У тьмы твоё имя

— Просыпайся, ужин ждет тебя. Цзян Чэн не сразу понимает, о чем речь. Он все ещё в объятиях сна, надо отметить, удивительно сладкого и уютного. Только вот запах еды заставляет желудок низко заурчать. Чувство стыда вмиг прогоняет сонливость, но Цзэу-цзюнь даже не думает смеяться. — Садись, — мягко говорит он. Остается только смотреть на количество блюд на подносе. — Это всё… мне? – озадаченно спрашивает он. Он помнит, что у Ланей особый… рацион. Тогда, во время обучения, пища здесь была непривычно постной, но вполне питательной. Но сейчас… Цзян Чэн подносит ложку с супом к губам, и его вкус мгновенно окутывает его теплом. Бульон был насыщенным, с глубокими нотками умами, где пряный имбирь и грибы шиитаке добавляют неожиданную пикантность. Тофу нежный и бархатистый, плавно тает на языке, а хрустящие бобы и зелёный лук добавляют свежести и текстурного контраста. Это до такой степени вкусно, что можно сойти с ума. Баоцзы тоже как особое наслаждение: мягкое, чуть сладковатое тесто контрастирует с насыщенной начинкой из утки, пропитанной соусом с пряными специями. Каждая булочка — маленький шедевр, раскрывающий свои секреты с каждым укусом. «Они приготовили мясо, — отстраненно думает Цзян Чэн. И это столь же невероятно, как и поступок родителей. – Мясо для меня. Наверное, это продолжение сна». Но не нужно каких-то особых действий, чтобы понять: он бодрствует. Ибо Цзэу-цзюнь занимает место за низким столиком. Цзян Чэн видит суп и зелень. Он тоже ужинает. При этом настолько невозмутимо, словно каждый день они это делают вместе. — Как тебе еда? – доносится его голос. — Очень вкусно, — проглотив, спешно отвечает он, понимая, что звучит смешно, но не может ничего с этим поделать. — Хорошо. Цзян Чэн поджимает губы. Так нельзя. Это что же получается… он находится в постели Цзэу-цзюня? Звучит невероятно, но факт остается фактом. И сам Цзэу-цзюнь с ним ужинает. — Я… Мне… — начинает он. На него внимательно смотрят. Спокойно, без раздражения и безразличия. Это заставляет чувствовать себя неловко. — Да? — Я вам мешаю, — наконец-то произносит Цзян Чэн. – Это не моё место. Звучит упрямо, но искренне. Некоторое время царит тишина. Цзян Чэн уже не рад, что затеял этот разговор, но делать вид, что все как обычно, тоже глупо. Уголки губ Цзэу-цзюня внезапно едва уловимо приподнимаются в улыбке: — Всё в порядке, Ваньинь. Это твоё место. Даже больше тебе скажу. Пока ты будешь под моим присмотром. Цзян Чэну кажется, что он ослышался. Ну не может же подобное прозвучать, не так ли? — Ешь, — повторяет Цзэу-цзюнь. Только вот теперь уже мысли совсем о другом. И надо как следует сосредоточиться, чтобы доесть. Ему нужны силы. После всего… стало полегче. Он вспоминает произошедшее, и скулы опаляет огнем. Хочется застонать и уткнуться лбом в колени. О небо, какой кошмар… Это… это… Цзян Чэн не замечает, как Цзэу-цзюнь садится рядом. Только вздрагивает, когда чужие руки мягко сжимают плечи, а потом и вовсе привлекают к широкой груди, насколько это возможно в таком положении. — Ну-ка т-ш-ш. – Дыхание опаляет висок, чуть шевелит рассыпавшиеся по плечам и спине волосы. – Иначе было невозможно. — Невозможно… вывести яд? – неуверенно спрашивает Цзян Чэн, замирая в таком положении, боясь даже пошевелиться. Потому что сейчас странно тепло и хорошо. Есть ощущение, что ничего плохого не произойдет. Никогда. Это до безумия глупо, но так приятно. Губы Цзэу-цзюня касаются волос, и Цзян Чэн невольно прикрывает глаза. — Да. Сейчас ты будешь ещё чувствовать небольшую слабость, но быстро пойдешь на поправку. «Почему нельзя вот так сидеть целую вечность?» – приходит какая-то растерянная и совершенно неуместная мысль». Ведь это все нехорошо. Мужчины не должны так друг друга касаться. Но у Цзян Чэна не возникает отвращения или желания оттолкнуть. Наоборот, хочется продлить прикосновения, уютнее устроиться в объятиях. «Потому что никогда и нигде ты не