…и оглядывая вновь заваленную трупами пустыню, понял, что это любовь… Легенда о богине мечей, pyrokinesis
«Почему ты отшатываешься? Почему ты не целуешь меня уже целую неделю, сволочь?» По-хорошему, следовало либо принять такой расклад, либо спросить прямо, но ему было так обидно из-за, как казалось, сущей мелочи, что язык не поворачивался унизить себя ещё больше. Это был выбор между унижением молчаливым и унижением озвученным. Антон смолчал, но принялся вымещать обиду на чужой коже губами, зубами, короткими ногтями в качестве прелюдии. Не такой нежной, как обычно. Арсений шипел от боли, немного дёргался, но не отстранял его, позволяя выплёскивать эмоцию. И злил ещё больше, потому что именно «позволял». Он всё равно оказался в позиции просителя. Со временем второй наконец задышал чаще, начал прогибаться навстречу поцелуям — реагировать, как положено. Разбудить желание удалось, но то, сколько усилий потребовалось приложить, расстроило. Парень невольно, с задержкой месяца в три, встал на место своего человека, который пытался из одноразовой проститутки сделать полноценного партнёра, которому мало было того, чего хватало всем остальным. И понял, почему мужчина был прав: заводить любовника действиями и заводить одним фактом своего существования — принципиально разные вещи. Пару недель назад достаточно было прикосновения или долгого взгляда, чтобы довести до исступления. Теперь не хватало минета для того, чтобы его захотели просто поцеловать. Как будто Антон потерял Арсения раньше, чем должен был. Как будто тот, не получив секс единожды, перестал хотеть секса в принципе. «Можешь не хотеть меня, хрен с тобой. Это не значит, что я тебя не поимею», — повторял он мысленно, пока растирал смазку по длине фаллоимитатора, пока вводил тот в подготовленного партнёра, который всё никак не стонал, даже не собирался, видимо, начинать. Обида вдруг стала болью. Не игрушка должна была входить, а он. Не костяшку должен был прикусить мужчина, а его плечо. Смазанная резина проникла в тело и слабо завибрировала. Антон аккуратно вводил прохладный предмет, при этом губами снимал с его лба морщинки. Было не столько больно или неприятно, сколько дискомфортно. Тёплый, живой орган ощущался бы лучше. Поцелуи отвлекали от мыслей, игрушка входила всё глубже, не справляясь с имитацией настоящего секса. Все трое не справлялись. Молодой человек дышал чаще, чем обычно делал в жизни, но медленнее, чем обычно делал в постели. На ритме дыхания мозг и споткнулся, за тот и зацепился. Он поймал чужое плечо, заставив притормозить. Его вдруг остановили, но ничего не сказали. — Командуй, — шепнул парень, не понимая причину остановки. Второй поёрзал на простыни, попросил: — Вытащи её из меня, пожалуйста. — Просьба тут же была приведена в исполнение. В темноте послышался облегчённый выдох. — Мы можем на этом закончить? Сердце, и без того болезненно нывшее, упало до желудка. Его не хотели даже так, даже косвенно. Его отталкивали на сей раз вслух. Он еле подавил желание соскочить с кровати и уйти курить, наскрёб в себе характер, чтобы спросить прямо: — Я где-то… — и был перебит. Унизиться не дали. — Проблема не в тебе. — Арсений провёл ладонью по его затылку, хмыкнул. — Просто я больше завожусь от того, как прокурено ты дышишь, чем от того, что делаешь. Идея была хорошая, но отложим до другого раза, ладно? — Всё же нужен живой партнёр? Антон не имел в виду себя. В вопросе было больше интереса, чем надежды. Было больше «Нужен не я?», ответ на которое он боялся услышать. Потому раскололся на два крупных несимметричных куска, когда этот ответ зазвучал: — Да. Живой и весь целиком. И сейчас же. — Его, отшатнувшегося, придержали за голову, приблизили обратно. — И именно ты. — Мужчина