У тьмы твоё имя

— А… Хуань… — выдыхает Цзян Чэн, едва не падая, полностью отдаваясь сильным рукам и жаркому настойчивому рту. На лбу выступила испарина, дышать невозможно – воздух стал сладким и душным, просто застревает в лёгких от смешавшихся запахов масла, их разгоряченных тел и близости. Сичэнь держит так крепко, что останутся на бедрах синяки. Цзян Чэн упирается затылком в подушку и всхлипывает. Больше не получается ничего просто. Он слышит влажный пошлый звук, с которым Сичэнь выпускает его член изо рта, и впивается пальцами в смятые простыни. — Какой ты у меня выносливый, а-Чэн, — практически мурлычет огромным зверем Сичэнь. – И безумно красивый. Видел бы ты себя сейчас. Цзян Чэн может только жалобно выдохнуть, потому что пальцы Сичэня гладят низ живота, но явно не собираются спускаться ниже. Красивый… Полностью раскрытый, с расставленными ногами, изнемогающий от желания и умоляющий не останавливаться. Цзян Чэн зажмуривается, кажется, к этому привыкнуть невозможно, сколько бы ему не говорили, что здесь нет ничего постыдного. Сичэнь перехватывает его поудобнее. Так, чтобы можно было скрестить ноги на пояснице. — Чего хочет мой лотос? – шепчет на ухо, обжигая до ужаса. Смущение окрашивает скулы румянцем, хотя разве оно уместно в такой позе? И после всего, что было? Но каждый раз это обращение заставляет так реагировать. — Тебя… — хрипло выдыхает он. – Тебя, пожалуйста… — Ты хочешь, чтобы я взял тебя? – шепот заставляет изогнуться сильнее. – Резко и сильно или медленно и сладко? — Резко и сильно, — выдыхает Цзян Чэн. Потому что если иначе, то он просто сойдет с ума. Тело пылает от касания воздуха – не то, что пальцев. В глазах Сичэня черная бездна. Он входит на всю длину, стискивает так, что сложно дышать, но Цзян Чэну этого и надо. Он вскрикивает от каждого движения, подается ещё ближе, впивается в плечи, будто стараясь удержаться в сумасшедшем шторме. — Никому… никогда… — Каждое слово пронизывает насквозь, заставляет гореть и задыхаться. – Тебя… не отдам. Лань Сичэнь – собственник. Настолько собственник, что невозможно было и представить. Но Цзян Чэн не возражает. Ему нравится, как его держат. Целуют. Обнимают. Трахают. И снова обнимают. Он отчаянно хочет быть чьим-то, только прямо никогда этого не скажет. Тело прошибает как от удара, с губ срывается стон. Цзян Чэн вжимается в Сичэня, хватает ртом воздух и падает на кровать. Внизу становится горячо. Ещё один стон. А потом его придавливает со всех сторон, остается только уткнуться носом в шею и дышать-дышать-дышать. Более-менее удается прийти в себя только через некоторое время, чувствуя, как его гладят по волосам. — М-м-м… — Живой? – тихий смешок. — Угу. – Цзян Чэн устраивается удобнее. Сейчас они перевернулись, Сичэнь практически затащил его на себя, прижимая голову к плечу. — Сегодня ты меня почти не выпускаешь из постели, — бормочет разморенный Цзян Чэн, чувствуя, как тьма ласково наполняет его, убаюкивая и расслабляя окончательно. Он привык к тьме Сичэня. С ней хорошо и уютно. Совсем не страшно. — Соскучился, — коротко говорит Сичэнь и касается губами макушки. – Спи. Вечером посидим в беседке. Цзян Чэн хочет возразить, что тому нужен отдых после дороги. Все же столько времени пробыл далеко, где надо было помогать со взбесившимися мертвецами, но Сичэнь не хочет ничего слышать. Только обнимает и прижимает к себе. И под стук его сердца Цзян Чэн постепенно засыпает. А когда открывает глаза, то обнаруживает себя закутанными в одеяло. За окном сумерки. Кошмар… Столько ждать, чтобы продрыхнуть столько времени… Он чуть морщится, голова немного шальная, а тело сладко ломит. Сичэнь и правда очень… соскучился. Сколько раз у них