чувствовал себя в такой безопасности, — вдруг подсказывает внутренний голос. – Дома было хорошо, но все равно не так». И это правда. Здесь есть нечто, что не дает себя почувствовать в опасности. Это странное открытие. Разве может тьма давать такое? Оказывается, может. Цзян Чэн хочет разозлиться на самого себя, что вместо того, чтобы быть собранным и наблюдательным, способен только замереть в объятиях Цзэу-цзюня. Ещё и все тело теперь полно тёплой сытости, глаза начинают сами закрываться. Но он ведь только что проснулся. — Что вы будете со мной делать? — Ничего из того, что тебе не понравится. Это совсем не тот ответ, который ожидает Цзян Чэн. Он совершенно не дает никакого понимания, однако почему-то странно успокаивает. И вместо того, чтобы уточнить, что же именно, Цзян Чэн прикрывает глаза и вдыхает запах, что идет от одежд и кожи Первого Нефрита. Это действует каким-то волшебным образом, он снова засыпает, даже не чувствуя, как аккуратно убирают еду и осторожно укладывают на кровать его самого. Удается пробормотать что-то вроде: «Я сам!», услышать очень тихий смех, почувствовать невесомое касание губ к виску и шепот: — Спи. …Ночь медленно укутывает мир бархатной темнотой, и Цзян Чэн погружается в сладкий сон, будто в мягкие объятия. Здесь чувствуется запах свежих трав и сладости. На столе стоит глубокая миска, из которой исходит ароматный пар. Суп из корня лотоса и свиных ребрышек. Легкий, прозрачный бульон стоит только попробовать – и душу теплом и спокойствием. Цзян Чэн берет ложку и аккуратно зачерпывает. Каждая ложка — настоящее наслаждение: мягкие кусочки лотоса тают во рту, словно сладкие лепестки, а сочные ребрышки оставляют за собой приятное послевкусие, напоминая о домашних вечерах, проведенных за столом с семьей. Цзе. Вэй Усянь. Родители. В этом супе ощущается забота и любовь, приготовленные с особой теплотой и вниманием. «Не хуже того, что в Гусу, — отстраненно думает Цзян Чэн, словно такое сравнение вообще уместно. – Не хуже…» Все внезапно растворяется, и Цзян Чэн оказывается на берегу кристально чистой воды, на воде – лотосы. Он прыгает в неё, чувствуя, как она нежно обнимает тело, снимая усталость и напряжение. Теплые волны ласкают его кожу, и он погружается все глубже, наслаждаясь каждым мгновением. Вода настолько прозрачная, что он может видеть каждый камушек на дне, каждый водный цветок, качающийся в ритме подводного течения. Рядом появляется Вэй Усянь. Обдает брызгами. Смех разносится над лотосами, эхом отражаясь от окружающих деревьев. Внутри так легко. Очень легко. И когда Цзян Чэн просыпается, это чувство не уходит, будто что-то светлое остается с ним и во время бодрствования. Он обнаруживает себя в одиночестве и даже не знает: спал ли он один. «Не один, — подсказывает внутренний голос. – Не один». Только вот сейчас об этом думать не стоит. Поэтому Цзян Чэн некоторое время просто сидит на постели, но потом понимает, что надо встать и привести себя в порядок. А там… там будет видно. *** Жизнь удивительным образом становится вполне неплохой. Цзэу-цзюнь относится к нему с уважением, позволяет помогать в делах, порой спрашивает что-то о Юньмэн Цзян, о торговле, о местных тонкостях. Цзян Чэн охотно отвечает. Он находит, где применить знания, которые должны были потребоваться ему как наследнику Пристани Лотосов. О последнем думать не хочется, да и… нет особо возможности, потому что он устает. Приходит в ханьши, падает и засыпает. Из всего этого смущает, что это постель Цзэу-цзюня. Однако, Цзян Чэн не знает, когда тот приходит. И когда уходит – тоже. Только странное чувство, что во сне обнимают, подсказывает, что ночи совсем не одинокие. От этого одновременно жарко и… спокойно. Ничего не происходит до того момента, когда Цзян Чэн понимает, что хочет возобновить тренировки. Саньду брать ещё не решается, но лук… Лук можно попробовать. Они стоит на тренировочном поле, держа в руках лук, который