усмехнулся, другой рукой несильно сжал бок, чтобы точно не позволить уйти. — Желательно, не как в прошлый раз. Ты оказался прав: чистая механика приносит меньше удовольствия. «Чистая… что? Когда? Когда я успел дать тебе ощущение, что это просто механика? Когда успел обидеть?» Любовник не выглядел, не говорил так, будто обижался, но уже неделю демонстрировал обиду действиями. Да, приезжал. Да, касался. Однако останавливал и его, и себя за минуту до близости, видимо, не желая снова стать не особо важным телом. Он ранил тогда не бессилием, не отказом, а равнодушием, показанным за десять минут до момента, в котором копался. Смотрел не туда, потому выводы делал неверные. И убедился, что ошибался, когда разместился между чужих ног. Его тут же обняли за шею, зафиксировали бёдрами, к нему прогнулись навстречу ещё до самого проникновения, горячо выдохнув. Потом коротко чмокнули в лоб, будто таким образом попросили быть понежнее, а получили рык: — В губы. — Что? — переспросил Арсений. — Поцелуй меня в губы. Тот подался наверх и впился в него со знакомой, пьянящей жадностью. Парень простонал не от желания, которого тоже было с лихвой, а от облегчения. Следом застонал снова, от чужой узости. Следующие минут пятнадцать он толком не помнил, потому что утонул в собственных чувствах, не помнил, как менялись позы, как прекрасно ему стонали в ответ, как кусали шею и ключицы, прося больше. И моментально получали больше, сильнее, быстрее. Антон выколотил из партнёра всю душу, выжал из своих мышц все соки, а, кончая, сгрёб второго в объятие, намереваясь врасти костями в потрясающее тело, чтобы никогда то не потерять. Пусть знал, что потеряет. Это не казалось важным. Важным был только человек, дрожавший от оргазма в такт его дрожи, дышавший с ним одним воздухом. Он обессиленно повалился на матрас, обвил руками любовника, прислонившегося к груди. Звон в ушах стоял такой, что не сразу пропустил чужой шёпот: — Я потому и перестал пытаться заменить тебя резиной. Игрушка может быть хороша, но ты всё равно будешь лучше. — Жаль, вибрировать не умею, — рассмеялся Антон, получил тычок в бок. — Вполне справляешься с ролью отбойного молотка. — Это не похоже на комплимент. Мужчина цокнул, прижался ещё ближе, потёрся носом о его щёку, потом вдруг спросил: — Я тебя, что ли, не целовал давно? Что был за выпад? — Перестал, ага, где-то на неделю, — подтвердил молодой человек. Собеседник приподнялся на локте, чтобы уставиться ему в глаза, словно так решил передать вопрос. — Нет, я не мог просто сказать. Это унизительно, даже если бы мы не поругались каким-то чудом. — Да лучше бы поругались. Боюсь представить, какие объяснения родились в твоей голове за целую неделю. — Арсений вздохнул, затем заговорил мягче: — Ты же сам мне внушил мысль, что мы взрослые люди, которые умеют прямо разговаривать. Почему бы не… — Во-первых, — перебил он, — я не хочу опять сводить всё в ссору. Во-вторых, мало ли, что я тебе внушил. Там список пунктов на сорок. В-третьих, не было гарантии, что я услышал бы ответ, который бы меня устроил. И тогда мы возвращаемся к первому… — Нет, — перебили тоже, но не так категорично, — тогда мы возвращаемся на сколько-то там недель назад, к моей фразе, что в ругани нет ничего плохого, пока мы миримся. Принимаем это как факт, оба успокаиваемся. Потом идём к… — Не продолжай, я понял суть. Сам дурак, сам виноват. Приношу… Извинения бы сейчас тоже унизили, хотя он готов был спорить, что чувство вины относилось не к случившемуся, а ко всей их ситуации целиком. Тем не менее переборол гордость и растерялся, когда был резко потянут за подбородок. Договорить ему не дали, унижение опять не случилось. — Прости, — Арсений секундно поцеловал его в губы, отстранился, — я