***
— Верёвку взял? — Взял. Пошли уже. Скоро стемнеет. Дима прав. Спустя неделю они научились определять, где ночь, а где день, по оттенку чёрного и без времени: телефоны у них давно сели. Панику и гнев пришлось задавить быстро: еда тоже закончилось почти сразу. Из-за постоянной темноты организм просто сбил режим сна. Спать не получалось, из-за этого голод усиливался в разы. Каждый день приходилось уходить в лес по двое. Все животные пропали – погибли, спрятались или просто нашли способ уйти. Даже если бы они были, поймать их вряд ли бы получилось. Оставалось искать растения. На пятый день от вида диких яблок и ростков начало отчаянно тошнить. Суп из крапивы заходил лучше, напоминал домашние щи. — Воду взял? Дима не выдерживает этой вечной дотошной проверки на каждый предмет. — Да, взял, Арс, ну чё ты мандишь. Воду они научились кипятить не сразу. Из ёмкостей были только пластиковые бутылки. Поставить их на костёр было абсолютно невозможно. Приходилось нагревать отдельно камни и ложкой переносить в разрезанную бутылку, несколько раз, ожидая иногда по часу, когда вода, наконец, нагреется и закипит. Антон боится спрашивать, что будет, когда у них в зажигалках закончится газ. Арсений запихивает в рюкзак ещё пару палок: это Антон придумал – по дороге в лес хотя бы каждый метр оставлять сзади себя по две маленькие палки, уложенные крестом. После обычного «молодец» в душе стало хоть немного светлее, ему постоянно казалось и кажется, что он приносит только проблемы, и лучше бы они застряли тут вчетвером. Арсений, Дима, Серёжа и Стас справились бы куда лучше. Водитель от них отдалился, лишь иногда перекидываясь парой фраз за ужином, ради которого он тоже много, что делал. Антон же регулярно что-то портил. Это получалось случайно, руки просто не слушались, он уже разбил одну из бутылок водки, которую оставили для дезинфекции, и сам же был причиной, по которой эта дезинфекция была нужна. На руках оставалось всё меньше живого места. — Хорошо, — говорит Арсений и надевает рюкзак. Они скрываются через четыре шага. Антон долго смотрит им вслед.***
— Лето. — Пляж. — Песок. — Замок. — Рыцарь. — Дракон. — Носки. — Как связаны дракон и носки? — Не твоё собачье, давай, продолжай. — Хорошо, джинсы. — Молния. — Свет. — Солнце. В автобусе повисает тишина. Это просто смешно, как третья по счёту цепочка ассоциаций приводит к этому жёлтому, маленькому с ноготь шару, когда-то торчавщему в небе. — Заново? Антон выходит на воздух. Сейчас где-то восемь. Максимум девять, потому что видно, как Арсений примерно в двух метрах чистит зубы сохранившейся после сгоревших веток золой. Дима уверен: он так сотрёт эмаль и лучше отваривать экстракт крапивы, но Арсений сказал, что не будет чистить зубы тем же, что ест. Антон чистит, чем придётся. Ему вообще в этом плане попроще. Арсений после того как сказал, что пошёл чистить зубы, уже где-то час в автобусе не появлялся. — Там пацаны игры играют. Кивает и выплёвывает какой-то лист в сторону. — Слышу. Пахнет мятой. Арсений отряхивает руки и садится в открытый отдел боковых чемоданных багажников. Антон пытается его разговорить уже третий, кажется, день. — Может, тоже? Ты же любишь. — Кого? Пацанов-то? — Игры. Глупо звучит, стоит только произнести. Но Арсений, видимо, игры глупыми не считает: — Я тоже, конечно. Вот закончу и приду. — Я тебе мешаю? — Нет, — быстро говорит и тут же поправляется: — В смысле... нам всем сейчас нужна компания. Просто наблюдение за процессами поддержания чужой гигиены не всегда доставляет эстетическое удовольствие. Антон хочет сказать, что ему, вроде, никогда не было противно смотреть, как Арсений чистит зубы. Вместо этого он говорит: — Ты просто слишком долго это делаешь. — Это успокаивает. Не знаю... Антон понимает. Рутинные