***
Как Антон умудрялся так легко общаться с его дочерью? Откуда брал столько любви к детям, чтобы полтора часа пути от квартиры до пригорода терпеливо вытаскивать из скромной Кьяры ответы на свои вопросы? Тот спрашивал про школу, про книжки, про животных и космос, буквально осыпал девочку вниманием, к которому она не привыкла. И тем самым избавлял Арсения от необходимости разговаривать, потому что вот ему, наоборот, спросить было нечего. Или было что, но нужная формулировка никак не приходила. Он вёл машину молча, толком не вслушиваясь в щебетание пассажиров, и улыбался мысли, что сейчас они трое походили на семью больше, чем тогда, когда рядом находилась Алёна. Парень стал бы хорошим родителем, если бы не боялся ответственности за маленькую жизнь и если бы не их с Серёжей инициатива, которая ничего уже, кроме расстройства, не вызывала. Это всё стало слишком личным, слишком близким для них двоих. Пожалуй, госслужащий глубоко внутри желал, чтобы закон не приняли, чтобы журналисты разорвали их в клочья, чтобы общественное мнение что-то изменило. Желал, зная, что такое вряд ли случится. Запущенный механизм было не остановить. Оставив ребёнка с инструктором, они вернулись в черту города, чтобы позавтракать. Сидение в кафе никогда прежде не было таким угнетающим. Наличие людей вокруг не позволяло им толком взаимодействовать — только говорить и смотреть друг на друга, этого было мало. Он привык закидывать ноги на бёдра партнёра, тот привык одной рукой есть, второй — гладить его голые щиколотки. Стол между ними казался не полуметром дерева, а километром бетонной стены, разделившей тела, которые нельзя было разделять. И так останется. Они не смогут вести себя на публике, как вели дома, не смогут касаться и даже разговаривать так, как обычно. Антон на протяжении часа прятался то за чашкой кофе, то за меню, то за телефоном, будто пытался сделать вид, что находился где-то в другом месте. Словно сидел с незнакомцем и считал себя таким же незнакомцем для него. Словно было нечто неестественное не в самих их отношениях, а в том, что двое мужчин ели вместе. Потому предложение взять напитки с собой и закончить трапезу в машине принял сразу же. Вернувшись в салон, молодой человек первым делом поймал его руку, переплёл их пальцы и облегчённо выдохнул. Арсений сделал то же. Вот так было хорошо и комфортно. Так было правильно. — Видимо, звать тебя на свидание в какой-нибудь ресторан бессмысленно, — проконстатировал мужчина с грустным смешком. — Абсолютно, — усмехнулись в ответ. — А ещё в формальных ухаживаниях в принципе смысла мало, ты же у меня почти живёшь. Как-то глупо действовать в обратном порядке, не находишь? Сначала переспать, потом поужинать. Сначала попасть в аварию, а потом пристегнуться… — Ну, не зря же ты меня дураком называешь. Всё через одно место делаю. Пассажир улыбнулся, перевёл взгляд с лобового стекла на него: — Считай это ласковым обращением. Я пытаюсь не задеть твою хрупкую мужественность каким-нибудь «зай», которое использую обычно. Слово «обычно» вызвало больше протеста внутри, чем «зая», однако в итоге негодование переродилось не в сцену ревности, а в цоканье: — Ты где-то ещё мужественность видишь? Ну-ну. Я вот её из поля зрения потерял минимум месяц назад. Она не хрупкая, скорее павшая смертью храбрых под твоими же атаками. Вместо ответа любовник подался вбок, к его губам. Он отшатнулся, постаравшись вложить во взгляд всё возможное недоумение, чтобы ненароком не выдать отвращение. Ядовитая улыбка Антона прояснила действие раньше, чем это сделали вслух: — Не пала, держит оборону из последних сил. — Тот вернулся в прежнее положение, кивнул на его телефон. — Нам не пора? Или ребёнок так и поедет домой, на лошади?***
