Наши семь жизней

— Я не думаю, что это хорошая идея, — Сынмин лежит на втором этаже двухъярусной кровати и болтает ногами, пока ветер медленно шелестит страницами журнала. Вообще, такие вещи в детском лагере запрещены, но Сынмин в душе бунтарь, потому его сумка каждый год полна разной всячины, с которой интересно развлекаться в свободные часы. — Ты должен поддерживать меня, — Джисон вертится на месте, стараясь оглядеть свой наряд — обычная рубашка с коротким рукавом и шорты. Зато эта одежда новая, не ношенная, и приятно пахнет мылом ручной работы, которое варит мама. — Я всё ещё считаю эту затею глупой, — Сынмин свесил ноги с кровати, опираясь руками на колени. У него обгорели щёки, и на коже полно свежих синяков, но это не мешало выглядеть парню утонченно, как принц. — Моя влюблённость глупая? — Джисон чуть обиженно посмотрел на друга, опуская маленькое зеркальце, в котором даже половину лица еле-еле увидишь. — Нет, но твою влюблённость мало кто примет в этом мире, — Сынмин жестом подозвал друга, всё ещё сидя на кровати. Послеобеденное время всегда знаменуется тишиной в домиках отрядов, потому никто сейчас не мог слышать этих важных слов. Джисон не перенёс бы, узнай кто-то помимо Сынмина его грязную тайну. — Он старше меня всего на семь лет. Бывают браки, где у пар разница и того больше, — Джисон скосил глаза чуть вниз, наблюдая, как Сынмин поправляет воротник его бежевой рубашки, а умом понимает — глупые слова. Это не то, возраст тут не такой важный показатель, потому что Джисону скоро восемнадцать, важно совершенно другое. — Но он парень, — Сынмин многозначительно посмотрел в чужие глаза, выворачивая наизнанку неозвученные мысли Джисона. Этот взгляд был тяжёлым, даже сочувствующим, говорящим громче слов, потому Джисон не смог отвечать тем же слишком долго. Он и сам понимал, что неправильный, что так не должно быть. Его сердце явно испорчено, раз тянется к другому парню, а не к юным изящным девушкам с губами, которые на вкус как спелая малина. Но Джисон не смог измениться, пытался, однако вновь и вновь мыслями уходил к своему вожатому, что по утрам кормит местных котов. Ли Минхо удивительный. У него мелодичный голос и безупречная осанка, он ступает мягко, легко, будто под ногами не земля, а воздушное облако. Джисон украдкой смотрит, как вожатый бегает вокруг озера вечером и смущается, завидев оголившуюся полоску кожи. Это волнительно — подглядывать, утаивать глупые мысли и ночью рисовать сердечки на бумаге. Но это делает Джисона свободным, редкие минуты счастья, которые так дороги сердцу. Ли Минхо божественен, потому Джисон не смел даже думать о романтике в его присутствии, не желая испортить светлую ауру, заляпать её своим гнилыми руками. Сколь бы часто ангельский образ не приходил во сне, было страшно признать, что влюблён. Но всё изменилось, когда Джисон понял, что просто не сможет жить, если не поделится чувствами, что рвутся наружу. Он стал тяжело засыпать, а днём вечно витает в облаках, залипая на тёмных волосах, которые ворошит ветер. Ему всё тяжелее смотреть на острые скулы и выдерживать взгляд шоколадных глаз. — Скажи что-нибудь ободряющее, — просит Джисон, уже держась за ручку двери. Сейчас все в общем домике спасаются от жары или плескаются на берегу озера, поэтому нужно действовать, пока время ещё есть. — У тебя получится, — Сынмин хлопает по плечу друга, но его слова ничуть не помогли унять мандраж. — А можно убедительнее? — Джисон чувствует, как дверная ручка потеет от его ладони. — Хан Джисон, ты самый смелый и открытый парень из тех, кого я знаю, поэтому собери себя наконец в руки и признайся в своих чувствах Ли Минхо! — Сынмин открывает дверь, толкает друга на улицу, а потом моментально закрывает её обратно, чтобы не было больше времени сомневаться. Джисон ошеломлённо смотрит назад, но скрестись обратно не желает, хотя недавний обед уже просится наружу от волнения. Минхо, как всегда, на деревянной лавочке, читает очередную книгу, глубоко в неё погруженный. Рядом лежит маленький букетик полевых цветов, и Джисон при виде него хочет убежать назад. Кто-то оказал этот незначительный знак внимания, кто-то тоже влюблён в Минхо. А ведь он сам собирал такой утром, аккуратно ломая стебельки, и думал об одном конкретном человеке с мягкой улыбкой и добрым сердцем. Джисон долго мнётся за деревом, кусая губы. Он следит, как Минхо переворачивает страницу за страницей, цепляя их своими длинными ловкими пальцами, и оторваться не может. Сердце Джисона уже давно рядом с вожатым тоже читает книгу, но тело остаётся на месте, слушая музыку леса. Высоко в небе летают птицы, перекликаясь, и в ветвях запутались белки, которые никак не могут найти свои дупла. А Джисон потерялся в себе, каждую минуту забредая всё глубже в туннели тяжелых мыслей. Минхо отрывается от чтения, вглядываясь вдаль, за озеро, будто обдумывая увиденные строчки. Джисон невольно дёргается, наконец, вновь обретая контроль над своим телом. Он делает несмелые шаги вперёд по хрустящим еловым иголкам. — Минхо-хённим, здравствуйте, — голос получился сдавленный, будто Джисон сквозь толщу воды пытается донести свои