был уверен, — поцеловал снова, ощутимее, — что отклоняюсь только в случаях крайней необходимости. Не было намерения тебя ранить. Антон в тот момент был готов ко всему, кроме услышанного. Фраза сама сорвалась с языка: — Ты извиняешься за такую мелочь? — Нет, — покачал головой второй, волосами пощекотав лоб, — за твоё мнение обо мне. Знаю, что слушаю не очень внимательно, понимаю тебя плохо, что периодически выкидываю дурь какую-нибудь оскорбительную, что не попадаю под определение хорошего человека и хорошего партнёра. — Тот погладил его по щеке большим пальцем, хмыкнул. — Но сделай мне скидку хотя бы за старания. Я привыкаю-то медленно, как выяснилось, а переучиваюсь ещё медленнее. Помоги мне с этим и, если сможешь, не считай помощь унизительной. Она мне правда нужна. Я тут в позиции просителя, не ты. Казалось, мужчина говорил не снаружи, из реального мира, а внутри, из его подсознания. Отвечал не на прозвучавшие реплики, а на те, что остались несказанными. — Вылези из моей головы, — огрызнулся он. Арсений рассмеялся. — Опять что-то личное озвучил? — Да. Прям в той же формулировке. — Хорошо, значит, в чём-то мы всё-таки похожи. — Тот посерьёзнел обратно так резко, что стало страшно. — Ты мысль уловил или на формулировку отвлёкся? Уловил и предпочёл бы не отвечать. Однако отклика ждали, не выпуская лицо из ладони, не позволяя отвернуться. Пришлось вздохнуть и признать очевидное вслух. То самое очевидное, которое периодически его расстраивало: — Я не могу сделать тебя лучше, радость моя, при всём желании. Ты пришёл не к тому человеку. — Больше не к кому, — сказал любовник, следом усмехнулся, будто нашёл в этом нечто забавное. Серёжа совсем недавно сказал ему то же самое. Интересно, кому в итоге друг купил цветы? Они ведь так и не вернулись к этой теме, об успехах тот не доложил. Парень всё ж спрятал лицо: воспользовался чужой привычкой закрывать глаза во время поцелуя. А думать не прекратил, хотя попытался. «Мы держимся на том, что ты не представляешь, насколько я отвратителен тоже. И вряд ли обрадуешься, когда обнаружишь такое сходство». Вот уж так сказать точно было нельзя, иначе диалог растянулся бы до утра и закончился хлопком входной двери. — Предлагаю пойти спать, — выдал он в итоге, притворившись, что не соскочил с темы. Ход не сработал, Арсений не откинулся на подушку. — Предложение отклонено. Отдохнул? — В смысле? Проведя ладонью от его скулы до низа живота, тот растянул губы в лукавой улыбке: — Мне ещё есть что сказать, — затем перекинул ногу через Антона, поменял положение на сидячее. — Готов побыть сверху из солидарности, но уж будь любезен выслушать. «Ты и так меня переделал. Не уверен, что стало лучше, но что-то точно поменялось. По крайней мере изнутри ощущение именно такое». Пока Арсений не возместил ему все поцелуи, все прелюдии, все стоны, которые задолжал, не успокоился. Зато засыпали они счастливыми, надеясь, что такими же счастливыми проснутся.***
— Можно на день украсть у тебя запасную рубашку? Антон поймал его вопросом у вешалки, на которой как раз висело два одинаковых предмета одежды. Они потихоньку собирались по делам, чтобы вечером встретиться в этом же месте. Он сощурился и выдал шутливое замечание: — И куда ты пойдёшь такой красивый? — На работу, — коротко пояснил второй, следом цокнул, когда увидел, как вытянулось его лицо. — Не ту, про которую ты подумал. Просто нужно выглядеть прилично, джемпер не подойдёт. — Кажется, я видел в шкафу пиджак, — парировал Арсений с улыбкой. Цоканье повторилось. — Отпустишь в пиджаке на голое тело? И снова парень пытался что-то прощупать формулировкой. «Отпустишь» порезало слух, будто речь шла про раба или коня на привязи, поэтому он поморщился: — Вот честно, нет ни желания, ни права тебя контролировать. Ответ засчитали как верный, судя по нежному взгляду, потом протянули ладонь: — Тогда помоги.***