должен быть верным спутником. Дерево лука приятно холодит ладонь, его изгибы и натяжение не вызывают отторжения. Цзян Чэн смотрит на мишень вдали, стараясь сосредоточиться. Напрягает мышцы спины, поднимает лук, прицеливаясь. Стрела ложится на тетиву, и он тянет её назад, чувствуя, как натяжение заставляет каждый мускул напрягаться до предела. Когда-то Цзян Чэн делал это легко и без всяких усилий, но теперь ощущает, как силы оставляют. Рука дрожит чуть больше, чем хотелось бы. Тетива кажется жестче, а лук тяжелее. От каждого натяжения мышцы ноют, будто сопротивляются. Цзян Чэн закрывает глаза на мгновение, вспоминая, как раньше мог выпускать стрелу за стрелой, не зная усталости. Собрав волю в кулак, он распахивает глаза и отпускает тетиву. Стрела срывается с места и устремляется к мишени. Слышится легкий свист в воздухе и слабое «тух» при попадании. Стрела втыкается в край мишени, далеко от центра. Цзян Чэн недовольно поджимает губы. Не думать о ядре. Не думать о ядре. И упрямо вскидывает лук ещё раз. Каждое движение отдаётся болью, но он не останавливается. Цзян Чэн знает, что должен продолжать, несмотря на слабость. Сила приходит через преодоление. Пусть это не так легко, как раньше, но он всё равно стреляет. И не сдастся. Только вот когда сюда приходят ученики Гусу Лань, он понимает: нужно уйти. Одно дело пытаться, когда тебя никто не видит, другое – на глазах у всех. Это уже слишком. Цзян Чэн покидает тренировочное поле, чтобы, отыскав едва заметную тропку, подняться выше на гору. Здесь, вдали от посторонних глаз, он может позволить себе быть самим собой, отдохнув от вечного «так надо». Взбираясь всё выше, Цзян Чэн ощущает, как ветер становится прохладнее, наполняя лёгкие свежестью и живительной силой. Дорога крута, и подъем требует усилий, но природа вокруг завораживает своей красотой. Кустарники и деревья, склонившиеся под весом зелёной листвы, образуют естественный навес, пряча от жарких солнечных лучей. Повседневная суета остается далеко позади, здесь только спокойствие и гармония. Наконец, Цзян Чэн достигает вершины. Отсюда открывается величественный вид на долину, простирающуюся далеко внизу. Горизонт расчерчен грядами гор, их силуэты растворяются в легкой дымке. Его внимание приковывает водопад, сверкающий на солнце как жидкое серебро. Вода срывается с высоты, падая с грохотом и образуя белую пену у подножия. Цзян Чэн подходит ближе, усаживаясь на камень, и наслаждаясь зрелищем. Шум водопада завораживает, наполняет умиротворением. Вода, пролетая мимо, уносит с собой все тревоги и сомнения. Цзян Чэн просто закрывает глаза и позволяет себе просто быть здесь и сейчас. Он вдыхает аромат леса, смешанный с прохладной свежестью воды. Наблюдает, как солнечные лучи пробиваются сквозь деревья, создавая игру света и тени. Передышка идет на пользу. Он снова готов пробовать свои силы. Цзян Чэн поднимает лук, чувствуя натяжение тетивы под пальцами. Каждое движение – концентрация. Вытягивает руку. Взгляд остается четким, и он сосредотачивается на цели – искривленном черном дереве. Ноги твердо стоят на земле, дыхание ровное. Тетива натягивается, мышцы напрягаются, но на этот раз он чувствует больше уверенности и спокойствия. Отпускает тетиву, и стрела срывается с места. Свист в воздухе, легкий удар. На этот раз стрела попадает в ствол, и Цзян Чэн шумно выдыхает. — Надо ещё раз, — еле слышно выдыхает он, хоть усталость и дает о себе знать. Тетива натянута, но не хватает той уверенности, что была когда-то. Внезапно за спиной что-то хрустит. Цзян Чэн ощущает чье-то присутствие рядом. Поворачивает голову и видит Цзэу-цзюня. Его спокойное лицо и мягкая улыбка вызывают облегчения. Но в то же время заставляют замереть. Он подходит ближе, его шаги бесшумны, как ветер. — Ваньинь, можно? — мягко спрашивает он, кивая на лук. Цзян Чэн теряется и слегка кивает. Цзэу-цзюнь подходит сзади, его руки осторожно ложатся на руки Цзян