Единственный

***

      Данк слышал о восточных обычаях гаремов. Слышал, как шептались о наложниках и рынках, где купить человека так же просто, как и буханку хлеба. Но не думал, что ему выпадет сомнительная честь увидеть все это своими глазами.       Когда на палубу его корабля ступили пираты, когда его осмотрели, полностью обнаженного перед тремя мужчинами, когда выставили перед всеми, назначив цену, когда торговались, выкрикивая что-то с места, когда передали с рук на руки суровому воину… Когда все это произошло с ним, Данк просто растерялся. В голове у него будто плавал туман. Перед глазами все расплывалось, а звуки доносились как из-под воды. Он не был изнеженным принцем, но такое явное отношение к нему, как к вещи, будто ударило его пыльным мешком.       Единственное, что смогло зацепить его, вытаскивая из этого безумия: горящий взгляд молодого мужчины, рассматривающего его так пристально, что щеки предательски начинали алеть.       Он был красивым.       Опасным.       А Данк был теперь полностью его.       Что-то внутри него предательски потянуло, когда эта мысль мелькнула в его голове.       Его комнаты, в которых его поселили после торгов, оказались великолепны. Правда, разглядел он их спустя три дня, во время которых он просто отсыпался. А когда стресс отступил, Данк стал изучать место, где он оказался.       И оно впечатляло.       Мягкие ковры, в которых босая нога утопала по щиколотку. Гора подушек. Яркие цветы в напольных горшках. Огромный бассейн и целая комната, заполненная музыкальными инструментами и принадлежностями для рисования. Каждый день молчаливые слуги вносили ему изысканную еду, забирали использованную посуду и меняли простыни. Данк даже не пытался с ними говорить.       О чем?       Единственное, что его радовало и расслабляло, это возможность садится за мольберт в любой момент времени. В отличии от дома, тут никто не гнал его от холста. И Данк рисовал родные места, море и родителей.       Но все чаще он стал рисовать темные глаза, неотрывно глядящие на него из толпы. Глаза в окантовке длинных ресниц, оттеняющие насыщенный глубокий цвет. Наполненные огнем, жаждой и изумлением. Как будто Данк был для него особенным.       Наверное, у него все же было слишком сильное воображение.       В один из дней он устало моргнул и осмотрелся, приходя в себя. Стресс отступил, пусть и путем напряжения спины и рук. Вокруг царила уютная тишина. Стояли баночки с красками, кисти и прочие рабочие инструменты художника. Слуги явно пытались прибраться, но, видимо, он снова и снова мешал их работе. С ним было такое пару раз. Не так интенсивно, но рисование всегда помогало ему справиться с тяжелым периодом.       Он поднялся со скамьи и подошел к окну, рассматривая рассвет. Из комнаты можно было выйти в сад, и Данк не отказал себе в удовольствии пройтись.       В воздухе пахло пряностями, яблоками и медом. Откуда-то журчала вода, и Данк, как притянутый магнитом, направился к источнику прохлады.       Там, на бортике фонтана сидел молодой мужчина.       Данк замер.       — Привет, — голос у него слегка охрип после стольких дней молчания. — Тебя зовут Айдын, верно?       — Ты можешь называть меня Джуном. — Воин (а, назвать его как-то иначе Данк не мог) улыбнулся ему. Улыбка оказалась невероятно очаровательной и нежной. И неожиданно для себя Данк выпалил вопрос:       — Почему ты весь в черном? У тебя траур?       Джун поднял бровь и осмотрел себя, а затем насмешливо поднял взгляд. Данк смутился, но любопытство кусало его изнутри.       — Нет, я не ношу траур, — акцент в его голосе был, но звучал не ломано, а певуче. Не то, что у тех слуг, которые все же пытались с ним разговаривать эти дни. — Просто мне нравится черный цвет.       — Но черный бывает разных оттенков. Почему ты носишь только один, если он тебе нравится?       Джун, казалось, позабавился. Он снова улыбнулся.       — Я не знал. Расскажешь мне?       Данк кивнул.       — Ты можешь носить ярко-черный цвет, еще его называют эбонитовым. Или матово-черный угольный. У тебя ресницы такого оттенка.       