Машина остановилась у автобусной остановки, в метре от вестибюля метро. Разгар утра, центр города, толпы людей и вереницы автомобилей. То есть сплошные свидетели, которые перестали его волновать окончательно. Пусть осуждают, пусть смотрят. Арсений подвёз своего человека так близко к месту назначения, как позволили, и планировал попрощаться так, как хотел. Считал, что имел на это право. Вчера утром в Совете прошло чтение законопроекта, инициативу приняли, но в работу пока не пустили. С точки зрения правовой системы он действительно ещё имел право на проявление чувств. И мысленно окрестил порыв «Последняя нежность». Арсений не стал гасить двигатель, развернулся на пассажира, тронул зачёсанные волосы, которые час назад были кудрявыми, потянул второго на себя. Его остановили сначала смущённой улыбкой, а уже потом — ладонью, упёршейся в грудь. Не обосновав отказ, Антон улыбнулся ещё раз, сам подался ближе, чтобы поцеловать не в губы, а в щёку. Наверное, со стороны жест выглядел детским, настолько невинным, что уже вызывающим. Однако с его точки зрения это была вся нежность, которую удалось найти в душе. Может, у партнёра тоже найдётся для него немного? — В чём секрет твоих драников? — неожиданно выдал парень. Только этот человек мог произнести столь простой вопрос, как молитву перед смертью. Человек, который в принципе мог сымитировать любую эмоцию, даже, наверное, влюблённость, если бы захотел. Спасибо, что не хотел, искренность была дороже. Он не понял, к чему относилась реплика, как и не понял, почему ответил: — Крупная тёрка и бумажные полотенца. — Спасибо, — шепнул второй, поправил на нём галстук и отвернулся к двери. — До встречи. — Антош… Что-то в таком же роде у них происходило ранее: они попрощались у метро, молодой человек отвернулся, Арсений окликнул того ласковой формой имени и получил выговор. Эта сцена всплыла в памяти и успела несколько раз проиграться, как в плеере, пока второй разворачивался обратно. Однако выговор не случился. На него просто смотрели и ждали продолжения реплики. Наверное, если бы это было какое-то особенное утро, а не обычное, как сегодня, мужчина бы поклялся, что увидел в серо-зелёных глазах просьбу не уезжать. Казалось, будто Антон ждал не какую-то абстрактную фразу, но вполне конкретную. Он перегнулся через коробку передач и оставил на чужой щеке поцелуй. Ему улыбнулись, затем всё ж выпорхнули на улицу.***
В зале, выбранном для конференции, стояла невыносимая духота. Журналистов не было видно из-за камер и микрофонов, тем приходилось вставать, чтобы голова вынырнула из моря техники. Семь мужчин в официальных костюмах сидели за двумя сдвинутыми столами и вот уже час отбивались, как могли. Вопросы-то были согласованы заранее, а вот подготовить ответы никто не потрудился, потому что не воспринимал мероприятие всерьёз. Старой версии Арсения стало бы стыдно за то, что говорили коллеги, хотя обрывки слов слабо походили на человеческую речь. Новой версии было плевать. Хотелось домой — готовить ужин, смотреть что-нибудь забавное, болтать, а потом спокойно уснуть. Однако представители прессы, начинавшие нападки с регламентированных формулировок, после второй же ответной реплики переставали выбирать выражения, распалялись, шли в атаку. И так держали их в душном помещении, не планируя, видимо, отпускать до наступления субботы. Сам он заранее договорился с другом, что будет участвовать в этой встрече исключительно номинально. То есть посидит, лицом перед камерами посветит, а говорить не станет, потому что тоже присоединится к лагерю врага, если откроет рот. От потери