Вечная призрачная встречная

разляжется утро на крышах домов в эфир превратятся безумные дни моя религия – это любовь любовь свободная от хуйни

Ловкий поток прохладного горного ветра выхватил из лёвиных пальцев сигарету, подбросил её над головами сидящих на лавке мужчин в лёгком свистящем водовороте и весело понёс вниз, в ущелье, над золотящимися под солнцем кронами деревьев. Лёва хлопнул глазами и засмеялся. Пепельно-русые завитки его волос любопытно приподнялись над макушкой, как живые, и вдруг взметнулись в едином вихре, сплелись и опали тут же, рядом с другими, похожими, но светлее и как будто ярче. Шурик, сидящий с ним плечом к плечу, звучно отплевался от своих и чужих, забрал у Лёвы уже порядком жёванную пачку и аккуратно сунул сигарету себе в рот, предусмотрительно крепко сжав зубами фильтр. Чиркнула зажигалка, и Лёвчик почти не глядя прикрыл Шурины ладони сверху своей. Потянуло подожженной бумагой; табачный шлейф смешался с горным разнотравьем, растворился в нём. – Вообще-то, здесь нельзя курить. Асин голос, тихий и забавный, упал морозной смешливой капелькой в их общую спокойную тишину, когда она возникла за их спинами. Они не обернулись, а губы Лёвчика тронула ласковая, как будто бы даже чуточку виноватая улыбка. На самом же деле, конечно, он был совершенно бессовестным хулиганом. В особенности, когда рядом с ним был Шурик. Тот лишь молча хмыкнул и поднёс сигарету к губам друга, наблюдая, как дым, закручиваясь, уходил вверх, поднимаясь к едва выглянувшему из-за ажура разномастной листвы солнцу и обрамляя его тонкой, подвижной вуалью, будто оно горело. Солнце горело; планета тлела, бурля магмой, точно кровью. Лёвчик принял из асиных рук бумажный стаканчик с горячим кофе. На его стенках были объёмные кофейные зёрна, выдавленные изнутри, и он погладил их пальцами, считывая рельеф, как слепой, и весело сощурился. – Мы не курим, мы запечатляем момент. Ася незло фыркнула, но во взгляде её читалось "ну-ну". Она обогнула скамейку с лёвиной стороны, но, вопреки ожиданиям, прошла дальше и села рядом с Шуриком, вручив ему второй стакан. Лёвины брови подлетели вверх, а всё лицо озадаченно вытянулось. Его супруга, а по совместительству директор группы и вообще серьёзная взрослая женщина, высунулась из-за плеча его лучшего друга и показала ему язык. Ветер, дополняя картину, задорно качнул её перевязанные лентами хвостики. Лицо Лёвчика нарочито грозно, по-дурашливому заострилось, что в сочетании со стоящими дыбом волосами придавало ему облик разгневанного папуаса, которого от поедания живого оленя оторвали со словами, что его неплохо было бы замариновать и пожарить. Шурик, которому, судя по всему, и принадлежали эти мысли, как-то неодобрительно хмыкнул и отхлебнул кофе, снова прикладывая сигарету к чужим губам. Он-то знал, что оленину лучше всего тушить. Кстати, о ней. Вместе с цокотом когтей по полустёртой каменной плитке к ним вырулила причина диспозиции и, чуть не качнув лавочку с тремя взрослыми людьми одним мощным нажимом лап, приземлилась рядом с Лёвой, оказавшись мордой на уровне почти что с его лицом. На голове у Бутча, черной и поблёскивающей гладкими шерстинками, прямо поверх ушей лежал и непонятно как держался самый настоящий венок из полевых цветов. Яркую основу композиции составляли жёлтые одуванчики, оплетали их какие-то голубые колокольчики и белые кружевные зонтики пастушьей сумки. Лёва, как настоящий отец, тут же сменил притворный гнев на милость и закинул свободную руку на крепкую шею лабрадора. Бутч гулко тявкнул, довольный, и прижался поближе к хозяину, с надеждой заглядываясь на стакан кофе, который Лёвчик предусмотрительно отстранил и из которого, как только он оказался в непосредственной близости, совершенно непринуждённо отпил Шурик. Сморщился от сладости и поспешил обновить вкус во рту затяжкой дотлевающей сигареты, которую быстрее него резкими порывами скуривал ветер. Стало тепло и тихо. Было раннее и чуть туманное утро над склонами поросших разнообразными лиственными деревьями пологих гор. Апрель подбирался к своей середине, и природа полыхала дивными, только-только рождёнными зелёными огнями, цвела нежной душистой белизной. Они сидели у самого края катившегося вниз холма, и Шурик, сняв мягкие кроссовки, одну к одной поставил ноги на траву, запустив в неё пальцы, дерзко блеснувшие тёмным лаком на ногтях. Тишина была лёгкая, шелестела над ними мягкими кронами, точно морскими волнами. Лёва с Асей, не сговариваясь, опустились головами Шурику на плечи, вызвав в его лице сначала лёгкое замешательство, а после улыбку, исполненную нежности. Он щелчком отправил в урну бычок, ловко подгадав момент между порывами ветра, а после, сощурившись на яркое солнце, взошедшее высоко-высоко и больше не окутанное нитями дыма, обнял их обоих за плечи, отдав свой стакан Асе. Бутч заворчал и лизнул его пальцы. Кофе начал остывать, но не перестал быть вкусным. Они молчали. Было хорошо.