Перехлест волны

Одно дело сказать, а другое – сделать. Главным достоинством и одновременно недостатком Алисы было то, что она была… Марк бы не назвал ее тепличным цветочком, но если говорить о них обоих в растительных метафорах, то он бы был чахлым ростком, который пробивается из бедной и мерзлой почвы где-нибудь в тенистом углу сыктывкарской тайги, а она – бодрым и сытым подсолнухом, цветущим на сочных черноземных почвах Кубани. Алисе не приходилось делить комнату перегородкой, чтобы жить в ней вдвоем с сестрой, мать не закатывала ей скандалов, в школе никто не пытался выкинуть ее рюкзак в мусорку за полученную по математике пятерку. Да и западать на парней она могла вполне открыто – чем активно и занималась, каждый сезон демонстрируя Панфилову свою новую влюбленность. Тима, с одной стороны, был из той же породы – чего только стоило место, где он жил и школа, где он учился. Но с другой – он был гораздо внимательнее ко всему, что происходит вокруг. В отличие от Красовской, которая порхала по верхам, Тимофей все пропускал через себя. Оттого ему и было сложно полюбить физику – он не чувствовал в ней ничего человеческого. Она была для него что мраморная плита, к которой не знаешь, с какой стороны подступиться, и Марк, подобно скульптору, вытачивал из нее человеческое лицо. При мысли о Тиме на душе теплело, и все заботы отходили на второй план. Но Марк бы был счастлив, если бы это была его единственная забота. Денег для Эли все еще не было, и где их брать, Панфилов не знал. Выход был один – искать какую-нибудь работу, которая бы не сожрала все время, что нужно ему на учебу и псевдорепетиторство, а заодно покрыла бы его собственные нужды, которые он сейчас компенсировал случайными подработками. – Слышь, ты чего такой смурной? – пробасил Вовчик Низовцев, усаживаясь рядом в аудитории. Марк вышел из оцепенения и повернул голову – Вовчик крутил в руках какую-то нарядную коробку с бантом. – Это чего у тебя? – Это Дахе… – мечтательно улыбнулся одногруппник. – У нее ж сегодня днюха, забыл? После пар все идем праздновать. – Черт, – Панфилов выругался от неожиданности. Он совсем забыл про юбилей Марфушиной, да и подарок не приготовил. Она, конечно, все понимала и к вещам относилась легко, но все равно было неудобно. Дашута влетела в аудиторию, как королева, и тут же раскинула руки, ожидая оваций. Вовчик первым кинулся к имениннице, вручил ей коробку и расцеловал в обе щеки. В коробке оказалась какая-то совершенно убойная заколка в виде черепа, величиной с Дашутину ладонь, по виду недешевая, но на вкус Панфилова немного нелепая. Впрочем, эти двое совпадали в своих представлениях о прекрасном, видимо, поэтому после года дружбы и сошлись, наконец, в одного лохматого и звенящего цепями и стальными серьгами монстра. – С днем рождения, о, великая! – завопил Штирлиц и завел на всю аудиторию дребезжащим голоском “Happy birthday to you…”. На полкуплете он подтолкнул локтем угрюмого Белова, который закатывал глаза от его рулад, и тот покорно присоединился к пению. – Мы, короче, это, в дамских штучках не разбираемся, но лови в телеге сертификат на массаж от нас с Беловым. Моя сестра говорит, это отвал всего. – Спасибо, мужики, – засияла Даша и кинулась обниматься. Нежно придушив всех дарителей, она бухнула сумку на ту же парту, где сидел Панфилов и села через один стул от него, рядом с Вовчиком. – Даш, с днем рожденья, – пробормотал Марк. – Ты прости, я без подарка… сейчас как-то… – Ой, да забей, Панфилов, – девушка улыбнулась. – Меня и так вон одарили, как королеву. Прям алмазный фонд. Она стиснула его в объятиях. – Спасибо, Марик. Ты ж придешь сегодня? Посидим, накидаемся маленько в честь моего солидного возраста. – Конечно. Он был благодарен Марфушиной за ее тактичность. Хотя в их компании все, даже вечно достающий всех Штирлиц, с пониманием относились к любым человеческим недостаткам. Низовцев был прямолинеен и прост, как автобан, Штирлиц бестактен, Белов не мог на публике два слова связать, а Дашка могла ненароком прибить, когда злилась, но вся эта кипучая смесь отлично уживалась друг с другом, и Марк совсем не казался в этой стае лишним. Казалось, с ними можно обсудить любые проблемы, но главную свою тайну Панфилов от них хранил, потому что боялся, раскрывшись, разрушить их казавшееся таким прочным единство. Обычно по вторникам они занимались до талого, но в честь праздника было торжественно решено двинуть последние две пары по межфакультетским предметам, и Марк уже предвкушал, что сегодняшний вечер проведет в кругу друзей. Но на лекции по теормеху чат вдруг разразился сообщением: “У меня ЧП”, – это был Тима. Панфилов тут же схватился за телефон. “Что такое? Директриса?” “Да если бы. Егор изменяет маме. Я их