Девяносто один Whiskey

1 ноября 1944 г.

Дорогой Сэм, Отца нет до сих пор — ты серьезно? Господи… Но с ним все в порядке. Объявится, как всегда. Напиши мне, как только услышишь от него, хотя не знаю, насколько регулярно смогу отвечать: скоро мы выдвигаемся в недра Германии как следует. Наверное, это в письмах писать можно: вряд ли это будет такая уж новость для фрицев, перехвативших почту, когда мы уже барабаним в их входную дверь. Мы взяли один большой город и теперь направляемся к следующему, но большего пока сказать не могу. И нет, так уж опасно быть не должно. Честное слово, «Тигр» — это вообще была ерунда. Я написал так, чтобы впечатлить Джессику, но на самом деле нас там была сотня, а их всего человек тридцать, и «Тигр» мы быстро обезвредили базукой да парочкой мин. Ничего страшного не произошло, так что кончай волноваться. И в голову мне попал даже не танк, а просто летящий мимо кусок металла, так что лучше посмейся надо мной. Я даже не был в опасности. Но Джесс не говори: пусть думает, что я храбрый и безрассудный, чтобы, когда я вернусь, она перебежала к братцу посимпатичнее. Серьезно, как ты собираешься удержать такую девушку, выкидывая подобные фортели, я ума не приложу: я всем тут показал твой рассказ, и Джо решил, что это шутка. Говорит, таких дураков не бывает, но тут уж я вынужден был его поправить! Я родственник единственного в мире идиота, который умудрился застрять рукой в гребаном фургоне с мороженым! Хорошо, что Джесс не принимает тебя всерьез. Я бы тебя тоже выручать не стал, болван ты этакий. Ну, хоть К[зачеркнуто] Новак счел это забавным. Наверняка тоже подумал, что ты идиот, но зато улыбнулся, что само по себе редкость, так что, по крайней мере, унижение твое не прошло даром. Это мне напомнило: он давеча выдал презабавную вещь! Нам раздавали пайки, и мы выстроились за ними в очередь, а Новак разговаривал со снабженцем на раздаче. И вот один штаб-сержант говорит — а, еще забыл добавить: мы весь тот день провели в патрулях и только вернулись, а еще и дождь шел, так что все были мокрые, уставшие и выглядели соответственно. И вот этот штаб-сержант спрашивает: «Долгий день выдался, сэр?» А Новак отвечает: «В каждом дне двадцать четыре часа, сержант» — и честное слово… Ладно, в письме это не так смешно выглядит. Отчасти смешно именно потому, что у него хреновое чувство юмора: шутки у него полный отстой, будем честны. Но оттого, как он их рассказывает — серьезно, не поведя бровью, — они уморительны. Не знаю, наверное, это надо живьем слышать. Но поверь, это была умора. Напоминает мне, как в другой раз, где-то неделю назад, кто-то загадал загадку — по-моему, Дон. Загадка была: «Что говорят, когда человек без головы выезжает в автомобиле на шоссе?» И мы даже не думали, что Новак слушал, но тут он, проходя мимо, комментирует: «Неправдоподобно, главным образом». Боже правый… Все дело в том, как он это произносит, поверь. Ладно, я рад, что ты чувствуешь себя лучше, и кончай совать длиннющие руки туда, где им не место. Мне все равно, браслет Джесс ты доставал или котенка спасал. Не надо совать руки в фургоны — и все! Пиши мне, как только от отца будет что-то слышно, и береги себя — и ее тоже. А то я приеду, и никому мало не покажется. Чарли и Джо передают привет — то есть на самом деле советы насчет Джесс непечатного толка, так что ограничиваюсь приветом. Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов

4 ноября 1944 г.

— Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… — быстро выкрикивает сержант Гарриган, расхаживая вдоль передней шеренги потеющих и пыхтящих солдат. Кастиэль — на земле вместе со всеми, отжимается на впивающихся в ладони камнях. За месяцы в боях, где на физподготовку не было времени, а затем разленившись в резерве, рота Бейкер потеряла форму. Кастиэль чувствует тупое жжение в больном плече, но стискивает зубы и не обращает на него внимания, выдерживая ритм со всеми остальными. — …тридцать четыре, тридцать пять — давай, Зеддмор, поднимай бедра, землю надо целовать, а не трахать… — В шеренге раздаются тихие смешки, обрываемые окриком Гарригана: — Чего ржете?! Половина из вас не лучше него… замерли! Кастиэль замирает в том положении, в котором был, на полусогнутых руках в трех дюймах от земли под носом. Руки только начали уставать, но жжение в плече переросло в пульсирующую боль, временами стреляющую в руку, отчего сводит пальцы. Он дышит сквозь зубы. — И… — вверх! — командует Гарриган. — Тридцать девять, сорок… К пятидесятому отжиманию Кастиэль чувствует, как футболка липнет к потному телу на лопатках и пояснице. К шестьдесят второму тело дрожит. Он стискивает зубы до боли в деснах и упрямо повторяет: «Шестьдесят четыре, шестьдесят пять, шестьдесят шесть…» На семидесятом рука подводит его. Кастиэль падает плечом на землю, и вспышка боли на мгновение затмевает зрение. Он чувствует грязь на щеке, и кто-то смеется над ним. — Неплохо, лейтенант! — восклицает Эстер слева шеренги. — Спасибо, — отвечает Кастиэль с плохо скрываемым раздражением, поднимаясь на четвереньки. Он садится на корточки и осторожно разминает руку, стряхивая ощущение неприятных покалываний. Гарриган, расхаживающий перед шеренгой, бросает взгляд на Кастиэля, не прекращая считать: «семьдесят два, семьдесят три…» — но не комментирует. К счастью, никто больше, похоже, не обращает на Кастиэля внимания, и он видит еще нескольких участников упражнения, упавших, поскользнувшись в грязи. Погода за последние дни ухудшилась. Небо затянуто темными тучами, рассветы унылы, дни пасмурны и обещают дождь. Этим утром Кастиэль впервые заметил, как клубится паром у рта дыхание. Он потирает испачканные грязью руки и думает, стоит ли снова попытать счастья и спросить штаб батальона о зимнем снаряжении. Кастиэль поднимается на ноги и проходит вдоль строя, проверяя форму солдат и подбадривая их. Он осведомляется, все ли в порядке у младшего капрала Миллера, когда тот поскальзывается и чуть не падает лицом в грязь, и затем замечает в конце шеренги Дина, уверенно отжимающегося от земли в девяносто второй раз, девяносто третий, девяносто четвертый… Когда Кастиэль подходит, Дин поднимает глаза. Его щеки — раскрасневшиеся от напряжения. Он встречает взгляд Кастиэля лишь на долю секунды, после чего вынужден вновь опустить голову и сосредоточиться, но и этого хватает, чтобы его рот изогнула кривая улыбка. Кастиэль сжимает губы, чтобы эта улыбка не отразилась на них, но позволяет себе задержаться еще на мгновение, глядя на обхват бицепса Дина, на то, как напрягаются от усилия мышцы его плеч. В конце концов, и Кастиэлю ничто человеческое не чуждо. После отжиманий Гарриган отправляет роту на пятимильный марафон, и против этого Кастиэль вовсе не возражает. Он бежит в первых рядах, особенно не размышляя. Войдя в ногу с не слишком хорошо физически подготовленными новобранцами, можно расслабиться под стук ботинок по земле. Где-то позади слышится не попадающее в ноты исполнение «For Me And My Gal» и голос Эша Лоуэлла, вульгарно выкрикивающего реплики Джина Келли. В центре второго взвода запыхавшиеся солдаты спорят на бегу о том, обаятелен герой Келли в фильме или жутковат. «А это помните?» — выкрикивает Бредбери соблазнительным тембром Келли, и солдаты в конце строя прыскают смехом. — И это! — слышится голос Дина — нелепо высокий в попытке изобразить Джуди Гарланд, но слегка сдавленный, словно он пытается не засмеяться при этом. Сзади раздаются выкрики и хохот. Кастиэль поворачивает голову на бегу. — Чтобы никакой чечетки там! — кричит он через плечо. — Сэр, вы бы видели… — Ни в коем случае, лейтенант! — выкрикивает вперед Дин c нотой раскаяния, указывающей на то, что именно этим он и занимался. Кастиэлю остается лишь закатить глаза. — Но сэр, из него же великолепная Джуди… — И более симпатичная, — вставляет Дин. — Значит ли это, что я лишился кандидатуры на лучшие сиськи дивизии? — спрашивает Харвелл, и Дин издает самый вульгарный смешок, что Кастиэль когда-либо слышал. Он не может удержаться от улыбки. Когда они наконец возвращаются в Эйгельсховен, Кастиэль строит солдат и поздравляет с хорошим результатом — тридцать одна минута вместо отведенных тридцати пяти, — а затем распускает их переодеться в форму и возвращаться на квартиры. Кто-то ворчит об отсутствии душа, но Кастиэль не обращает внимания: то, что они все еще в резерве, вместо того чтобы быть на передовой, уже достаточный повод для радости. Могло быть куда хуже. Он смотрит, как люди расходятся по улице к заброшенным зданиям, где расположились на ночь, и тянется к плечу. Прижав пальцами мышцу вокруг старого шрама, он морщится и ждет, пока боль притупится. — Эй… все в