Скрещенные шпаги

      Эндо толкнул Соноко на крайнее сиденье: его грубость не обижала ее, а, скорее, напротив, веселила. Сам он пропустил вперед сорокалетнего на вид мужчину в кресло посередине и устроился рядом с ним, быстро пристегнувшись. Если он старался вызвать у нее интерес этой странной выходкой — пригласив на свидание, отсесть — то ему это, черт побери, удалось. Он широко улыбался, демонстрируя равнодушному к нему миру идиотскую белозубую улыбку, а Соноко, пока было время, косилась на него, пытаясь разгадать его мотивы.       Вагончики тронулись; какая-то нервная блондинка спереди завизжала заранее, видимо, чтобы в конце двухминутной поездки точно сорвать голосовые связки и заодно оглушить всех соседей в радиусе тридцати метров, то есть весь поезд. Соноко со вздохом закатила глаза, но почувствовала на себе нетерпеливый взгляд Эндо и высунула язык, дразня его.       «Хочешь, чтобы я закричала, как эта полоумная? Не дождешься».       Эндо знающе хмыкнул, точно прочитал ее мысли, и уставился вперед себя, чувствуя на себе изучающий взгляд и втайне радуясь от этого. Всякое внимание — приятное или не очень — льстило самолюбию Эндо. Было ли это связано с тем, что единственный родной человек не присутствовал в его жизни и больно ранил своим равнодушием, или с чем-то другим, но факт оставался фактом: благодаря Соноко он чувствовал себя бодряще живым. Пока ее взгляд был направлен только на него, он ничего не боялся. Вообще. Каких-то там американских горок — и подавно.       Поезд медленно-медленно двигался вверх, но притормозил, достигнув критической точки, а потом бешено сорвался вниз, выдрав из горла сорокалетнего соседа до смешного визгливый, как у свиньи на убои, крик. Его неприкрытый ужас ещё больше раззадорил Ямато, и он счастливо рассмеялся. Внутри него органы отплясывали чечетку от адреналина: у Ямато захватывало дух не столько от скорости, сколько от ощущения жара на щеках.       Это все Соноко. Она смотрела неотрывно.       Наконец, Эндо подарил ей ответный, почти благодарный взгляд: ее светлые волосы, собранные в два хвостика, смешно задрались от яростного ветра. Она не улыбалась, но и не злилась или грустила. Казалось, она была отрешена от происходящего. Задумчива и грустна, наверняка как героиня той романтической книжки, которую она взяла в библиотеке несколько дней назад.       Эндо от восторга задержал дыхание, почти задохнулся сделанным открытием: чем-то неуловимым, чем-то, что может изобразить только кисть умелого художника, Соноко напоминала ему Такииши — и одного этого сравнения было достаточно, чтобы глубоко, надолго и самоотверженно запасть ему в самое сердце. Если у кого-то вроде Эндо, конечно, было сердце.       Блондинка потеряла свой голос только к моменту, когда поезд остановился. Эндо первее всех выскочил из вагона, чтобы склониться в шутливо-галантном поклоне и подать руку Соноко. Она, однако же, его проигнорировала, зато сорокалетний толстяк, опередивший ее, облокотился о плечо Эндо — он, бедный, так трясся, будто по принуждению отсидел на бутылке полчаса, а не добровольно прокатился на аттракционе.       Ямато выпрямился, брезгливо отряхнул плечо, которого коснулась потная жирная ладонь, и с неприязнью проследил за мужчиной. Он подошел к той самой орущей блондинке, которая чмокнула его в щёку и совершенно другим, кротким и тихим голосом предложила:       — Ну как, любимый? Может, ещё один круг?       Ямато скептически опустил глаза на штаны мужчины. Он бы не удивился, если бы тот описался. Соноко издала нервный смешок. Они с Эндо переглянулись и одновременно захохотали, как безумные, цепляя внимание удивленных людей.       Они посетили так же дом с привидениями и поцеловались на колесе обозрения, а вечером голодные, но счастливые, отправились по домам. Соноко не произносила это вслух, но для себя решила: с Эндо может получиться что-то интересное. В конце концов, в этом учебном году она заканчивала школу, но так и не испытала на себе романтику школьных годов. Ей хотелось оторваться по полной. Кто, как не Эндо, подходил на роль того самого крутого парня постарше, который забирает подружку из школы на мотоцикле? «Мне все обзавидуются».       Теперь Эндо знал, где именно Соноко живет; они обжимались на крыльце. Соноко отстранилась и пригрозила парню шутливым осуждением:       — Почему ты пригласил меня в парк аттракционов, а не, скажем, в кино, куда ходят все нормальные парочки на первом свидании?       — Значит, мы уже парочка? — хитро подмигнул Эндо и, поймав ее губы, небрежно-слюняво поцеловал.       — Не уходи от вопроса, — Соноко толкнула его в грудь и забралась на ступеньку повыше, чтобы он снова не смог ее достать.       — Ты умеешь удивлять, — пожал плечами Ямато, вспомнив их первую встречу. Какая нормальная девка юбку задирает перед незнакомцем? — Не хотел тебе уступать.       — У тебя получилось, — Соноко наклонила голову, спрятав смущенный румянец, расцветший на ее щеках, как две розы. — Ты приведешь меня туда ещё раз?       Широкая улыбка Эндо, обнажающая зубы, была похожа на оскал.       — Я всегда буду брать тебя с собой на эти адреналиновые прогулки, можешь не сомневаться!       — Особенно если это означает, что ко мне будет липнуть старый потный мужик?       — Не придумывай, не трогал он тебя. Ты сама видела и, несомненно, слышала, что у него есть девушка.       Соноко прыснула в кулак.       — Да уж, не услышать ее было невозможно. А вдруг она оперная певица?       Эндо с притворным ужасом ахнул.       — Если так, то мне жаль ее соседей! Прикинь, какие концерты она устраивает, когда моется в душе?       Соноко согнулась пополам от смеха. Сегодня с Эндо они больше смеялись, чем разговаривали — только сейчас у них складывался более-менее связный диалог.       — А если она не певица, то это огро-омная потеря для шоу-бизнеса.       Неожиданно Эндо посерьезнел.       — Ты любишь петь?       Внезапный переход с шутливого до обыденного тона сбил Соноко с толку.       — Точно не в душе, — неловко улыбнулась она: в ней еще теплились воспоминания о веселом времяпровождении, она была не в настроении говорить по душам.       — Мы могли бы посетить караоке в следующие выходные.       А, фух. Он всего лишь хочет назначить вторую встречу. Так уж и быть.       — Ну-у, даже не знаю, — Соноко почесала бровь с наигранно сомневающимся видом. — У меня скоро экзамены, нужно готовиться.       — Да брось, типа тебя не душит злоба на учителей. Караоке — отличный способ проораться.       — Проораться? — выгнула бровь Соноко. — Только если ты фанат рамштайн.       Ямато поклонился.       — Собственной, блядь, персоны.       Соноко уперла руки в бока и стала непринужденно раскачиваться взад-вперед на пятках.       — Почему-то я так и думала, что тебе нравится подобная музыка. Наверное, скиллет, нирвана, линкин парк и им же подобные — туда же?       — Верно, — самодовольно усмехнулся Эндо: ему, как и каждому, было приятно, что его вкусы угадывались. — Почему не перечисляешь японские рок-группы?       — Ты же американизированный юноша. Я заметила, что у тебя система телефона на английском, когда вводила свой контакт.       Эндо довольно хмыкнул и прикрыл глаза, как кот, обласканный вниманием хозяйки.       — Ты наблюдательная. Я билингв. Моя мать работает с иностранцами. Она окончила факультет международных отношений и настаивала, чтобы после окончания средней школы я подался не в Фуурин, а переехал в Токио. Это с большей вероятностью позволило бы мне поступить в престижный университет, выучиться на дипломата или, сука, не знаю, националиста, грести лопатой куча денег, красноречиво ссать людям в уши и скончаться за роскошным обеденным столом где-нибудь на юге Франции, — на одном дыхании выпалил Ямато, сам удивившись своей откровенности.       Слова были такими правильными, такими… нужными. Не пустыми, как обычно. Соноко хотелось раскрыться. И как ей это удавалось? Казалось, она не прикладывала особых усилий и просто была собой. Может, этого иногда и достаточно, чтобы влюбиться и влюбить в себя — быть естественным и не допускать в манерах принуждения? Плохо отыгранная вежливость отпугивает людей больше искренней грубости.       — Не круто, когда родители давят. Это вызывает только сопротивление и желание сделать им назло, чтобы отстоять свое право на независимость. Но иногда это «назло» отдает пеплом разрушенных надежд, — она погрустнела; похоже, знала, о чем говорила.       — Вау, как поэтично, — присвистнул Эндо, надеясь вернуть ей веселое расположение духа, — может, ты пишешь песни?       — «Ты наблюдательная» — это же я могу сказать и про тебя. На самом деле немного да. Я играю на пианино.       — А я на гитаре.       — Серьезно? Круто! Сыграешь мне?       — Только при условии, что ты напишешь мне песню.       — Обязательно напишу, когда узнаю тебя получше.       — Зачем узнавать меня получше? Хочешь вскрыть гнойник? По-моему, я и так хорош.       — Человек, любящий тебя всецело, любит и недостатки — возможно, даже больше, чем достоинства.       Ямато карикатурно закатил глаза. Она это в какой-нибудь книжке, наверное, вычитала. Любить недостатки? Ага, как же. Опиздеть как реалистично. Верю-верю.       — Кто сказал, что мне хочется быть любимым?       — Да у тебя это на роже написано, — Соноко инстинктивно вжала голову в плечи, будто боялась, что он ее ударит. Подсознательно она понимала, что затрагивает не самую желанную для него тему, но и смолчать не смогла — слова слетали с языка быстрее, чем американские горки. — Без обид только.       — Что ты, никаких обид, — Эндо поднял руки над головой: она опасливо покосилась на него и, не обнаружив следов угрозы, заметно расслабилась. Он выглядел расстроенным, но смиренным. Значит, он из тех, кто при всей своей болтливости не лишен самоанализа. Это хорошо. — Мы же не в детском саду.       — В каком-то смысле вся жизнь — детский сад.       — Пиздато. Отрефлексируй это в песне.       — О тебе?       — Можно и обо мне.       Они оба почувствовали, что пришло время расставаться: может, дело было в символично погасшем фонаре или обоюдном страхе, что если эта ночь продолжится, то они разболтают друг другу все секреты. Эндо, поравнявшись, заключил ее в удушающе нежные объятия, и это было гораздо интимнее, чем страстный поцелуй. Люди, начинающие общение только из интереса к телу, а не к духу, не обнимаются так, словно они уважают друг в друге чуткого собеседника, личность, признают равного себе. Соноко не могла не ответить на эти объятия. Они тронули ее до глубины души. Она увидела в Ямато не только средство отжечь по полной в последний год в старшей школе. Он был больше, чем парень, с которым можно почувствовать себя взрослой. Он уже становился для нее кем-то, с кем хотелось смотреть на звезды или ловить бабочек без сачка.

***

      Эндо пересматривал «Достать ножи», когда ему позвонил Такииши и сообщил, что намечается потасовка, обещающая быть интересной. Эндо был приглашен. Ну, «приглашен» — сильно сказано. Скорее «приказано прийти». Такииши был единственным человеком, чьи приказания исполнять было… приятно.       И хотя драка оказалась не хуже, чем во времена их главенства в Фуурин, Эндо просидел полчаса на скамейке, переписываясь с Соноко. Она узнала о существовании Такииши недавно и была неприятно поражена тем фактом, что Эндо бисексуален, и у нее есть соперник. Он убеждал ее, что аргументы «у меня есть тату дракона» и «я раздвину перед тобой ножки» весьма весомые, но она не верила.       «Твоя привязанность к Такииши паранормальная. Тебя что, магически к нему кто-то привязал?» — выдвинула предположение она.       «Никакой магии нет. Он просто показал мне кое-что, чего у меня никогда не будет», — признался Эндо.       Соноко отправила размеренно кивающий с пониманием стикер.       «Большого члена?»       Эндо ужаснулся. (Как она узнала?)       «Мне так плохо, что даже хорошо».       «Ой, не парься. На женских форумах пишут, что чем больше член, тем меньше удовольствия. А сказки про размер придумали для того, чтобы мужики мерились чем-то, кроме мозга, потому что мозга-то у них нет».       «Обожаю, когда девственницы самоуверенно рассуждают о сексе».       Когда какой-то чувак попытался напасть на Ямато, он уложил его на лопатки одним ударом, не отрывая взгляда от смартфона.       После драки Такииши, как обычно, врезал ему так, что у него кровь хлынула из носа, а перед глазами закружилось ночное небо.       — Эй, за что? — возмутился Ямато, судорожно останавливая кровотечение салфеткой.       — Просто так, — невозмутимо пожал плечами Такииши, не остановившийся, чтобы подождать «друга». — А не хуй со шлюхами переписываться.       Ямато расплылся в дьявольской ухмылке.       — Что, ревнуешь?       — Завались, — Такииши пнул его в живот для профилактики.       За исключением того, что у Эндо свернуло желудок и он чуть не блеванул, чувствовал он себя великолепно, прямо-таки на седьмом небе. Хоть один маленький намек на то, что Такииши не наплевать на него, стоил любой боли и унижения.       После они зашли в круглосуточный и купили пиво, чтобы выпить на улице, и мартини домой. После десяти часов и до утра алкоголь не продавали, но Эндо ради Такииши обзавелся кое-какими связями. У него была даже самодельная карта, сделанная одним из подручных, на которой были отмечены магазины, в которых ночью продавали алкоголь и днем — сигареты и пиво несовершеннолетним.       