* * *
Следующие два дня прошли без приключений: ни внезапных звонков, ни визитов, ни тревожных мыслей, — ничего, что могло бы отвлечь на себя внимание и прервать нескончаемое наслаждение друг другом. Отвлечённые беседы и приятное молчание, совместная готовка и другая куча совместных вещей, невинное залипание друг на друге и с трудом контролируемая жажда прикосновений, слияния в одно целое. И, конечно же, поездки на озеро, которые Кастиэль прозвал свиданиям — Дин и не был против: всё-таки сходство имелось. Всё это стало настолько естественным, настолько настоящим, настолько жизненно необходимым, что Дин боялся однажды проснуться в прежней жизни — в жизни, где нет синеглазого ангела. Счастье трепетным огоньком разгоралось в грудной клетке с каждым проведённым вместе часом, минутой, секундой, мгновением… И это не надоедало. Проведи он столько времени с тем же Сэмом — они бы, наверно, повздорили, решая, что приготовить или заказать на ужин. Ненадолго, конечно же, и Дин бы уступил мелкому и приготовил салат и ещё какую-нибудь полезную ересь, но факт того, что они бы повздорили, оставался фактом. А с Касом… Кас ощущался своим. Родным, но не как брат. Он стал частичкой семьи. Частичкой себя. И Дин пообещал себе сберечь этот огонёк счастья, сберечь не только для себя, но и для Кастиэля, который так и светился лучиками того самого счастья. Даже слепой бы заметил, что тому для счастья нужно совсем немного — один конкретный человек под боком. Дин же, благо, слеп не был, прекрасно видел и понимал — хоть и верил с трудом, — что стал причиной чьего-то счастья. Сейчас же, расслабленно прислонившись к чёрному боку Импалы и чувствуя тяжесть головы вампира на своём плече, Дин ни о чём не думал, пропуская свежий морозный воздух через лёгкие и лениво скользя взглядом по вечеревшему небу, местами затянутому сизыми облаками. Четверг. Приближался конец второго дня прекрасного затишья. Прошла почти что неделя с того момента, как Дин согласился уехать с Касом. Дин обвёл взглядом новую местность и, стараясь не тревожить притихшего Кастиэля, повыше натянул торчащий из-под куртки ворот одолженного тёплого свитера — как оказалось, гардероб вампира состоял не только из лёгких вещей, в которых тот ходил повседневно. Сегодня Кастиэль предложил немного изменить маршрут. В итоге, проехав чуть дальше, они выехали прямиком к берегу, и, по сравнению с прошлым, менее дикому: в новом месте присутствовали следы людей, которые, как утверждал Кас, до тепла к воде не сунутся. А ещё, как казалось самому Дину, эта часть берега была более живой: как минимум лес не ощущался застывшим во времени, а на глаза то и дело попадались заблудшие птахи. В остальном же берег походил на прошлый: такой же каменистый, те же деревья, та же сухая трава, торчащая меж булыжников, и тот же вид на воду, небо и далёкие склоны гор. Но и различия сразу бросались в глаза: крохотная пристань, небольшой пляж и поросшая сухой — мёртвой — травой дорога, которой не пользовались как минимум сезон. Если сравнивать берега в плане удобств, то, несомненно, этот «обустроенный» побеждал: не нужно было далеко идти, чтобы выйти к воде. А если же рассматривать в плане душевного спокойствия, то первый берег и в особенности тропа, ведущая к нему, нравились куда больше: казалось, тот уголок мира — место, где время не властно, — значит, нет проблем и разделений на живых и мёртвых. И почему он никак не мог затолкать эти мысли в дальний уголок сознания и наслаждаться настоящим? Нет, Дин пытался. Он прятал мысль о неизбежном конце их истории за множеством дверей со множеством замков, ключи от которых тут же выкидывал, но стоило расслабиться, отпустить раздумья, как те вырывались наружу, горько оседая на языке. Дин не хотел уходить. Но он не беспокоился за себя — для чего? Он беспокоился за Каса. А факты, подкинутые Габриэлем, лишь распаляли беспокойство. В особенности тот факт, что Первозданные — сильнейшие существа в этом мире — подобны чокнутым лебедям, которые не проживут потерю пары. Не столько красиво звучит, сколько по-дурацки. И мысль о том, как будет жить Кас после его смерти — и будет ли жить вообще, — не давала покоя. Конечно, Дин не собирался умирать в ближайшее время, но кто знает? Кто знает эту чёртову судьбу? Да даже если и проживёт пару десятков лет, то вряд ли Кас обрадуется деду под боком. А если взять во внимание то, что Дин не собирался завязывать с охотой — но Касу пока об этом знать не стоит, — шансы дожить до тех же пятидесяти стремились к нулю. Помимо этого его посещали и вопросы за гранью сверхъестественного: существовал ли способ, кроме становления полукровкой, задержаться на этом свете подольше? В итоге всё склонялось к одному: чёртова человечья жизнь. Скоротечная жизнь. Тихий вздох возвратил в реальность. — Дин. Могу я задать третий вопрос? — спросил Кас ещё более тихим голосом, и Дину сначала показалось, что ему почудилось. Винчестер растерялся, не поняв, о чём вообще речь и какой такой «третий вопрос», но память — наконец-то совершила что-то полезное — подкинула события прошедших дней. Точно, Кастиэль ведь решил сберечь третий вопрос. Только теперь это настораживало. — Валяй, Кас, — легко бросил Дин, но внутренне всё же напрягся. — Ты бы… — Кастиэль запнулся — не зря Дина посетило плохое предчувствие. Глубоко вздохнув, словно набираясь сил, Новак вновь заговорил: — Ты бы хотел разделить со мной вечность? Вопрос поставил в тупик, но в хорошем смысле. Дин даже не сдержался и прыснул со смеху, из-за чего Кастиэль оторвал голову от его плеча и недоумевающе уставился на него. Кашлянув в сторону, Дин отшутился, весело щурясь на синеву: — Быстро ж ты, Кас. Всего три свидания, и решил заграбастать под венец? Кастиэль нахмурился и открыл рот, но, так ничего и не произнеся, закрыл. — Я в другом смысле… «А лучше бы в этом», — мысленно ответил Дин, удержавшись от вздоха и переведя взгляд на кромку воды. — Дин… — Хотел. Чего уж ему скрывать? — И я… Я уже думал об этом, — признался Дин, нервно покусывая щёку изнутри и сжимая руки, сокрытые в карманах, в кулаки. Чуть погодя, а точнее, под воздействием небесных глаз, которые безмолвно просили довериться, открыться и против которых он не мог устоять, Дин всё же дал волю тому, что так долго крутилось в голове. Тщательно скрываемое вырвалось в виде едва различимого горького шёпота: — Кас, это ж нереально! Пожелай ты, чтобы я разделил эту вечность с тобой, — пожалуйста! Я бы сам этого хотел, но, чёрт, ангел мой… Это невозможно. Для тебя пятьдесят лет — как моргнуть, а для меня… Для меня это целая жизнь — долгая человеческая жизнь, понимаешь? Ты, ладно, прав: люди хрупки. Но они не только хрупки, но и недолговечны, Кас. Их жизни — моя жизнь — скоротечны. Дин выдохнул, измученно проведя ладонью по лицу, и запустил ту в волосы, совсем не замечая искусанных губ. — Ни ты, ни я не способы что-то изменить. — Он усмехнулся, но получилось совсем невесело. — А если ты обратишь меня в полукровку, то пережить боязнь солнца, желание насосаться крови, мерзкие акульи зубы и всё остальное в придачу — можно, смогу, но… Не ты ли говорил, что вас — Первозданных — так и тянет снести башку полукровке? Снова вздох. Дин закрыл глаза и запрокинул голову к небу. Ладно, в этом что-то было. Такие высказывания, как он успел заметить, отнимали уйму сил, но вместе с этим приходило облегчение. Дышать становилось легче. И сейчас, успокоившись и фыркнув, Дин не отказался от упрёка в адрес притихшего вампира: — Ты снова это сделал, Кас. Снова вывел меня на разговор, на эмоции. Как ты это делаешь, а? — На последнем Дин повернул голову к Кастиэлю, но никак не был готов столкнуться с горечью синевы. Кастиэль тоже всё понимал и, наверное, не раз об этом размышлял. Ледяные пальцы, коснувшиеся его щеки, почудились едва тёплыми по сравнению с нулем на улице. — А если существует способ стать таким же, как я? Ты бы согласился? Уголок рта уныло дёрнулся вверх. — А он есть? — Не знаю… Смежив веки и глуповато — в какой-то степени даже кривовато — улыбаясь, Дин прильнул к ладони. — Но можно попробовать его найти, не так ли? — попытавшись ободрить не