Чэна, направляя. Его прикосновения кажутся легкими, но уверенными. Главное – не задыхаться от охвативших пламенем странных чувств. — Расслабь плечи, — говорит Цзэу-цзюнь тихим и успокаивающим голосом. — Дыши ровно. Цзян Чэн следует его указаниям, ощущая, как его ци передается через прикосновения. В ней что-то темное и глубокое — скрытая сила, которую он контролирует с удивительной лёгкостью. Она проникает в Цзян Чэна, наполняя чем-то новым. — Теперь прицелься, — продолжает Цзэу-цзюнь, его голос словно шелест листьев. — Думай о цели, сосредоточься. Его руки направляют лук, темная ци течет по венам. Вместе они натягивают тетиву до предела. Цзян Чэн, затаив дыхание, смотрит только на дерево. Всё вокруг замирает, остаются только он, Цзэу-цзюнь и цель впереди. — Отпускай. Стрела срывается с места, летит быстрее и точнее, чем прежде. Втыкается в мишень, почти в самый центр. Цзян Чэн несколько секунд просто не верит собственный глазам. А потом внутри вспыхивает удовлетворение, смешанное с удивлением и благодарностью. Он оборачивается к Цзэу-цзюню. — Спасибо, — выдыхает он с тихой радостью. Он кивает, его взгляд проникает вглубь, словно видит меня насквозь. — Ты сильнее, чем думаешь, Ваньинь. Верь в себя, — говорит он. Эмоции бурлят внутри, и Цзян Чэн, неосознанно для себя, делает шаг вперёд, преодолевая расстояние между ними. Сердце колотится, но Цзян Чэн крепко обнимает Цзэу-цзюня, который сейчас подарил не просто надежду. Этот порыв настолько искренний, что не описать словами. С ним удивительно тепло и спокойно. Цзэу-цзюнь замирает от неожиданности, но затем мягко обнимает в ответ. — Спасибо вам, — снова шепчет Цзян Чэн. Тот слегка кивает, его голос звучит тихо и ободряюще: — Ты сделал это сам. Я лишь помог тебе найти то, что всегда было внутри. А через мгновение губы Цзэу-цзюня накрывают губы Цзян Чэна в нежном и в то же время неистовом поцелуе. Мир вокруг замирает. На мгновение пропадает способность думать – есть только мягкость губ и удивительное тепло, которое охватывает с головой. Дышать становится невозможно. Пальцы впиваются в черные одежды. — Лань Сичэнь, — выдыхает Цзэу-цзюнь ему в губы. – Зови меня Лань Сичэнь. Только так. И… сегодня ночью я приду. *** Цзян Чэн одновременно нервничает и нет. Смотрит, как заходит солнце и нет. Внутри что-то странное, щекочущее и теплое. Сумасшествие. Цзян Чэн прекрасно помнит, что произошло в первый раз, как он только здесь оказался. И понимал, что рано или поздно им придется об этом поговорить. Только вот все обернулось так, что разговоры ни к чему. Хотелось… Что именно? Цзян Чэн шумно выдыхает, снова опускает взгляд на разложенные на столике счета и свитки. Только вот в голову уже не приходит ни одной толковой мысли. А солнце все ниже. И сумерки окутывают Гусу. Цзян Чэн сжимает виски руками, пытаясь унять беспорядочный поток мыслей. Он знает, что скрывать чувства — не лучший путь, но и открыться полностью он не готов. Прошлое и настоящее смешались в клубок, и найти в нем ясность кажется почти невозможным. Чувства? Его самого будто обливает кипятком. Неужели он сейчас об этом подумал? — Точно схожу с ума, — резко выдыхает он, прикрыв глаза. Шорох за дверью заставляет его вздрогнуть. Цзян Чэн резко поднимает голову, сердце начинает биться быстрее. Он вслушивается, стараясь определить, кто там. Неужели это... Дверь медленно открывается, и на пороге появляется знакомая фигура. Лань Сичэнь входит в комнату, его лицо спокойно, как всегда, но в глазах читается нечто большее, что-то, что Цзян Чэн не может до конца понять. — Лань Сичэнь, — голос Цзян Чэна звучит немного хрипло, но он горд, что обратился так, как надо. Как просили. — Вы... Сичэнь кивает, медленно подходя ближе. Он опускает взгляд на разложенные бумаги, потом снова смотрит на Цзян Чэна. В его взгляде столько всего – понимание, терпение и что-то еще, неуловимое, но теплое. — Ваньинь, — тихо произносит Лань Сичэнь, — мы