самоконтроля его спасал телефон, на который раз в пять-семь минут Антон присылал то шутки, то фотографии цветов. — Не могли бы вы подробнее рассказать о том, что будет считаться пропагандой? — попросил незнакомый голос с дальних рядов. Помнится, в списке Дмитрия Темуровича этот вопрос числился четвёртым или пятым. Не так уж далеко они продвинулись. Может, и правда до субботы досидят. — Да всё, Господи, — гаркнул Павел Алексеевич под боком. — Всё, что говорит «вот так можно». Всё, что противоречит традиционным… как их там? — тот пощёлкал пальцами, ища нужное слово. — Ценностям, — помог Арсений сквозь зубы, затем отклонился на стуле назад, чтобы перехватить взгляд Серёжи. «Заткни этого идиота, пока они не поняли, что он идиот, будь любезен. Иначе мы по домам вообще не разойдёмся». Друг прожевал улыбку, коротко кивнул и привстал с места: — Позвольте мне объяснить? Видите ли, эта часть законопроекта… Мужчина перестал слушать, опустил взгляд на телефон, лежавший на бедре. Отправил: «Скажи, что ты занят, иначе я уеду домой прямо сейчас». «Скажи, чем ты занят, и я действительно освобожусь, чтобы поехать тебя спасать», — тут же пришло в ответ. На секунду он поднял глаза, оглядел собравшихся, опустил обратно, напечатал: «Смотрю, как идиоты с обеих сторон пытаются звучать убедительно». Его партнёру не потребовались подробности, чтобы отшутиться: «Описание хорошее. Это комедия?» Лучше б была комедия. Разочарование в работе, в собственных действиях, в решениях, принятых полгода назад, уложилось в ответную шутку: «Скорее фарс. У тебя получилось бы лучше». Хмыкнув носом, Антон спрятал гаджет в карман. «Что ж, давай проверим, получится ли». Молодой человек в голубоватой, как у него, рубашке, ростом минимум метра два, с зализанными назад волосами и бейджиком журналиста поднялся во всю свою высоту и громко произнёс, прервав кого-то на полуслове: — Сергей Борисович, а как так вышло, что Вы с коллегами припёрли к стенке меньшинства, хотя сами к ним относитесь? И широким движением, как корм — псам, тот швырнул другим журналистам пачку фотографий. Толстую пачку, под которой в радиусе метра спрятался паркет. Арсений поднялся тоже, когда узнал сначала голос, потом лицо постороннего. Который оказался совсем не посторонним. Теперь они стояли втроём. — Саша? — шепнул его друг, выпучив глаза. Остальные пять человек из «золотой семёрки» повскакивали с мест, с разных сторон до него долетали имена: Витя, Дима, Ваня, Илья, Женя. Все звали парня по-разному, но узнавали в равной степени. Последним именем в списке стало произнесённое им самим: — Антон? Бледно-зелёные радужки остановились на нём. Пухлые, родные губы скривились от злой улыбки. Мужчине не нужно было видеть фотографии, которые рассматривали окружающие, чтобы знать и их содержание, и дату съёмки. Он всего один раз не проверил место встречи на наличие камер, а потом разрешил завязать себе глаза. Всего раз — и этот раз, наверняка, во всех обнажённых подробностях, валялся сейчас на полу, а Антон смотрел ему в душу, улыбаясь. «Ты, вроде, хотел знать, кто я по образованию? Теперь знаешь. Привет». Поднялся гул, папарацци кинулись к их столу с камерами и микрофонами наперевес, в распахнувшихся дверях появилась охрана. Комната взорвалась, его и коллег задело шрапнелью. — За что? — спросил Арсений одними губами. Тело оцепенело и не поддавалось потугам помощников сдвинуть его. Мир пропал, остались они двое, стоявшие посреди хаоса, который вчера, или ещё утром, был раем, а завтра, или уже вечером, станет руинами. — За сестру, — ответил Антон тише, чем шёпотом. Он скорее додумал отклик по мимике, чем услышал. — Ты её так не вернёшь, — покачал головой мужчина. «Собеседник» кивнул. — Знаю, зато это честно. — Тот пожал плечами, затем поднял два указательных пальца. — Один —один. Когда охраннику удалось оттащить Арсения в сторону, кто-то швырнул им вслед снимок: вероятно, самый безобидный из стопки, романтичный даже. На стоп-кадре Антон держал его за подбородок, наклонившись, целовал, а он улыбался, отвечая, как, наверное, делал давно. Улыбался в поцелуй, пока это снимали.***
