И приходи, обсудим

Его приняли в объятия прямо с порога. Без шуток, без просьб хотя бы пальто снять, без вопроса, куда делась дорожная сумка, забытая дома. Арсений прислонился лбом к чужому подбородку, грудью врос в другую грудь, а руками прижал парня к себе так плотно, как позволили мышцы. У них было одно ускоренное биение сердца на двоих, то звучало разом и в ушах, и в рёбрах, не перебивая только такое же частое дыхание. Его успокаивающе гладили по лопаткам, словно передавали: «Я тоже соскучился». Несколько минут они стояли так, молча, потом Антон отстранился, шагнул в сторону, открыв проход в спальню для обыска. Он передал верхнюю одежду вешалке, сменил уличную обувь на гостевые тапочки и отправился в путешествие по привычному маршруту. Естественно, ничего не нашёл, уже развернулся, чтобы пойти обратно, когда взгляд зацепился за предмет у ножки кровати, картонную крышечку которого мужчина в прошлый раз оставил закрытой. Действие запомнилось, потому что имело логику: на случай, если псу вздумается сделать из коробки игрушку снова, он плотно её запечатал, чтобы не пришлось собирать по полу содержимое. Сейчас она ярко светилась, как единственное, что изменилось в знакомом интерьере. Ноги понесли его не в прихожую, а к металлическому каркасу. Арсений прилагал усилия, чтобы, остановившись у матраса лицом к стене, не смотреть в нужную сторону, поскольку боялся увидеть и так уже додуманное. — Ты голодный? — спросил Антон, тоже войдя в комнату. — Я там сообразил салат. Постарался налить поменьше майонеза, чтобы тебе не пришлось вылавливать овощи вилкой. — Не голодный. Напрочь проигнорировав чужую заботу и улыбку, которую услышал в интонации, он пялился в цветастые обои, пока мышцы выли от напряжения. Ему нельзя было поворачивать голову. Нельзя было заглядывать в коробку. Потому приходилось насильно заставлять себя не шевелиться, на всякий случай — не произносить более пары слов, не моргать. Тело превратилось в мраморную статую. Этого не замечал собеседник, понимающе хмыкнувший: — Хорошо. В наличии имеется вино и… — Клубника, — договорил мужчина автоматически. Конечно, у второго в холодильнике жил «стандартный набор». Это логически следовало из вывода, который он успел сделать, пусть не разрешал себе проверить догадку. Напряжение всё возрастало, постепенно перерастая в дрожь. — Всё ты знаешь, даже неинтересно, — рассмеялся Антон, затем прошёл мимо, скрипнул дверцей шкафа. — Не побрезгуешь моей домашней одеждой, раз свою не захватил? Смотри, есть такая футболка… Прозвучавшее «смотри» сработало на него, как команда дрессировщика — на собаку. Не успев остановить покорный организм, Арсений развернулся и взглядом случайно всё же мазнул по месту, куда не следовало смотреть. В коробке остался один презерватив. Было три, стало на два меньше. Простая математика вряд ли когда-либо била по сердцу так метко, как смогла в этот вечер. Самоконтроль рассыпался вместе с глупыми фантазиями о том, что они оба выбрались из проституции, что верность была взаимной и очевидной без дополнительного обсуждения. Мышцы, натянутые до предела, порвались, будто струна музыкального инструмента, и звук надрыва стал звуком его голоса. За шумом крови в ушах он не слышал, что именно говорил, не знал, что на третьей фразе закричал, что сыпал обидными фразами в побледневшего парня, оскорблял того прямо в лицо. Не мог разобрать, что шептали в ответ, медленно приближаясь, не чувствовал, как отшатывался, пока не упёрся спиной во входную дверь. И осознал, что сбежал в одной рубашке, без вещей и телефона, уже когда оказался на улице. Холод не остужал жар ни физический, ни моральный. Ноги несли его в произвольном направлении, в темноту двора, не разбирая дороги. Лишь бы подальше от боли, от которой нельзя было скрыться. От боли, выворачивавшей наизнанку до желания исторгнуть обед из желудка. Арсений не думал ни о чём конкретном, просто тонул в бессознательном, шёл, хотя хотелось упасть и никогда не вставать. Пожалуй, до сегодняшнего дня он не представлял, что был способен чувствовать так много, страдать так сильно из-за того, что даже не укладывалось в голове. Руки отирали пылавшее лицо, будто смогли бы вернуть ему процент адекватности, однако не справлялись с задачей. Мужчина не справлялся с эмоциями и не знал, как себе помочь, как спастись из пучины, выедавшей душу изнутри. Его