Не наши идеи

— В трёх словах: холодный, саркастичный, надменный. — Как ты? — Николай поднял голову, выразительно глянув на Дазая.       Тот только пожал плечами, горделиво приподнимая подбородок. Всем своим видом показал, как доволен комплиментом.       Подхватив стаканчик кофе, выскользнул из квартиры, оставляя Гоголя наспех завязывать шнурки.       Утро начатое с порции Дазая — плохое утро но, чем богаты. На удивление, Сигма выглядел менее недовольным, может даже в приподнятом настроении. Он облокатился о косяк и махнул тому рукой на прощание.       Нужно взять пару уроков, как терпеть негодяев в своей жизни так, как будто они подарки судьбы. Хотя бы по важным датам и выходным.       Потому что сегодня в груди билось нерациональное желание произвести фурор, выглядеть на все сто, и даже немного круче. Инструкция по завязыванию шнурков в виде звезды не помогала. Зато, помогал Сигма, всё утро держащий зеркало в паре сантиметров от Николая. — Ты всех сразишь, — он подошёл ближе, слабо ударил в плечо, размашистым движением лохматя волосы, — и всем понравишься, если не закроешь себя в ракушку.       Николай попытался натянуть улыбку. Нервно, кривая полосочка дёрнулась вверх, на что Сигма скрестил руки.       Красноречивое «не верю» было бы хорошим дополнением.       Всё ему не нравится. Так и жить с психотерапевтом, все мозги промоет. Хорошо никакого «вдохни и почувствуй каждую клеточку своего тела» Гоголь не получил. Ему дали шанс собираться в относительном спокойствии, но, видимо, на этом всё обрывалось.       В студии его встретил резкий запах лака и мельтишащие из стороны в сторону рабочие. Они как будто по кругу катили кресла, передвигали столы, девчонка пробегала мимо с ведром косметики.       Николай сглотнул, сдерживая в себе желание перекреститься. Видимо, влияние бога не распространялось на эту территорию.       Дазай скрылся из поля зрения сразу, подхваченный под локоть высоким, статным мужчиной. Наверняка очередной заносчивый гад, другие с Осаму не общаются.       Но, Гоголь был даже рад, что его не позвали на междусобойчик. Харизматичный дуэт двух злых гениев не терпит расширения.       Он отпрыгнул к стене, когда перед ним кинули провод, и, обхватив себя руками, так и остался стоять, вежливо кивая каждому, кто обернётся в его сторону.       А оборачивались часто. Может, их просто привлекал вызывающий вырез майки, а может черезмерное количество застёжек у брюк, только, казалось, его оценивают по критериям, неизместным Гоголю. Ни одного знакомого лица.       Было бы легче, встреть он тут хоть кого-нибудь своего. Того же Брэма. На редкость молчаливый тип, но, с ним даже молчание комфортно.       И стоять одному было бы не так стрёмно. Просто потому, что он был бы не один.       Вокруг как в мюзиклах все соблюдают один и тот же ритм, сливаясь, так, что Николай уже не понимал, откуда в руках уборщика микрофон и почему человек, вырядившийся как католический пастор прожигает его глазами. — Я буду говорить со священником? — он криво улыбнулся, когда к нему приблизились.       Дёрнул руку вперёд, звеня навешанными браслетами.       На его ладонь посмотрели, хорошо если не с отвращением. Как минимум с сильно выраженной неприязнью. В ответ собеседник не шелохнул и предплечьем. — Я не служу церкви, — и Гоголя пробило от тембра чужого голоса.       Если не в церковном хоре, то в рок операх этому парню действительно стоило бы себя попробовать. Ох, а если говорить о рок операх… — Конечно, а ещё не поёшь наизусть арию Христа, — Коля убрал руку, смущённо заводя её за спину. Неловко переминаясь с ноги на ногу, решил, что ещё одной попытки в общение будет достаточно. — Как ты…       На чужом лице мелькнуло удивление. Или, может, это было опасением? Только дьявольская ухмылка змеёй поползла вверх и Николай решил, что нужно скорее сбегать.       По спине предательски пробежал холодок, а глаза пытались ухватиться за Дазая. Где его носит, когда он так нужен здесь?       Не Шекспира же он цитировать отправился? — Забей, хорошо? — Николай хлопнул руками по брюкам, задевая металлическую бляжку, — Прости, мы начали не с того, Николай.       Он поймал чужие глаза, и, пожалел об этом в ту же секунду. Так выглядело бы око смерти в реальном мире? Его как будто просканировали в одно мгновение.       