Его ладонь взяли в теплые руки, и Данк моргнул, рассматривая эти самые ресницы так близко от него.       — Продолжай.       — Иссиня-черный цвет, — Данк не посмел ослушаться. Пока его кисть поглаживали, проходясь между мальцами, слегка разминая, он продолжал говорить. — Это условно черный цвет. Цвет воронова крыла. Вороны это…       — Птицы, я знаю, — Джун погладил ему большим пальцем запястье, и у Данка перехватило дыхание. — Не останавливайся. Рассказывай дальше.       Данк облизнул губы. Эти прикосновения творили что-то странное с ним. Его руку держали мягко, разминали аккуратно и бережно. Вытягивая всю усталость от этих дней, полных рисования. Он сглотнул и…       …почему то его уши предательски начали гореть.       — Есть фиолетовые, темные оттенки. — Данк очень старался не пробормотать что-то одобрительное, когда ему несколько раз провели вверх и вниз по среднему пальцу и скользнули по ладони. Он снова облизнул губы и слегка поёрзал. — Цвет чернослива и черноплодной рябины. С твоей смуглой кожей это будет смотреться очень… красиво…ах!       Он вскрикнул от неожиданности, когда пальцы поднялись до сгиба его локтя по внутренней стороне. Первая реакция была отдернуть руку. Но, увы. Его держали очень крепко.       — Тебе больно? — Бровь поднялась вопросительно, и голос прозвучал тихо. Данк внезапно ощутил, что воздух оказался напитанным чем-то неопределенным. Отчего он будто снова оказался выставленным напоказ. — Это просто массаж. Ты долго рисовал, и твои руки наверняка устали.       Данк готов был поклясться, что это был не просто массаж! Уж слишком невинным выглядел Джун. Слишком приятно было от его прикосновений. Но не мог же он сказать «Пожалуйста: прекрати гладить меня между пальцев! Моё тело реагирует на это странно».       — Нет, просто непривычно.       Непривычным, к слову, было все вокруг. И особенно взгляд на него Джуна.       — Хочешь прекратить? — Джун смотрел ему прямо в глаза, и Данк покачал головой, затаив дыхание. Не в силах пошевелиться. Не в силах подобрать слова. Во взгляде Джуна был незнакомый ему голодный жар. Широкие зрачки почти полностью поглотили своим цветом радужку…       Данк никогда не видел раньше таких красивых глаз.       — Нет, но… мы на улице.       — Если мы пройдем в комнаты, то ты разрешишь продолжить делать тебе массаж?       Данк подумал, что это очень странный вопрос от того, кто его купил.       — Ты же купил меня, — он решил напомнить все же. — Разве тебе важно моё согласие?       Вместо ответа Джун прикоснулся губами к тыльной стороне его кисти.       — Мне нравится спрашивать. — Его голос капал, как мед. Так близко к коже, что практически задевал её дыханием.       — А что еще тебе нравится? — Данк мог бы уйти. Мог бы сказать «нет». Он знал, что если бы он четко выразил своё неудовольствие, Джун его бы отпустил из своих рук. Но чертово любопытство кружилось в его животе. Тянуло и обдавало жаром, когда пальцы Джуна совершали небольшие поглаживания, рисуя восьмерки по его коже.       Ему было интересно, что именно с ним хотел сделать Джун?       Глаза Джуна приобрели такую дикую темноту, что Данк замер, поглощенный этим цветом. Он почувствовал себя бабочкой, наколотой на его взгляд.       — Я люблю быть неумеренным в том, чего я хочу. Тебя это могло бы испугать?       Данк хотел снова напомнить о том, что он был им куплен. Он принадлежал Джуну. Его такому жадному темному цвету возбуждения, граничащего с одержимостью.       — Нет. Меня этим не напугать.       — Я рад, что ты меня не боишься, — прошептал Джун, касаясь носом уха Данка. И Данк почувствовал, как неосознанно наклонился к его теплу. Медленно поворачивая голову, пока не оказался так близко к губам Джуна.       Так близко.       — Я не боюсь тебя, — Данк подтвердил, ощущая, как его тело гудело от желания. — Ты же не сделаешь мне больно?       На лице Джуна отразилась тень ухмылки, которую он явно давил изо всех сил.       — Немного. Но это будет приятно, я обещаю.       Данк вытянул руки из теплого плена широких ладоней и поднялся, гордясь тем, что его коленки не дрожали.       Ладонь легла ему на поясницу, поддерживая. И Данка повели в дом.