Перехлест волны

– О, а давай вон те возьмем? – Юлька ткнула пальцем в чипсы на верхней полке, и Марк послушно закинул их в корзину, даже не глядя на вкус. Она распоряжалась меню и финансами, а ему отошла роль бессловесного носильщика, которой он был даже рад, потому что можно было отвлечься и подумать о своем. – Марк, ты меня вообще слушаешь? – Чего? – Сыра брать больше или колбасы? Твой Тима вообще мясо ест? – Ест, – машинально ответил он, не поднимая головы. Юлька вдруг замерла с нарезкой в руках. – Ты чего сегодня такой неразговорчивый? Случилось его? “Проще перечислить, чего не случилось”, – подумал Марк, но вслух ответил: – Не парься. Дома проблемы небольшие. – Если тебя что-то мучает, ты можешь мне рассказать. Он поднял глаза. Юлька стояла перед ним и заглядывала в лицо, словно медик, который пытается определить, в сознании ли жертва, только что вытащенная из-под завала. Она искренне хотела помочь, но от ее щенячьих глаз становилось лишь хуже, будто и за этот взгляд Марк тоже нес ответственность. С Юлькой они познакомились год назад – Даша привела ее к ним в компанию на празднование Нового года. Первые полчаса гостья скромно сидела в углу, ковыряя салатик, и на все попытки подруги ее растормошить только вяло упиралась, будто ее вели на заклание. Марку стало ее жалко – все-таки праздник, а она пришла туда, где никого не знает, и все говорят о незнакомых вещах. Он подсел к ней и завел разговор. Оказалось, что Юля очень даже ничего, но самооценка у нее ниже плинтуса – за их короткую беседу она три раза извинилась, дважды назвала себя дурой и завершила этот фестиваль самоуничижения мыслью, что ее кислая физиономия наверняка испортит всем настроение. Долго выдерживать этот ядреный коктейль могла только Дашка с ее феноменальным оптимизмом, но физики, не сговариваясь, взяли над ней шефство, и с тех пор она стала частью их компании. Вот только привыкнуть к ее присутствию Марк так и не смог – ее всегда приходилось поддерживать и утешать, и его не отпускало ощущение, что они выгуливают чью-то младшую сестренку, которая еще только учится ходить. – Юль, это правда не важно. Спасибо тебе за помощь, но я сам справлюсь. Они молча ходили по магазину еще две минуты, но тут она снова спросила не к месту: – А ты больше любишь попкорн сладкий или соленый? – Какая разница, какой я люблю, – не выдержал Марк. В одиночестве с Юлей он быстро терял терпение. – Бери, какой нравится, и пойдем. А то там без нас начнут. В этот раз они молчали до самой кассы, да и по дороге беседа не склеилась бы, если бы на выходе к ним не подрулил Штирлиц со звенящим красно-белым пакетом: – Короче, тут ща Белов такой кринж на кассе выдал… В квартиру ввалились одновременно, и тусовка пошла своим чередом. Пока Штирлиц и Низовцев увлеченно трепались о том, кто каких монстров мочит на приставке, Марк украдкой поглядывал за Тимой, которого сегрегация гуманитариев с технарями сделала временным кавалером Юли. Они о чем-то болтали, вернее, болтал Тима, а Юлька смущенно поддакивала, и Панфилов даже восхитился – Левицкий совсем не выглядел как человек, вещающий через силу, и будто совсем не замечал ее давящеей робости. От вина он тут же пошел румянцем, глаза заблестели, и Марк сделал мысленную зарубку, что когда-нибудь обязательно устроит ему романтический вечер с вином, настоящим, а не этой дешевой бурдой, и чтобы вокруг не было посторонних. Оторваться от этого ренессансного зрелища было невозможно: Тимофей напоминал итальянского юношу с полотен, которому не хватало только бронзового кубка и медного блюда с виноградом. Вино раскрепощало и Марка тоже, и даже мысли становились смелее: если все сделать правильно, решил он, то в Тиме вполне можно отыскать вполне итальянский темперамент. По тому, как он злился и как погружался в интересные ему дела, было видно, что Левицкий умеет отдаваться владеющей им страсти – и как, должно быть, будет приятно выяснить, каково стать ее объектом. Без шуток – Марк думал о совращении собственного ученика. Но не сейчас и не здесь, а в нужном месте и в нужное время. Все-таки в Тиме было что-то гораздо большее, чем просто красивая мордашка. Жизнь не баловала Панфилова простыми задачами, но он все же не стремился упростить все подряд. Вот только как