***
Субботнее утро для Арсения началось с горячих губ, целовавших в загривок, смещавшихся вниз по лопатке, позвонкам к тазовым косточкам, пока не достигли стояка. Кровать, более просторная, чем была в номере мини-отеля, позволила Антону улечься перпендикулярно его телу, вытянувшись почти в полные два метра роста. Тот методично выцеловывал пах, длину полового органа, внутреннюю сторону бедра, иногда хмыкая каким-то своим мыслям, и оторвался, когда он, скользнув по простыни, изменил положение. Теперь они лежали «валетом». Партнёр не успел спросить, что мужчина собрался делать, потому что, скрипнув лёгкими, резко вдохнул от неожиданности: его рот принял в себя член сразу целиком. Техника периодически оттачивалась, так что рвотный рефлекс уже пару дней как не беспокоил, зато беспокоил зуд желания давать удовольствие в ответ. Если бы парень навис над ним, как делали в такой позе актёры порно, шеи обоих заныли бы буквально через пять минут, однако, поскольку они продолжали лежать, торопиться было некуда, имелась возможность разгуляться. Пёс, спавший в прихожей, спешно явился на хлюпающие звуки, сел у кровати, за что получил невнятный рык от Антона, который следом сорвался на стон. Не переставая двигать головой в такт его движениям, тот швырнул на пол подушку: естественно, в собаку не попал, потому что не собирался, зато спугнул и смог полностью отдаться процессу. Время остановилось, пространство исчезло, остались только два тела, два человека, в этот момент полностью принадлежавших друг другу. «Ты мой. Тоже мой», — единственное, что крутилось в мыслях Арсения и будоражило, пожалуй, даже больше самого орального секса. До середины сентября, порядка десяти дней, худощавый актив тратил время на него, не упоминая других клиентов, и, казалось, вовсе не вспоминая об этих других, будто никого не существовало в их маленьком мире. И он верил, чувствовал, что с каждым поцелуем и оргазмом из «нанимателя» становился просто партнёром. Хорошим партнёром, не оставлявшим своего верхнего неудовлетворённым, старавшимся по мере сил. Послушным, принимавшим до горла в ущерб дыханию. Нежным, гладившим по бёдрам и ягодицам, поскольку ни до чего иного дотянуться не мог. Страстным, откликавшимся на любой жест мычанием и прогибавшимся в пояснице навстречу. Его не было нужды осыпать комплиментами — всё умещалось в царапины, которые рисовали короткие ногти на коже ног. Именно ими, вместо прошлых не совсем, наверное, искренних слов, подпитывалась самооценка — и Арсений становился смелее, чем был при первых встречах, брал глубже, чем получалось при первых попытках, наслаждаясь в равной степени и чужой лаской, и реакцией. А потом, когда второй мелко задрожал одновременно с ним, удивил обоих тем, что не отстранился, не испугался выстрела семени, довёл дело до конца. Молодой человек в тот же момент сменил губы рукой, приподнялся на локте. Шум в ушах перебил мысль, что сейчас их счёт «один — один» вышел не таким взаимным, как обычно: любовник не принял его сперму в ответ. — Так, сдаюсь, это надо перекурить, — хмыкнул тот, нарыв где-то вне поля зрения салфетку и оттерев испачканную ладонь. Затем поднялся, прямо обнажённым дошёл до шкафа, достал пачку сигарет, пепельницу и встал у окна. Солнце тщетно пыталось светить где-то за тучами, мужчина не менее тщетно пытался отдышаться, пока не сдался. Не став одеваться тоже, он встал рядом с партнёром, коротко поцеловал того в плечо: — Доброе утро. — Не могу не согласиться, — улыбнулись в ответ, следом протянули тонкую палочку, уже скуренную на треть. — Будешь? — Они же женские, — недовольно поморщился Арсений. На него покосились с нечёткой, но достаточно доходчивой эмоцией. — Позиция у тебя тоже женская, нижняя. И что, плохо? — Понял. — Он поднял руки, показывая, что спорить не собирался, потом наклонился к подоконнику, где лежали сигареты, чтобы взять себе полноценную порцию. Однако пачку убрали подальше, нахмурились. — Сначала ответ. Плохо? — Ну, сегодня не совсем нижняя была. Так что сойдёт для сельской местности. — Вот же заноза, а, — проворчал Антон и наконец поделился табаком. — Может, не будь я занозой, — парировал мужчина, смеясь, — я бы тебе не нравился. Второй пожал плечами, не выразив толком согласия, потушил окурок и ушёл одеваться на последнюю прогулку с мопсом, оставив между ними вполне чёткий вопрос: «Я же тебе нравлюсь?»***