должны поговорить. Цзян Чэн замирает. Вот оно, то, чего он так боялся, но одновременно и ждал. Он знает, что Лань Счиэнь прав, что молчание только усугубляет их положение. Но как начать этот разговор, как сказать то, что что он не понимает как говорить в принципе? — Я знаю, — наконец произносит он, — я понимаю, что нам нужно это обсудить. Но... я просто не знаю, с чего начать. Лань Сичэнь мягко улыбается, его взгляд становится еще теплее. — Начнем тогда с этого… — Он оказывается возле Цзян Чэна, который успел подняться. Почему-то от взгляда, полного теплого янтаря, во рту пересыхает. Поговорить? Единственное, что сейчас получается, лихо и безрассудно, податься к Сичэню и прильнуть к его губам. Неумело, но отчаянно искренне. Тот момент, когда их губы встречаются, кажется, что весь мир исчезает. Жар, исходящий от Лань Сичэня, проникает вглубь, пробуждая каждую клеточку тела Цзян Чэна. Он чувствует, как их дыхания смешиваются, как его сердце начинает биться быстрее, почти оглушительно. Вначале поцелуй неуверенный, как первые шаги на неизведанной дороге. Губы Цзян Чэна горят, он не знает, правильно ли делает, но не может остановиться. Он чувствует, как Лань Сичэнь отвечает на его порыв с мягкой, но твердой решимостью. Их поцелуй становится глубже, жарче, искры пробегают по телу, как маленькие весенние молнии. Он чувствует страх и одновременно надежду, желание и смущение. Каждое прикосновение Лань Сичэня – это обещание, что он здесь, рядом, что они могут разделить этот момент. Цзян Чэн теряется в этих чувствах, забывая обо всем, что было и будет, существует только сейчас, только этот поцелуй. Руки Цзян Чэна оказываются на плечах Лань Сичэня, тянут ближе, как будто есть страх, что кто-то в этот момент может исчезнуть. Сичэнь отвечает, обнимая крепче, его пальцы скользят по спине Цзян Чэна, вызывая дрожь удовольствия. Цзян Чэн чувствует, как поцелуй становится более уверенным. Горячим. Жадным. — Нравится тебе такое обсуждение? – обжигает его губы шёпот Сичэня. Цзян Чэн вспыхивает от смущения. Скулы горят. Спрятаться бы, только куда? Не получается. Потому что Лань Сичэнь подцепляет его подбородок и поднимает лицо. Смотрит прямо в глаза. — Если ты чего-то не захочет и почувствуешь дискомфорт, скажи об этом. Цзян Чэн как завороженный смотрит на него. Почти не слышит. Нет, определенно это все виной солнце, которое сегодня светило сегодня так ярко на тренировки, что до сих пор жарко. — Ваньинь? Взгляд пристальный. Серьёзный. И Цзян Чэн будто вынужден встрепенуться. Он тут же подбирается, спешно кивает. — Понял. Скажу. Хотя это ему кажется, что спешно. А на самом деле он, наверное, едва кивнул. Всё будто в каком-то сне. И снова жарко. Лань Сичэнь улыбается. А потом берет руку Цзян Чэна в свою. Проводит пальцем по местечку, где бешено стучит пульс. Прижимает. И снова смотрит так, что плавишься на месте. Цзян Чэн резко выдыхает. На него никто никогда так не смотрел. Лань Сичэнь склоняется к нему, шепчет на ухо одно-единственное слово: — Пошли. Цзян Чэн не отрывает взгляда от Лань Сичэня, чувствуя, как жар, разгорающийся в груди, становится невыносимым. Тот медленно тянет его за руку, направляя к постели. В комнате царит полумрак. Лань Сичэнь стоит так близко, что Цзян Чэн чувствует его дыхание на своей коже. Легкое прикосновение — пальцы Лань Сичэня осторожно касаются пояса его одежды. Взгляд Сичэня полон какой-то странной нежности, от чего внутри все замирает. Цзян Чэн слабо понимает, что сейчас происходит. Нет, технически понимает прекрасно, но в голове только одно: «Я согласился сам? Сам». Медленно расстегивается пояс. Каждое движение словно в замедленном темпе и увеличивает напряжение и желание. Цзян Чэн чувствует, как ткань скользит по его коже, обнажая тело. Сердце бьется громко и быстро, в ушах пульсирует кровь. Лань Сичэнь не спешит, его прикосновения становятся более уверенными, но все так же мягкими. Его пальцы