На небе полная луна

— Был единый друг, Анастасия. Извели её бояре… проклятые! — в присутствии игумена царь становился сдержанней в выражениях. — Не с кем словом в пути перемолвиться! Поверишь ли, святый отче, всю дорогу молчал! А это что, святый отче? — Это… для высоких гостей, государь! — в углу, озарённая косыми лучами солнца, матово блестела шахматная доска. — Сам-то ужели не соблазняешься? — Кто без греха, государь? Все мы человецы есмы. — Все грешны, — удовлетворённо ответил Иван, вертя в пальцах белую пешку. — Тебе чёрными играть, отче! Перстень ставлю! Драгоценный перстень с лазоревым яхонтом, подарок шаха Тахмаспа, с глухим стуком лёг на стол. «Господи, вразуми!» — надо было развлечь государя игрой и под конец умело уступить ему победу. Иван был азартен и не любил проигрывать. А перстень уж больно дорог, с лазоревым-то яхонтом. Васильковый цвет, царский. Вот красных — тех, сказывают, в земле индийской, как грязи… «Все мы грешны. Человецы есмя!» — Иван сделал первый ход. Дрогнули свечные огоньки; в их неверном свете тускло блеснул металл. — Это что? — Крест. — Сними. Привычным движением юноша начал снимать крест через голову, но цепочка запуталась в женском уборе — тяжёлые серьги с подвесками, да бусы, да ленты шёлковые… Он прямо посмотрел на Ивана, как на равного себе, и просто и доверительно сказал: «Помоги! Не снимается…» — О чём задумалась, Федорушка? Или жалко невинности девичьей? Грозному нравилось дразнить юношу Федорой. За́ ночь перевидал он его и в сарафане, и в одной тонкой рубашке без пояса, и в чём мать его родила. А забава всё одно не наскучивает. Другой бы не сразу нашёлся: «Невинности чего жалеть, не в раю живём! А вот как я отсюда обратно пойду? Не в этом же…» Он жестом указал на брошенный в углу комом сарафан. — Ты уж пожалуй меня одежонкой, не заставляй холопа своего нагим по морозцу бегать! — А баньку тебе не велеть истопить? Гляди-ка, разлакомился! — удивлённый наглостью юнца, Иван даже позабыл дразнить его девкиным именем. — А вели, государь! Сделай милость. Ведь не пёс же я какой, сраму не имущий! — от порывистого движения завернулся рукав, чуть повыше запястья багровеют следы зубов; видно, руку себе ночью закусывал. Смотри-ка, родом дрянь, а тоже гордый! — Что, Федорушка, несладко тебе пришлось? — Сладко, государь! — улыбается Федька. Смотрит прямо — глаза ясные, бесстыжие. И не поймёшь, врёт или нет. — Оно и видно! Ты у нас, Федорушка, до сластей лакомая. Хоть бы для виду поломалась! У вас все, что ли, в роду такие бляди девки? Ну да вы-то, Басмановы, чести не нажили — так и терять нечего! Вспыхнул, глаза опустил… Так и есть, гордец! — Ну что заалелась, как маков цвет? Держи! Каков гордый ни будь, а всё одно холоп. Его хоть сапогом топчи — а он руку целует. Наваждение бесовское. С глаз долой холопа прогнал, а из памяти нейдёт, окаянный. — Мат! — Иван надел перстень, повернув его камнем вниз. Надо вклад будет сделать богатый, напрасно, что ли, в грех вводил святого человека.