Всё та же суббота не заканчивалась, услужливо растягивалась, чтобы вместить в себя побольше, не оставив ощущение, что выходные прошли незаметно. Они с Антоном к пяти часам дня успели вернуться в квартиру, перекусить и разлеглись на кровати с ноутбуком. Выбранный фильм не особо увлекал, так что он, глядя в экран, обращал больше внимания на руку, которая блуждала по его лопатке, плечу, иногда задевала рёбра через домашнюю футболку. Было тепло, уютно, нежно. Под ухом быстро стучало чужое сердце. Голоса актёров звучали тише, чем этот стук. Казалось, так бы мужчина и уснул скоро, умиротворённый их близостью, хотя спать не хотел. Арсений кое-чего не замечал, что заметил парень. Ещё утром заметил на самом деле, когда пытался приставать, потом это повторилось в машине, потом в прихожей и пару раз на кухне. Его не целовали. Обнимали, касались мимоходом или основательно, гладили по голове даже, но не целовали. Поползновения заканчивались примерно ничем. Партнёр избегал, намеренно ли, случайно ли, всего, что могло привести их к сексу. Сейчас вот тоже: лежал на груди, совсем близко, и не реагировал на близость, как раньше, не заводился. Будто не соскучился, хотя прошлый их секс, закончившийся неравным счётом, случился аж неделю назад. Его не просто не целовали. Его не хотели. И он не мог расслабиться, потому что заметил это, потому что думал об этом с самого утра. На экране разворачивалась семейная драма на фоне конца света. Кто-то куда-то ехал, постоянно выяснял отношения, герои извинялись друг перед другом, говорили то, что следовало сказать раньше. Всё это казалось пафосным, ведь живые люди не разражались такими пространными и искренними монологами. Или так не делали только они двое? Или делали? Он не удержал на губах вопрос: — Антош, а твой отец ещё жив? — В смысле? — глухо уточнили сверху. Рука замерла над плечом. — Ну, на кладбище я не видел… — мужчина понял, что полез в личное, оттого смутился. — Извини, проехали. Второй помолчал недолго, потом вдруг сказал: — Жив. Не то чтобы мы бурно общаемся, но брошенным, несчастным и одиноким я бы себя тоже не назвал. — Хорошо. — Арсений обнял того покрепче, улыбнулся, пусть знал, что эмоцию не увидят. — Спасибо. — А твои? — после новой паузы поинтересовался Антон. — Ты рассказывал только про тёщу и жену с Кьярой. Упоминал ещё отца Алёны, вроде, но мельком. Больше никого нет? — Нет, давно уже. Я только-только на работу нормальную устроился и женился, когда своих родственников не осталось. Чужая ладонь перестала висеть в воздухе, но гладила теперь как-то иначе, будто успокаивала. Партнёр сделал и так тихий звук фильма тише, чтобы не пришлось разговаривать в полный голос, спросил: — Внучку они не застали? — Разминулись, — хмыкнул он. По грустному выдоху понял, что его спокойствие не разделяли, сочувствовали там, где не требовалось. — Сейчас не больно, не переживай. — А раньше было? — Конечно. Особенно первые полгода. — Говорить, не глядя на собеседника, было легче. Тот не видел, какими пустыми стали его глаза, мог только слушать. — Знаешь, это ужасное чувство, когда хочешь позвонить маме, а мама не просто занята или не слышит звонок. Мамы нет. И не будет. Нужно время, чтобы факт уложился в голове. Сначала тянешься, тянешься, одёргиваешь себя, потом перестаёшь тянуться и одёргиваешь сразу, но от этого только больнее. Потом уже не одёргиваешь, а ловишь мысль. И в итоге становится стыдно за то, что даже мысль перестаёт возникать. Привычка исчезает. Там, где раньше появлялась мысль, остаётся… Голос дрогнул, мужчина замолчал из-за вставшего в горле комка, однако заканчивать фразу не пришлось, это сделал Антон: — Пустота. Остаётся только пустота. Я знаю, у меня так же было. — Его лицо подняли за подбородок, большим пальцем размазали выступившую слезу по скуле, затем поцеловали в лоб. — Не знал, что ты умеешь плакать. Извини. — Все умеют, — откликнулся Арсений, копаясь в родных глазах, чтобы найти там хотя бы какую-то эмоцию, помимо сочувствия. — Кроме, видимо, тебя. Ты у нас кремень. Молодой человек, вместо ответа, нашарил в полумраке его руку и приложил к той щеке, которую