почти застукал” Марк долго кружил пальцами над экраном, не зная, что сказать. Он прекрасно помнил все нюансы семьи Левицкого, но при последнем апдейте она показалась ему вполне уютной тихой гаванью. В конце концов он только набрал три знака вопроса. “Пришел домой и встретил у нас на кухне какую-то Яну. А потом в тумбочке Егора нашел упаковки от презервативов”. Панфилов перечитал сообщение трижды, пытаясь вникнуть в суть. Все казалось ему сумбурным и странным; после вчерашних потрясений он еще плавал в собственных переживаниях, а проблемы Тимы отчего-то ощущались как еще один камень, навалившийся на его и без того погребенное под обломками тело. Глубоко вздохнув, Марк постарался успокоиться – ничего не горит, никто не умирает, и эту неприятность он не обязан решать сам. От него требуется лишь поддержка, и сам факт, что за этой поддержкой Левицкий обратился именно к нему, здорово обнадеживал, если не сказать – льстил. Конечно, можно было подумать, что он пошел с этой проблемой к своему репетитору намеренно, потому что тот взрослее и старше, но что-то подсказывало Марку, что Тима не считает его ни старше, ни взрослее. Левицкий был из породы людей, которые уже родились немного восьмидесятилетними, и такие обычно хороши во многом, но вот в собственных чувствах невероятно беспомощны. Поэтому наверняка он писал первому, у кого рассчитывал найти поддержки, и то, что он выбрал именно Марка, было хорошим знаком. Панфилов понимал, что, возможно, придется пожертвовать праздником. Но ради Тимы он был готов на такую жертву. “Подъезжайте к физтеху на Колмогорова”, – написал он. “Когда?” “Сейчас. Через полчаса пара кончится, сможем поговорить”. Тима угрюмо смолил свою ягодную сигарету в отдалении от входа и выглядел так, словно по нему каток проехался. Выбившиеся из-под шапки темные кудри распластались по лбу, кончик длинного острого носа покраснел от холода, но самым печальным зрелищем были глаза – и без того печальные и красные от недосыпа, сейчас они выглядели, как две черных бездны, в которых плескалась беспредельная тоска. – Пойдемте, – велел Марк. Нельзя было морозить это чудо на улице. Левицкий хоть и не выглядел, как человек, который с трудом справляется с превратностями материального мира, но отчего-то хотелось прятать его от холода, следить за режимом сна и тем, чтобы он не забывал питаться. Панфилов подозревал, что по всем трем пунктам у Тимы есть проблемы. В кофейне он сел, нахохлившись, и даже не сразу догадался снять шапку, а потом привалился к стене и долго гипнотизировал салфетницу, пока Марк вешал куртку на вешалку и протирал очки. – Рассказывайте, – велел он наконец, но Тима не сказал ничего особо нового. Из того, что Марк уже знал, он вспомнил, что Тимина мать и Егор оба работали в каком-то крутом консалтинговом агентстве, пока Александра Николаевна не ушла в декрет, и что теперь она и Тима, хотели они того или нет, висели на шее Егора. Окажись на его месте сам Панфилов, он бы переживал скорее за это, но Тимофею на деньги было наплевать. Это, конечно, была скорее наивность, чем мудрость, но Марк не спешил его осуждать – как и все остальные эмоции, беспредельная ненависть к предателю у Тимы была написана на лице. – А вы уверены, что так все и было? – осторожно спросил Марк. – Мало ли откуда упаковки… Оставалась надежда, что это какая-то щекотливая и двусмысленная ситуация, которую Тима понял неверно. Но скорее из разряда бесплотных – потому что Марк сходу мог придумать лишь одно назначение презервативов, кроме прямого, и вряд ли взрослый, семейный и бородатый Егор наливал в них воду и сбрасывал с десятого этажа. – Ага, ветром надуло, – взъершился Тима и повысил тон. – Я сексом не занимаюсь и мусор по чужим ящикам уж точно не прячу. Левицкий, видимо, и сам не понимал, какой реактивный – стоило ему обрадоваться или разозлиться, он тут же выдавал себя с головой. Вот и сейчас половина кофейни обернулась на его вопль. – Тише, пожалуйста, – попросил Марк, но толку было мало. – Он точно виноват. И я не хочу, чтобы этот мудак жил в моем доме. – Спокойно, – приказал Марк, сам удивившись звуку собственного голоса. – Во-первых, надо остыть. Месть надо подавать холодной, особенно если в деле замешана беременная женщина. Интересно, откуда у него в голове появились такие фразочки в стиле Скорсезе. Панфилов хотел добавить, что нужно выяснить все наверняка и немного побыть занудой, напомнив, что уход Егора пустит Тиму с матерью по миру, но не успел – нагрянули друзья и принялись уламывать их присоединиться к тусе. На минуту Марк испугался, что Тима может взбеситься от их неуместного веселья, но потом понял, что боялся зря – Левицкому наоборот, нужно было человеческое общество, и это общество само к ним пришло.