Вечная призрачная встречная

длинные тонкие жизни во времени четким узором раскатаны вместе с закатом все что возможно словами не держится спит и не копится в пазухах верного сердца расширенность склона зрачок у циклона

Шурик смотрит на свои ладони. Трещинки на них разбросаны картой рек на давно уже не тронутых дождями песчаных, холмистых полях, если глядеть с высоты птичьего полета. Шурик погружает их лодочкой в раковину, полную воды, и набирает в сложенные пальцы прозрачное горное озерцо. Трещинки становятся складочками, глубокими лапками корней прибрежных деревьев. Он опускается лицом в этот крохотный, пахнущий железом и грунтом водоём, утыкается носом в похолодевшие сгибы пальцев. Открывает глаза. Он не помнит, куда они плыли тогда, но это и неважно. Важно лишь, что солнце выкладывало витражи в кружевах пены вдоль коротких волн на поверхности океана и было утро, день или вечер, холодный и яркий в белых лучах под чистым небом. Они двигались бок о бок, как всегда, вода несла их на своих руках, поддерживая. Хоть они и не могли устать, но их веселила такая лёгкость, беспечная прелесть путешествия от края до края света. Он держал в своей тонкую, унизанную жемчугами, селенитом и капельками аквамарина ладошку сестры, и её украшения стукались с нежным звуком о его, путались, соединяя их души в единую, бесконечно звонкую от любви и музыки. Они услышали её раньше, чем вокруг заколыхалось тяжёлое пространство, полное пузырьков и беспокойных мальков, ощутили естеством как близкое, живое подтверждение красоты и силы — звук поднялся из глубин, он ширился волнами, скрежетал вдоль позвонков и дрожал — бездонной и жалостливой, возведённой в абсолют тоской и свободой. Он парализовал, заставил замереть. Киты появились вслед за своей песней — огромные, как планеты или затонувшие корабли, медленные и величественные, как идолы, возведённые когда-то под самые небеса и рухнувшие в океан. Их иссиня чёрные тела медленно сгущали мрак вокруг нимф — окружая, плавниками закрывая солнце. Мать и детёныши, выглядевшие чуть менее внушительно, переговаривались между собой, треск и урчание, радостный, идущий из недр писк стоял кругом, делал воду гуще, заставлял её вибрировать и останавливать свой мерный ток. Он протянул руку, заворожённый и обрадованный встречей, коснулся ладонью гладкого, прохладного от мрачных течений океанских впадин бока, плотной, но шелковистой кожи исполинского кита, узорчатого от преломленных водой дрожащих белоснежных лучей. Поприветствовал их на том чудесном, тонком водном наречии, что застало их врасплох своей томностью и мелодичностью. Они двинулись в путь вместе, и огромный китовий глаз задорно подмигивал ему, сапфировым осколком звёзды глядел точно со дна моря — мудро и счастливо. Морской гигант издал долгий клёкот и мотнул необъятной головой, вздыбив над поверхностью маленький ураган из брызг. Пригласил. Путешествовать на спине кита —невероятное приключение. Можно было совсем не держаться, рассесться, смеяться и подпевать их балладам вечных скитальцев подводных миров. Любоваться зенитом солнца, белого, как акулий зуб, наслаждаться тем, как оно греет спину и плечи, сушит волосы, заново намокаюшие при погружении. Наблюдать за китятами —лосьнящимися, полупрозрачными на фоне глубины, подпрыгивающими в вечном соревновании — кто выше? На плечо к нему села птица, большая и когтистая, мокрая от морского ветра. Он погладил её по спине со вздыбленными перьями и она сощурила глазки-бусинки. Совсем рядом взвился столб воды, разошёлся паром от оглушительного выдоха кита, обдал их брызгами, заставив птицу с криком взлететь к своим, к облакам, огромным и тающим дождём на где-то на горизонте, а их громко, радостно засмеяться, зажмурившись и заключив друг друга в объятия. Когда Шурик открывает глаза в следующую секунду, ему приходится разогнуться, чтобы сделать вдох. Он проводит влажными ладонями по волосам и смотрит в зеркало. Встречается взглядом со своим взъерошенным отражением, облизывает губы, в чётком рельеф которых он чувствует соль и пряный, хрупкий песок. С тех пор он словно и не постарел ни на день, только загорел, отчего стали ярче бездонные тёмные глаза. В ванной их съёмной квартиры всё так же, как и до его путешествия: голубоватая плитка на стенах, шторка для душа с дельфинами и две зубные щётки под зеркалом на полочке. Только теперь за его спиной стоит Лёвчик, моргает с сонным хрустом ресниц, ерошит беспощадно упавшую на глаза чёлку. – О чём задумался, чудо? Голос у него скрипучий и низкий со сна, совсем не похожий на голоса китов, но оттого не менее сладкий для шуриного уха. Он улыбается и тянется обнять Лёву холодными и мокрыми руками. – О доме.