только себя, но и Кастиэля, сказал Дин погодя. В мире же полно всякого, верно? Вон, то же небо — вообще живым в какой-то степени оказалось! Правда, сейчас оно немного мертво… Но это не отменяло факта, что мир таил секреты, в которых мог скрываться способ становления подобным Первозданному, не так ли? Так. И, если Кас чего-то не знал, то могли знать другие, верно? Вполне. Вот только понадобится время. Много времени. — Я не заберу твою душу, Дин, — нарушил тишину низкий голос с хрипотцой, и Дин разлепил веки, недоумевающе уставившись на Кастиэля. — Обратить человека — забрать душу, окрасив ту в алый. Я бы не хотел этого. — Что-то ты поздно спохватился, Кас, — усмехнулся Дин и, выпрямившись и оторвавшись от ладони, повёл плечами, разминая мышцы. Сейчас не время переживать о том, что ещё не наступило. Даже если это неизбежно — очень вероятно, что неизбежно, — это не повод сидеть с кислой миной и продумывать собственные похороны. Поэтому Дин, поделившись тревогами — в каком-то роде насильно поделившись тревогами, потому что Кастиэль обладал чем-то, что делало язык шёлковым, — выдохнул, возвратил игривую улыбку — одну из тех, что особенно нравилась его ангелу, — и, заметив, что его не поняли, закатил глаза, поясняя: — Ты уже... — на выдохе произнёс Дин, оказавшись нос к носу и вглядываясь в своё отражение в смольных зрачках. — Ты уже забрал мою душу, Кас. — Дин оставил лёгкий поцелуй на сомкнутых губах. — Причём забрал бессовестно. — Поче… Однако договорить не смог. Родной мятный запах, медленный, осторожный поцелуй, мягкость губ, тонкие пальцы в русых волосах и прохладный бархат щёк под неторопливыми поглаживаниями его собственных, — всё это захватило с головой, стирая чувство времени. Целоваться так можно было всю ту вечность, на которую он не мог надеяться: неторопливо и безумно сладко, из-за чего оторваться становилось невозможно. Но слабое похлопывание по плечу всё же выдернуло в реальность, и Дин оторвался, несколько тяжело дыша ртом и выпуская клубы пара. Сглотнув, он вопросительно склонил голову, на что Кастиэль легонько улыбнулся и кивнул куда-то в сторону, притягивая к себе за талию, из-за чего пришлось переместить собственные руки и также приобнять. Проследив за взглядом, Винчестер увидел то — точнее, тех, — кого не ожидал встретить. И это называется «людное место»? Серьёзно? Удивлённо приподняв брови, Дин наклонился к Кастиэлю, при этом не спуская глаз с противоположной части берега в шагах тридцати от них, где хрупкие лиственные деревья замыкали пляж. — Они тебя не боятся? — шёпотом спросил охотник. — Видимо, заметили, что у меня есть дела поважнее, — со смешком ответил на ухо вампир. — Но, видишь? Уши поднял — насторожился. Дин хмыкнул, рассматривая внеплановых гостей: группку оленей из четырёх особей. Да уж, жизнь на этом берегу и впрямь кипела. Но, возможно, дело в том, что животных подкармливали, — вот те и приноровились приходить сюда. И всё же странно: для водопоя полно других мест, где нет ни людей, ни ещё каких опасностей, но эта ушастая группка вышла именно сюда, к ним, где вообще-то присутствовал тот, кто будет пострашнее оголодавшего волка. — Странно это, — озвучил Дин свои мысли, и Кастиэль неопределённо хмыкнул. Трое животных отошли к воде, совершенно не придавая значения посторонним, а четвёртый — он же, по всей видимости, главный или вожак, но как принято у оленей Дин не знал, — продолжал сверлить их немигающим взглядом, что весьма напрягало. — Ещё ни разу не видел оленей так близко, — шепнул Винчестер. — Понравились? — М-м, не совсем: я не фанат животных. Да и этот тырится как-то… неприятно-странно. Он мне не нравится. Кастиэль хмыкнул. С минуту посверлив животное взглядом, Дин так и не нашёл причину возникновения смешанных чувств к этим животным. Вроде, за такими событиями — появлениями нетипичных для городской среды животных — принято наблюдать с интересом, рассматривать лесных созданий и, наверно, поблагодарить всевышнего за удачу наткнуться на них, но Дин не мог. Олений взгляд не давал покоя. Кто знает, что у животных в голове? Конечно, бояться ему абсолютно нечего: олени ничего не сделают, да и рядом Кас. Но смесь чувств из странности и чего-то ещё не спешила уходить. Наконец, олень дёрнул ухом, чуть склонил голову, отворачиваясь, и, тряхнув головой, направился к остальным. Не сдержав вздоха облегчения, Дин наблюдал за скрывающимися в лесу четвероногими с бóльшим интересом и даже с долей восхищения: грации в этих животных хоть отбавляй. Тихий смешок привлёк внимание. — Чего ржёшь? — отчего-то смутившись, пробубнил Дин и, недовольно хмуря брови, развернулся лицом к издавшему смешок вампиру. Холодные пальцы мягко коснулись щеки. — Всё будет хорошо, — заверил Кастиэль. И этому хотелось верить.* * *
— Уверен, что это то место? Кастиэль, стоящий рядом, кивнул, не сводя глаз со входной двери, а Дину оставалось только медленно и глубоко дышать, успокаивая бешено колотящееся сердце. С утра случилось то, чего он ждал и боялся: Габриэль сообщил, что вышел на след тех самых полукровок. Дин же, боясь опоздать хоть на секунду и потому не смея сидеть на месте, протирая джинсы, упросил Каса поехать с ними. Ну, точнее, никого Дин не просил, а сам сорвался, как только услышал новости об отце. Кастиэль же молча последовал за ним, указывая дорогу и бросая на него непонятные взгляды. Может, обиделся из-за того, что Дин по первому зову рванул навстречу к отцу, а значит, и к полукровкам? Дин не знал и не спрашивал. И вот, спустя полчаса они стояли перед искомым домом. Причём перед типичным домом, коих полно по всей стране, но именно этот до невозможного походил на дом, в котором Дин провёл беззаботные четыре года своей жизни. Дом, в котором умерла его мать. Дом, который сгорел на его глазах. Дом, слишком похожий на его. Сходство проявлялось не только в фасаде, но и в дереве на углу участка. Если память не врала, то перед их домом росло примерно такое же и на том же месте. Вот только какое-то ощущение неправильности происходящего грызло изнутри и отчего-то вызывало липкую панику, к которой Дин не привык. Был ли отец жив или они вышли на остывший след? «Что-то не так», — кричало чутьё и молило повернуть назад, уйти, убежать отсюда, но сдавать назад было поздно — теперь поздно, когда он в шаге от цели. Подойдя к крыльцу, Дин непроизвольно скривился и сжал рукоять мачете крепче: из трещины между деревянными ступенями вылезла небольшая чёрная змея и, сверкнув жёлтыми глазищами, юркнула в жухлую траву. Передёрнув плечами и отвлёкшись на гадюку, Винчестер выдохнул и поймал серый взгляд Каса — тому пришлось нацепить линзы. Дин бы соврал, сказав, что не расстроен этим фактом, — к чему такую красоту прятать? Благо хотя бы пасмурная погода играла на руку, как и отсутствие людей. Получив лёгкий кивок, Дин постарался собраться, как поступал всегда на охоте, но скрип двери разрушил шаткое и выстроенное с большим трудом спокойствие. Кастиэль проскользнул внутрь, и ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Ступив на порог дома, Дин почувствовал, как сердце подскочило вверх, заглушая скрип половиц барабанной дробью и разгоняя горячую кровь, но то был не адреналин, а удушающая паника, сдавившая горло. Воздуха катастрофически не хватало. Ни одна техника вдох-выдох не помогала, а концентрация оставляла желать лучшего. Нет, так дело не пойдёт. Сжав челюсти и задержав дыхание, Дин досчитал до десяти и вцепился взглядом в прямую спину в бежевом плаще. Кастиэль стал тем маяком, который помогал не сорваться и не захлебнуться в панике. Но, боже, как же хотелось, чтобы Кас обернулся, чтобы что-нибудь произнёс, но тот молчал! Упрямо молчал, лишая слух возможности насладиться низким голосом с неповторимой хрипотцой! И этот голос мог бы сказать, что всё хорошо, что всё в порядке, они со всем справятся и ему не стоит до красных отметин сжимать кулаки. Совсем не стоит. Но Кас, мать его, молчал. А тем временем они уже успели пройти дальше и проверить кухню. Точнее, Кастиэль проверил, а Дин бросил беглый взгляд и тут же болезненно отвёл. До колющей боли в сердце знакомая кухня, как и