действия. Сохранение фрагментов хоть сколько-нибудь привычного порядка. — Пиздец, ты и дома по полчаса зубы чистишь? Какая у него эмоция, разглядеть не удаётся – в автобусе пропадает свет. Видимо, их самодельный факел из чьей-то майки в смоле опять погас. Арсения просто становится не видно. Хотя он сидит буквально в двух шагах. Возможно, было всё-таки не девять. — Шаст? Антон машинально выставляет руку и сразу же чувствует чужую протянутую ладонь. Слишком холодную даже для пока ещё мокрой. — Ты замёрз? — Нет. Сядь рядом. — Мы не поместимся. Антон слышит, как Арсений скидывает что-то на землю, возможно – нужное, возможно – ненужное. — Справа от меня место. Антон пытается вспомнить, где примерно он сидел. — Садишься? — Пытаюсь понять, как случайно не раздавить тебя весом. Из всех возможных, эта смерть, пожалуй, будет самая глупая. Арсений выдыхает: — Ой. А когтем своим ты меня порезать не боишься? Антон вчера, помыв руки, под основание сгрызал себе ногти, когда в автобус зашёл Арсений. Антон остановился, хотя они все так делают – ножниц ни у кого не оказалось, но перед Арсением стало почему-то стыдно. Мизинец так и остался нетронутым. Антон боится вообще всего. За других в том числе. — Боюсь. Но мизинцы я обычно не использую. — Тогда сядь уже, да, наверное? Антон не знает, почему он медлит. В такой близи он и по голосу понимает, где Арсений, почти до сантиметра. В автобусе загорается свет.***
Последние два дня постоянно идёт дождь. Это стало новостью, потом радостью, на второй день – вполне мерзкой холодной обыденностью. Льёт, не прекращаясь, выйти почти невозможно, а у них заканчиваются дрова. Почему-то о дожде никто не подумал. Почему-то показалось, что дождь без Солнца должен был просто исчезнуть. Благо, крыша от багажного отсека, открывающаяся наверх, позволяла хотя бы разводить огонь. Арсений подходит, когда в автобусе Антон уже третий час смотрит на поднимающийся дым их всратого факела. Протягивает что-то на руке. Антон спрашивает: — Яблоко? Арсений кивает. — Тыблоко. Мыблако. Губы поджимаются сами: от вида растительного снова начинает мутить. — Извини. Аппетита нет. Съешь сам. Дима рядом вытягивает ноги под сиденье. — Антон, цинга шутки не шутит. Не будешь есть яблоки, выпадут зубы, а кожа станет грязно-синего цвета. Будешь похож на Серёжу. — Чё ты его пугаешь? — Арсений кладёт яблоко куда-то обратно в рюкзак. — Не хочет, пусть не ест. Антон отворачивается, но через окно всё равно смотрит на Арсения. Несмотря на формулировку, чувствуется, что злится он не на него. На что угодно – на дождь, на Диму, на яблоко, на местоположение. На весь мир в целом. Если он всё ещё есть. Арсений отходит куда-то опять на задние. Ему в дождь тяжело: даже когда было особенно холодно, он почти весь день проводил снаружи. Хочется ему что-то сказать, но Антон пока не придумал что. Стас находит несколько купюр в кармане. Учитывая, что искал он зажигалку, желание их смять и выкинуть вполне закономерное. Дима опускает его руку. — Оставь. Может, огонь разожжём. Когда дрова закончатся. Антон уходит на задние. Арсений из какой-то то ли травы, то ли корней пытается сделать жгут. Очень сосредоточенно. Но двигается сразу. Свет до сюда почти не достаёт. — Плетёшь? — Скорее – запутываю. — Слушай, а про зубы… Улыбается. Коротко. Только одной стороной. Антону хватает, чтобы понять, как сильно он по этому скучал. — Не переживай. Пара недель у тебя есть точно. Арсений берёт ещё одну травинку. Кто-то впереди резко встаёт, колыхнув огонь потоком воздуха, и свет скользит верх, играя на щеке и кончике носа. Антон отворачивается. — Как думаешь, без зубов я останусь красивым? — Кто тебе сказал, что ты с зубами красивый? — Ты. Арсений молчит, как-то долго, устало жмурясь. Он, правда, сказал. Как-то