колотило, словно эпилептика, а низкая температура не имела к этому отношения. Очнулся он уже у подъезда, к которому, сделав большой круг по району, неосознанно вернулся. И подумал, что они наверняка разминулись бы с молодым человеком, если бы тот выбежал за ним. Однако тот не выбежал. Не остановил, не удержал. Может, вовсе не ждал обратно после всей грязи, вылившейся из его рта. Не хотел видеть. Вполне заслуженно, пожалуй. Арсений сам себя не хотел бы видеть, как не хотел и оставаться в собственном теле, отчаянно вывшем, опустившемся на скамейку, будучи не в силах больше стоять. Антон вышел на улицу минут через десять, накинул на его дрожавшие плечи пальто, сел рядом, не спеша прикасаться, помолчал недолго, затем проговорил: — Успокоился? Он сдвинул онемевшую руку, тронул мизинцем ткань чужих домашних штанов. Сейчас ему хотелось быть утешенным. Не объяснения требовались, не скандал или взрослый разговор, а что-нибудь мягкое, что второй для него создавал в моменты истерики из голоса и взглядов. Хотелось выяснять отношения не как два посторонних человека, не как недовольный клиент и проститутка, а как… — Я, кажется, люблю тебя, — выпалил Арсений настолько тихо, что слова смешались с порывом ветра. Из-за этого ведь было так больно? Именно это тянуло его к партнёру магнитом, перекрывало всё остальное, важное и не важное? Занимало все мысли, задействовало все чувства, обосновывало разом импульсивность, нежность, податливость, тоску? Сравнить было не с чем. Антон стал первым, кто услышал от него такого рода признание. — Ясно. В выбранном тоне не нашлось ничего, за что можно было бы зацепиться. Ни злости, ни взаимности. Сухое принятие, согнувшее его пополам. Он ударился лбом о свои колени и чуть не заскулил от новой волны страдания, которое не пытались развеять. Моральная готовность к любому отклику на деле не выдержала этот самый отклик. Ушло время, чтобы заставить язык шевелиться, произнести: — Это худшее, что можно было ответить. Парень бесцветно хмыкнул, затем парировал: — Давай поговорим о любви, если «кажется» исчезнет из уравнения. Такая логика имела право на существование. Легче от неё, конечно, не стало, однако с опозданием сознание наконец заметило, что Антон вышел за ним с верхней одеждой и не гнал прочь после услышанного в квартире. Нет, позаботился, сел рядом, поддерживал диалог, шедший в час по чайной ложке, даже умудрялся ни в чём не обвинять. А вот у него нашлось одно обвинение, снова вырвавшееся само: — Почему в упаковке не хватает резинок? Может, объяснения и для этого имелись? Может, парень во время их разлуки баловался с латексом: наполнял водой и бросал с пятого этажа? Мужчина поверил бы в любую чушь, которую тот бы выдал, чтобы перестать страдать. Однако получил смешок вместо спасательного круга: — О, так это была ревность? А я-то понять не могу, какая муха тебя укусила. — Не шути сейчас, — шепнул Арсений, зажмурившись. — Пожалуйста. «Прошу, я и так не выдерживаю, не добивай меня. Лучше помоги справиться, сжалься над слабым человеком». — Не считай презервативы в моём доме, — огрызнулись вдруг непривычно строго. Он поджал искусанные до крови губы. — Я же не спрашиваю, спишь ли ты с женой. — Не сплю. — Я не спрашиваю, — повторил собеседник настойчиво. — Потому что это не моё дело. — Разве не твоё? Желудок прижался к позвоночнику и потребовал освобождения от еды. Его тошнило, как после пьянки, от мысли, что всё это время они оставались посторонними, чужими. Что смена локации не означала смену восприятия. Одно дело — безответность. Нельзя было заставить любовника чувствовать то же. Совсем другое — равнодушие, которым его щедро осыпали в данный момент. Антона устраивала дистанция между ними, устраивало прежнее невмешательство в личную жизнь. Плевать тот хотел и на его добровольную, непрошенную верность, и на боль, и, видимо, на услышанные ранее оскорбления. Мужчину не принимали близко к сердцу. Такая позиция, пусть ранила, но отчасти была на руку, иначе на том гневном монологе их встречи бы прекратились. Второй поднялся, встал к нему спиной: — Обсудим, моё ли, если «кажется» исчезнет. Пойдём обратно. — Он не шелохнулся, парень повернул голову и улыбнулся, как показалось, вполне искренне. — Арсений, идём, простудишься. И Арсений пошёл. Потому что за этим человеком мог теперь пойти куда угодно, как бы больно ни было.