обвивает тьма, но Цзян Чэну ни капли не страшно. Сичэнь снимает верхний слой одежды, оставляя Цзян Чэна без ничего. Пальцы Лань Сичэня скользят по его плечам, заставляя содрогнуться от удовольствия. Лань Сичэнь аккуратно обхватывает Цзян Чэна за талию и притягивает к себе. Их губы снова встречаются, и Цзян Чэн чувствует, как горячая волна накрывает его с головой. Он жадно отвечает на поцелуй, прижимая Лань Сичэня еще ближе, желая почувствовать его тело как можно ближе к своему. Постепенно Лань Сичэнь направляет их к постели. Он отрывается от губ Цзян Чэна, чтобы на мгновение посмотреть ему в глаза, словно спрашивая разрешения. В ответ Цзян Чэн только кивает, не в силах произнести ни слова. Лань Сичэнь осторожно опускает его на постель, следя за каждым его движением, словно боясь причинить боль. Цзян Чэн чувствует, как прохлада простыней касается кожи, а затем снова ощущает тепло рук Сичэня. Пальцы медленно скользят по его телу. Сердце пропускает удар. Лань Сичэнь действует так, словно совершает священный ритуал, с каждым движением выказывая Цзян Чэну свою любовь и заботу. Каждое прикосновение, каждый взгляд наполняют Цзян Чэна чувством безопасности. Он ощущает, как его тело расслабляется, поддаваясь этому волшебному моменту. Лань Сичэнь снова наклоняется к нему, их губы встречаются в страстном поцелуе, и Цзян Чэн понимает, что все сомнения и страхи остались позади. В этот момент есть только они, их чувства и желание быть вместе. Мог ли он когда-то подумать, что так будет? Нет. Конечно, нет. Он замирает на мгновение, боясь сделать неправильный шаг или сказать что-то, что разрушит эту необъяснимо хрупкую и волшебную атмосферу. Сичэнь медленно скользит ладонями по его груди, плечам и спине. Каждое прикосновение заставляет сердце Цзян Чэна биться еще быстрее. Он ощущает каждую клеточку своего тела, каждый нерв на пределе чувствительности. Желание затмевает все остальные чувства, оставляя лишь этот момент, эту близость, эту потребность быть рядом. Взгляд Сичэня настолько темный, что невозможно дышать. Он медленно наклоняется к Цзян Чэну, снова целует. Теперь голодно и жарко, будто утверждая своё право. Цзян Чэн отвечает не менее голодно. Права ведь есть у обоих. Не так ли? И Сичэнь это принимает. Улыбкой. Взглядом. Ласками, от которых срываются стон за стоном. Запахом масла, свежим и сладким, но в то же время с лёгкой остринкой. Когда Цзян Чэна пытаются перевернуть на живот, он упирается ладонями в плечи Сичэня: — Хочу смотреть на тебя. Тот замирает, во взгляде появляется какая-то мягкость. Пальцы гладят щеку Цзян Чэна. — Всё, что захочешь. И Цзян Чэн будто оказывается среди пылающего огня, в самом центре солнца, которое пронизывает со всех сторон. Всхлипывает. Выдыхает. Впивается ногтями в сильные плечи. Гнется, как только может. И совершенно не задумывается, как это выглядит со стороны. Потому что Лань Сичэнь шепчет на ухо, какой он красивый, замечательный, выносливый, невероятный… И снова целует, не давая выровнять дыхание. Когда оба подходят к пику, комнату давно заполняет тьма. И не разобрать: ночная или же вырвавшаяся на свободу сила. Цзян Чэн вскрикивает, когда его пронизывает сверкающая молния, а дыхание вышибает из лёгких. Он не способен ничего сделать. И не хочет. Небо, как же сладко, как хорошо… Он прикрывает глаза, пытаясь прийти в себя. Хоть чуть-чуть. Чувствует, как его обнимают, зарываются носом в разметавшиеся волосы. — Ваньинь? — Все… нормально… — еле получается выдохнуть. – Я сейчас… Лань Сичэнь тихо смеется, гладит по голове, как маленького: — Спи, Ваньинь. Тебе не нужно никуда спешить. Тебя… не беспокоит тьма? Вопрос звучит странно, Цзян Чэн не сразу понимает, о чем речь. Ведь ему так хорошо, так уютно сейчас в объятиях Сичэня. Поэтому единственное, что получается пробормотать, это: — Нет. Теперь у тьмы твоё имя. Снова тихий смех, бархатный и теплый, а потом губы касаются макушки: — Спи, любовь моя.