А зрачки могут быть с фиолетовым отливом? Это линзы? Нужно отдать должное, эти глаза само совершенство.       Под ними Николай ощущает себя будто голым. Только не физически, обнажили его разум. Пугало настолько же, насколько разжигало интерес. — Фёдор Достоевский, — ему наконец протянули кисть.       В этом движении смешалось столько элегантности и грации, что Николай подумал, а не перенесло ли его век в восемнадцатый. Слишком аристократичное движение.       Он сразу сжал руку, наверное до абсурдного нелепо дёрнул её. У него стресс, ему простительно. Простительно ведь?       Сжимая мягкие, нежные пальцы своими, он не сразу смог вернутся обратно. Его как будто вырвало, ядерным взрывом смело с этой планеты. — Это псевдоним? — тихо, неуверенно протянул Николай, нехотя отпуская ладонь Фёдора, — Псевдоним же… — Я смотрю, в представлении не нужнаетесь, — подошедший сзади Дазай энергично хлопнул по спине, от чего Николай испуганно подпрыгнул, — быстро же вы поладили, честно, не ожидал.       Он подминул Фёдору, но, Николай не заметил, чтобы в чужом выражении лица хоть что-то изменилось. Такие же холодные глаза, чуть подведённые красной подводкой, прямые брови, сомкнутые губы. — Надеюсь вы оставили интересные темы для интервью, мне нужна конфетка на выходе, — вальяжно закинув руку через плечо Николая, Дазай опёрся всем своим весом, принимая практически модельную позу.       Их фотографируют? Но где? Откуда? Нужно ли Николаю улыбнуться? А взгляд, что он должен отражать? — Так никто сейчас не говорит, — шикнул он Осаму, но его мнение не сильно кого интересовало.       Тот уже лез за телефоном, переводя камеру в режим селфи. Крутил лицом, то улыбаясь, то снимая улыбку с лица, как будто её там и не было. Палец жал на кнопку чаще, чем Николай успевал моргать.       Пропажу Фёдора Гоголь заметил не сразу, только когда Дазай наконец отцепился, отворачиваясь для лучшего освещения.       Он разочарованно вздохнул. Это не его мир, всё вокруг совершенно не его. — Готов покорить всеми любимого Достоевского? — Дазай рассмеялся прям на ухо, и чуть не получил по лицу, вовремя ретируясь. — С глаз моих долой. — Из сердца вон, звезда моя, жги.       И Николай правда настроился жечь, как только оказался в кресле.       Кто-то выглядывая из-за прожектора на скорую руку объяснил, что приветствие снимается в конце, и больше не отвечал, скрывшись обратно за источник освещения.       Наверное, Николай правда слишком плох, потому что сочувствующие взгляды из-за камер направлены только не него. И никакие слова самовнушения не работали.       Насколько бледно сейчас его лицо, даже представить страшно. Он надеется, что не увидит своего отражения до конца интервью.       И кто ему скажет, в чём смысл приветствия в конце? Странные правила это обязательное условие?       В голове рассеялись все мысли, когда он на слух поймал голос Фёдора. В свете сафитов, в своей чёрной рубашке и так гармонично подобранной золотой цепочке, он выглядел лучше, чем все вокруг вместе взятые.       Сложив пальцы у подбородка, выглядывая из-под падающей темной челки, с синим отливом, он как будто сошёл с картины. — Начнём с простого, — на его лице показалась дружелюбная улыбка, которой, Николай может поклясться не станет в первую же секунду после выключения камер, — Имеются ли у вас предпочтения в жанрах? — Слушать или играть? — Слушать. — Мне нравится рок, бывает готовлю под панк или эмо панк. Но фаворитом для меня была и будет альтернатива.       Николай улыбнулся, вспоминая, как их с Сигмой гоняли по дворам из-за орущих с колонки песен.       Фёдор склонил голову, плавно заправляя прядь за ухо.       А оно будто высечено из камня, такое острое, аккуратное и… Проколотое??! Маленькая серёжка скромно поблёскивала, и теперь Николай не мог оторвать своего внимания. — Касаемо рока, зарубежный или, всё-таки отечественный?       Гоголь чуть не проронил дурацкое «а?». Может, он правда был дурачком, а клоунское нутро не удалось прикрыть надолго, но так или иначе Фёдор не подавал вида, что его что-то смущает. Вот он, профессионал. — Наши порой делают настолько качественные вещи, что обходят остальных на несколько шагов. Взять ту же волну красного рока, мало кто не согласится, что музыка качает до сих пор и, будет качать ещё очень долго. Но это не означает, что я преуменьшаю мощность западных исполнителей. Меня всегда захватывали немецкие группы, долгое время не сдавался только потому, что в наушнике орала «Du bist Soldat».       