***

Бутылка вина и отвлечённая болтовня почти его расслабили. Антон считал конфликт исчерпанным, судя по смешкам и нежным прикосновениям, однако ключевым тут было слово «почти». Этот нюанс не позволял Арсению отпустить ситуацию, покориться другому полноценно, наслаждаться взаимодействием, как раньше. Внутри зудела необходимость всё же поговорить так подробно, как парень любил делать, разобрать отношения до последнего винтика, чтобы найти, где произошёл слом, заменить испорченную деталь и перестать думать. «Почти» накрыло его с головой в момент, когда плечи накрыли одеялом. Они лежали, обнявшись: чужая рука покоилась на его талии, его собственная — на чужом бедре. И понимание, что это было именно чужое бедро, не «моё», мешало сомкнуть веки и отдаться сну, поэтому Арсений разглядывал партнёра, пытаясь привыкнуть к тому, что вид родного лица теперь тоже ранил. — Радость моя, — обратился второй вдруг, не открывая глаза. — Что? — Успокойся. Я веками чувствую, как напряжённо ты на меня смотришь. — Не могу, — признался он, поёрзав в постели, которая казалась грязной от тел посторонних. Услышанная фраза была воспринята как готовность к обсуждению, так что удержать следующее признание на губах мужчина даже не попытался. — Всё прикидываю, сколько мужиков ночует в этой кровати помимо меня. — В этой — ни одного, — откликнулись равнодушно, чем заставили поморщиться. — Ты не помог. — Антон хмыкнул, его понесло дальше: — Сколько нас у тебя? Все ли нижние, или кто-то… Парень перебил поток вопросов, не дослушав и до середины: — Зачем эти подробности? Ты сам себе сейчас делаешь больно, а винишь меня. Да не винил Арсений того ни в чём. Хотел, может, неосознанно пытался, а всё равно упирался в факт, что ему ничего из надуманного не обещали: ни отношений, ни верности, ни, тем более, любви. Единственной озвученной просьбой была честность — и партнёр не врал. Не договаривал, раздражался, однако притворства в этом не имелось. Боль вышла на новый виток спирали, которой, как казалось, не было конца. — Антон, ты вообще чувствуешь ко мне хоть что-то? Или я — просто досуг между другими клиентами? — взвыл он. От него попробовали отвернуться, но были удержаны за бедро. — Пожалуйста. Моё отвращение относится не к тебе, а к наивному себе. Не пытаюсь поругаться, просто… — Пытаешься, — рыкнул собеседник, нахмурившись. — Я не собираюсь продолжать этот диалог, выкатывать тебе отчёты о позах в сексе и выписки из банков. Жуй свою ревность молча или уезжай домой, остывай там. — И потом не возвращаться, да, понял, — грустно улыбнулся Арсений. Помимо ревности требовалось прожевать ещё обиду, чувство собственного достоинства, надежды, а желудок и так был переполнен погибшими пару часов назад крылатыми насекомыми, залитыми вином, как закуска. Повисшая тишина стала таким явным откликом, что мысленно мужчина уже одевался и искал ключи от машины. Садиться пьяным за руль было не впервой. Когда тело дёрнулось, чтобы выбраться из постели, талию обвили крепче. — Я так не сказал, — пробормотал любовник. — Да ты ничего не говоришь, — вырвалось из него даже не зло, а жалобно. — Какой там выбор был в первый раз? Согласен и на утешение, и на статистику, и на чувство особенности, — просящий тон сменился шёпотом. Силы бороться в одиночку закончились, нужна была помощь со стороны. — Просто дай мне что-то, чтобы я не ощущал себя так отвратительно. Антон подложил руку ему под щеку и приник к губам. Так его целовали в самом начале и большую часть времени потом: без страсти, медленно, нежно. Ход сработал — на пару минут мозг перестал выть и отдался чужой власти, слабость