коридор. Самым странным и тем, что не давало покоя, оказалась нормальность: чистота и порядок, куча света, несмотря на пасмурную погоду, и чистейший воздух, чего не встретишь в логовах кровососов. Всё выглядело так, словно хозяева недавно ушли и обещали появиться с минуты на минуту. Всё так, как должно быть у нормальных людей. И это настораживало похлеще охотничьего чутья, на которое Дин решил временно забить, иначе крохи самообладания напрочь сдуло б. Не таким он представлял момент встречи с отцом. Не в доме, который похож на их исчезнувший семейный. И не в том состоянии, в котором Дин находился с момента выхода из машины. И ведь Дин даже не мог найти причину этой паники! А паника походила на ту самую змею, с которой они столкнулись на улице: такая же скользкая, юркая и липкая, она подкрадывалась к шее и окольцовывала ту, начиная душить. Но сколько бы Дин ни касался шеи — ничего не находил. На каждой охоте он был собран и аккуратен, а сейчас, как назло, чувствовал себя коровой, идущей по тонкому льду, и диву давался, как вообще дожил до своих лет, сохранив все конечности. Совсем на него непохоже. Совсем. Может, отвык? Или боялся, что они опоздали? Или же его пугала реакция отца, когда тот узнает, чем занимался его сын вместо поисков? М-да, с какой стороны ни глянь — один вариант хуже другого. Или же… Скользнув взглядом по следующей комнате, которая оказалась ванной, Винчестер всё больше негодовал с происходящего. Зато мысли отвлекали, переключая на реальность, и тогда получалось дышать размеренно, ослабляя невидимый обруч на шее. К третьей двери Дин пришёл в себя, вернул себя прошлого, но он знал, что это — лишь видимость. Видимость даже для него, потому что в подсознании, куда Дин запретил себе соваться, под замком томились паника с кричащем об опасности чутьём. И, пожалуй, это был лучший вариант в его ситуации без возможности успокоиться по-настоящему. Ладони чесались от нетерпения побыстрее разобраться со всем и свалить из этого жуткого места, от знакомой обстановки которого болели глаза. Однако сердце, сбавив обороты, умеренно стучало в ушах, позволяя вслушаться в скрип половиц. «Гейб ошибся?» — не решался нарушить тишину Дин, потянувшись к дверной ручке. Следующая комната оказалась гостиной, и… Нет. Габриэль не ошибся. На полу некогда уютной гостиной, в которой царил полумрак из-за недостатка источников света — тонких лучиков, пробирающихся меж штор, и тусклого солнечного света, льющегося из незашторенного окна на другом конце комнаты, не хватало, — красовались обезглавленные тела. Охотник безошибочно, послушав чутьё, мог заявить, что те принадлежали вампирам. Машинально переступив порог и даже не подняв голову, чтобы осмотреться, Дин уловил удушающе сладковатый запах гнили, который не мог принадлежать трём телам: те не так давно лишились своих поганых жизней, на что указывали быстро растущие под ними лужи, которые поблёскивали в тусклом свете. Собственная голова показалась свинцовой. Опоздали? Где трупы, от которых так несёт, и где тот, кто разобрался с вампирами? Дин сглотнул, подавляя подступившую к горлу желчь, и не без труда смог поднять голову, оглядывая просторную комнату. Взгляд зацепился за широкую фигуру возле окна — единственного нормального источника света, — и то ли мир подкосился под шквалом облегчения, то ли Дин пошатнулся и отступил назад, когда паника и плохое предчувствие бесследно растворилось. Успели. Чёрт его, он успел! — Отец! — позабыв об осторожности, вырвалось само собой, но получился не крик свалившейся горы с плеч, а сдавленный, никчёмный шёпот, который подтверждал его сожаления, беспомощность и страх перед отцом, который так и не дождался его помощи. Да, Дин боялся. Он боялся гнева отца. Боялся того, что не смог быть полезным ему. Дин боялся отца. Младший Винчестер приготовился к брани, к любым упрёкам в свой адрес — да даже пусть подойдёт и влепит пощёчину со всей дури, если посчитает нужным! Только молчание затянулось, а шагнуть вперёд не позволили схватившие сзади руки. «Чёрт, Кас!» — последнее о чём в панике подумал Дин, начав переживать за своего ангела, к которому старший Винчестер вряд ли отнесётся с тем же пониманием и одобрением, что и его сын. И в этот момент внутри что-то ёкнуло, прогнав страх перед отцом. Словно какая-то шестерёнка встала на законное место. Кас оказался важнее. Но в любом случае предпринимать что-либо или делать было поздно — Джон обернулся. Лица, конечно, Дин не увидел, так как отец стоял спиной к свету, но кожей почувствовал этот взгляд и заметил отсвет, когда взгляд отца медленно перетёк от пола ему за спину, к Кастиэлю, от него на руки, крепко обхватившие Дина поперёк живота, и, наконец, поднялся, остановившись на веснушчатом лице, в выражении которого больше не было ни капли страха — только уверенность, готовность ко всему и, может, немного нервозности в виде подрагивающих бровей. Молчание — сколько оно длилось? Неизвестно. Просто очень долгое время никто не шевелился и не трогал натянутую тетиву тишины. Одни лишь напряжённые переглядки, в которых Дин проигрывал. Слишком тяжёлый взгляд был у отца, которым он пытался прогнуть сына, но Дин стойко держался, не смея громко вдохнуть. Прожигающий взгляд, в котором кожей чувствовалась усталость, презрение и… разочарование. Протяжный вздох порушил тишину, больно ударив по ушам, и этого хватило, чтобы плечи Дина обессиленно опустились. — Я разочарован, Дин, — озвучил отец то, что прекрасно чувствовалось каждой клеточкой тела, и Дин непроизвольно впился зубами в щёку изнутри. Чувствовать и слышать — абсолютно разные вещи, и ко второй он оказался не готов. Мачете с лязгом упало на пол, но никто не обратил внимания на резкий звук. — Я-то думал, что вырастил хорошего сына, который семью не бросит, — продолжал литься в уши голос со стальными нотками. Дин открыл рот, чтобы оправдаться, объяснить всю ситуацию, но горло предательски сдавило горьким комком, и единственное, что он смог сделать, — это стиснуть зубы и опустить голову, до боли сжав кулаки. «Всё не так», — хотел сказать он. — А сын оказался вампирской шавкой, — сплюнул Джон. Всё совсем не так! Старший Винчестер странно хохотнул и, судя по шарканью обуви, отвернулся. Осознание облило ледяной водой, и даже поддержка Каса ощущалась как нечто неестественное, неживое и холодное, словно Дин находился в объятиях безучастной статуи. Только одна вещь чётко вырисовывалась в голове: отцу противно на него смотреть. — Что молчишь? Так понравилась роль шлюхи вампира? То, с каким отвращением и ненавистью были брошены слова, — непередаваемо, — но физически они выбили воздух из лёгких. Вскинув голову, Дин снова не нашёлся с ответом: голова разом опустела, а язык не слушался. Но это не помешало вспыхнуть злости и негодующе уставиться на тёмный силуэт отца. Это он тут должен быть разочарован! Это он всю жизнь слепо следовал за навязанным долгом и отцом, который ни разу — ни, мать его, разу! — не спросил: «А чего хочешь ты?»