Баллада об учительнице, убивающей мужланов

Глава 26 A=Fs, π=3,14, v=S/t Максим надел на меня левую туфлю. True/False/Not stated Мой сон посетил бывший лучший друг. Когда я пыталась заговорить с ним, изо рта рвались, прожигая горло, пузыри. — Я не прощу тебя. «Мне не нужно твое прощение», — кричала я про себя. Ноябрь, разорванный наполовину каникулами, был странным месяцем. То снег, то дождь, то снова снег. Спрятанная в утреннем тумане школа лениво принимала учеников. Дежурный класс с воспаленными глазами проверял температуру и сменку у школьников. Кормушки, сделанные из бутылок, качались на лапах елей. Тонули в лужах сапоги и туфли. Меня тем утром вечно что-то останавливало. Рамка с фотографией бабушки по папиной линии свалилась с полки и разбилась. Рассыпалась соль. Остановились настенные часы. Ворона стучалась в окно, каркая. Я надела наизнанку носки. Шанель загородила проход и не давала пройти на улицу. — Я больше не могу, — заявила я и свалилась на кресло. На ноге болталась правая туфля. Левая выпала из рук. — Не успеешь оглянуться, как пролетит день, — утешал Максим, поднимая валявшуюся туфлю. — И зачем так категорично? Целый день впереди. Дай ему шанс. Детям не хватило недельного отдыха, и они в открытую демонстрировали взаимное недовольство вторым триместром. — Создайте кто-нибудь новый Коронавирус! Или любую другую чуму! Хочу локдаун! Если их одноклассник кашлял, они отсаживались и обзывали его бациллой ходячей. — Когда будет волна эвакуаций? Вдруг мы при пожаре не успеем покинуть школу? Они ждут учебную тревогу, чтобы простоять уроки на футбольном поле на территории школы №13, куда выводили всех учеников и учителей. — А в московских школах один раз в неделю у старшеклассников обязательный дистант! Они бы либо спали, либо ели за выключенными камерами. Некоторые гении додумаются ляпнуть, что у них на телефоне нет фронталки. Три урока прошли незаметно. Я взбодрилась от энергии детей и повеселела от их выходок. Я разжевывала defining и none-defining relative clauses, пытала have/get something done и мучила опасными предложениями с passive voice, где нужно перестраивать последовательность, а не сразу лепить корявый перевод. В кабинет ворвался 10 В в полном составе. Саша Королевская брезгливо толкала Диму Вставлялкина к третьему ряду, подальше от своей парты на втором. Миша Светлов и Маша Темнова дрались за место на первом варианте. Марго Молодец потеряла тетрадь. Фаина Троеглазова кинула рюкзак в Андрея Лапочкина. Таисия Криворучко что-то эмоционально описывала Карине Деньдоброй. — Мои хорошие, — обратилась я, — вы чего тут все забыли? — У второй группы учитель повел одиннадцатые классы в краеведческий музей, — хором они пояснили. — А чего вас не взяли? — Мы сами не знаем! Двенадцать человек остались без места. — Одолжите стулья из других кабинетов. — Нам не дают! Я открыла расписание первой смены — таблицу, в которой вертикально указаны инициалы педагогов и горизонтально отмечены уроки. При пересечении ФИО учителя и номера урока писался номер и буква класса. Тридцать три преподавателя и восемь уроков. У Лилии Егоровны на четвертом уроке было окно. Я описала ей ситуацию, и она охотно уступила кабинет. «В лаборантской, в холодильнике, лежит торт недоеденный. Угощайтесь!» — сказала Лилия Егоровна перед тем как убежать домой. — В английском языке у некоторых слов в глаголе и в существительном ударение падает на разные слоги. Обратите внимание на cónflict и to conflíct, décrease и to decréase, éxport и to expórt, récord и to recórd, úpgrade и to upgráde. — Этим американцам заняться что ли нечем, — возмущался кто-то на первом ряду. — Напридумывали! — послышалось с третьего ряда. Первый выстрел — школа задрожала. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что в глазах детей, оторвавшихся от телефонов и учебников, не успел расцвести страх. Они не проронили ни слова, как вдруг раздался гром оглушительных выстрелов. Вой домашних собак рвался из квартир домов, окружавших школу №13. Завизжал второй этаж, наполненный началкой. — ВСЕМ СПРЯТАТЬСЯ В КАБИНЕТАХ И ЗАБАРРИКАДИРОВАТЬ ДВЕРИ!!! — приказал голос директрисы, льющийся из громкоговорителей, расположенных в каждом кабинете. 10 В, прикованный к стульям, не реагировал. — Чего застыли?! — заорала я. — Жить расхотелось?! Ключи от класса химии были на охране, которая теперь уже мертва. Очнувшись, все без исключения вскочили и ринулись разбирать третий ряд. Треск беспорядочных выстрелов нас подгонял. Дверь открывалась в коридор, а не в класс. Мы заставили проход стульями, перевернутыми партами и рюкзаками. — Давайте шкафом задвинем? — Нет, — я загнала их в лаборантскую, — звук волочения тяжеленного шкафа выдаст нас. Мы должны быть тише воды ниже травы. Нужно убедить террористов, что кабинет химии пустой. Как ни в чем не бывало я села за стол, поправила прическу и выпрямила спину. Я стервозная учительница, у которой ученики сбежали с урока и случайно спасли себе жизнь. Невозможно сохранять спокойствие. Трудно притворяться бесстрашной. Сложно не тушить огонь надежды. Либо мы выживем, либо сдохнем от пули во лбу. Очередные выстрелы приближались. Я будто укрывалась от дождя под деревом в грозу. Саша Королевская записывала кружочки. Маша Темнова и Миша Светлов играли в «Камень, Ножницы, Бумага». Марго Молодец прорешивала номера по алгебре. Никто не плакал. Все молчали. Словно смирились с судьбой. Словно довольны участью. Где-то разбилось окно — выпрыгнул ученик. Я молилась, чтобы омоновцы поспешили. Кто-нибудь вообще додумался позвонить в полицию? Кто-нибудь в курсе, что школа №13 превратилась в ад? Я смотрела на 10 В и удерживала крик. Они не успеют сдать ЕГЭ, выпуститься, поступить в университеты мечты. Они не влюбятся. Они не запечатлеют новые воспоминания — их фотопленка сейчас порвется. Они не купят билет на концерт любимой группы. Не попробуют экзотическое блюдо. Не порвут штанов. Не сплетут венки из одуванчиков. Не накопят на поездку. Не чихнут. Не засмеются. Не разрыдаются. Почему-то я не захлебывалась слезами. Возможно, мне было так страшно и больно, что глаза пересохли. Почему я? Почему мои дети? Почему моя школа? Почему это происходит со мной? Я выбежала в лаборантскую. — Кто сдает химию? Где у Лилии Егоровны серная кислота? Я не смирюсь. Я выучила два языка, три раза вылечила конъюнктивит, заново научилась ходить после перелома большеберцовой кости, не сожгла школьный фотоальбом с моими уродскими фотками, списала экзамены и не спалилась. Не для такой смерти я пахала как лошадь. Я обыграю смерть. Раскаты неудачных выстрелов повторились. 