Ямато подозревал, что Такииши изначально позвал его не для того, чтобы помахаться. Просто сказать «давай нажремся вместе» для него все равно что признаться «у меня на тебя хуй стоит». Этого никогда не будет. Соноко уже так плотно облегла его мысли, что подсознание шепнуло ее игривым голосом: «Никогда не говори никогда». Неужели у них намечается что-то серьезное? Прошло всего три недели, а он уже не представлял себя без нее.       — Не будь животным, разуйся, — строго отчитал Такииши.       Эндо, как громом сраженный, остановился в прихожей и осторожно передал другу бутылку с мартини. Он настолько замечтался, что не заметил, как добрался до дома Такииши, и действовал на автомате.       — Е-е-ес, Чика, — дразняще протянул он. Лицо Такииши помрачнело.       Такииши входил в тот разряд бесстрашных людей, который не запирал двери дома на ночь, поэтому Эндо спокойно мог проникнуть к нему без спросу. Обычно он не делал это тайно и всегда заявлял о своем присутствии. Примерно год назад, в июне–июле, Ямато навестил Такииши, поскольку знал, что у него завалялся настольный вентилятор, который позарез был ему необходим.       Добыв вентилятор, Эндо бросился на поиски друга. На часах стояло два часа ночи, а в это время даже Такииши спал. Из его спальни доносились приглушенные звуки: рычание, шлепки соприкасающихся тел, развратное хлюпанье. Ямато знал, что ему проступок приравнивался к самоубийству, но любопытство пересилило здравый смысл, которого у него и так было немного.       Он приоткрыл дверь. В комнате было темно, но Эндо кожей ощутил на себе беспощадный взгляд янтарных глаз — казалось, они убийственно засветились, как фары автомобиля, который вот-вот собьет прохожего. Появление постороннего разозлило, но не остановило Такииши: заданный им темп лишь ускорился. Незнакомка простонала в плечо Такииши на безупречном английском:       — Е-е-ес, Чика.       Ямато запомнил это «Е-е-ес, Чика» на всю жизнь — и каждый раз напоминание об этом трахе выводило Такииши из себя. Похоже, та девка действительно запала ему в душу. Ну, справедливости ради, сиськи у нее зачетные были. «Были», потому что Эндо понятия не имел, что с нею стало. В один день она просто исчезла и все. Такииши не имел привычки делиться подробностями своей личной жизни. Эндо не осмелился расспрашивать.       — Ещё раз так меня назовешь — ноги переломаю, — пригрозил Такииши из кухни не слишком серьезно. Ему же нужно, чтобы кто-то с ним шопился. Все-таки как ни покрути, а Эндо незаменим — другого такого преданного пса еще нужно поискать.       — Конечно, мой господин.       Эндо зевнул и, разувшись, поставил кеды на обувницу. Для человека, не слишком жалующего восточную культуру, Такииши придерживался некоторых норм: например, никогда не топтаться в помещении уличной обувью или есть за столом, орудуя вилками и ложками; в ходу были только палочки.       Пока Такииши переодевался в домашнюю одежду, Эндо вымыл руки и разлил мартини по бокалам. В качестве закусок он нанизал оливки, твердый сыр и кусочки колбасы на зубные палочки.       — Что это? — скептически спросил Такииши, объявившись на кухне в леопардовом шелковом халате. Грудь его была небрежно полураспахнута, пояс завязан еле как. Дома Такииши позволял себе лениться, но даже в его лени без труда угадывалась грация хищника.       — Самодельное канапе, — сияя от гордости, ответил Эндо.       Такииши закатил глаза.       — Великое счастье, что мать отговорила тебя стать поваром.       Значит, Такииши помнил. Ямато просиял. Он и вправду как-то рассказывал другу, что в детстве мечтал стать шеф-поваром, но его мать была против того, чтобы ее сын работал обслуживающим персоналом.       Выпивали они всегда в молчании. Такииши не притронулся к закускам и осушил полтора бокала, глядя куда-то в стену. «Что-то его гложет», — понял Эндо, но не стал спрашивать: Чика все равно не удостоил бы его ответом.       — Я спать, — он вышел из-за стола. — Убери тут.       — Оставлять меня наедине с мартини небезопасно, — предупредил Ямато.       — Я больше не буду. Можешь её прикончить или выбросить — меня не ебет как-то.       — Выбрасывать такое добро? Ты слишком расточителен, дружище.       Мало кто знал, но Эндо питал отвращение к алкоголю и лишь притворялся, что это не так. Если бы не Такииши, он бы не покупал даже пиво.