! Три простых и пугающе непривычных слова, которые Дин соединил в единое предложение: чего, хочу, я. Он бы продолжал не замечать их существование, если бы не перемены в жизни. Причём лучшие перемены в его жизни! А ведь, если задуматься и оглянуться назад, он делал всё: выполнял любые приказы отца, делал всё так, как тому угодно, жертвовал и своим «Я», и телом, получая в «награду» новые указания, жизнь беглеца и шрамы, которые не могли сцеловать любимые губы. Было ли это глупо? Возможно. Были ли бессмысленны все эти годы? Нет: снося головы, он спасал жизни обычных людей. Был ли смысл в жизни охотника? С какой стороны посмотреть. Хотел ли он обменять прошедшие годы на нормальную жизнь среднестатистического гражданина, коим пытался стать его младший брат? Зелёный взгляд упал на мужские ладони, крепко держащие его в кольце. Ответ родился сам собой: ни за что. Даже если Дин и не сожалел о прожитой жизни — отец поступил несправедливо по отношению к нему, своему ребенку. Когда послушание и образ «хорошего сына» успели вытечь в то, что отец ненавидит и презирает его за то, кем он является? Разве Дин мало старался? Мало делал? Мало отдал? Что не так? Гнев заметно поутих, оставляя пепелище, из-за которого горчило на языке. А ведь Дин так и не объяснился вслух. Успокоившись, но всё ещё чувствуя обиду, Дин поднял глаза, и тут-то в подсознании мелькнул огонёк ненормальности происходящего: они не должны стоять посреди горы трупов и выяснять отношения в одностороннем порядке, не должны вообще ссориться и Джона вообще не должно волновать, с кем спит его сын. Сейчас совершенно не… Что? Откуда отец прознал про его отношения с Касом? — Откуда ты… — смог наконец-то что-то произнести Дин, но был прерван тем самым разочарованным взглядом обернувшегося отца. — Я разочарован в тебе, Дин, — уставше повторил старший Винчестер, и на этот раз слова ударили больнее, ощутимее, выбивая опору из-под ног. В этот же момент Кастиэль со вздохом, словно и для него произошло нечто досадное, опустил руки, освобождая из хладного плена. Дин пошатнулся, больно врезавшись в дверной косяк плечом. Неужели он и его разочаровал своей никчёмностью? Он же ещё не успел ничего сказать! Ему не дали сказать! — Кас? Плевал он на то, в каком свете увидит его отец, который, видимо, уже жалел, что вообще заделал на этот свет подобного человека. Сейчас важен Кас. Сейчас Дину важен Кастиэль, его ангел, который не мог так просто уйти. Не мог. Но и позади того не оказалось. — Кас? — громче позвал Дин, выйдя в пустой коридор. Паника захлестнула по новой и гораздо сильнее, лишая здравомыслия и оставляя один животный страх. Сердце истерично заколотилось в груди, грозя либо пробить рёбра, либо в любой момент споткнуться и замереть навсегда, а возможность дышать будто отобрали. — Нет. Нет-нет-нет, — хаотично бормотал Дин, открывая двери комнат дрожащими руками, но всё оказывались пустыми. Кастиэль же не мог уйти, верно? Кто угодно — только не он. Он ведь обещал… Может, Кас решил что-то проверить и не успел предупредить? Может, что-то случилось и стоит немного подождать? Совсем чуть-чуть подождать, а потом Кас явится и они вернутся домой, так? Ну да. С полукровками же покончено? Покончено. И семья Каса больше не скалит зубы. И отец жив-здоров, в относительной безопасности и предоставлен самому себе. Теперь-то они могут спокойно выдохнуть и двигаться бок о бок дальше, правда ведь? Правда ведь? Но нутро кричало об обратном, и это пугало, сковывая конечности, делая их ватными и тяжёлыми. Казалось, ещё немного — и Дин точно задохнётся. Ещё ни разу в жизни не было так страшно. Кас же обещал… — Кас! — Дин! Обеспокоенный голос и холодное прикосновение к плечу отрезвили, и Дин почувствовал, как выныривает из-под толщи кошмара весь в поту и с до ужаса быстро колотящимся сердцем. Перед глазами темнота ночи — никакого светлого коридора. Кошмар. Просто сон. Просто чертовски дурной сон! Прижавшись к прохладной коже груди, Дин стиснул Кастиэля в объятиях — точно утопающий, схватившийся за спасительную соломинку, — и жадно вдохнул аромат морозной мяты. Кастиэль обнял в ответ, устроив подбородок на его макушке, и успокаивающе поглаживал по спине, что-то нашёптывая. Сон. Просто неприятный сон. Кошмар. Правдоподобный страшный сон, который оказался недостоин, чтобы принять настоящего Кастиэля с его голосом, запахом и всем остальным… И как Дин этого не заметил? Но сон действительно слишком походил на реальность. Слишком реальный. И, о Господи, как же он скучал по своему ангелу! — Всё хорошо, Дин, — в который раз тихо повторил Кастиэль. — Я рядом. Я всегда буду рядом, Дин, моё солнце. Моя жизнь. Тихий низкий голос, запах, кожа, — всё, из чего состоял Кастиэль, немыслимым образом успокаивало, дарило чувство защищённости. И Дин благодарил за это. В очередной раз он был благодарен за появление Кастиэля в своей жизни, за появление того, с кем не нужно нацеплять лицемерную маску «У меня всё супер». Сердце сбавило темп, страх отступил. Кас рядом — это главное. Дин выдохнул и слабо угукнул в ответ, вслушиваясь в ставший родным голос и проваливаясь в очередное забытьё, но уже без пугающих и наводящих панику сновидений.* * *
Следующее пробуждение оказалось более приятным: без удушающего чувства паники, без снов, от которых бросало в холодный пот, в объятиях Кастиэля, который, кажется, и не думал отпускать его, и с нагретым солнцем затылком. Похоже, режим сна потихоньку возвращался в норму — Дин перестал дрыхнуть бóльшую часть суток, теряя драгоценное время, которое можно было провести с Касом, и, казалось, всё наладилось. До сегодняшней ночи с чёртовым кошмаром, от которого ныло в груди. Может, вчерашний олень не зря так пялился? Мог ли олень со странным взглядом повлиять на мозг? «Да бред», — отбросил Дин, неподвижно лёжа с закрытыми глазами. Как минимум оленьих голов в том доме не было, а значит, животное ни в чем не виновато. Наверно. Хотя, скорее, дело в разговоре у озера — вот фантазия и разгулялась ночью. Причём неплохо так разгулялась, учитывая, что он не забыл бóльшую часть кошмара, словно всё произошло наяву. И всё же Дин надеялся, что попал на разовую акцию и больше такой ночи не повторится. Очень надеялся, что такого не повторится, потому что: во-первых, он не планировал заново испытывать разрывающий внутренности страх, чьей причиной стал уход Каса; во-вторых, он не горел желанием снова сталкиваться с осуждением и разочарованием отца; в-третьих, он прекрасно понял с первого раза, что больше не представлял свою жизнь без Кастиэля. Поэтому хватит с него проверок на прочность — не то полукровки не успеют добраться до него — разрыв сердца опередит. Да и не время для плохих мыслей, когда так обнимают и нежно, с трепетом перебирают короткие волосы, — Дин не удержался от блаженного вздоха. Кастиэль хмыкнул, и под щекой прошлась вибрация, когда тот заговорил. — Доброе утро, солнце. Дин подавил зевок. Слишком хорошо лежать вот так: на нагретой им же вампирской груди, в надёжных руках и переплетя ноги. Но ответ не заставил себя долго ждать — это стало некой утренней традицией, ритуалом в последние дни. — И тебе привет, ангел, — лениво проурчал Дин, не желая ни отцепляться, ни открывать глаза. Может, тому виной остаточный страх очнуться в кошмаре, — Дин не знал и проверять не спешил. — Ты сегодня рано. — Сколько? — Около девяти. — Серьёзно? — Дин всё же отлип, приподнялся на локте и, щурясь от света, перевёл взгляд на лицо Кастиэля, прикрытое его тенью. Девять часов… Да, с каждым днём режим подходил всё ближе к привычному руслу, но чем был вызван сбой — непонятно. Да и неважно уже. Солнце не так давно встало — предположительно около двух часов назад, — но успело нагреть и затылок, и плед, и часть дивана, — всё, докуда доставало. И отодвинься Дин немного вбок или ляг обратно — грозил ослепнуть от сияния кожи в утренних лучах. Но это бы стоило того. Да, однозначно стоило бы. Однако то, с каким трепетом смотрел на него Кастиэль, пока весеннее солнце путалось в растрёпанном ёжике русых волос, не давало возможности сдвинуться с места и нарушить его наслаждение. Дин бы соврал, сказав, что ему некомфортно или не нравилось такое внимание. Нравилось — и это мягко сказано. Было в этом что-то естественное, что-то правильное и что-то, что предназначалось и принадлежало только ему. Каждый взгляд Каса — исключительный, интимный и только его. И осознание этого делало Дина счастливейшим человеком в мире. Только его. Только для него. Если раньше в ненасытной жажде синих глаз Дин с непривычки тонул и захлёбывался, то сейчас спокойно держался на плаву и вкушал ласки синих вод. Это было высшим наслаждением, высшей степенью райского блаженства. Правда, он всё ещё не мог понять, что такого натворил, чтобы заслужить всё это. Неужели в прошлой жизни предотвратил катастрофу или спас кого? Или был великим мучеником? Неизвестно и не проверить, но встреча с Кастиэлем —ценнейшая награда. Кастиэль за тесную неделю знакомства не изменился ни внешне, ни в плане обретённых привычек в гляделки. Казалось, обрети они возможность провести вечность вместе — его бы взгляд остался столь же мягок и нежен к нему, Дину, и через тысячу лет. О себе Дин мог сказать одно: вечности окажется мало, чтобы сполна насладиться