10 В задрожал. — Быстрее! — рявкнула я. — Иначе я вас сама сейчас придушу вот этими руками. — Я вытянула hands, обвитые поступившими венами, со скрюченными пальцами. Дети пооткрывали шкафы. Бутыли с серной кислотой, как оказалось, Лилия Егоровна не прятала. — У вас сегодня геометрия есть? — Первым уроком. — Козью ножку кто-нибудь носит? Козья ножка — очень острый циркуль, который надевается на карандаш. — У меня в рюкзаке завалялся. Вооружившись H2SO4, циркулем и гневом, я притаилась за баррикадой из парт, стульев, сумок и рюкзаков. Кис-кис-кис. Тетя не обидит. Не забудьте проверить кабинет химии на наличие дитишек и учителя. Они должны сделать первый шаг — попасться в ловушку. Если я выгляну в коридор, то умру от пули во лбу. Мне остается молиться, чтобы стрелки зашли в класс Лилии Егоровны. Больше в школе №13 кабинетов для уроков химии не предусматривалось, как и лаборантских с кислотами. На лестнице прозвучал приглушенный взрыв. Дети застыли у окон: они следили за приезжающими машинами скорой помощи, полиции и пожарных. В дверь постучали, и герои опоздали. — Стрельба прекратилась. Вы в безопасности. Это полиция. Фаина открыта рот от шока. Это Нехорошев. — С-сейчас открою, — прочирикала я. Он не предполагал, что наткнется на своих одноклассников, ведь по расписанию первая группа страдала на истории в кабинете ОБЖ (им выдали нового учителя), а вторая — на английском в кабинете иностранных языков. Его лицо помрачнело. Ствол, направленный на меня, дрогнул. Наверное, для Нехорошева теракт — игра, в которой необходимо убить как можно больше учащихся и учителей. Опоздали омоновцы. История злой англичанки завершается смертью. — Почему не было на первых трех уроков, а? — спросила я, зная, что он желал услышать последние слова жертвы и прокручивать их у себя в голове снова и снова после убийства. Он ожидал чего-то банального: «Я никогда бы не подумала» или «Прошу, пощади!». Не моей смертью. Я, сжав ружье, направила его в потолок. Нехорошев спустил курок, и пули продырявили потолочные плиты, рухнувшие на нас. — Идиот! Урод! Что ты сделал со школой?! С МОЕЙ школой? Что ты натворил? Кого ты убил? МАКСИМ АЛЕКСАНДРОВИЧ ЖИВ? ЧТО С МОИМИ ЛЮБИМЫМИ УЧИТЕЛЯМИ??? — Я завыла, оплакивая мертвых учителей и учеников. Ни одна школа не застрахована от теракта. Никакая охрана не защитит школьников и педагогов от пули. Это лотерея, в которой победа — проигрыш. — Запомни: я никогда не умру. Я плеснула кислоту ему на шею. Его плоть горела. Лицо раздулось. Ухо расплавилось. Плечи обуглились. Визг Нехорошева приняли за крик умирающей жертвы стрелка. На самом деле подыхал и полыхал сам террорист. Я выхватила ружье и стала дубасить Нехорошева прикладом по голове. — Сдохни! Я стреляла ему по сердцу, пока не кончились патроны. 10 В выбежал из лаборатории. — Это?.. — Пиздец. — МЫ ВЫЖИЛИ!!! В коридор постепенно повыползали выжившие преподаватели и ученики. Они смеялись и плакали, радовались и грустили. Они живы. Я жива. Мы живы. Некоторых везунчиков спускали с третьего этажа по лестницам пожарных машин. Неудачники же в сопровождении омоновцев перешагивали через трупы, валяющиеся на невзорванной лестничной площадке. Нехорошев разбил стенды с кубками у охраны. — Аккуратнее! Осколки! — Сказала я детям. — Не порежьтесь. Омоновец, проводивший нас до выхода, улыбнулся крашком рта. Выбравшись на свежий воздух, я упала на колени. До сегодняшнего дня я не представляла, насколько мне важна своя жизнь. Я люблю жить. Я живу ради любви. Я вспоминания. Я любовь. Я мечты. Я вечность. Я сила. Я стремление. Я желание быть лучшей. Я восторг. Я слезы счастья, наворачивающиеся на глаза. Я смущенная улыбка. Я шестикрылое счастье. Я труд. Я — жизнь. — Анфиса Владимировна Хамловская. Я подняла глаза: полицейский, который должен гнить в подвале Максима, вышел на свободу. Я что, все-таки могла с ума? — Вы арестованы за убийство Павла Витальевича Христорождественского. Наручники защелкнулись на запястьях.