из моральной стала физической. Если бы партнёр сейчас свёл всё в секс, Арсения наверняка бы отпустило совсем, но тот не ощутил оказанное влияние, отстранился и погладил по скуле: — Ну, чего ты разнылся, как ребёнок, у которого отняли любимую игрушку? Жёсткость слов и мягкость действий не сочетались, его тряхнуло. Только сам парень знал, где соврал, в прикосновении или в насмешливой интонации, осталось лишь признать, что ложь где-то всё же была. Он опустил глаза на пухлые губы, пряча стыд за своё недостойное поведение, который в этот раз пробудили вполне осознанно, намеренно, который не видели, потому что продолжали лежать с закрытыми веками. — Сколько их? — Мужчина попробовал пойти в наступление снова, уже с иной целью, сначала не пришедшей в голову, а теперь казавшейся единственным вариантов спасения. — Сколько они платят? Я могу попробовать выкупить тебя, платить за всех. По крайней мере поначалу, потом что-нибудь придумаю… Парень звучно цокнул, так прервав поток слов, и, забрав тепло прикосновения, развернулся к нему спиной: — Я не могу брать с тебя… — Почему? — перебил Арсений громче, чем следовало, окончательно сведя разговор в ссору. — Почему ты выбираешь спать с кем-то ещё вместо… — в лёгких закончился воздух, отчаянная фраза не получила концовку, зато неожиданно получила ответ. — Потому что большую часть времени вместе мы занимаемся не сексом! — Антон потерял самообладание и голосом выдал злобу, которую долго прятал за равнодушием. — Чем угодно, чёрт побери, кроме него! Фильмы смотрим, выставки обсуждаем, едим, ночуем, смеёмся. Ты зачем-то пытаешься со мной дружить, и предлагать платить за это — глупее, чем вся ситуация целиком. Чужая правота вытащила из груди скулёж. Он не понимал, чем описанные отношения второго так раздражали, но, поймав это раздражение, уронил лоб на острые лопатки, мысленно прося простить себя за ничтожность. Прося не бросать. Прося выбрать его, слабого перед собственными чувствами, вместо проклятого секса, к которому сводилась жизнь собеседника. Тот, распалившись, продолжил говорить, больше не играя в бережность и принятие: — Знаешь, почему ты бесишься? Потому что я тебе не принадлежу. — Парень насмешливо фыркнул. — Хотя какие плюсы от этого, если, например, жена принадлежит, а есть и спать ты всё равно по первому зову мчишь ко мне? — И снова, как ладонью по лицу. Больно, грубо. Честно. Именно честности же мужчина добивался? Так вот она. — Хочешь монополии — приноси свидетельство о расторжении брака, избавляйся от абсурдного «кажется» в признании и приходи, обсудим. Арсений узнал в этой фразе пришедшую недавно в голову свою: «Не проси от меня того, что сам дать не можешь. Не спрашивай о том, что сам не расскажешь». Их проблема заключалась не в неверности, а в том, что он требовал больше, чем сам готов был дать, в упор этого не замечая. Потому второй, как бы больно ни бил по сердцу, в каждом слове был прав. И ему не оставалось ничего, кроме как признать их равное положение, кроме как выдавить тихое: — Прости. — За что? — рыкнул партнёр в темноту. — Не знаю. За всё, из-за чего ты сейчас меня ненавидишь, судя по тону. — Собеседник не видел, как беспомощно мужчина оглядывал кожу, к которой боялся прикоснуться, снова ставшую желанной, когда они оказались на грани разрыва. — Согласен, я лицемер, больше эту тему не подниму. — Тишина была ему ответом. Очевидная такая тишина, понятная без дополнительной просьбы удалиться. — Могу уехать, если правда хочешь. «Пожалуйста, скажи, что не хочешь. Что я по дурости не лишился тебя сегодня. Что ты готов терпеть меня зачем-то, как я готов