На небе полная луна

— Узнать бы, о чём они шептались. — Известно, о чём. Лизхен кралю подыскала родителю твоему. К югу, за рекой, живёт, Анной Эрлиховой звать. — Она разве не здесь? — Что ты! Здесь-то у нас вертеп тот ещё. Пьянки да драки. Вон Ваську, дружка вашего, недавно чуть не прирезали. — Грязно́го? — Его. Катерина наша лишнего хватила. «Льюбоффь моя», — говорит, да ножом его и под рёбра! Хорошо, оба пьяные были. У Катерины рука нетвёрдая, а Ваське пьяному хоть бы что! — А говорил, в драке ударили, пятеро на одного. — Да все вы тут хвалиться хороши! Афонька твой весь вечер врал, как на медведя ходил, да как один на один с медведем схватился… — Не врёт. Правда ходил. — Вот отчаянный! Страшно! — Отчаянный, — подтвердил Фёдор. — А ты откуда знаешь, что страшно? Видела? — Я его нет, а он меня видел. В лесу ягоду брала, чую: в спину смотрит, взгляд чужой, тяжёлый — промеж лопаток холодок прошёл. Я виду-то не подаю, ухожу всё в сторону, будто ягоду беру. Бежать нельзя, это дед меня научил. Как к опушке вышла, Полкан навстречу мчит. Я-то домой добежала, а Полканушка… — Дуня не договорила. О родных рассказывала — ни слезинки, а тут… — Ну, что ты, что ты! — разревётся ведь сейчас, и что тут делать? — А Анна-то эта ваша где живёт? Вот бы хоть одним глазком поглядеть! Да как бы не заметили… — Небось не заметят, всё устроим. Да смотри, слово — серебро, молчание… — Понял! — ответил Фёдор, развязывая кошель. Только бы один раз ещё увидеться с ним! Молодой слуга московской компании небрежно швырнул на подоконник листок, исписанный аккуратным убористым почерком. О фарисей, ты не его вини за красоту — вини себя за то, что согрешить с ним хочешь втайне! Утром Томас, по привычке, ходил к церкви зачатия Святой Анны. Многолюдная площадь перед церковью показалась ему пустой, ведь здесь не было того, кого он так жаждал увидеть последние пять месяцев. И в надежде на новую встречу приходил сюда снова и снова. Всё напрасно! Юноша не появлялся здесь с того памятного дня, первого дня декабря. Томас помнил все события того вечера, как будто всё было вчера. В вечерних сумерках кружили над куполом воро́ны, и в воздухе пахло как-то по-весеннему тревожно. Возбуждение охватило весь город, и даже знатные московиты, обычно степенные и невозмутимые, были необычайно взволнованы. Царь с утроенным рвением поклонялся местным святыням. Обыватели говорят, не к добру всё это. Поговаривают, что затеял он что-то неслыханное… Движимый любопытством, Томас пришёл посмотреть на выезд государя. Жадные до зрелищ московиты нещадно толкались, оттеснив его к крепостной стене. Не без труда пробился Томас сквозь толпу — и замер, увидев его. Чёрный силуэт на фоне белой стены. Томас давно заметил, что здешним варварам не чуждо чувство прекрасного. Посреди уродливых деревянных построек они возводили белоснежные храмы, совсем небольшие, и оттого соразмерные человеку, и украшали их фресками. Та́к они изображали архангелов. Во вратах храма показалась свита царя. Вначале бородатые мужи средних лет, в богато расшитых одеждах. Затем статные юноши, одетые намного скромнее. Вышел и сам государь, худощавый, ссутулившийся, в тёмном простом одеянии. Взглядом приветствовал всех, подал ему руку и в его сопровождении прошёл к экипажу. А Томас всё смотрел и смотрел, не в силах оторвать взгляд от прекрасного юноши, до тех пор пока его спутник, добрый пастор Уильям, не выдержав, от всей души не наступил ему на ногу. На лестнице послышались шаги. Отец Уильям возвращался, довольный, как слон, весело напевая песенку про прекрасный майский день. — Как поживает вдовушка? — спросил Томас, напустив на себя беспечный вид. — Готов поспорить, ты у неё не только выспался, но ещё и отобедал? — А вот ты, я смотрю, ещё и не завтракал! Неудивительно, что ты не в духе! Ну, выспаться, положим, толком не удалось, а вот завтрак я сегодня сам готовил, яичницу с ветчиной! Эх, сейчас бы ещё стакан хереса! — А лучше уксуса, а то уж больно довольная у тебя рожа! А ещё бы луше дольку лимона! — Зависть — плохое чувство, Том! А от лимона я бы не отказался, но в этой варварской стране они на вес золота! Только и есть, что солёные огурцы да эта их чёртова маринованная капуста! И рыба — мороженая, сушёная, солёная и вяленая. За эту весну я столько её стрескал, что теперь могу запросто обойтись без закуски к пиву! А ведь рыба, по холодности своей крови, вызывает в организме разлитие чёрной желчи и порождает меланхолию, что мы в твоём случае и наблюдаем, — не колебался Уильям с диагнозом. — А уныние, друг мой, страшнейший из грехов. Все остальные можно отмолить, — подмигнул он Тому, и тут взгляд Уильяма упал на подоконник. — О, а это что? Стихи?! — воскликнул пастор, слывший ценителем изящной словесности. И прочитал: Ah wherefore with infection should he live, And with his presence grace impiety, That sin by him advantage should achieve, And lace itself with his society? — Хмм… Ну не Петрарка, конечно, но знаешь, очень даже неплохо! И кто же твоя м-м… небезгрешная Лаура? That sin by him advantage should achieve, and lace itself with his society… with hís society! Сразу и не заметил… О, нет! Том, Бога ради! Сколько времени прошло, позабудь ты уже этого Ганимеда! Подумай сам! Он фаворит царя, да к тому же, говорят, редкостный мерзавец. Но будь он даже ангел во плоти, — поспешил прибавить святой отец, видя неудовольствие собеседника, — пойми: твои мечтания напрасны! Он так же недоступен, как мираж! «А вот осетринки прислали! Лучшая на Москве! Да что там на Москве, и в целом мире лучше не сыскать!» — в дверь просунулся неунывающий дьячок Патрикей, ведающий довольствием заморских гостей. Пост прошёл, а у Патрика всё осетринка. Скоромное-то, видно, себе припрятал. — Нет на свете лучшей рыбы, чем телячья колбаса! — торжественно провозгласил отец Уильям. — И я знаю место, где её отлично готовят! Давай-ка, Том, собирайся, поедем прогуляемся! Смотри, какой сегодня выдался денёк! Через час от твоей меланхолии не останется и следа! А день и вправду выдался чудесный. Томас только что заметил, что оставил спутника далеко позади. Он спешился. Многоязычная и пёстрая толпа поглотила его внимание. Навтречу шли две девушки, одетые по немецкой моде, и одна из них показалась ему странно знакомой. Не может быть… «Такого сходства просто не может быть. Уильям прав, я становлюсь одержимым», — успел подумать Томас, прежде чем немка кинулась ему на шею и прильнула к его губам в долгом поцелуе. Достаточно долгом, чтобы мимо успел проехать и скрыться из виду крытый возок, а прохожие начали шептаться и переглядываться. Сомнений не оставалось. Эти крепкие объятия не могли принадлежать девице. А поцелуй разжёг в нём такую страсть, которую не удавалось вызвать ни одной женщине. Всё происходящее было словно сон. — Спасибо, дарлинг, выручил! — напоследок юноша коротко поцеловал Томаса в щёку, оставив того в полнейшем смятении.