было с утра? Три? Четыре? Гребаные Лани с их неутомимостью. Но дурацкая улыбка сама собой расцветает на губах. Цзян Чэн совершенно по-детски счастлив, что Сичэнь… нет, Хуань вернулся. Пока что ему сложно называть его личным именем. Однако это пройдет. Через некоторое время, приведя себя в более-менее приличный вид, он все же выбирается из помещения. На улице почти стемнело. Прохладно. Свежо. В хрустальном воздухе медовый запах цветущих деревьев. Цзян Чэн совсем не против провести вечер в беседке. Вот только Сичэнь вернется… Сейчас Лань Цижэнь его не выпустит, пока не выяснит все, что считает нужным. Невольно на губах появляется улыбка. Поначалу он напрягался, стоило тому появиться рядом. Но Лань Цижэнь никогда не относился к нему плохо. Наоборот… В какой-то момент Цзян Чэн увидел в глазах учителя… тень сочувствия. И стало ещё более неловко. Не из-за себя – из-за своих родителей. Но после этого он понял, что Лань Цижэнь не считает его слабым или недостойным. В кустах внезапно что-то шуршит. Он замирает. Хмурится. Что за… — Цзян Чэн, — вдруг сипло звучит голос, который он не ожидал услышать в Гусу. – Цзян Чэн! Послышалось? Да нет же. Он кидается в кусты, совершенно не беспокоясь, что кто-то может наблюдать со стороны. Мало ли что в голове у этого из Пристани Лотосов? — Вэй Усянь? Где ты? – Цзян Чэн вертит головой, пытаясь понять, откуда идет голос. — Зде… здесь. Я застрял. — Придурок, — остается только прошипеть, увидев знакомые черно-красные одежды и ухватиться за них. — Сам придурок! – шипит Вэй Усянь в ответ, но не сопротивляется и при особо сильном рывке валится на своего шиди. Видок у Усяня взъерошенный, лихой и самодовольный. Он практически придавливает собой Цзян Чэна и явно не собирается вставать. Правда, в какой-то миг во взгляде все же проносится беспокойство. — С тобой все в порядке? — Слезь с меня! Внутри до безобразия тепло, что-то щемит, но Цзян Чэн не позволяет чувствам взять верх. Потому что… как Вэй Усянь сюда забрался? На территорию Гусу Лань просто так не пустят! Усянь недовольно пыхтит, но слезает. — Ты что тут делаешь? – спрашивает Цзян Чэн, утаскивая его подальше от дорожки, где, несмотря на поздний час, может пройти кто угодно. — Решил узнать, как ты тут. Ведь ни слуху, ни духу. – Вэй Усянь долго дуться не умеет. И Цзян Чэн искренне благодарен ему. — Все в порядке, — отвечает он. – Что у вас? Как цзе? — Здорова. Скучает, — вздыхает Вэй Усянь. – А ты… Он захлебывается следующими словами, потому что Цзян Чэн делает шаг к нему и стискивает в крепких объятиях. Настолько крепких, что Усянь не способен что-либо сказать несколько долгих секунд. — Чэн-Чэн, здесь точно тебя не обижают? – тихо спрашивает он, пытаясь заглянуть в глаза. — Всё хорошо, — отвечает Цзян Чэн, даже не вспыхивая от детского обращения. – Как ты сюда забрался? — Я… — начинает Вэй Усянь и резко замирает, когда слышит чьи-то шаги. — Это Лань Сичэнь, — говорит Цзян Чэн, заметив знакомые одежды. — Ох… Я спрячусь, — выпаливает Вэй Усянь, что-то сует в руку Цзян Чэна и скрывается как по щелчку пальцев. Хочется крикнуть: «Куда?», но Цзян Чэн решает в последний момент не делать этого. Вдруг… даже его Хуань не одобрит появление чужака? Его Хуань. Цзян Чэн хмурится. Как же странно это звучит. — А-Чэн? – слышится голос Сичэня. – Это ты? — А, да, — отзывается тот и выбирается к дорожке. И сжимает в руке маленький сверток – рассмотреть пока нет времени. — Что ты там делал? – с интересом спрашивает Сичэнь, даже с неким удивлением. Цзян Чэн смотрит с невозмутимым лицом: — Ждал тебя. Да, совершенно обычное дело – ждать главу клана в кустах. Этого нет среди запрещающих правил. Сичэнь не задает лишних вопросов, и