Они все остановились в ближайшем коридоре, охрана еле удерживала толпу за дверью. Четверо мужчин ходили из стороны в сторону, разговаривая по телефону с адвокатами, Павлик вышагивал по кругу, что-то бормоча и смеясь, как сумасшедший. Его друг, прислонившись к стене, пустыми глазами гипнотизировал фотографию. В остальном тот не подавал признаков жизни. — Арсюх, пойдём отсюда. — Серёжа потянулся к тёмным волосам, голова резко дёрнулась, сбежав от прикосновения. Все присутствующие имели право больше не верить друг другу, но ведь они-то могли? Могли же? — Слушай, я не… «Не такой, не из этих, это было всего пару раз, в качестве эксперимента» договорить не дали, рыкнули: — Кому ты выбирал цветы? В голубых глазах на секунду блеснула ярость. Такая жгучая, что заставила отшатнуться. Он не понял, было ли это подозрением или ревностью, или чем-то ещё, предпочёл не выяснять и просто честно ответил: — Юле. Коллега, больше ничего не сказав, рванул к выходу. Павлик наконец перестал хохотать, воцарилась тишина. Они чертовски крупно облажались. Ну, или тот парень был чертовски хорош.***
Сначала Арсений понравился Антону внешне. Он, заходя в номер мини-отеля, не ожидал увидеть кого-то настолько подтянутого и приятного на лицо, даже если это лицо было искривлено отвращением. Растерялся и, пока собирал мысли обратно, не проконтролировал, как именно представился. Наверное, с этого момента всё пошло не так. Потом мужчина понравился ему тем, что оказался умнее своих коллег. На каждом приложении в телефоне у того стоял пароль, который не повторялся. Не было никакого распознавания лица, никаких цифр. Без специальных примочек в гаджет не получилось бы забраться. Благо, этот человек был последним звеном цепочки, найденным в переписках Сергея Борисовича, иначе бы на чужой маниакальной осторожности всё и закончилось, даже Дима бы не помог. Другие из семёрки назывались придуманными именами, но оставляли на виду телефоны, не проверяли гостиничные номера на наличие камер, даже говорили как-то жалко, когда умоляли себя придушить или признавались в любви. У всех нашлось слабое место: плётки, свечи, костюмы, каблуки. Арсению же нужен был только он, причём не для секса как такового, а для всего прочего. Может, из-за этого всё пошло не так? Со временем ему понравилось вытаскивать цель из скорлупы не лакомствами, как животное, а разговорами. Любопытно было наблюдать, как к нему привязывались не во время оргазмов, а из-за шуток или мелких, не особо значительных действий. Этот человек в самом деле выглядел влюблённым, словно между ними было что-то помимо лжи. Однако не было ведь. Тогда почему всё пошло не так? В дверь позвонили поздней ночью, оторвав его от ноутбука. На пороге стоял Арсений с разбитой губой и фотографией в руке: в квартиру не рвался, в глаза не смотрел, просто молча стоял. Парень мысленно порадовался, что утром догадался вытащить у того ключи из кармана, выкинул на лестничную клетку чужую сумку с вещами. Упёрся рукой в косяк и обратился первым, не выдержав тишину: — Явился сказать, что ненавидишь меня? Что я тебе жизнь сломал? Что в Аду мне гореть? — Да, — откликнулись глухо, затем передали снимок. — А ещё, что люблю тебя. Без «кажется». Сердце провернулось по часовой стрелке. Он поморщился: — Это смешно. — Запиши в свой сольный концерт, — хмыкнул Арсений и остановил на лету дверь, не позволив