Довезя парня вместе с животным до метро, встретившись на выставке современного искусства с парой друзей и подробно описав любовнику по телефону, почему на эту выставку не стоило идти, мужчина приехал домой, чтобы бросить вещи в стиральную машину, захватить пару костюмов и вернуться обратно — готовить ужины, болтать обо всем на свете и стонать до сорванного голоса. Арсений встретил жену в коридоре: та, сложив руки на коленях, смотрела в пол и едва ли не плакала, судя по дрожавшим губам. Успокаивать её не входило в планы на вечер, однако он не смог пройти мимо, встал напротив и улыбнулся: — Чего пригорюнилась, Алёнушка? — Босоножки не могу застегнуть из-за ногтей. Ему продемонстрировали свежий, длинный, оттого показавшийся хищным, маникюр, затем опустили ладонь на место, сжали не по возрасту короткую юбку. — Куда тебе в такую погоду босоножки, мать? Осень, замёрзнешь же. — Алёна подняла на него полные удивления глаза, грозившие вот-вот испортить пёстрый макияж слезами. — Согласен, взрослая девочка. Давай сюда. Он присел на одно колено, как не делал даже, предлагая этой женщине брак. Тот разговор, помнится, случился на кухне съёмной квартиры за бутылкой вина и был лишён романтики, как весь остальной мужчина. Поставив туфельку вместе с ногой на колено, Арсений быстро справился с задачей, проделал операцию во второй раз, под конец невесомо поцеловал супругу в голую икру, не задумавшись, зачем это сделал. Она дрогнула от неожиданности, следом растерянно улыбнулась: — Спасибо. — Та поймала его, вставшего, за штанину, позволила отвлечься на входящее сообщение, содержание которого ломало планы на ближайшие сутки, внимательно оглядела нахмуренные брови. — Сень… не хочешь со мной в караоке? — Вот уж что не люблю — так это петь, извини. Повеселись за двоих, — поморщившись от ненавистного обращения, он убрал телефон, постарался разгладить на лбу складки, чтобы не выдать расстройство. — Могу я попросить перестать звать меня «Сеня»? Бесит невыразимо. — Конечно, — шепнула собеседница, виновато склонив голову. Подав Алёне пальто, он улыбнулся в ответ на её недоуменное выражение лица, застегнул все пуговицы, воспользовавшись заминкой, попутно зачем-то объяснял смену своего настроения: — Няня написала, что приболела, так что напомни завтра вечером дочь забросить на кружок. И забрать, видимо, тоже. Могу забыть, голова дырявая в последнее время. Алёна подхватила с комода сумочку, затем вдруг промямлила: — Ты же на ночь должен был… — договорить не смогла, да в этом и не было необходимости. Все всё поняли. — Ну, какие варианты? — грустно хмыкнул Арсений, разведя руками. — Не отправлять же Кьяру одну пешком и не отменять же занятие, она расстроится. — Я… — супруга закусила красную от помады губу, опустила глаза, — я отведу и потом заберу, не проблема. Не будем нарушать твои планы. Пожалуй, давно ему не доводилось видеть её такой — отчего-то робкой, не плевавшейся сарказмом, шедшей навстречу и предлагавшей помощь. Прилив благодарности вырвался наружу через восклицание, подчистую скопированное из речи Антона вплоть до интонации: — Моя ты радость! Взяв жену за голову, он коротко клюнул покрытое каким-то средством для укладки темечко и поспешил собираться для выхода тоже.***
Женщина около пяти лишних минут стояла в прихожей, забыв про приезд такси и собственные планы, смотрела туда, где только что светилась нежная улыбка. В голове по буквам отпечатывалось простое, брошенное без особого умысла «моя радость», которое удивило сильнее, чем внезапная тактильность супруга. Кем бы ни была ночная любовница Арсения, та явно творила больше, чем полагалось по статусу — делала его спокойнее, дружелюбнее, счастливее. Пожалуй, когда-то любимый ею человек за десятилетие их семейной жизни особо не поменялся, остался тем же, разве что холодность между ними усугублялась, пока не превратилась в ледяную стену. Это ранило поначалу, потом она отвлеклась на салоны, спортзалы, алкоголь, тусовки, подруг и стало легче, а сейчас поранило снова. Её мужчина мог быть иным: сиять, широко улыбаться, заботиться не только материально, целовать без причины, не потому, что нужно было играть в любовь на публике, и делал это без сексуальности, с какой-то другой нежностью, почти отцовской. Её мужчина мог быть влюблённым. Там, где прежде казалось, что они просто-напросто «вот такие», равнодушные ко всем окружающим, люди, вдруг выяснилось, что проблема заключалась