слова. Непривычно тихо, зато внутри кружатся ураганы, готовые смести остатки здравого смысла. — Джисон, здравствуй. Ты разве сейчас не с остальными на озере должен быть? — это волнение приятно отозвалось в груди Джисона, хотя он знал, что озвученные слова — обычные формальности, стандартное поведение. Но разве может влюблённое сердце воспринимать тёплые фразы иначе? — Нет, я хотел вам кое-что сказать, — Джисон завёл руки за спину, скрепляя их в замок. Тот букет на лавочке всё время бросался в глаза, раздражая своими розоватыми цветочками и почему-то выглядя знакомым. — Я слушаю, — хотелось верить, что волнение в голосе не излишки профессии, что это взаправду только для Джисона, но Минхо ведь не такой. Минхо состоит из обязанностей и внимательности, это его работа, Джисон же хочет петь песни человеку перед собой. — Я… Я долго думал и… Правда не знаю, как так вышло, но… Мне, наверное… — Джисон смотрел строго в землю, на камушки и зелёную траву. А сердце громко стучит, заглушая лесные звуки, словно хочет взмыть вверх, к птицам, и никогда не спускаться на бренную землю. Ту-дум Ту-дум Ту-дум — Агрх! Я так не могу, — Джисон резко закрывает руками лицо, чувствуя горящие щёки. Его плечи подрагивают, и ноги вот-вот подогнуться, роняя тяжёлое тело. — Джисон, всё хорошо, ты можешь мне доверять, — Минхо кладёт руку, как Сынмин двадцать минут назад, но всё равно по-другому. Хватка друга грубая и решительная, у вожатого же мягкая и… Трепетная? Джисон совсем запутался, поднимая полный отчаяния взгляд. — Знаю, просто… Это нелегко, — сердце вновь завелось, потому что в глазах Минхо застыл вопрос. Ту-дум Ту-дум — Тогда может, завтра скажешь? — отчего-то голос Минхо дрогнул. Он знает, что ему хотят сказать? Тогда Джисон должен, потому что завтра уже не будет, это последний день летнего лагеря, последняя возможность на счастье. Как в идиотских сопливых романах, вот только конец для мальчишки не будет хорошим. — Нет! Нет, я хочу, просто… Дайте мне немного времени, — отчаянная хватка, чужая рубашка смята, но Джисон только моляще смотрит в ответ. Он хочет плакать. Слёзы подступили к горлу, грозясь вылиться наружу, в конец опозорив парня. А где-то на озере слышится беззаботный смех и озорной девичий крик: «Джинни, хватит»! Вот бы всё было проще, как тёплый летний дождь или первый снег. Минхо выжидающе смотрит, вглядывается, тихонько поглаживая по плечу. Его касания ощущаются как спокойствие, как тёплый чай холодными вечерами. Хочется окунуться в этот вечный уют, запутавшись в нитях счастья. Нужно сразу содрать эту окровавленную повязку с сердца, чтобы боль не была такой ноющей. Поэтому Джисон набирает побольше воздуха и наконец говорит: — Минхо-хённим, вы мне нравитесь! Воздух потяжелел, птицы смолкли, только ветер шатает ветви деревьев, играясь с их сочными листьями, да сердце выжидающе стучит. Ту-дум Джисон смотрит на потрясённое лицо вожатого, видит своё отражение в его глазах, желая стереть странный блеск в них. Зато повязка больше не красится кровью, рана открытая, её можно залечить, коснувшись ладонями. Стоит только захотеть приложить к ней руки, окутанные пламенем любви. — Джисон-и, прости, но ты ошибся, — у Минхо сухие губы, они еле шевелятся, но голос твёрд, будто это правда. Это и есть правда. Сердце Джисона рухнуло вниз, на ране полопались швы. Повязку уже не вернуть, она плывёт по течению той реки, что находится меж деревьев в лесу, поэтому парень держит руку на левой груди, до белых костяшек сжимая рубашку. Это больнее, чем резаться о стекло, больнее, чем упасть на острые камни с обрыва. Потому что сердце разбито, разлетелось по телу, как мамин любимый гранёный стакан, упав со стола. — Джисон-и, — Минхо притягивает к себе, обнимает так крепко и тепло, будто не он только что пронзил грудь, сжимая в когтях чужое сердце. — Мне очень жаль, но так будет правильно. А Джисон плачет. Беззвучно роняет слёзы и крепче притягивает к себе Минхо. Хочется слиться в одно целое, хочется раствориться в тумане и навсегда стать единым. Но они люди, у которых много проблем. И это неправильно. Правильно любить без оглядки, рушить границы и смело ступать в этот серый мир. Минхо же лжёт сам себе. Джисон чувствует, как сердце вожатого отчаянно просится наружу, потому те слова неправильны. Нельзя жить в страхе, но Минхо отчего-то живёт. — Джисон-и, я… — Не стоит. Джисон резко отталкивает от себя Минхо, красными глазами смотрит в сухие карие, и молча уходит. Он больше не будет страдать, больше не напишет и строчки о своей несчастной влюблённости. Он будет тихо умирать в душе.

***

Маленький засохший букет с розовыми цветочками лежит на столе вместе с бесчисленными листами, чернилами и учебниками. Минхо уже второй час смотрит на него, цепляясь взглядом за потрескавшиеся лепестки и отломанные стебельки. Этот букет собрал один ранимый летний мальчик ранним утром в детском лагере, напевая песню о любви под нос. У него были каштановые вьющиеся волосы, широкая искренняя улыбка и цветочный аромат. Он состоял из светлого счастья и беззаботной юности, которую сломали за пару минут. Минхо тихо умирает в душе уже десять лет.