не подсвечивал экран ноутбука. Она оказалась влажной. Прослезились оба, оба смутились, когда это поняли, разорвали зрительный контакт. Он вернулся на плоскую грудь, однако не успел увеличить громкость кинокартины обратно, потому что Антон шепнул: — Слабым я тебе тоже нравлюсь? — Да. Это входит в понятие «настоящий». — Радость моя, — хмыкнул тот бесцветно, — если бы ты узнал, какой я на самом деле, то плюнул бы мне в лицо. И был бы прав. — Я не плюну тебе в лицо, даже если попросишь. Усмехнувшись, парень не стал спорить, видимо, за неимением внятных аргументов. Открываться не стал тоже, зато минут через десять огрызнулся неуместно зло: — Сколько ты планируешь оттягивать предложение поменяться позициями? Я устаю нервничать. — Погоди, — мужчина приподнялся на локте, развернулся в сторону собеседника, — у нас же был такой диалог. Мы сошлись, вроде, на том, что всех всё устраивает. — Нахмурился, разглядел в мягкой темноте спальни не менее озадаченное лицо. — Когда что-то успело измениться? Фильм пришлось поставить на паузу. Они нащупали несостыковку, которую требовалось срочно обсудить, пока та не переросла в конфликт. Антон взял себе минуту, чтобы подобрать формулировку, потом ответил, не переставая напряжённо его осматривать: — Когда ты начал возвращать мне мои же фразы. Про смену ролей тот говорил не впервые, а понятнее всё равно не становилось. Да, он теперь тоже слушал, тоже впитывал и отчасти мог просчитать реакцию на свои действия. По крайней мере полагал, что мог. Однако воспринимал происходящее не как тревожный звоночек. Скорее, как равенство и баланс. В конце концов не честно ведь вешать на партнёра заботы сразу обоих, просить контролировать всё и сразу. Долго такое никто не выдержит, а ему хотелось именно этого «долго», без обязательной приставки «счастливо». Потому, вместо дальнейшего анкетирования, Арсений остановился на первом же пункте: — И как это относится к сексу в твоём понимании? — Какому сексу? — Любовник, смеясь, развёл руками. — Ты тут где-то сегодня видел секс? — Тот повернул голову, оглядел комнату, дотянулся до пола, пошарил там, затем разогнулся снова. — Я пропустил по невнимательности, наверное. — Выражение его лица было достаточно читабельным, чтобы не пришлось парировать шутку вслух. Второй вздохнул, перестал наигранно улыбаться. — Ну, что? Как ещё я должен был трактовать твои отмашки? Остальные версии хуже. Итак, с опозданием в восемь часов, до мужчины наконец дошло, что его вежливое избегание близости понимали неправильно. Ему-то хотелось дать партнёру отдохнуть, а для себя создать ощущение, что отношения не держались на сексе. Со вторым пунктом имелись успехи, тогда как первый выполнить не получилось. И стоило, наверное, успокоить парня, сказать что-то вроде «Всё в порядке, я хочу тебя, но просто быть вместе хочу тоже»… Но он ведь говорил уже такое, причём не раз, даже не два и не пять. Повторял периодически, потом обнаруживая, что требовалось новое повторение. Повторял и обнаруживал. Повторял и обнаруживал. Они плясали вокруг одного и того же, но в итоге упирались в старое «кажется, люблю», которое по-прежнему, видимо, не принимали всерьёз. Антон молчал, ожидая ответ, а получил вопрос: — Ты принципиально игнорируешь мои чувства в логических цепочках? — Тот поджал губы, коротко, но очень честно кивнул. — Тогда ясно, на чём мы спотыкаемся, — хмыкнул Арсений, опустил голову на чужое сердце, поёрзал немного, устраиваясь поудобнее, и снова включил фильм. — Вот и лежи со своими плохими версиями, нервничай, раз заняться нечем. А мне хорошо с тем, что есть сейчас. «Если ты моё признание не учитываешь, то и я тебя успокаивать не стану. Это невежливо, зато справедливо». Нажав на пробел, чтобы в очередной раз заставить картинку замереть, молодой человек проворчал: — Мы же просто смотрим кино. — Именно, Антош. Включай. «Я сейчас должен был что-то понять? Кроме того, что твои действия обусловлены какой-то внутренней логикой?» Он ждал, когда же взрыв случится, когда начнётся нормальная, более для него понятная ругань, но не дождался. Этот человек, его человек, спокойно лежал в объятии, обнимая тоже, и больше ничего не сказал по теме, будто сказал достаточно. Антон переключился с прежних мыслей на словосочетание «мои чувства», которое теперь прокручивал на случай, если так оно наконец уложится в сознании, если поможет понять другого.***