терпеть сложившуюся ситуацию за неимением других вариантов». Прозвучал долгий, медленный выдох. Затем ещё один. Парень взял паузу, чтобы успокоиться, а Арсений не двигался, опасаясь лишним движением спугнуть ошмётки их взаимной трепетности. — Ты тоже извини. Стоило выбирать выражения, — сказал Антон. Помолчал немного, потом коротко усмехнулся. — Сам обнимешь или упрашивать придётся? Его пальцы, робко тронувшие одеяло над талией, переплели со своими, потянули руку к груди. Извиняющийся поцелуй в затылок не встретил сопротивление, потому переместился на доступные кусочки шеи, плечи, лопатки. Ладонь постепенно пробиралась ближе к голой коже, там скользнула вниз по животу. Арсения перемкнуло: прошлое отвращение, насильно наконец прожёванное, полезло наружу в виде желания. И уже почти вылезло, ладонь почти забралась под чужое бельё, когда не откликавшийся на ласку парень усмехнулся: — Ты действительно завёлся или это способ выхода из конфликта? — Хватит заставлять меня думать, — огрызнулся он, хотя знал, что оба варианта подходили в качестве объяснения. — Не хочешь — так и скажи. — Не хочу. Губы тут же оторвались от загривка. Голова упала на подушку. Рука вернулась на солнечное сплетение, под которым торопливо стучало сердце второго. На него, по крайней мере физически, вполне однозначно среагировали, но спорить мужчина не собирался, наседать — тем более. Не с целью показаться лучшим человеком, чем являлся, просто потому, что «нет» Антона приравнивалось по значимости к его собственному. Дрессировщик был прав: он приезжал не за сексом, а за общением. — Серьёзно? — выждав минуту и не получив ни упрёка, ни обиды, удивился тот, развернулся к нему лицом. — По-твоему, я не соскучился за неделю? «Да с твоей бурной жизнью вряд ли соскучишься» было прожёвано и проглочено тоже. Зацепившись под коленкой, Антон тянул его ногу на себя, пока не оторвал тело от матраса и не усадил на бёдра. В темноте Арсений не мог рассмотреть выражение чужого лица, поэтому ничего не понимал, просто покорялся, позволял собой управлять. Парень пальцами, как гребнем, собрал его чёлку, потащил вперёд за волосы, вынудив выставить руки и нависнуть сверху. Тот всё пытался спровоцировать инициативу, однако мужчина двигался ровно настолько, насколько просили жестами, держась услышанного отказа от близости как непреложной истины. — Если ещё скажешь, что приехал нерастянутый… — проворчал молодой человек, не закончив фразу, воспринятую в качестве угрозы. — Приехал, — подтвердил он смиренно, затем нахмурился, словно это бы разглядели. — Ты же не станешь отыгрываться за потрёпанные нервы? — Так, — цокнул второй, — прекращай из меня последнюю скотину делать. Ничего не изменилось, я не причиню тебе вреда, веришь? — Не услышав внятного ответа, тот повторил, как делал раньше, когда нуждался в разрешении на взаимодействие: — Арсений, веришь? Получив кивок, Антон перевернул их на бок, закинул его ногу повыше, сжал ягодицу и в самом деле поцеловал с прежней аккуратностью. Потому что только у него психика расшаталась всего за четыре часа, качнувшись от абсолютной ненависти до такой же абсолютной податливости, а с точки зрения парня ничего не случилось. Они остались друг у друга, в отношениях, которые не имели названия, как не имели и денежной составляющей. Разве что теперь оба чётко понимали: один готов был перебороть гордость, второй стоически выдерживал истерики, чтобы потом, не менее терпеливо, разрабатывать своего нижнего, не выпуская из губ. И мужчина утонул во второй раз за этот вечер — вынырнул из пучины боли, чтобы нырнуть в их тягучую, как карамель, нежность.