перед съёмками, когда Антон всё стоял и рассматривал себя, недовольный то лицом, то фигурой. — Красивый? — Да, только отойди от зеркала. Сейчас кроме блёклого отражения в автобусе и зеркал заднего вида у них нет совсем ничего. Антон решает на формулировки плюнуть. — Слушай, — если смотреть на руки, то как-то даже и проще. — Я знаю, что это звучит плохо, но я рад, что ты здесь. В смысле, конечно, лучше бы ты был где-нибудь в шёлковом халате и с бокалом Кампари… — Всё-таки к элитному эскорту меня приписываешь. — С каких пор… в общем, лучше бы ты был, в чём захочешь и не здесь. Но спасибо за то, что ты здесь. — И за то, что я в рваных трениках, — почти сразу говорит, но Антон успевает заметить улыбку. Ему больше никаких слов не нужно. — Они тебе идут. Антон вдруг понимает, что все комплименты они всегда говорят только через шуточки. При этом, Антон всегда говорит искренне. Арсений теперь улыбается точно. — Добавлю в мерч.***
То, что именно Антона в итоге кусает клещ, ему самому кажется каким-то вечным наказанием. Просто потому что для других это снова проблемы. Дима заходит в автобус с передней двери: — Ну, где ты, клещеносец? Антон машет с заднего сиденья. Он уже достаточно рассмотрел родинку на животе, которая оказалась вовсе не родинкой. Поэтому просто полусидит. Дима прихватывает огонь. Теперь, когда факел не возле окна, запах дыма резко становится сильнее. У него, на удивление, тёплые руки. — Ну, не так уж и долго сидит. — Это ты как понял? — Не раздутый. Но может это самец, конечно. Они раздуваться не умеют. Дима мажет самца водкой и просто садится рядом. Антон не понимает: — А что делать? — Ждём. Пока вылезет. — А эта… ниточка вокруг хоботка? — Ну, это если диагностика планируется. Сам понимаешь, здесь экспертизу проводить особо некому. Клещ, правда, вылезает. То ли дышать ему нечем, то ли водка вкуснее крови. Дима сжигает его в баночке из-под какого-то старого крема. — Поз, — Антон на эту смерть смотрит даже как-то сочувственно. — А если энцефалит? — Ну. Сначала поднимется температура. Может, ноги онемеют. Может, галлюцинации… но это смотря какая форма. — А потом что? — А потом суп с котом. Давай, не думай об этом. Лучше штаны в носки заправляй, когда говорят. Антон вообще-то заправил. Потому что помимо клещей, боится ещё и змей. Которых за это время они не видели ни разу. Стас возвращается вместе с Арсением. Приносит опять пакет травы. — Животные? — Только дождевые черви. Серёжа ложится обратно на сиденье. — Дождевые черви, дождевые буби… — Бог каламбуров, — выходит из автобуса Дима. — Пойду, помолюсь. Арсений вытягивает Антона из автобуса тоже. Предварительно захватив бутылку с водой и утаскивая куда-то по диагонали налево. — Арс, — Антон за ним не очень успевает. Ветки хлещут по лицу. Арсений же как-то юрко движется между. — Куда мы? — В бар. Огонь прогорит быстро, смолы осталось мало, и палки они не кладут, но далеко в итоге они не уходят. Останавливаются возле какого-то очень высокого и ветвистого куста. — Что это? — Вишенник. Дикая вишня. Короче, там наверху должны быть ягоды, подсади меня. Антон замирает на секунду. Но Арсений уже втыкает палку с огнём в землю и обходит сзади. Давит на плечи. — Чуть пониже опустись. Я так не залезу. Антон нагибается как можно ниже и сразу же хватает ногу, которую Арсений перекидывает через плечо, слишком как-то сильно. Как будто это он сейчас будет сидеть на двухметровой высоте. Второй рукой приходится отталкиваться от земли. Арсений сильно похудел за это время, но всё ещё остался почти двухметровым. И не то чтобы Антон всё это время ел бефстроганов и пил шабли. Благо, земля в траве, и бежать мыть руки потом не придётся. Арсений почти сразу находит баланс. Тянется к веткам, и только когда Антон хочет