в ней. Нет, не любовница была какая-то особенная и чудотворная, как икона. Сама Алёна не подходила человеку, которого, как выяснилось пять минут назад, не переставала любить глубоко в душе. Старая рана сбросила корку и закровоточила снова. Она вышла из подъезда, выдохнула перед тем, как сесть в машину, попросила включить печку, потому что ноги действительно замёрзли за короткую прогулку, смахнула слезинку. На самом деле Алёна могла бы помешать мужу уехать, могла бы взвалить на того дочь, как бремя, и, хотя бы на сутки, отрезать от соперницы. Но разве Арсений не заслужил за целую жизнь каплю счастья, пусть даже ценой её несчастья? Да и о соперничестве речь, будем честны, не шла. Это ранило тоже.***
С понедельника их обоих захватила работа, череда счастливых дней оборвалась. В восемь утра госслужащему уже требовалось находиться на заседаниях, потому ехать с другого конца Москвы было проблематично. Антон же, как выразился по телефону, нахватал себе ночных смен, чтобы платить за квартиру, которая оказалась съёмной. Они существовали в параллельных мирах, жили в разных ритмах, так что почти перестали болтать — всего раз за четыре дня ему позвонили, спросили, чем можно взбодриться, кроме кофе и энергетика, в ответ получили совет вместе с сочувствием. В остальное время парень ограничивался сообщениями, большая часть которых имела одно содержание: «Тебе» и фотография цветов. Где абонент те только ни находил — на чужих подоконниках, в магазинах продуктов, в стремительно увядавших клумбах, но это всегда были именно снимки, сделанные самостоятельно, а не картинки из интернета. Первым, примерно через сутки, затосковало его тело — по теплу, по прикосновениям, по сну на груди вместо подушки, но не по сексу как таковому. Потом, ещё часов через тридцать, заныл речевой аппарат, нуждавшийся в милой болтовне вместо попыток полемизировать, которые выдавал ему Сергей Борисович, затем подключились уши, скучавшие то ли по определённому тембру голоса, то ли по шуткам. Будни были скучным и перестали казаться обычными в своей скучности — теперь его «обычно» состояло из Антона в любых проявлениях и видах. Пусть лучше бы тот жаловался или ворчал, чем оставил на месте себя цветочки да пустоту. Из-за этого ощущения заброшенности, в коем не было вины партнёра, лишь его собственная, мужчина согласился провести вместе с коллегами вечер на корпоративном мероприятии, чего не делал, помнится, никогда. И после работы уехал из правительственного здания с намерением, переодевшись, вернуться. Стоя в пробке, Арсений, чтобы скоротать время, прокручивал в голове не постельные сцены, как часто бывало, а разговоры с любовником: неважные, отвлечённые, бытовые, шутливые, потом важные, сводившиеся к анализу его внутренних установок или действий. Второй за бокалом алкоголя периодически играл в психолога, однако уже не для того, чтобы построить схему общения с клиентом, а просто из интереса одного взрослого субъекта к другому, такому же взрослому. Антон так хотел понять его целиком, изнутри, что невольно собрал за два месяца из комплексов, страхов, презрения, ошибок прошлого, наивных фантазий другого человека. Не значит, что хорошего, просто цельного. И неба стало чуть больше над головой, и лица вокруг потеряли грамм враждебности, и жена перестала раздражать одним фактом существования, а дочь… Наверное, заслужила примерным поведением от него хотя бы попытку проявить внимание. Машина проехала поворот к дому, чтобы сделать небольшой крюк. Постучавшись, Арсений вошёл в детскую, чем оторвал ребёнка от тетради, молча протянул коробку с макетом солнечной системы и собирался уже уйти, когда заметил: Кьяра поставила подарок на пол, протянула к нему маленькие ручки, затем, привыкшая, что отец не отвечал на объятия, опустила те обратно. Вместо взрослого она обняла коробку размером с себя, улыбнулась миниатюрной копией его губ. — Спасибо, папуль, — шепнула девочка и, насильно погасив на личике радость, зная, видимо, что эмоцию всё равно не разделят, отвернулась. Сердце вдруг среагировало на увиденное, сжалось. Кьяра никогда на его памяти не говорила громко, если вообще говорила, а не общалась жестами, мимикой, потому что Алёна не терпела шум. Алёна в принципе много чего не терпела, однако легче от такого объяснения не стало. Образ дочери, послушной, беспроблемной, рассыпался, сменившись образом незаслуженно заброшенного