На небе полная луна

Догорела свеча воску ярого. Всё затихло в слободе. Лишь старуха Онуфриевна ещё не ложилась — бессонница. Да и врёт она всё, что на ухо туга. Всё-то она слышит, все-то разговоры, да пересмехи, да перешёптывания. — Ох и хорош ты, Федька, стонать-бесноваться. Ведь притворяешься? А вот на дыбу-то тебя вздеть, чай, не так запоёшь! — Да за что же, милостивец? Какая вина на мне? — Была бы дыба, Феденька, а вина сыщется. Так-то. Отвернулся, заснул. Слаще блудных утех Ивану такие шутки. А Фёдора холодный пот прошиб. Неужели вот это судьба его и есть? А недавно ещё ласковые речи вёл, ты-де, Федюша, одна у меня отрада. Служи только мне верно, а уж я тебя всем пожалую. Да, пожалует — дыбой да плахой, а то и того хуже. Недолго же живёт любовь царская… «Ну-ка, повернись!» — Алексей Басманов придирчиво оглядел сына. Хорош ли Федька для масленичной потехи? А потеху он измыслил весёлую — нарядить парня для забавы в убор девичий. Вскинулся было Фёдор — что я тебе, батюшка, шут гороховый? Да батюшка так на него зыркнул, что тошно стало: «Уймись, Федька, не се́рди отца! Надо будет — и шутом нарядишься!» Стоит перед ним Фёдор — вылитая боярышня. Брови ему насурьмили, глаза подвели, а белить да румянить не надобно – и так кровь с молоком. Волосы в косу заплели и лент цветных навертели — получилась коса толстая, совсем как девичья. Рубаху надели атласную, сарафан из индийской камчи —пуговицы яхонтовые сверкают, алым цветом переливаются. — Хорош, право! Да и то сказать — сколько я Ивашке Калашникову за отрезы отвалил! Ты весь с потрохами и половины тех денег не стоишь. Ума-то тебе, Фёдор, не́ дал Бог, да не перечь отцу, мне лучше знать, — продолжал Алексей скороговоркой на одном дыхании, как пономарь, хотя Фёдор и так молчал. — Ума-то Бог не дал, так красотой возьмёшь. Одно и есть у тебя, что красота, матушкино благословение. Красотой да послушанием. Царю ни в чём не перечь, из воли его не выходи. Прикажет убить — убей, прикажет умереть — умри! Воля его за пределами разумения человеческого. Его ноша простым смертным не под силу. Ты уж себя не пожалей, повесели государя на масленой-то. Уж потешил Фёдор царя-батюшку — и пел, и плясал. Песням-то он разным в вотчине у себя выучился, а частушек скоморошьих да стихов отречённых на Москве нахватался, дурное-то дело нехитрое. Государь до слёз смеялся: «Вот спасибо, Федо́ра, утешила!» А за ним и весь двор царёв со смеху покатывался. «А что, друзи, хороша у нас Федо́ра! Брови чёрные, как соболи, очи ясны, как у сокола! Такой-то боярышне сам царь чарку поднесёт!» — и подаёт чашу, а все хохочут. Фёдор чашу принимает, а у самого сердце колотится. А вино-то зелено, ух, крепкое, дух перехватывает. «Благодарствую, великий государь!» — да и выпил до дна. Думал, снова смеяться все будут. А нет, тихо. Оглянулся — а в палатах и нет никого. Как сквозь землю провалились. Лишь Иван на него смотрит, улыбается: «Понравилось? А что, Федо́ра, ещё не выпьешь ли со мной, душа моя? Давно я с красной девицей кубка не делил!» Смутился Фёдор. С самим государем вот так, из одной чаши, пить! Да наедине. Да ещё платье это дурацкое! — Ох, тяжко мне, Федо́ра! Нехорошо быть человеку одному, да кому довериться? Никому веры нет. А ты-то, Федо́ра, будешь мне верно служить? — Буду, государь! — Чего я ни потребую, всё выполнишь? — Прикажи только, государь! Как и обещал, Фёдор во всём царю покорен был, воле его ни в чём не отказывал. Да не по отцову наказу, а своим хотением. Государь и то наутро сказал: «Право, ты, Федорушка, хоть бы для виду поломалась! У вас все, что ли, в роду, у Басмановых, такие бляди девки?!» А сам смеётся. По лицу видно, доволен. За оконцем слюдяным заря занимается. Камору за ночь выстудило, знобко. Фёдор сидит на кровати в одной рубахе, уши горят со стыда. Хмель вчерашний весь выветрился. «Ну что закраснелась, как маков цвет? Держи!» — и перстень с лал-яхонтом с руки своей подаёт. Как кровь, алым. Схватил Фёдор руку государеву, облобызал, да в ноги и повалился. Что-то будет теперь? — Ивашка-то совсем с глузду съехал! — покачала головой старуха. — И чего стращает парнишечку? — Забавляется он с ним, вот примерно, как я с мышью, — отвечал ей Серый. — А у мыши в котовьих когтях судьба известная!