На следующие четыре дня его захватили дела: всё требовалось с кем-то пересечься, что-то обсудить или решить, задержаться на работе. Антон в это время тоже активно занимался чем-то своим и освобождался ближе к ночи, когда он уже успевал приехать в квартиру к семье. Они не ворчали, что не виделись, из-за общей на двоих усталости и факта, что вечер перед конференцией давно договорились занять друг другом. Потому и предупреждать о приезде не было смысла — Арсений знал, что его ждали. Может, не меньше, чем сам он ждал этой встречи. Парень выглянул из кухни, не выйдя поприветствовать его полноценно, помахал рукой: — Иди ко мне, тут мясу срочно требуется первая помощь. — Сам не справляешься? — улыбнулся мужчина, раздеваясь в прихожей. Приветствие не требовалось. Они ещё пять минут назад говорили по телефону, ужин начали готовить прямо при нём, под чётким устным руководством. — Я хороню хорошо, а спасаю плохо, — рассмеялся второй, исчез из дверного проёма, откуда потянуло запахом горелого. — Нужен ты. Срочно! — Убери бедолагу с огня, буду через две минуты. Он пошёл посолонь по единственной комнате, поддавшись неконтролируемому желанию осмотреться. Естественно, ничего подозрительного не нашёл, кроме любовника в фартуке поверх голой груди, вставшего на пороге со скрещёнными руками. — Значит, этот этап мы всё-таки не прошли? — процедил тот, щурясь. — Привычка, — невинно улыбнулся Арсений. Поначалу Антон усмехнулся, затем вдруг посерьёзнел, свёл брови: — В прошлый раз как-то без привычки справились. Так вот, значит, как понять, соскучился ли ты? По тому, берёшь ли минуту на обыск? Мужчина опустил взгляд на пол. Взял паузу, чтобы проследить, насколько расслабленно себя чувствовал, ровно ли дышал, не думал ли о чём-то плохом. Потом поднял глаза обратно, кивнул. — И на что мне выдали разрешение сейчас? — уточнил второй. — На ругань. У меня холодная голова, так что можешь приступать. Почему тебя задевает этот нюанс? Как ты его трактуешь? — Не задевает, скорее веселит. — Антон подошёл ближе, зарылся пальцами ему в волосы и потянул на себя, но остановился в сантиметре от губ. — Я тоже готов уравновешивать. И, видимо, из-за этого ругаться мы не будем. — Тот оставил невесомый поцелуй на его лбу, будто проверил температуру. — Две холодные головы. — Даже скучно как-то, — хмыкнул он, затем указал на соседнюю стену. — Идём спасать мясо? — Идём. — Собеседник не успел развернуться, как сам же себя остановил. — А, пока мы спокойные, есть предложение… Арсений проследил за направлением чужого взгляда, обнаружил на кровати выставку достижений секс-промышленности, которую в упор проигнорировал при осмотре комнаты. Шумно сглотнул, прошептал: — Ты собираешься всё это в меня… — Не всё, придётся выбрать. Игрушек было семь, все — чёрного цвета, приблизительного одного диаметра, но разные по длине, форме и функциям. Мужчина сделал шаг к каркасу, чтобы рассмотреть предметы поближе, Антон сделал такой же шаг, чтобы не потерять из вида его лицо. Естественно, этот человек среагировал на наглость не так, как ожидалось. Естественно, это уже не удивляло. Мужчина понимал, какую реакцию от него ждали, даже успел приоткрыть рот, чтобы высказаться именно так, чуть ли не дословно, как должен был. А потом закрыл обратно. Потому что они с партнёром могли не знать досконально прошлое друг друга, сокровенные мысли, тайны, но знали настоящее и всё личное, связанное с интимной жизнью. В постели хватало места только для