подступиться к этому сокровищу, он не знал. С чего начать? Разговаривать с ним обо всем на свете, пока не станет для Тимы незаменимым? Отпускать хитрые намеки, чтобы Левицкий сам начал об этом думать? Стать другом, а в нужный момент открыться? Все это было хорошо, но нечестно. Тимофею нужна была поддержка, и сейчас бы он мог привязаться к любому, кто стал бы его опорой во внезапно обрушившейся на него взрослой жизни. Но с другой стороны, Марк ведь не замышлял ничего плохого – наоборот, он хотел, чтоб долго и счастливо, но при этом не мог отделаться от мысли, что задумывает стать совратителем. Если он не откроет Тиме глаза сейчас, то тот, может быть, проживет вполне нормальную жизнь. С другой стороны, это может сделать кто-то другой, и у этого другого намерения могут быть совсем иные. В голове то и дело вспыхивала мысль, зажженная Алисой - “если ты хочешь, чтобы он тебя дождался…” Панфилову очень хотелось, чтобы его ждали. Ему хотелось, чтобы хоть раз в жизни ждали именно его, а не какого-то придуманного, перекроенного Марка, который должен соответствовать чужим фантазиям. – Давайте играть! – вдруг раздался задорный Дашкин голос. После того, как игру все-таки выбрали, она прошлась по всем с шапкой и собрала подношения. Марку пришлось отдать очки – без них он видел совсем погано, и сложно было украдкой наблюдать за Тимой, но другого фанта у него не было. Низовцева назначили оракулом, решающим чужую судьбу. Марк мужественно выдержал покаяние Вовки и неожиданную атаку Юльки, а когда фант дошел до Тимы, то замер, прислушиваясь. Тима говорил какие-то общие слова, но в каждом из них Марку хотелось узнать себя. Было понятно, что о собственных предпочтениях Левицкий не знает ни черта – он подолгу раздумывал над каждым словом, и в итоге выдавал что-то совершенно очевидное. Для него это было несвойственно – уж Тимофей-то умел говорить и формулировать так четко, что ни в одной книге лучше не прочтешь, но тут сквасился и пытался выкрутиться, как мог. Вопрос застал его врасплох, и отчего-то Панфилову это понравилось – Тима, его Тима, совсем неопытный, с муками открывал для себя основы, которые любой его ровесник уже сто раз обдумал. На секунду Марка взяла зависть – почему он сам больше не такой? Он сам лишил себя возможности узнавать все, как Тима, наощупь, на собственной шкуре, потому что пытался окончательно убедиться в том, что он не такой, как другие. Он бы многое отдал, чтобы вместе с Левицким оказаться в начале пути и обо всем узнать вместе, но теперь оставалось лишь радоваться, что у него есть опыт – а значит, он сможет сделать так, чтобы Тиме с ним было хорошо. Эта мысль застряла в голове и претендовала на статус не мечты, но плана: он сделает все, чтобы Тима действительно захотел его дождаться, там, в Германии. И, словно в насмешку над всем, о чем Марк до этого думал, Низовцев подал ему квест. Панфилов не хотел рассказывать о том, как это случилось в самый первый настоящий раз – конечно же, с мужчиной; ему тогда едва стукнуло семнадцать. Они познакомились в приложении и оказались почти соседями – до дома, кажется, Руслана было пятнадцать минут пешим шагом. Встретились в ТЦ, перекинулись парой фраз, и вот уже Марк, будто никогда не слышав ни о маньяках, ни о героях-дружинниках, которые блюдут нравственную чистоту общества бандитскими приемчиками, шел к нему домой. Все случилось быстро, но случилось, как положено, и Панфилов долго не мог прийти в себя, осознавая, что теперь это с ним навсегда – с чудесной Алисой, с которой ему было так хорошо, ничего не вышло, как он ни старался, а с непонятным Русланом (Марк уже не был уверен, что его звали именно так) он возбудился, как по щелчку и получил настоящий кайф, хотя знал его всего час и ничего к нему не чувствовал. Вспоминать об этом не хотелось, рассказывать – тем более. Поэтому Марк не придумал ничего лучше, как посмеяться над друзьями, рассказав им об Алисе – ведь с кем не бывает, неудачу первого раза можно списать на волнение, и никому не нужно знать, что ни с одной женщиной у него так и не вышло и вряд ли выйдет. Рассказав, Панфилов спохватился – Тима ведь мог подумать после этого, что он по девочкам. Но как следует подумать об этом Марк не смог – его снова захватило веселье, появилась