Касом и его обществом. Либо вправду слишком мало, либо он был слишком жаден. И как только обычным влюблённым хватает одной человеческой жизни? Это же катастрофически мало! Ничтожно маленький срок! Или они не испытывают тех чувств, что рождаются у Первозданных и, видимо, тех, кто по-настоящему влюбляется в этих самых Первозданных? Влюблён… Тц, да. Скажи ему кто две недели назад, что незнакомый и холодный к миру мужчина, на которого он пялился на стоянке, породит в нём вихрь незнакомых, буйных и самых пылких за всю прожитую жизнь чувств, не поверил бы. Как бы и не поверил в то, что этот же равнодушный ко всему незнакомец окажется способен не только на улыбки, но и на чувства. А особенно Дин бы не поверил в то, что окажется однолюбом, остановившим выбор — которого, как оказалось, и быть не могло, — на этом же мужчине. Быстро решив на краешке сознания, что Кастиэлю это жизненно необходимо узнать, а Дину жизненно необходимо поделиться, Винчестер наклонился и остановился в нескольких дюймах от лица Каса, всматриваясь в собственное отражение в расширенных зрачках. Нетерпеливо облизнув губы, опустив взгляд к губам напротив и не обращая внимания на ускорившее ход и разгоняющее по телу кровь сердце, Дин подался вперёд и, прежде чем коснуться приоткрытых губ, свершил задуманное, коснувший пальцами гладкой щеки и шепнув: — Ты — самое прекрасное, что случилось со мной в жизни, Кас. Краем глаза Дин успел уловить округлившиеся глаза, и почувствовал, как сминаемые им губы растянулись в улыбке, охотно отвечая на неторопливый и неглубокий поцелуй, ставший подтверждением слов и прикрытием для покрасневших щёк. Кас любил такие признания. И пока это был единственный способ дать что-то взамен, хотя Кас никогда и не просил чего-то. Спустя неопределённый промежуток времени всё-таки пришлось прерваться: всему виной не вовремя заурчавший живот, которому не объяснишь, что ещё каких-то полчасика без еды приведут не к голодному обмороку, а к кое-чему более занятному. Чёртовы потребности! Под насмешливый хмык Дин прекратил поглаживать поджарый бок и оставил руку в районе талии, насупленно встретившись с синью по-доброму смеющихся глаз. — Смешно тебе? — с наездом поднял бровь Дин. Кастиэль поджал губы — ясно как белый день, чтобы не улыбнуться. — Ни капли, — мотнул он головой, но смешинки в глазах твердили об обратном. Закатив глаза, Дин поднялся, уселся, подогнув под себя ногу, и наклонил голову в сторону, растягивая затекшие за ночь мышцы. — С тебя фирменные блинчики, — поставил Дин перед фактом, закрыв глаза и продолжив разминать шею. Синева скользила по нему — это прекрасно ощущалось приятным покалыванием кожи, — и, наконец, диван рядом с ним прогнулся. Холодные губы коснулись небритой щеки. Кастиэль хмыкнул. — Как скажешь, моё солнце. В следующее мгновение, когда место рядом вернулось в прежнее положение и Дин открыл глаза, Кастиэля уже не было. Что ж, можно считать, что утро задалось. Взгляд прошёлся по ставшей привычной гостиной, залитой солнечным светом, и остановился на смятой простыни, которая появилась не так давно, но со вчерашнего вечера имела несколько дыр; диванным подушкам, частично скрытых ею же, досталось не меньше. И всё благодаря ему, Дину. Да, этим можно было гордиться. Пожалеть несчастную мебель и гордиться дальше, потому что вчерашний Кастиэль в его руках — это отдельный вид искусства, шедевр, доступный только ему, вершина творения! Воспоминания захлестнули, и к щекам прилила новая порция жара. И не только к щекам. Дин закусил губу, смотря на рваную ткань, за которую цеплялся Кастиэль, боясь сорваться, и рвал ту, как рисовую бумагу. Уголки губ начинало немного саднить при прокрутке вчерашнего, но его ангел, охваченный исступлением и выстанывающий что-то на незнакомом, но красивом языке, среди извилистых звуков которого Дин ловил своё имя, стоил гораздо больше. И это только часть. Маленькая и контролируемая часть силы Кастиэля. Насколько же крышесносным будет секс, если Кас отпустит себя? Вот только вряд ли человеческое тело выдержит подобный опыт. Но даже этот уровень походил на высший из всех возможных. А если бы Кас являлся человеком, то, несомненно, удовольствий тоже нашлось бы по горло. Рука невольно потянулась к простыне и замерла в воздухе на полпути. Сердце кольнуло — точно острое лезвие вонзилось в разнеженную плоть. «Я разочарован в тебе, Дин», — громовым раскатом прозвучал отцовский голос в голове. Эта же рука непроизвольно сжалась в кулак. Дин был уверен, что сон остался позади: как минимум старался не думать о выдуманных событиях, но, видимо, слова, сотворённые его же сознанием, задели и душу. Причём задели сильно. Но Дин ещё в том же сне понял, что Кастиэль важнее всяких пересудов отца. Да и, может, настоящий отец отреагирует иначе? Это, конечно, очень маловероятно, но решение остаться с Касом никто и ничто не изменит. Кивнув самому себе, Дин отправился в ванную. Стоило освежиться. Закончив с утренним-обыденным и ополоснувшись в прохладной воде, Дин покинул стенки душевой и попал под неизменное зеркало в полный рост. Рассматривание своего отражения по утрам тоже вошло в привычку: одни метки — «синяки» звучало не очень и таковыми Дин их не считал, — блекли под целебным свойством мази, другие только наливались, украшая тело — Кас хватался замысловатым образом — и демонстрируя, что всё занято. Но сколько бы Дин ни повторял, что ему нравится и ему совершенно не было больно, — в сини глаз каждый раз мелькала вина. Нет, правда, следы пальцев Каса располагались именно там, где надо, создавая свой узор! Либо это утверждали нотки мазохизма... Зелёный взгляд задумчиво скользил снизу вверх, воссоздавая каждое прикосновение. Я разочарован в тебе, Дин. Что ж. Ладно. Пожалуй, стоило забрать слова «утро задалось» назад. Голос «отца» — он же отголосок кошмара — не отставал на протяжении дня. Напоминал о себе не так часто, но каждый раз скручивал живот и выбивал почву из-под ног в тот момент, когда Дин был готов к удару меньше всего: в безмятежные, наполненные проявляющим различного рода вниманием Кастиэля моменты, то есть наполненные счастьем моменты, или те, когда Дин просто любовался своим ангелом, испытывая при этом самые нежные чувства, на которые только способно сердце охотника. И именно тогда-то голос за шкирку спускал его на землю, за что был тут же отправлен куда подальше. Дин не знал и не понимал, как бороться с этой сигналкой, действующей на нервы. Он из раза в раз затыкал голос, повторяя, что это его жизнь, его выбор — только его! Только он волен выбирать, что ему делать, кем восхищаться и кого любить. Только он руководит своей жизнью, а не надуманный разумом голос, имитирующий отцовский! И такие ответы срабатывали — голос отставал, но только для того, чтобы вернуться через некоторый промежуток времени, который, слава богу, с каждым разом растягивался. Помимо этого же, имея возможность слышать отца спустя столько недель, беспокойство за него разрасталось, кислотой въедаясь в кожу. Особенно отчётливо эта кислота ощущалась в грудине — меж рёбер — и почему-то в левом запястье, которые Дин постоянно чесал, оставляя красные полосы на медовой коже. Жив ли отец? На самом деле не так важны взгляды с одобрением, как-то, что старший Винчестер найдётся живым. Отец всё-таки. Не самый замечательный папаша на свете, но это его отец, которому он должен быть благодарен за подаренную жизнь. Вот только ни он, ни его ангел, ни Гейб, ведущий поиски, не могли дать ответа. Как вообще эти полукровки умудрились ускользнуть от всемогущих Первозданных? Они же не могли быть как та гадюка из его сна, которая бесследно растворилась в жухлой траве. Но, как видимо, могли: скрывались они настолько хорошо, что ни зацепки, ни запашка, ни-че-го. Даже не пытались ни шантажировать отцом, ни выйти на контакт через него, как на прошлой неделе. И всё, что мог сказать Дин, отсиживающийся на задних рядах, это: «Странно». Очень странно. Разве цель полукровок — не словить Первозданного, то есть Кастиэля, через Дина? Так чего же они ждут? Когда человек окажется вне зоны доступа Первозданного — так что ли? Хотя, вполне