе пострадает Джисон. Сколь бы развратен не был Бог Похоти, но не заслуживает быть растворённым сразу, как только попал в мир лживых божков.