Николай любил говорить о музыке больше, чем о чем-либо ещё. Он был очень благодарен за то, что они не касаются личной жизни, а остаются на волне о творчестве.       Осознанно или нет, Фёдор обходил всё то, о чём Гоголь предпочитал бы молчать. Он уверен, единицы ведущих такие. Большинство сразу бы схватилось за какой-нибудь подростковы скандал Николая, как маньяк за горло жертвы.       А Достоевский как будто действует куда тоньше. Его лисьи глаза опасливо блестели, заставляя Николая ожидать подвох.       Но, что странно, на перекор чувству страха, он расслаблялся. По-настоящему, комфортнее располагаясь в кресле, слегка сползая вниз, удобнее закидывая ногу. — У вас хороших вкус, но, сохраняется ли он на выбор групп любимого направления?       Фёдор говорил с ноткой любопытства, но, Николай чувствовал, что комплемент чисто механичный и не принимал на свой счёт, стараясь сильно не радоваться.       Глупая улыбка появилась на лице раньше. — На самом деле то, что я слушаю, нельзя принимать за аксиому и неизменно включать то же самое. Никогда не понимал, как можно слепо врубать «подборку музыканта» и часами крутить песни, просто потому что, что? Пирожков предпочитает сплошную долбёжку по ушам, без внятного текста? И дальше как, всем подряд врубать? Прошу прощения, наверное, нельзя так говорить на камеру.       Он отвлёкся от вопроса, не тормозя на поворотах. Под мерные кивки собеседника, Николай мог говорить без умолку. Словно вокруг нет камер и людей.       Как будто тот подозрительный мужчина не наклоняется к Дазаю, что-то комментируя, и они вместе не смеются. — Мы поставим дисклеймер, а люди сами решат, как им воспринимать ваши слова. Поверьте, если на вас захочет напасть стая собак, то одного шокера будет мало.       На лице Фёдора появилось что-то не читаемое. Гоголь не успел ухватиться за общее выражение, как натянутое участие и доброжелательность снова безукоризненно украшали лицо. — Спасибо. Что там за вопрос? Точно, любимые группы, — Гоголь зачесал чёлку назад, улыбнувшись Достоевскому, — В альтернативе всё сводится к двум, хотя, возможно, я сам выцеплял жарны и артисты работают не только с ними, но, моя любовь уходит Турбине Туриста, как главному фавориту и, не менее крутым «shortparis», если не знаешь, то советую. Не пожалеешь и о минуте времени, ребята огнище.       Николай горел, он знал это наверняка. Потому что нельзя иначе. Он помнит, как ему впервые скинули Структуры. Песней, с прикрепленной ссылкой и пометкой «слушай только с клипом, и они ударят прямо в цель».       Тогда он открыл, прямо на паре, засунув в ухо наушник. И голос профессора пропал, пропали одногруппники, всё вокруг исчезло. Осталась только композиция. Только сияющая золотом рука, подвешенные люди, терновый венок.       Николай упивался их клипами, и месяцами не мог отойти от просмотра. Да, возможно, он был слишком восприимчив, но картины, это искусство правда вызывало бурю.       Он мечтал так же. Так же грамотно играть с деталями, так же не боясь говорить про страх. С такой же филигранной точностью расставлять акценты. — Для тех, кто захочет ознакомится, мы прикрепили несколько ссылок в описании, — Фёдор направили взгляд в камеру и Гоголь не смог понять, заинтересовал ли он или нет. От этого стало обидно, он сразу поник, слегка загорбился, — А тем временем мы с вами Николай, едем дальше. В день успеха, вас запечатлели выходящим из квартиры в шарфе «Дайте танк (!)», являются ли они источником вдохновения или руку приложили вышеперечисленные группы?       Николай глянул на Фёдора ещё раз, прежде чем вспомнить, как выглядел в то утро несколько дней назад.       Если его тогда правда сфотографировали, то у людей появился контент для мемов, это он мог сказать точно. — Я уважаю их творчество, личный поклон за образность и чёткость. Через песни я возвращаюсь в деревню, в метро, на дачу, в поле, к маме, настолько они многогранны. Но к моей композиции «дайте танк (!)» не имеют никакого отношения. Конечно, источники вдохновения были, и это скорее собирательный образ посыла нескольких групп, но, никто из перечисленных мною ранее сюда не входит. — Можем ли мы приоткрыть завесу тайн для наших зрителей?       Фёдор слегка наклонил вперёд, не будь он ведущим, не выполняй он свою работу, Николай бы принял жест за заигрывание.       