Перехлест волны

Белов похлопал его по плечу, Штирлиц сцапал неожиданно крепкими для задохлика объятиями, и они разделились – теперь рядом с Марком был только Тима, и хотелось сказать ему очень много, но Панфилов не знал, с чего начать. Левицкий заговорил сам. – Было здорово. Спасибо… за друзей. – Они хорошие, – Марк с благодарностью ухватился за этот повод – он любил своих друзей, пусть и приходилось напускать на себя загадочность, чтобы не раскрывать главного, но даже так он чувствовал себя с ними одним целым. – Не такие, как я, но… с ними я чувствую себя, как бы это выразиться… настоящим, что ли. – А эта Юля, – вдруг сказал Левицкий. – Она… Даша говорила мне, что она… – он никак не мог выговорить главного. – Да, она на меня запала, – пришел на помощь Марк, и тут же смутился. Ему показалось, что это прозвучало горделиво, будто он коллекционирует разбитые девичьи сердца, а меньше всего хотелось выглядеть перед Тимой ловеласом. – Но я с ней поговорил. Объяснил, почему… это не лучшая идея. – А это не лучшая идея? Почему? Вы ведь похожи. Марк чуть не расхохотался – вот как, значит, он тут мечтает о Тимофее, а тот считает, что он похож на странную девицу, которая не знает, что ей делать с собственной жизнью. Впрочем, Панфилов уже понял, что людей читать Тима не умеет. – Даже больше, чем ты думаешь, – хмыкнул Марк, намекая совсем на другое. Все-таки было у них с Юлькой кое-что общее – им обоим нравились мужчины. – Проблема в том, что мы… слишком похожи. Да и вообще, дело совсем не в этом. – А в чем? – В том, что я совершенно не тот, кто ей нужен. – Ты Печорин, да? – Что? – Марк опешил. Он плохо помнил школьную программу, но по его смутным воспоминаниям Печорин был каким-то неприятным типом, который только и делал, что страдал, заставляя страдать окружающих. Панфилов не понимал, во что тут можно влюбиться, и честно хотел думать, что не имеет с этим Печориным ничего общего. – Даша говорила, что Юля считает тебя похожим на Печорина. От вина у Тимы раскраснелись щеки и блестели глаза, но сейчас он вовсе не выглядел столь же довольным, как минуту назад. Сейчас, когда Левицкий совсем забывал себя контролировать, он был словно вывернут наизнанку, и, как бы он ни пытался осторожничать в словах, его ревность была очевидна. – Печорин же был… мудак. А мне как раз хочется верить, что я не такой. – А больше всего хотелось, чтобы в это верил Тима. – И Юля была бы прекрасным средством… ну, знаешь, если бы мне хотелось облегчить себе жизнь. Но я не хочу. Я свой путь выбрал. “И этот путь – ты”, закончил Марк в своей голове. На миг пришла шальная мысль, что будет, если признаться, но понял, что не время и не место. Такие вопросы надо решать на трезвую голову и там, куда не может добраться возмущенная общественность, озабоченная нравственностью публичных мест. – А зачем делать свою жизнь сложнее? – наивно поинтересовался Тима. “Знать бы, какого черта она сама усложняется с каждым днем”, – подумал Марк, а вслух ответил: – Знаешь, не у всех есть папа в Германии, – он хотел, чтобы это прозвучало, как шутка, но вышло чересчур назидательно. – Поэтому сейчас я, пожалуй, откажусь от легкого варианта в пользу желаемого. – Желаемого? Ты влюблен, да? С Левицким было очень сложно находиться рядом – и весь его вид, и каждая фраза били куда-то под солнечное сплетение, и хотелось сдаться с потрохами. – Наверное. Не знаю, – уклончиво ответил Марк, чтобы тот не дай бог не начал выяснять, в кого, потому что тогда устоять будет еще сложнее. – Да. – Все-таки не удержался. – Но я не знаю, насколько это осуществимо. – Такое впечатление, будто ты влюблен в знаменитость. Славный наивный Тима! Удивительно, как он даже не догадывался, что речь идет о нем. – Нет, упаси бог… ох, черт возьми! Марк бы и под дулом пистолета не сознался, что не собирался выходить на собственной станции, но на всякий случай изобразил удивление, когда поезд начал закрывать двери на нужной ему станции. – Я свою станцию проехал, – объявил он с притворным разочарованием. – Придется теперь ехать до салатовой ветки. Будь на месте Левицкого кто другой, он бы тут же распознал подвох, но Тима совершенно искренне ответил: – Вот засада… но ты ведь успеешь на свою пересадку? – Успею, куда я денусь. Еще даже одиннадцати нет, а метро до часу. – Я раньше жил на Домодедовской, – сообщил Тима. – Иногда поезда шли на разворот на Орехово. И я ходил пешком, дворами. Мать ругалась, что блуждаю по темноте… Легко было догадаться, что в нынешнем роскошном доме Левицкий живет недавно, потому что на памяти Марка там еще несколько лет назад велась стройка, но вот представлять его в спальном районе было… странно. Хотя, видимо, все мысли о каком-то особом социальном статусе Тимы были иллюзией. Как бы не шли дела в гору у его родителей, сам он был вполне себе простым человеком – если, конечно, считать простым одиннадцатиклассника, который целыми днями с упоением зубрит немецкую грамматику. – Темнота… ну, да. Я до сих пор встречаю Варю, если она где-то задерживается. – Варю? – Сестру, – пояснил Марк. Сил раскладывать по полочкам Левицкому жизненную ситуацию своих сиблинг у него не было, и он позволил себе немного покривить душой, пользуясь старым именем. – Вроде бы за это время и не прицепился никто… а вроде и кажется, что не цепляются, потому что я рядом. – Ко мне никогда никто не цеплялся… а я ведь был крошечный пиздюк, тощий… класса до девятого был похож на шестиклассника. Он неожиданно опустил кудрявую голову на плечо Марка, но также быстро отпрянул и заболтал о чем-то пустячном. Панфилов замер, стараясь одновременно слушать и не потерять неуловимого ощущения тяжелой Тиминой головы на своем плече. Печатники они тоже чуть не проехали, но вовремя выскочили из вагона, хохоча и цепляясь друг за друга, чтобы не повалиться, разогнавшись, на скользком мраморном полу. Но даже там они встряли надолого – Тима все не разжимал пальцы на рукаве панфиловской куртки, а Марк не заострял на этом внимание, потому что чего же в этом необычного: подвыпивший друг хлопает по плечу такого же подвыпившего друга. “Молодежь, посторонись”, – пробормотала какая-то старушка, протискиваясь между ними и краем узкой боковой платформы, и Тима тут же посторонился за них обоих, утянув Панфилова в сторону. Пришел он, конечно, поздно – мама и сестра уже спали. В такие минуты хотелось сказать “спасибо” Инкиному сынку, который нормализовал в их семье поздние возвращения Марка - “ведь взрослому сыну надо общаться с друзьями”. Тихо, как мышь проскользнув через ванную, Панфилов забрался в свой закуток и с головой накрылся одеялом. Даже спустя почти час, после теплого душа, без куртки и толстовки, плечо все равно грело случайное прикосновение Тиминой головы.