логично. Вот только Кастиэль этого не допустит. В итоге мысли крутились между судьбой отца, пока Дин сидел тут и ничего не делал, разочарованием «отца» в нём и иногда ко всему этому присоединялись полукровки, — отличный набор, чтобы начал дёргаться глаз. И он дёргался. От навязчивых мыслей не спасала ни готовка, ни чтение, ни телевизор, ни — особенно — залипание в потолок или в окно, за которым в тёплых мартовских лучах солнца оживала природа. Ну, на самом деле было одно спасение. Кастиэль. Его голос, запах, присутствие временно отвлекали от всего, позволяя выдохнуть. Главным же было в нём то, что в синих глазах Дин не находил ни капли разочарования, сожаления или раздражения. Кастиэль всё время одаривал его любовью, участием и поддержкой — Кас обходился очень аккуратно, словно обращался с фарфоровым человечком в своих руках, но от этого Дин не чувствовал себя ущемлённым — всё наоборот! Он чувствовал себя защищённым и имеющим невообразимую ценность. И, признаться, ему нравилось. Нравилось причалить к островку спокойствия и передохнуть. Нравилось довериться и не получать никаких упрёков в свой адрес. Нравилась возможность опереться на подставленное крепкое плечо. В такие моменты Дин изо всех сил держался, чтобы не вылить на Каса всё скопившееся. А скопилось много, из-за чего пришлось строить привычную плотину «Всё хорошо», которая грозилась совсем скоро треснуть, если Винчестер не найдёт другого выхода или ещё какого решения. Дин искал и прятался. Прятался и чувствовал себя паршиво, потому что ему не хотелось недомолвок, не хотелось, чтобы Кас поджимал и терзал свои губы, не зная ни как помочь своему человеку, ни почему его человек не спешит разделить с ним ношу. Но Дин не мог. Просто не мог раскрыть рта и дать волю словам. Они не шли. Они совсем не формировались. Дин боялся их. Казалось, начни рассказывать, начиная с подробностей сна — они воплотятся. Расскажи про тревогу за отца и вину, которую испытывал, сидя в тёплом месте, — Кастиэль не отпустит его одного, да и сам Дин не сунется рисковать, беспокоясь за судьбу Каса. Расскажи про голос, повторяющий о том, как же в нём разочаровались, — ну это совсем ничтожно. А о полукровках, наверно, смысла нет говорить — Кастиэль и так понимал, что вся ситуация странная. Так и прошёл пятничный день — тихо и как-то гнетуще. Причём Кастиэль, видя его состояние, потакал во всём, и Дин не мог не улыбнулся ему под вечер. Мало бы кто стал терпеть такие перепады настроения, а Кастиэль мог. И не только терпел, но и продолжал всячески поддерживать, за что Дин благодарил и его, и того, кто распорядился связать их судьбы. Ближе к ночи, когда сна не было ни в одном глазу, а просторная гостиная освещалась одним тусклым лунным светом, Дин с помощью скудной фантазии пытался воссоздать в голове узоры, которые выводил на его животе Кастиэль, на чьём плече он удобно устроился. Завитушка, штрих, волнистая линия… Тонкие пальцы легонько выводили то ли рисунок, то ли незнакомые письмена. Смотря на странную картину в голове, линии которой не получалось воссоединить, Дин вспомнил о том, что никак не мог спросить — забывал. — Слушай, Кас, — нарушил приятную тишину тихим голосом Дин, — а что это за язык? — Ты о чём? — Ну. — Дин хмыкнул. — Когда тебе особенно хорошо — начинаешь что-то напевно нести. Но кроме своего имени ничего не разберу. Рука Кастиэля замерла, порушив тщательно выводимый рисунок. — Это… древний язык, — замялся Кас и принялся выводить что-то новое, хаотичное, круглое и более быстрое. — Я и сам не вспомню. Дин поражённо усмехнулся. — Как так? Кас неопределённо хмыкнул в ответ, уткнувшись в русую макушку, и ничего не произнёс. — Красивый язык, — спустя какое-то время признался Дин. — Мне нравится. — Совсем сон не идёт? — Не-а. Вздохнув, Кастиэль потёрся носом о макушку и, смазав новые рисунки, протянул руку поперёк равномерно вздымающегося живота, приобняв. Ещё один жест поддержки, к которому потянулся Дин, не совсем осознанно переворачиваясь и почти наваливаясь на Каса сверху, чтобы приобнять. Спать не хотелось от слова вообще, — так считал Дин. На деле же, если копнуть поглубже, ему попросту было боязно возвратиться в тот же кошмар. Главный страх — страх потери — отступил ещё днём: Дин верил в то, что Кастиэль никуда не денется. А вот второстепенный страх был вызван встречей с отцом, чьим разочарованием он вновь станет. Однако, если подумать, то к чему бояться? Для себя-то Дин всё решил. Значит, окажись он снова перед отцом, который будет плеваться гадкими фразами, сможет дать отпор, так ведь? Не зря же он в течение дня вдалбливал и себе, и голосу, что это его жизнь и так далее по накатанной. Да и, может, у реального отца совершенно другие взгляды? Не до такой же степени Джон кретин, чтобы после всего плюнуть в лицо: «Я в тебе разочарован». Вроде, нет. Вот только такие предположения строили пару разных путей: первое — Дин понял, что не очень хорошо знает отца в этом плане; второе — Дин ещё больше чувствовал себя скотиной, потому что преспокойно жил всё это время, нормально питался и спал в тепле. Из этого выходил вопрос: выгодно ли полукровкам содержать человека? Нет же. Если только держать Джона в качестве козыря. Так что очень вероятно, что отец всё ещё жив. Наверное. В каких условиях — неизвестно, но жив. И, наверно, жаждет высвободиться и вмазать сыночке за оперативность. Ну а что Дин мог? Он искал, пытался, обошёл каждый куст и каждую заброшку Кортлина — ни следа. Сейчас же руки были связаны двумя обещаниями: не лезть на рожон по просьбе Кастиэля и поберечь свою жизнь — тоже ради Кастиэля. Мысли всё кружились и кружились, породив снежный вихрь, который погрёб под собой, и Дин, прижавшись к почти что бездыханному, но ставшему таким родным телу и вдыхая полной грудью успокаивающий морозный аромат мяты, проникающий сквозь снежную толщу, не заметил, как уснул. На этот раз обошлось без кошмаров и сновидений в целом.* * *
Суббота выдалась столь же тёплой, как и пятница, и столь же наполненной гнетущим состоянием, но, благо, в меньшей мере. По правде, второе начинало бесить. Дин злился на свою беспомощность, на своё вынужденное бездействие, на самого себя и боль в груди, — да на всё в себе и уже не только в себе! А ещё он боялся. Снова. На это раз боялся сорваться на ни в чём не повинном Кастиэле, который всё время находился рядом, но не приближался, словно хмурый Винчестер был миной: не там коснешься и — бам! — взрыв. И, чёрт, это ещё больше раздражало! Дин не хотел, чтобы Кас понуро слонялся тенью по своему же дому, не находя себе места и не понимая, что происходит. Дин хотел, чтобы всё вернулось на круги своя. Хотел вернуть эту беспечную теплоту в их отношениях. Но реальность, которую Дин так долго игнорировал всё то время, проведённое с Касом, брала своё, обливая ледяной водой и пробуждая от сладкого марева. Проходя до трёх часов дня в таком нервозном состоянии, когда под кожей всё зудилось от с трудом сдерживаемых эмоций, Дин уже искренне не понимал, что являлось причиной этой, как казалось даже ему, беспочвенной злости: он сам или отец, за судьбу которого беспокоился, или Кастиэль, на которого Дин не хотел злиться, но всё равно злился, потому что тот не мог и слова поперёк сказать, не мог поставить его на место, — что из всего этого являлось причиной и была ли она в этом списке Дин попросту не знал. Но Кастиэль… Чёрт. Почему бы Кастиэлю — Первозданному, прожившему пару тысячелетий, неповторимому и великому существу — не поставить капризного человечишку на место? Почему он закрывал глаза на поведение своего человека? Почему давал столько свободы? Почему не мог сковать его, как это делал Джон Винчестер?! Почему?! Почему… Почему за раздражением скрывалось сожаление? Почему, несмотря на появившуюся в груди боль, Дин скалил зубы и не подпускал своего ангела близко? Зачем он так с Касом? Для чего и почему всё это происходит? Чем дольше Дин крутил в голове эти вопросы, тем меньше понимал их природу и тем больше хотел уйти куда-нибудь подальше, чтобы не сорваться на Касе — тот не заслужил такого скотского обращения с ровного места. В итоге