спросить, точно ли это вишня, а не они здесь её пародируют, кричит: — Нашёл! И отдаёт в руку, которая не страхует его качающуюся от восторга ногу. Через пару секунд отдаёт вторую. — Как ты ищешь? — На ощупь. — А если там сидит кто-то? — Придётся ему попасть в коктейль… Ягод, очевидно, мало, Арсений перебирает ветки быстро, тянется выше, опускает руку на голову. Антон вдруг чувствует, что его прошивает линией тока. Слишком давно не было даже мыслей. Слишком давно никто не трогал. За ладонь, может, за плечо. Чтобы найти, чтобы сориентироваться. Сейчас, правда, для баланса, но к пальцам в волосах всё равно хочется потянуться ещё ближе, хотя они за них буквально держатся. Арсений просит опустить вниз. — Не передавил? Антон очень усиленно думает, что именно там Арсений мог передавить, но прокашливается и просто говорит: — Нет. Десять собранных ягод из его руки Арсений высыпает в бутылку. — Их нельзя есть? — Можно. Попробуешь? Антон слизывает с ладони каплю, оставшуюся после чуть раздавленной ягоды, и тут же сплёвывает. — Это вифня вообще? — Вифня. — У меня язык свернуло. — Это да. Отломи веточку какую-нибудь. Пока Антон выбирает, какая веточка может Арсению понравиться, он уже достаёт из кармана пакетик сахара и аккуратно отрывает кончик. — Откуда у тебя сахар? — Самолётный спиздил. — Спиздил свой же сахар? — Это сахар, который принадлежал мне самолётному. Мешай. Ягоды в бутылке мигом превращаются в лохмотья, но этого, видимо, недостаточно, потому что, закрыв бутылку, Арсений её ещё и трясёт. Всё это выглядит странно. Всё это ужасно глупо. Всё это впервые за полторы недели отчётливо подсвечивает что-то внутри. Даже если это будет худшим напитком на всей оставшейся или не оставшейся планете. Антон делает первый глоток. Пропускает сквозь зубы и тут же передаёт бутылку Арсению. Арсений прикасается губами к горлышку, наклоняет бутылку. Глотает. Они передают ещё пару раз, прежде чем Антон говорит: — Ты не пьёшь. — Чёй-то? Антон медлит: — Потому что это пить невозможно. — Ну… — Арсений всегда помнит и напоминает: — Я же актёр. — Ты реально не пьёшь… — и после пары маленьких глотков понятно: это просто потрясающе. — Попробуй, очень вкусно. Арсений забирает бутылку с прищуром, отпивает немного и глотает жадно. Антон вообще не уверен, что он сегодня пил. — Кайф, — говорит Арсений, когда забирает у Антона бутылку снова. — Мы такое в детстве делали. Называется вишнёвка. Антон не знает, что сказать. Он пока и не может. Просто держит во рту сладкий прохладный вишнёвый сок и думает, как же ему не хватало чего-то с сахаром. Сегодня они жрали сосновые иголки. — Может, пацанам принесём? — Допивай. Там два глотка осталось. — Давай тогда ягоды ещё соберём? — Сахара больше нет. Не переживай. Они спят лучше, чем ты, сон компенсирует. Антон не уверен, но спорить ему не хочется. Он просто помогает набрать воды у ручья, который здесь недалеко, и убирает бутылку в рюкзак. Арсений вдруг прислушивается: — Слышишь? Антон пытается понять, как ему услышать тишину, но лицо перед ним выглядит слишком напряжённым. Арсений, видимо, слышит капли. — Дождь собирается. — Ну и пусть собирается, мы-то уже собрались. — Огонь, Шаст. Сука, точно. Антон порывается бежать, но Арсений хватает за плечо: — Погоди. Можем не успеть. — Накроем тогда? — Рюкзаком? — Или этим… ну да, рюкзаком лучше. Идти получается очень медленно. Антон вообще ничего не видит перед собой, но Арсений этот маршрут выучил уже, кажется, лучше автобуса. Когда они выходят на дорогу, дождь едва начинает крапать. Дима стоит рядом с автобусом. Недовольный сильно: — Где вас бля носило? — Извини. Мы думали, ты на молитве. Отделаться не получается. За прошедшие полчаса кипиш поднялся нехилый. — Пацаны, — Стас дожидается, пока они не