Цзян Чэну кажется, что сейчас он ничего не заметил. Но нужно все равно осторожно выяснить, что делать с Вэй Усянем. И пообещать. Пообещать что угодно. Сичэнь протягивает ему руку. Цзян Чэн замирает, но потом вкладывает свою ладонь в его. — Всё хорошо? – На него смотрят с беспокойством. И от этого внутри что-то сжимается. Да и похожую формулировку он совсем недавно слышал от брата. — Да, — выдыхает он и сжимает пальцы Сичэня. – Пошли? Цзян Чэна уводят к беседке. Только вот расслабиться не получается. Он все время думает про Вэй Усяня и молит всех богов на свете, чтобы тот никуда не влез за это время. Ругает себя, что до сих пор не начал разговора с Сичэнем, а только кивает да отвечает невпопад. В один момент, когда Сичэнь отворачивается, ему удается рассмотреть бумажный сверток. В горле вмиг пересыхает. Специи. В такие сверточки они всегда кладут специи. Там точно есть красный перец. Во время учебы они с Усянем все стенали, что еда в Гусу слишком пресная. И… горло сдавливает. Он подумал об этом. — А-Чэн, что-то не так? – мягко спрашивает Сичэнь. Цзян Чэн вздрагивает, когда на плечи ложится темная накидка. Кажется, тот решил, что холодно. Пусть так… — Всё… хорошо. Спасибо, — выдыхает он и сжимает ткань накидки пальцами. Сичэнь привлекает его к себе, склоняется и… слышится громкое: — Лань Чжань, Лань Чжань, отпусти меня! Ну я всё понял, хорошо! Лань Чжань! Развяжи! Что подумают? Лань Чжа-а-ань! Цзян Чэн резко разворачивается и леденеет, потому что видит, как к ним приближается Лань Ванцзи, который ведет за собой Вэй Усяня. У последнего… Приходится моргнуть, ибо просто не верится глазам. Руки Усяня связаны налобной лентой Лань Ванцзи. Цзян Чэн стоит в ступоре, не понимая, что происходит. Но касание Сичэня к плечу заставляет вздрогнуть. Он хочет вступиться за брата, но Ванцзи роняет одно слово: — Остается. Братья Лань молча друг на друга смотрят, будто ведут немую беседу. Цзян Чэн переводит взгляд с одного на другого. Вэй Усянь ёрзает, но вырваться не пытается. — Уверен? – мягко спрашивает Сичэнь. И как бы Цзян Чэн ни пытался услышать в нем недовольство… ничего подобного нет. — Мой, — отрезает Ванцзи. Сичэнь улыбается и кивает. Вэй Усянь хлопает глазами: — Лань Чжань, Лань Чжань! А-а-а, куда ты меня ведешь! Они уходят так быстро, что Цзян Чэн не успевает ничего сказать. Всё в голове смешивается. — Тебе не стоило так волноваться, — шепчет Сичэнь ему на ухо. – Ванцзи знал, что он придет. Цзян Чэн сглатывает, пристально смотрит в глаза Сичэню: — Но он ведь не сможет уйти. Отсюда не уходят, так? Вместо ответа – молчаливый кивок. Легче не становится. — Отпустите его. Пожалуйста… — шепчет он, не отводя взгляда. – Я всё сделаю, я… Он замолкает, понимая, что ничего больше не может предложить. Всё, что он умеет, — давно в распоряжении Цзэу-цзюня. — А-чэн… — в голосе Сичэня беспокойство. Он подцепляет подбородок Цзян Чэна и поднимает его лицо. – Ты что? Ты решил, что его тут будут удерживать силой? Остается только замереть. Внутри проклёвывается робкая надежда. То есть… возможно… Сичэнь шумно выдыхает, прижимает его к себе, стискивает так, что хрустят кости, но Цзян Чэну это и нужно. — Цзян Ваньинь. За такие мысли я должен тебя наказать. — Что? – растерянно спрашивает Цзян Чэн, пытаясь отстраниться, но ему не дают. – Да… то есть… я приму всё. — О небо. – Сичэнь впивается в его губы и целует до тех пор, пока не подгибаются колени. – Определенно с тобой ещё нужно проводить и проводить работу. — Какую? — Узнаешь. После нашего брака. — Сичэнь! Ты… м-м-ф… Сверток со специями выскальзывает из дрогнувших пальцев, но его непременно поднимут, как только оторвутся от губ и дадут хоть немного отдышаться.