***

Утром, перед выездом в разные углы города, Арсений готовил завтрак, искоса поглядывая, как второй, сидевший за столом, копался в каких-то распечатках, а потом неожиданно для себя выдал: — Что тебе нравится в… ну, в постели? — Ты, — откликнулись, не взяв даже секунды на размышления и не отвлёкшись от бумаг. — Это правильный ответ. А теперь давай честный. Настоящий вопрос, беспокоивший с момента пробуждения, звучал так: «Что мне сделать, чтобы быть лучше остальных твоих партнёров, раз деньги за встречи ты отказываешься брать?» Антон слушал недостаточно внимательно, чтобы обнаружить подтекст, так что в ссору они не скатились. Зато не молчал, как делал бы, если бы понял его правильно. — Кстати, не так уж много в этом лжи, — рассмеялся тот, одновременно хмурясь из-за содержания текста, который читал уже, казалось, раз в десятый. — Я теряю голову от минета, твоей узости иногда и голых ступней. Ничего нового, всё вполне заметно со стороны. — На него всё же подняли голову, когда вилка для почти готового омлета выпала из руки. — Что? Ты ожидал какой-то другой ответ? — Да, не такой прямой. — Мужчина наклонился, чтобы поднять столовый прибор, бормоча: — Метафор, например, ждал, иносказаний… Они встретились взглядами, полными диаметрально разных эмоций. Собеседник поднял бровь: — Зачем? Взрослые люди же. — Недоумение в чужих глазах сменилось чем-то, похожим на озорство. Пухлые губы растянулись в улыбке. — Тебе вот нравятся нежная прелюдия, но грубый секс. И когда трогают волосы. — Он покраснел и тут же отвернулся, надеясь спрятать стыд от такой прямолинейности. — Я где-то ошибся, что ли? — Просто замолчи, ладно? Закрыли тему. Мне… некомфортно. Сзади зашуршали распечатками, затем одеждой, видимо, вставая. Арсений с наигранной невозмутимостью принялся раскладывать еду по тарелкам и так усиленно пытался имитировать спокойствие, что чуть не вскрикнул, когда кожу на шее прикусили. Парень вжал его в мебель, прислонившись к спине, провёл рукой от загривка до макушки, зарывшись в тёмные пряди, после чего шепнул: — Так комфортнее? — Прекрати. Напряжённые мышцы ослабели, от падения спасало только тело, жар которого ощущался даже через ткань. Целиком фраза выглядела бы не так категорично: «Прекрати, иначе мы оба опоздаем на работу, потому что я поддамся». В этот раз партнёр уловил суть, аккуратно обхватил губами его мочку, вытащив из лёгких шумный выдох, в неё же проговорил: — И не подумаю. Ты первый начал. Предметы реального мира поглотил туман возбуждения, потому он прикрыл веки и попробовал оказать сопротивление хотя бы на словах: — Я всего лишь задал вопрос. — Прекрасно, — улыбнулся Антон, другой рукой уже вслепую расстёгивая на нём рубашку. — Я всего лишь на него отвечаю. Не так уж сильно ему сегодня нужно было явиться на совещание вовремя. Точно не сильнее, чем побыть с партнёром лишние полчаса. Мужчина сам не понял, что близость в то утро была обусловлена не физиологической необходимостью, а логикой: если они переспят сейчас, до вечера он точно будет уверен, что второй уехал не на свидание с кем-то ещё. Будет спокоен. Потому что так теперь выглядел их быт: все сделали вид, что ничего не изменилось, тогда как изменилось главное — пропало доверие. И оба этого не заметили.