гитара, начались песни. Вино не давало унывать, и почему-то казалось, что все получится, стоит только захотеть. Уже на улице Марк было хотел подхватить Тиму под руку и списать все на то, что парня шатает, а на улице подмерзли лужи, но тут с другой стороны к нему прицепилась Юлька. Панфилов удивленно взглянул на нее – девушка была совсем трезвая, пила она, по своему обыкновению, немного, какие-то символические капли, и помощь ей явно не требовалась. Впрочем, это была Юлька – ей помощь требовалась всегда, если не с пересечением заваленных снегом опасных для здоровья московских дворов, то точно с пересечением этой полной невзгод и приключений жизни. Вот и сейчас она жалась к Марку, будто боясь отойти на шаг, и постоянно спрашивала о чем-то, будто где-то у нее был маленький блокнотик, куда она записывала цитаты великих физиках для своего тайного многотомного труда. – Марк… посадишь меня на автобус? – Юлька кивнула на видневшуюся впереди стеклянную будку остановки, через несколько метров от которой возвышалась крыша спуска на станцию Раменки. – Конечно, – Панфилов кивнул. – Сейчас остановимся и все с тобой дождемся. – Да что мне все, – Юлька отмахнулась. – Я хочу, чтобы именно ты проводил. Марк уставился на нее, словно видел впервые, чувствуя себя невероятным придурком. От этой фразы все вдруг встало на свои места – и Юлькины странные взгляды, и ее дикарская, какая-то школьная попытка продемонстрировать на нем закон Гука, и все эти бессмысленные вопросы… Юлька в него влюбилась. Причем так же, как делала все остальное – робко, неловко и без малейшего понятия, как с этим дальше быть. Наверное, будь сейчас древние советские времена, лучшей жены ему было бы не найти – Юлька бы стала образцовой хозяйкой, заглядывала ему в рот и ни слова бы не сказала о том, что в постели у них все не ладится. Наверняка она даже не знает о том, как должно быть. Такую можно было бы привести и к маме, и они мгновенно друг другу понравились бы – Юля маме потому, что согласилась бы с любой глупостью, а мама Юле потому, что для любой ситуации у нее есть бескомпромиссное правильное решение. Но времена были не советские, а Марк не был таким мудаком, чтобы пользоваться чужой наивностью, чтобы обречь на вечные мучения и Юлю, и себя. Они встали под козырек остановки – часы отмеряли три минуты до Юлиного автобуса, и за эти три минуты стоило уложиться, но Марк не знал, с чего начать разрушать чужие надежды. Перебрав все варианты и потратив на это целую драгоценную минуту, он решился резать по-живому: – Юля, мне показалось, что я тебе нравлюсь, – тихо сказал он, надеясь, что ни Тимы, ни друзей не окажется рядом. Юлька тут же смутилась. – Почему ты так думаешь? – пробормотала она и тут же отвела глаза. – Считай, интуиция. Юль, давай сразу договоримся – я тебе не подхожу. Ты даже не представляешь, насколько. Девушка все-таки нашла в себе силы посмотреть на Марка, и он с досадой увидел в ее глазах странный блеск – видимо, она решила, что сейчас он будет твердить о том, что ее недостоин, и готовилась разубеждать. Поэтому Панфилов продолжил почти без паузы: – Я не пытаюсь выглядеть загадочным или что-то такое. Просто поверь, я – не то, что тебе нужно. И потом… – он решил, что последний аргумент точно должен ее убедить, – я влюблен в другого человека. Юлька молчала, сжав губы. Ему показалось, что она вот-вот заплачет. – Не думай, что это ты мне не понравилась, пожалуйста, – спешно забормотал он. – В других обстоятельствах я бы был счастлив, что ты… Это была ложь – даже люби Марк девушек, он бы не смог встречаться с ней, потому что не вынес бы груза ответственности за каждый ее шаг, который она неспособна сделать самостоятельно. Но Юле об этом знать было не обязательно. – В общем, прости. И, пожалуйста, не злись. Автобус подъехал, и Марк кивнул Юльке на открывшиеся двери. Она заскочила внутрь, но обернулась у самых дверей. – Марк, а если с той… ну, с другой… у вас ничего не выйдет, то, может… – Спокойной ночи, Юль, – тихо, но твердо ответил Марк, и тут двери, на его счастье, закрылись. Автобус помчался вверх по улице, увозя с собой несчастную и наверняка рыдающую Юльку, но Панфилов не мог думать об этом сейчас – в конце концов, он ничего ей не обещал и не был ни в чем виноват.