Дин начал уставать от внезапно навалившегося и успевшего осточертеть раздражения, чья корни прорастали из волнения. Решение нашлось быстро. — Хочу пройтись, — поставил перед фактом Дин, подойдя к Кастиэлю. — Один, — уточнил он, наблюдая за тем, как Кас приоткрыл рот, намереваясь что-то, наверное, возразить, но, нахмурившись, закрыл его. И это только подбросило дров в и без того полыхающий костёр негатива. — Хорошо, — смиренно отозвался Кастиэль, не смотря на него. Дин сжал челюсти. Он не ожидал такой уступчивости, такой быстроты в принятии решения: отпустить своего человека одного или нет. Куда делся тот Кас, от которого веяло силой? Где, в конце концов, та величественная натура, которую было интересно и опасно дразнить? Почему он так легко отпускает его? — Далеко не уйду, — процедил Винчестер напоследок и поспешил ретироваться, чтобы не вякнуть лишнего и не пожалеть ещё больше. «Супер, — почёсывая ноющую грудину, оценил Дин коктейльную мешанину чувств, которую приправили чем-то щемящим. — Просто зашибись» Почему Кас не мог быть погрубее? Почему не мог взять его за шкирку и хорошенько встряхнуть? Ведь, может, это именно то, что было необходимо Дину, чтобы прийти в себя — нежности-то не прокатили! Приятно, конечно, почувствовать столько заботы и спасибо Касу за участие и всё остальное, но, как видимо, это неправильный подход к охотнику и его тараканам в голове. Требовалось что-то более грубое… А? За раздумьями Дин и не отобразил, что успел собраться, выйти и вообще отойти от дома настолько, что тот остался далеко позади, вовсе скрывшись за деревьями, — вот только Дин не хотел оглядываться, чтобы это проверить, но лесная местность оказалась незнакомой. Просто приняв к сведению, что он всё-таки свалил, Дин, не сбавляя шага, продолжил свой побег. Он не знал, куда идёт, — просто шёл. Шёл куда-то. Искал место, где Кас бы не услышал его — да, Дин пообещал, что не уйдёт далеко, но ему не пять лет, чтобы заблудиться в трёх соснах — идёт-то по прямой. А, значит, ничего страшного не произойдёт, если он немного выйдет за рамки возможностей Каса. Находясь для нечеловеческого слуха в «шаговой доступности», Дин сдерживал поток ругани и желание что-нибудь или кого-нибудь ударить. Нет-нет, Дин не собирался притворяться перед Кастиэлем милым и пушистым, просто… Просто он не знал, что будет, что он сделает и как потом на него посмотрит Кас, узнав подробности последних дней со стороны охотника. Так что нужно уйти. Отлучиться. Подышать в конце концов! В итоге, спустя минут двадцать пыл поубавился, пропало желание кому-нибудь вмазать и даже дышать стало легче. Спустя примерно ещё столько же времени, что в сумме, начиная с его выхода, могло составлять час, Дин окончательно успокоился. Лес и одиночество сыграли свою роль. Правда, коктейль чувств сильно разбавился сожалением. Мысли сменили курс и теперь кружились вокруг синеглазой фигуры с вороньим гнездом на голове, несравненно приятным бархатистым голосом с хрипотцой и запахом морозной мяты, который впервые не смог его успокоить. Отлично. Теперь Дин чувствовал себя полнейшим гадом и, что хуже, смел расстраиваться — это при том-то, что виноват он и только он! «Тц, а ведь мог просто всё выложить», — запоздало осудил себя Винчестер. Вот только… Нет, не мог. На тот момент не мог. И от этого вина вгрызалась в кости с новой силой. Кастиэль не заслужил такого. «Придурок, Винчестер», — и отвесил себе пощёчину — вместо Кастиэля — Дин. Щёку обожгло, но так даже лучше — намного лучше. Физическая боль лучше душевной — она-то со временем сама пройдёт, а вот с душой работать и работать… Дин шумно выдохнул и остановился, запрокинув голову к чистому небу, выглядывающему меж изумрудных крон. Сколько он уже прошёл? Мили две точно наберётся, а то и все три — путь-то начался почти бегом, чтобы поскорее остаться одному. Хах. Одному. Не он ли боялся одиночества, трясся из-за страха потерять Каса? А сейчас — смотрите же! — неспешно вышагивал по мягкой хвойной подстилке в одиночку и ни разу не оглянулся назад. Ни разу не подумал: а каково Кастиэлю наблюдать за его клоунадой и теряться в догадках? Снова выдохнув, Дин закрыл глаза. — Ладно-ладно-ладно! — скалясь, быстро пробормотал он, срываясь на крик, перепугавший мелких птиц. — Я во всём виноват! Я и только я! Для кого он кричал — непонятно. Для себя, «отцовского» голоса, который незаметно пропал, или для Каса, который теперь вряд ли мог услышать его, — Дин не знал. Просто… Чёрт. Он устал. Да и где он вообще? Не успев осмотреться, Винчестер замер, смотря перед собой. — Что за… Дин недоумённо склонил голову к плечу, рассматривая причудливое явление. Там, впереди, куда беспрепятственно пробиралось солнце, щедро поливая землю светом, виднелся ряд поваленных деревьев. Всё бы ничего, если бы не одно «но». Приблизившись, оказалось, что вековые стволы выкорчевала не стихия и пали они явно не под тяжестью времени, так как имели «зубастый» срез, будто что-то переломило их за раз. Вторая же странность — зелёная хвоя, устилавшая землю под голыми ветвями и даже в каких-то местах продолжавшая упрямо держаться на своих местах, то есть лежали деревья тут… Ну, сколько? Сколько должно пройти времени, чтобы хвоя, потерявшая подпитку, заметно осыпалась — наверно, от непогоды и ещё каких факторов, — но в тот же момент не пожелтела? Неделя? Две? Месяц? Н-да, знаний в этой области не доставало. Поэтому Дин наугад предположил, что с момента разрубки прошла неделя-две. Максимум — три. Присев на корточки, Винчестер провёл пальцами по шершавой коре, поглаживая ту. — И кто вас так? — задался он вопросом, словно мёртвое дерево могло дать ответ. Конечно же, ни через пару секунд, ни через ещё десяток ответа не последовало. Хотя лежал тот на поверхности, а, точнее, стоял несколько выше и поодаль. Пройдя взглядом по прямому стволу к основанию, где, по идее, должны быть корни, а потом ещё поднявший по оставленному на пологой возвышенности широкому углублённому следу, Дин наткнулся на «пеньки» высотой в человеческий рост. Ответ крылся как раз в них. То была не стихия, не зверь, не человек и не второсортный вампир — Первозданный. Причём Первозданный, который жил здесь. Охотник усмехнулся. «Значит, всё-таки умеешь злиться? — поднявшись и обведя местность взглядом, мысленно обратился Дин в пустоту. — И что же тебя так взбесило, а, Кас?» И снова остался без ответа. Однако возвращаться, чтобы получить ответ, не хотелось. Как минимум не сейчас. Казалось, вернись он — затаившиеся чувства с эмоциями захлестнут по новой. Поэтому Дин пошёл дальше, сам не зная для чего мимолётно касаясь каждого встречного «пенька» ладонью — просто хотелось дотронуться, ощутить и в очередной раз на краешке сознания восхититься мощью Первозданных, сокрытой в изящных и таких бережных руках. Может, стоит забрать свои слова о том, чтобы Кас встряхнул его, назад? А то не факт, что после встряски останется хоть одно живое место. Хмыкнув, Дин мотнул головой. Нет, Кастиэль вправе делать с ним всё, что пожелает. Особенно после сегодняшнего. Оставив жертвы Кастиэля позади, Винчестер постепенно возвращался из внутреннего мира в реальный и совершил то, чего не удосужился сделать за прошедший час, — прислушался к окружающим звукам. И куда делась привычная настороженность? Всё-таки Кастиэль его заметно разбаловал. Видимо, здесь, вблизи его территории, охотник всё ещё чувствовал себя под защитой — не так, как рядом с Касом, но беспокойство за каждый шорох не настигало его. Сейчас же, сосредоточившись на реальном мире, Дин обвёл окрестности взглядом. Лес как лес — везде одинаков, а вот шум… Ну, по правде говоря, самые обычные для леса звуки: треск и скрип стройных сосен, лёгкий шелест застрявшего в изумрудных кронах ветра, где-то кто-то стучал, щебетал, хлопал крыльями и… тихий плеск. Журчание воды. Последнее отчего-то пробудило интерес, и Винчестер, сменив прямой курс, свернул в сторону — на звук. Как видно, в Кортлине правила не только вода с неба, то бишь дождь да ливень, но и та, что на земле, — огромное озеро, куда они с Касом повадились кататься, океан недалеко от города да реки. Всё-таки