усядутся. — Ну, договаривались же предупреждать. Сидя, действительно, получается сфокусироваться на нотациях лучше. Антону, правда, стыдно, правда, совестно, а ещё он скучал. Вот по этому вот тону. А ещё ему хочется посмотреть на Арсения. Потому что он вообще-то предупреждает всегда. Даже когда выходит пописать. Лекция заканчивается минут через пять. Арсений по-прежнему смотрит в пол. — Извини, Стас. Больше не повторится. Антон внутренне фыркает. Как и всегда, когда Арсений играет школьника, утягивая за собой вместе, а смеяться вслух означает нарваться ещё на три часа нравоучений. Надо же, всё ещё не разучился. — Да я вам бошки в следующий раз откручу, и, конечно, не повторится, — это точно финальная. — Всё, давайте спать. Всё равно дождь вон шпарит. Серёжа лежит, засыпая уже третий раз. — В этот раз у нас хотя бы дрова есть… Дима тоже засыпает: — Да, Серёж, спасибо.***
Антон не может уснуть. Открывает глаза. Закрывает снова. Ничего не меняется. На улице опять похолодало. Открыть окно означало замёрзнуть до болезни. Закрыть – остаться на всю ночь в полной темноте. — Может, хотя бы чуть-чуть? — Не, задохнёмся. И затушили свет. Часа два назад. Три? Четыре? Тьма вокруг плотная, как смола. Ложится на горло. Воздух становится тяжелее. Она повсюду. Не видно собственных рук. Что, если кто-то скрывается в этой темноте. Это так глупо. В голове стучит одно и то же: «Спи, спи, спи», но от этого только хуже. Колено снова ноет. Ощущение удушья, лёжа, сидя, на спине, на боку – везде одинаково. Грудь сжимается, словно в плотный обруч, который тесно прижимают кости. Когда-нибудь это закончится. А что, если нет? Рука ложится на плечо – общее для всех обозначение: я здесь. — Арс? Голос хрипит сильно. — Чшшш. Стаса разбудишь, ещё пожалеешь, что в лесу не исчез. Голос рядом. Арсений, видимо, лёг почти макушка к макушке. Хотя там не так много места… — Всё хорошо, Арс, я просто… — И у меня хорошо, — шёпот ложится мягко на грудь. — Но, если Серёжа ещё раз обнимет меня со словами: «малышка моя», то может чуть испортиться. Антон пытается вспомнить, кто как ложился, но не может. Арсений подумать не дал, и голос его зашуршал совсем рядом. — Хочу рассказать одну очень важную историю. Послушаешь? Чужой кивок Арсений чувствует: чуть прогибается сиденье. — Значит, туман сгущался вокруг Ёжика. Деревья, как мачты, тонули во мгле. Где-то вдали… Антон улыбнулся: старая советская сказка про ёжика – это в его стиле, конечно. Рука спокойно опустилась вдоль тела, там много событий, да… туман, филин, сруб колодца… —И вдруг — «В-з-з-з!» — над головой Ёжика прянула и мгновенно пропала Летучая Мышь. Летучая мышь к нему залетала, да. Маленькая такая, смешная. К Арсению, наверное, нет, иначе бы он точно сделал из неё коллегу-модель. — «Фр-р-р!» — вздохнула лошадиная голова. — А можешь лечь ближе? Плохо слышно. Арсений придвинулся и коснулся макушки. Голос стал тише и медленнее. — «А-а-а-а!» — загудело дерево. «МММ-у!.. — вздохнула корова за рекой. — Ты отвратительно мычишь. — Исправлюсь… Улыбка легонько коснулась губ. Арсений повернул голову набок. Направо. Нет, это получается налево. Голос снова заскользил вниз. — «Ё-ёж-и-и-и-и-к!» — будто с края земли донёсся чей-то крик. Послышались чьи-то торопливые шаги. Блин, а чьи? А чьи же шаги… — «Ёжик! Где же ты был? — плюхнулся рядом запыхавшийся Медвежонок, — я звал, звал, а ты не откликался!..» Точно, медвежонок. Ёжик же нёс ему варенье. И они сидели. И варенье, и чай, и брёвнышко. И звёзды. — Я обязательно, ты слышишь? Я обязательно, — сказал Медвежонок. Ежик кивнул. — Я обязательно приду к тебе, что бы ни случилось. Я буду возле тебя всегда. Ежик глядел на Медвежонка тихими глазами и молчал. — Ну что ты молчишь? — Я верю, — сказал Ежик. Сон аккуратно коснулся плеча.