её закрыть. — Впусти меня. Если хоть один наш поцелуй не был частью плана, впусти. — Ты полный дурак, да? — Я… — Мужчина покачнулся, обессиленно опустился на колени рядом с сумкой. — Я всё могу понять, всё простить, но потерять… — Тот осёкся, поднял глаза. — Антош, я не знаю, как существовать дальше без того, что было между нами. Пожалуйста! — Не ори, пожалей моих соседей. — Поморщившись снова, парень присел на корточки, чтобы выровнять их лица, затем тронул запёкшуюся кровь на чужой губе. — Это Алёна тебя так приложила? — Ему кивнули. Гордость за постороннюю женщину отразилась в улыбке. — Умница. Голубые глаза изумлённо распахнулись, следом наполнились пониманием и погасли, став скорее серыми. Арсений кивнул ещё раз, не отстраняясь от касания: — Заслужил, не спорю. Всё заслужил, но не отворачивайся от меня хотя бы ты. «Хотя бы» ударило по рёбрам. Любовнику наверняка было больнее, чем ему, однако это знание не остановило поток желчи: — Понимаешь, какое дело, — протянул Антон флиртующе, — ты-то меня, может, простишь, —подался вперёд и поцеловал рану, вложив всё, что чувствовал сейчас, в последний жест нежности. Второй зашипел, но не отшатнулся. — А вот я тебя — нет. И пытаться не собираюсь. С хлопком перед носом ночного гостя закрылась дверь, провернулся в замке ключ. Молодой человек постоял в прихожей, слушая, как бывший слабо колотил по металлу, что-то крича, потом сходил на кухню за бутылкой вина и вернулся к ноутбуку, потому что ни статья в газету, ни стендап-концерт сами себя не допишут. А ещё через полчаса, когда крики стихли, посмотрел на переданный снимок, закрыл лицо ладонями и взвыл. Вслух. Всё пошло не так. Уже не важно, с каких пор и почему, но Арсений ему нравился. Непозволительной ошибкой было дать симпатии перерасти в нечто большее, впустить врага не только в квартиру, но и в душу, целовать и брать в постели не из-за необходимости, а из искреннего желания. Месяц вынашивался план, пять — приводился в исполнение, итог был подведён всего одной фразой, сказанной на публике, да стопкой снимков. Сегодня он уничтожил разом все поставленные мишени, однако не чувствовал себя ни победителем, ни отомщённым. Потому что лицемер, неверный муж, отвратительный отец, косвенный убийца его сестры действительно ему нравился. А ведь мужчина вряд ли знал, что последний мазок краски на картине остался несделанным. Та фотография, с которой к нему заявились, на самом деле стала единственной, где непосредственно был Арсений. Общая масса снимков состояла из остальных шестерых. Не было цели убить всех одним выстрелом. Точнее, была сначала, потом немного видоизменилась: ему по-прежнему требовался красивый заголовок, но наименьшей кровью. Убить остальных, а Арсения, его человека, только ранить, задеть по касательной, подставить под импульс от выстрела, но не сам выстрел. Имелась ли у Антона возможность утопить того при желании? Нет. Ничего, кроме этой фотографии. Две недели назад он сломался, стёр все диктофонные записи, данные, адреса, снимки с камер наблюдения при мини-отеле, а потом ходил по квартире и злился на обоих. Потому что злиться на кого-то из них, не злясь на второго, было невозможно. Из прелюдии, попавшей на камеру до момента, когда закончилась старая злоба, когда само тело отказалось предать любовника, парень выцепил всего один кадр. Красивый кадр, романтичный даже. А всё остальное безвозвратно удалил. Не убить, не лишить всего, не уничтожить. Только бы не убить, только бы не уничтожить. Да, от этого предательство не потеряло статус предательства, но оставило Арсению, его человеку, здоровый кусочек репутации. А ему самому оставило снимок, где были они двое и то, что случилось между. Если, конечно, случилось что-то, кроме лжи.