двоих, секретов там быть не могло. Его изучили от макушки до пяток, залезли в самые тёмные уголки, чтобы найти, как доставлять удовольствие. И сам он сделал примерно то же, пусть с меньшим сопротивлением второй стороны. Так что ворчать сейчас на излишнюю открытость парня в вопросах секса не приходилось. Может, из-за этой открытости секс и получался в итоге потрясающим. — Такие у меня есть, неинтересно, — пояснил Арсений, откладывая в сторону две игрушки почти без изгибов, похожие больше на огурцы, чем на половые органы. Человек сбоку подавился вдохом от удивления. — Эти не вибрируют, правильно? — продолжил он, когда тот откашлялся, указав на предметы по бокам оставшейся кучки. Получил отрицательное мотание головой, которое перевёл как «Нет, не вибрируют». — Тогда тоже смысла не вижу, — и отложил ещё три в сторону. Две из семи игрушек, продолжавшие лежать на месте, по сути отличались только «ручкой»: одну можно было нацепить за запястье того, кто помогал в использовании, вторую потребовалось бы держать за выступ для батареек. Видимо, этот нюанс не остался незамеченным. Любовник хмыкнул, взял с постели более удобную для него вещицу, покрутил, порассматривал и всучил со словами: — Но сначала ужин с болтовнёй. И убедись, что работают батарейки. На этом всё, мужчина просто ушёл на кухню — спасать мясо, которое точно уже остыло, или разливать вино, которое, наоборот, точно уже погрелось. Антон продолжал стоять в той же позе ещё несколько минут, глупо, но очень нежно улыбаясь. Из всех предложенных на выбор предметов только один был действительно новым, а не отмытым до такого состояния. Всего один не являлся его личной собственностью, а был куплен накануне для конкретного человека с учётом пожеланий. Всё остальное использовали другие люди. Использовали на нём, конечно, не на себе — такое в голову почему-то никому не приходило. Арсений выбрал правильно. Обосновал по-своему, подумал не так, как он, но они всё равно пришли к нужному результату. Мог ли молодой человек не давать выбора вовсе? Мог. А дал всё же потому, что посчитал такую мелочь проявлением уважения, разрешением приблизиться к себе, спросить, откуда взялась коллекция, как давно появилась, кому предназначалась. Он бы ответил на любой, даже самый личный вопрос. Мужчина сам должен был решить, лезть ли в его личное пространство или остаться там, куда пустили — и выбрал правильно.***
Арсений остановился у кровати, на которой осталась только одна игрушка, рядом он заранее положил тюбик, начатый неделю назад. Остановился и замер, словно хотел взять себе побольше времени — морально подготовиться к процессу, хотя готовился уже часа три, если не четыре. Пока они спасли ужин, пока поели, пока проговорили две бутылки вина и маловажные новости за неделю… Уже стемнело, пора было идти спать, а мужчина всё «раскачивался», потом начал очень убедительно имитировать сонливость. Если бы Антон не увидел однажды, как хорошо тот отыгрывал трезвость, то повёлся бы. Но он видел и не повёлся. Зато повёл второго в спальню. Так вот, Арсений остановился. Парень подошёл сзади, невесомо поцеловал своего нижнего в шею. Единственного за все годы жизни и нижнего, и своего. Раньше были или верхние, или чужие. Тот коротко выдохнул носом — улыбнулся «вслух», поскольку знал, что улыбку он не мог увидеть. Затем выдохнул уже чуть шумнее, когда его руки забрались под футболку, тронули бархат тела. Ему без сопротивления дали снять футболку, но не возобновить ласку — развернулись со смешком: — Тебе обязательно нужно засунуть в меня что-нибудь? Он отступил на шаг от попытки себя поцеловать, чтобы всё-таки получить ответ на вопрос, но не рассчитал, что упрётся в кровать, и рухнул. Партнёр тут же оседлал его, прижав своим незначительным весом к матрасу, потом навис сверху и уставился в глаза с чем-то очень похожим на ненависть. «Почему ты отшатываешься? Почему ты не целуешь меня уже целую неделю, сволочь?»…