интересный позабытый богами городок. С каждым шагом шум водного потока усиливался — весенним ручейком тот явно не был. А через пару минут, преодолев ветвистые и столь же колючие кустарники без вреда для одежды, но заплатив за это тонким порезом на тыльной стороне ладони, Дин наконец-то вышел к тому, что привлекло его внимание, и замер под тенью деревьев, смотря на бурлящий поток внизу. Вот оно — доказательство жизни. Бежит, шумит, пенится и разбивается о встречные камни — не лежит зеркальной гладью. Словно шрам тянулось широкое русло реки, разрезав лес на два каменистых, заваленных деревянными обломками берега с крутым спуском к бурлящей воде. Но, если присмотреться, при желании можно было не свалиться кубарем вниз, а более-менее аккуратно спуститься, чтобы пройтись по мелкой гальке вблизи бегущей воды. Либо же стоять здесь, в тени, прижавшись спиной к неровной поверхности старого дерева, и сверху вниз взирать на искрящийся в солнечных лучах поток. Старое дерево стало надёжной опорой, передышкой и, наверное, конечным пунктом «побега». Возможно, Дин чуть-чуть постоит, ещё разок подумает и двинется обратно. Конечно, проделывать почти полуторачасовой путь назад на своих двоих — не самое лучшее, чем бы хотелось заняться, но разве есть другие варианты? Не его же Детка двинется за ним. Тем более проходимых для машин дорог поблизости быть не должно. Да и он сам виноват: хотел проветрить мозги — сходил, проветрил, — теперь будь добр до темноты добраться, чтобы ни ноги не переломать о какой-нибудь коварный корень, ни Каса долгим отсутствием не перепугать. Скрестив руки на груди, Дин выдохнул и, запрокинув голову, стукнулся затылком, но особой боли не почувствовал. И почему он ушёл? Позлиться в одиночестве? Да он уже ни разу не зол. Он… — Да кого я обманываю? — вырвался шёпот. Со стороны — да даже он сам так считал — казалось, что коктейльчик негатива испарился сам собой. Вот только поворачивать назад было бессмысленно — нет гарантии, что не сорвётся на Каса, вернувшись в прежнюю обстановку. Сейчас чувства, хоть и не были столь ощутимы, всё же крылись глубоко внутри и походили на бушующий внизу поток. Что вообще произошло и почему? С чего хоть началось-то? — Сон? — тем же шёпотом неуверенно предположил Дин. Может, дело и вправду в том сне? Или в «отцовском» голосе из сна? Или в чём-то ещё? Или… Нет, всё-таки сон. Как минимум после того сна дела и здравомыслие Винчестера пошли наперекосяк. Но что такого было во сне, что смогло пошатнуть его? С разочарованием отца уже смирился — пускай разочаровывается сколько влезет, когда узнает правду. Уход Кастиэля невозможен — скорее мир рухнет и распадётся на атомы, чем Кас решит покинуть его. Но из этого получается, что сон особо-то и не при чём. Тогда в чём же дело? Что являлось причиной злости, раздражения и тягости внутри, будто съел что-то не то? Или тягость относилась уже к Кастиэлю, перед которым испытывал не только вину с сожалением, но уже и стыд за девчачье поведение и побег из дома? Тогда всё возвращалось к беспочвенному раздражению, но если пошевелить мозгами, то, может, найдётся причина. Медленно выдохнув, Дин прислушался к себе. Заниматься подобным самоанализом было непривычно, ново, но нужно… Раздражение, да? Такое колючее, до зубного скрежета противное и изматывающее настолько, что Дин был готов сорваться на Касе просто так, за его заботу, поддержку и всепрощение вместо пинка под зад. По идее, сначала Дин злился на голос и свою бесхребетность перед ним, но потом-то начал отвечать на нападки. Вот только раздражался всё сильнее. А ещё добавилось волнение за отца. К чему настолько сильно трястись за жизнь матёрого охотника? Этот охотник, конечно, приходится ему отцом, но Джон не стал бы терпеть такого количества волнения и раздувания из мухи слона. И не стоило забывать о том, что отец наверняка способен выбрать из вампирских лап самостоятельно — то же самое произошло и во сне. Может, сейчас в нём говорила злость на отца, но волноваться и правда было бессмысленно — и ведь к этому выводу Дин приходил не раз. Тем более сейчас предчувствие о состоянии отца казалось каким-то странным, из-за чего Дин не мог зациклиться на нём. И, вроде бы, всё? Н-да, сложновато рыться в своих же мозгах. Всё-таки стоило поделиться с Касом тревогами ещё вчера, когда на душе царило только невинное разочарование в самом себе. Ну, либо сегодня высказать всё в лицо и… Нет, ни за что! Кто угодно, но Кастиэль не заслуживал нападок с ровного места. «Что вообще происходит?» — вернулся Дин к тому же вопросу, от которого начал путь. Почему нет инструкции для прочистки мозгов? Она бы точно не помешала. И, о боже, как стыдно-то! Если представить происходящее глазами Кастиэля, то это сверхненормально! Завёлся с ровного места, словно ПМС наступил или с жиру взбесился, огрызался похлеще собаки и вообще… повёл себя как скотина — и это ещё мягко сказано! Но Дин в самом деле запутался! Раньше всё было проще: передышка — зацепка — охота — залечивание ран — передышка. Всё было одинаковым, привычным и в каком-то роде по-спартански нормальным. В Кортлине же всё с первого дня пошло не так: привычная жизнь совершила настолько много кульбитов, что сразу и не понять, на какую часть та приземлилась. Но теперь Дин был здесь, стоял посреди леса и смотрел на бесконечный поток внизу. Сейчас же, глядя на неустанно бьющуюся о камни воду, Дин кое-что осознал: он сдался. Он не вытянет это в одиночку. Он уже не выдержит. Ему нужна помощь. Он не привык. Он устал. Он уже ничего не понимает. Он устал чувствовать. Устал от щемящего в груди чувства, причину появления которого даже знать не желал. Но сейчас, когда оно усилилось, Дин понял, что оно присутствовало изначально, начиная с самого кошмара. Оно всё время было рядом. Просто пряталось за чем-то другим. Каждый новый вдох давался сложнее, словно грудь стянули верёвками –лёгким не хватало места для размаха. И ладно бы дышать тяжело — может, просто дыхание сбилось, — но в горле предательски засел горький комок. Дин с силой потёр лицо и прикусил щёку изнутри, надеясь отвлечься на физическую боль. Что заставило его так расчувствоваться — не знал и не хотел знать, потому что что-то подсказывало, что ответ не принесёт ему радости. Однако никто не даст объяснений — попросту некому. Дин сдавленно рассмеялся и тут же прекратил — прозвучало слишком жалко даже для него. Никчёмный — это теперь про него. Но что с ним происходит? Неужели пожалеть себя решил? И когда же успел такому научиться? Ладно, проехали! Ещё одна загадка. Но, по крайней мере, Дин знал одно: ему это не нравилось. Вот вообще. Хотелось вернуться к привычному ритму, к, мать его, спокойствию! Без ненависти, без разочарований, без волнений, без всякого беспричинного дерьма, которым жизнь облила чересчур внезапно. Почему он просто не мог наслаждаться островком безмятежности? Почему ему приснился именно этот чёртов сон? Почему отец вообще полез в этот чёртов город? Почему глаза чертовски щиплет? Почему он, чёрт возьми, такой слабый?! — Кто-нибудь, скажите, что мне делать? — одними губами спросил Дин у пустоты, обессиленно сползая на землю и пряча лицо в ладонях. Он не знал и не понимал, что с ним творится. Он никогда не был таким слабым. Он никогда не был таким. Почему он вынужден сидеть здесь и ошарашенно пялиться на дрожащие ладони не в силах закрыть глаза? Что происходит? Казалось, воздух, звуки, запах, свет, — целый мир давил, давил и давил со всех сторон, желая сжать человека в крошечную точку, сжать до размеров атома, и Дин спрятал лицо в коленях, не сопротивляясь этому желанию. Спроси, что с ним, — не смог бы подобрать слов. Это необъяснимо. Больно. Это очень больно. Болело где-то внутри, в груди, в самих костях. Болело на грани между физической и душевной болью. Необъяснимо. «Я не выдерживаю», — единственное, что понимал в себе Дин. Он не хотел быть слабым. Не хотел. Но не мог этого изменить. — Кас, — тихо взмолился Дин, не обращая внимания на дрожь в теле, — прости меня. Помоги мне, Кастиэль. Забери меня. Только никто не ответил ему. Никто не явился на его зов. Никто не услышал его.