ребёнка. У неё были преподаватели, игрушки, няня, наверное, друзья, а самого главного не было — родителей. Что они оба сделали с этим маленьким существом? Когда успели научить прятать эмоции и держать дистанцию? Почему нерадивый отец заметил это именно сейчас, когда его ждали в другом месте? — Пузырь, хочешь, вместе соберём? — вырвалось прямиком из его души, миновав мозг. Арсений не понимал, что с ним происходило, тем не менее, как случалось рядом с Антоном, просто не мог сопротивляться своей импульсивности. Девочка, успевшая за пару минут его ступора дотащить коробку до стола и вскрыть, подняла голову так, словно не поверила в то, что услышала. А, может, и правда не поверила, поскольку вот уже года четыре в семье не использовалось прозвучавшее обращение. Потом аккуратно спросила: — Ты не уходишь? — Время есть, — уверил мужчина, написал в чат с коллегами, что задержится на час, после чего снял пиджак и повесил на низенький детский стульчик. Присел на корточки рядом с Кьярой, как садился к собаке недавно, улыбнулся, как улыбался ему Антон. — Расскажешь мне про планеты?***
Ему уже откровенно надоело думать об Арсении. Видеть того в растениях, стеклянных бутылках в алкогольном отделе, корзине с продуктами. Слышать того в скрипе кровати, чужих голосах. Чувствовать того в прикосновении одежды к голой коже, в прикосновении ещё чьей-то кожи к голой коже. Если раньше он раздражался, когда тратил время на подбор слов, сложные схемы общения, где требовалось просчитать заранее все возможные ответные реакции, чтобы иметь по несколько вариантов собственных, то теперь Антона выводило из равновесия, что мысли сменили русло. Это была не тактика, не анализ, а примитивное прокручивание в голове всего увиденного, услышанного и почувствованного. Не для чего, просто так. Его мозг минимум двадцать раз в сутки подкидывал что-нибудь, вызывавшее сначала ухмылку, потом шипение. Подкидывал разные детали образа человека, который не был важнее других людей, пусть и считал себя таковым. И он не понимал, почему сознание не поддавалось контролю, как обычно, что нужно было сделать, чтобы вырваться из плена воображения. Намеренно взятый почти на неделю перерыв ни черта не изменил. Даже, пожалуй, сделал хуже: тело, успевшее, честно говоря, устать от секса, попросилось в единственные руки, обращавшиеся с ним ласково. Попросилось к единственному мужчине, не смотревшему на него, как на кусок мяса, разговаривавшему, не как с обслуживающим персоналом. Антон сдался, утешив себя необходимостью этих встреч, отправил Арсению разрешение приехать вечером на ужин. План давно вышел из-под контроля, однако сдаваться парень не собирался.***
Сидя на плановой ежемесячной встрече с тёщей, Арсений гипнотизировал телефон, не участвовал в обсуждении, как и Кьяра, читавшая книгу. Прошло шесть суток. Шесть чёртовых суток, в которых не было ничего важного, не было Антона. Он приехал бы в любую точку города, плюнул бы на работу, семью, дела и приехал, если бы второй разрешил. То, что разрядки от мастурбации не хватало для удовлетворения, беспокоило меньше, чем жажда хотя бы увидеться с любовником, обменяться вживую парой бессмысленных фраз. Мужчина тосковал так, как не доводилось за тридцать пять лет существования, и не знал, какими словами это объяснить, чтобы над ним сжалились. Пальцы дрогнули от вибрации, означавшей входящее сообщение. Облегчённый выдох вырвался даже раньше, чем глаза прочитали короткое «Жду сегодня на ужин», потому что он нутром почувствовал, кто написал. И, на фоне общей радости, погнавшей его поскорее к выходу из ресторана, вдруг пришло озарение. Арсений поднял взгляд на родственницу и вклинился в вялый диалог, который не слушал: — Наталья Викторовна, а Вы же готовить умеете? Я помню, как давно ещё, до свадьбы, Вы меня откармливали домашней едой. — Самое время это обсудить, — цокнула Алёна. Её мать двинула рукой, пресекая язвительный комментарий. Та будто увидела в его глазах огонь и зажглась тоже, заёрзала, подвинула стул поближе: — Да, Арсюш, раньше любила готовить, умела, а сейчас уже не для кого. Улыбка Натальи вышла грустной. Эту женщину они с супругой тоже забросили, как дочь, пусть и виделись периодически, имитируя семью. Проглотив стыд, затем вину, он склонился над столиком и заговорчески сощурился: — Могу ли я попросить у Вас совет в таком случае? — Слушаю тебя, — заинтересованно кивнули в ответ.