От кого угодно другого. Не от Достоевского. По крайней мере, так твердило подсознание. — А я смотрю, вы хотите сорвать куш и первым собрать весь урожай. Не боитесь, что последователи умрут от голода? — он позволил себе весело рассмеяться, обнажая собеседнику белоснежную улыбку.       Сигма говорил, что она главное оружие Гоголя. Обычно, Сигма всегда прав. — Боюсь показаться эгоистом, но, так устроено медиапространство. Был ли это лёгкий способ увильнуть от темы к короткой дорожке? — Достоевский выгнул бровь, а темная прядь, как нельзя лучше упала на лицо.       В голове вмиг всплыл Нотр-Дам, настойчиво подменяя сознание. — Est-ce le diable qui s'est incarné en elle, — тихо пробормотал он, но тут же оборвал себя, сжав пальцами ткань брюк, — Конечно нет, Федь, мы с тобой идём только по дороге из жёлтого кирпича. Касаемо источников вдохновения, здесь всё просто. Все те, кто не уставая показывали свою силу воли. У кого протест был не просто тихим шёпотом. Кто не боится, кто идёт вперёд, кто даёт такой нереальный стимул, что никаких энергетиков не нужно. Конечно «порнофильмы», «Anacondaz» и «Йорш». Их выделю в первую очередь, потому что иногда рифмы, которые находят ребята, заставляют азартно улыбнуться и присвистывая сказать «я хочу так же».       Закончив речь, он вдохнул носом столько воздуха, сколько смог, и, крайнем глаза зацепился за Дазая. Тот смотрел прямо на него, отчего то хмурясь. Его руки напряглись, а на носу показалась складочка.       И в ушах зажужжало этим лёгким «Федь». Вот отчего на него смотрят. Дазай понял, что он понял и, как-то коварно улыбнулся, заставляя Гоголя вжаться в спинку.       Как он мог так ступить. Он же следит за языком. Он же подбирает слова.       Он совершенно не хочет через день открыть ВК и заметить пост, где их успели поженить. Или, что они там делают. Выдать замуж.       Он не мог смотреть на Фёдора, боялся увидеть, что тот понял, что ему стыдно. Ему стыдно? Да, определённо да, иначе щёки бы не начинали разгораться.       А жар Николай определённо ощущает. — Смею заметить, что так же, у вас получилось, — чужой тон, как стакан льда, освежающе обжигает, подсказывая направление диалога, — Дело не в сравнении, а в охвате аудитории. То, к чему ваши кумиры шли годами, вы получили практически по щелчку.       Фёдор бесстрастен, Дазай каждым словом попал в определение. В нём нету напряжения, уверенный стан и твердый, но лёгкий голос. Есть ли у него личное мнение на счёт слов Николая?       А на счёт самого Николая? Что он думает о его песне?       Что у него в черепе. Сколько людей ведутся на красивый образ, отстранённый от чужой души, не желая отыскать эту душу? — Уверяю, камень реальности в кармане не ношу, — Николай смеётся громко, пытаясь заглушить колотившееся сердце. — Думаю, вы легко справляетесь имея в распоряжении остальные четыре. Сколько времени в день, вы проводите за работой? Властно ли оно над вами? — Думаю, пафосное «нет», никого не удивит, поэтому буду ещё примитивнее. Для меня нет никакой «работы», это было увлечение, что-то вроде хобби. — И сколько необходимо уделить внимания занятию, чтобы оно дало такие плоды? Всем ли гениями так везёт, что трудности отпадают сами собой?       Гоголя прошибает снова. Больно, через всё тело. На лице Фёдора не отобразилось ни одной лишней эмоции, чтобы можно было задуматься, что фраза было брошена, чтобы задеть.       Но она задевает, заставляя неверяще заглянуть в чужие глаза, приоткрывая рот. Чужой тон всё-таки неприятно кольнул, открывая старые раны.       Видимо, сверху ещё окатили водой, раз единственное, о чём сейчас может думать Николай, это вопрос «меня правда видят так?». Как гения, без труда прыгнувшего выше остальных голов.       Как ещё одну личность, чей образ будут крутить по телеку, за которым слепо будут идти или кого слепо будут ненавидеть.       Остаток интервью проходит менее энергично, Николай отвечал меньше, хуже, куда более отстранённо. Но, видимо Достоевского всё устраивало, раз они уже через пол часа отсняли приветствие и Дазай схватив Николая за рукав, потащил прочь. — До следующего раза, — бросил Осаму на прощание, сбрасывая улыбку с лица.       У Гоголя не остаётся сил, чтобы просить о каком следующем разе идёт речь, но, что-то подсказывает, что не пройдёт и не дели, как он всё узнает.