порядке, лейтенант? Кастиэль удивленно поднимает голову и видит приближающегося Дина, на лице у которого написана озабоченность. В первое мгновение Кастиэль не понимает ее причины, но потом Дин кивает на руку Кастиэля, которую тот вытягивает, разминая и пытаясь сбросить напряжение. — А… в порядке, — отвечает Кастиэль. Он поводит плечами до хруста, наклоняет туда-сюда голову. — Просто плечо. — Хотите я посмотрю? Кастиэль поднимает брови. Это не самый завуалированный способ подкатить на счету Дина, но и не самый очевидный. Дин расплывается в улыбке. — Нет — я серьезно. Если болит. — Не стоит, ничего страшного. — Плечо болит не сильнее обычного. Кастиэль всего лишь перетрудил поврежденную мышцу. Он выживет. — Но благодарю вас. — Что ж, если вы уверены… — пожимает плечами Дин. — Говорят, у меня волшебные пальчики… Кастиэль не может пропустить двусмысленность: его губы растягиваются в ухмылке. Дин разражается смехом и покачивается на каблуках, подняв руки в защиту. — Э, э… и у кого из нас неподобающие мысли? — В его тоне появляется возмущение. — Сэр, я был о вас лучшего мнения! — Это вы напрасно. Дин качает головой, улыбаясь во весь рот. Кастиэль тоскливо оглядывается в сторону штаб-квартиры, не желая оставлять Дина, но прекрасно понимая, что дел полно. Он вздыхает. — Ладно, мне нужно возвращаться в штаб-квартиру. — Он снова смотрит на Дина. — Вы куда направляетесь? — В медпункт батальона вообще-то. — Хорошо. — Это в том же направлении. Кастиэль колеблется. — Не желаете… пройтись? Уголок рта Дина приподнимается в улыбке. — Лейтенант, я уж думал, вы не предложите, — говорит он дразнящим тоном, как будто Кастиэль предложил нечто куда большее. Они отправляются бок о бок в вечерних сумерках под тусклым маслянисто-желтым светом фонарей вдоль мостовой. Становится холоднее; Кастиэль мерзнет без куртки. — Эй, к слову об увечьях. Угадайте, кто вчера получил «Пурпурное сердце»? — заговаривает Дин с триумфом в голосе. — Что, серьезно? — Кастиэль поднимает брови и многозначительно смотрит на розоватый гребень шрама, уходящий в волосы Дина. — За это? Дин оскорбленно фыркает. — Идите в жопу, сэр, я получил ранение. — Да вы даже в госпитале не были, — возражает Кастиэль. — Был! — восклицает Дин и толкает Кастиэля в руку. Его рука — теплая на обнаженном плече Кастиэля. — Меня отправили в медпункт — забыли? Заштопали голову, чтоб мозг не вывалился. Кастиэль чувствует зарождающуюся улыбку. — Его бы еще пришлось поискать. — Ха-ха. — Дин награждает его уничтожающим взглядом. — Как бы там ни было, ранение есть ранение, так? Они там на раздаче медалей не сильно привередливы. У вас, вон, сколько «Пурпурных сердец»? — Всего одно, — отвечает Кастиэль. — Что, серьезно? Кастиэль невозмутимо встречает его взгляд на ходу. — Как выяснилось, ебнуться головой о мостовую не считается. Дин смеется. Кастиэль смотрит на него, невольно улыбаясь в ответ, и так сильно хочет поцеловать его… И это было бы так легко: протянуть руку, подтянуть его ближе. Улица пуста, здания по обе ее стороны кажутся безлюдными — вероятно, это сошло бы им с рук. Сделав глубокий вдох, Кастиэль переводит разговор в более нейтральное русло. Он не целует Дина, он не спрашивает о Сэме или о том, что Дин думает по поводу возвращения на фронт. Не засматривается на линию его подбородка, на форму губ, на то, как в уголках глаз Дина появляются морщинки, когда он щурится в свете фонаря. — Как у вас с запасом медикаментов? — спрашивает Кастиэль вместо этого. Дин выдыхает сквозь зубы. — Ничего, — отвечает он. — Морфия и бинтов с избытком из медпункта Эйгельсховена, но стрептоцида у нас сейчас нехватка. И Нолан еще постоянно теряет свою иглу, так что в данный момент у нас две иглы на троих — если больше чем двоим понадобятся швы, придется встать в очередь. Кастиэль кивает. К сожалению, с продвижением дальше на север снабжение работает все хуже. По последним имеющимся данным, союзные силы пытались расчистить путь через Антверпен, чтобы обеспечить поставки войскам в Германии, но о том, удалось ли это сделать, Кастиэль ничего не слышал. Все, что он знает, это что последние четыре недели выживает на одних и тех же трех обоймах, и из батальона уже предупредили, что в предстоящий месяц возможно придется перейти на двухразовое питание, чтобы растянуть запас продовольствия. — Я посмотрю, что можно сделать, — отвечает Кастиэль. — Не волнуйтесь об этом. Я знаю, вы ждете поставки. Когда прибудет, тогда прибудет. Ни к чему вам из-за меня снова получить выволочку от батальона. Кастиэль прищуривается. — Кто сказал, что я получу выволочку? — спрашивает он, пытаясь решить, стоит ли оскорбиться на мнение Дина, будто Кастиэля регулярно отчитывают начальники. — И что значит «снова»? — Э… — подозрительно протягивает Дин. — Наверное… Не важно. — Что? — Слушайте, я не должен был… — Винчестер, — предупреждает Кастиэль. Дин вздыхает. Он сует руки в карманы штанов. — Чарли услышал, как майор Сингер разговаривал с вами о… пренебрежении межличностными обязанностями. Кастиэль останавливается. Штаб батальона с самого Ахена ощутимо нервничает по поводу начала операции Куин, так что майор Эверетт уже несколько раз созывал Кастиэля и других командиров рот и устраивал выговоры — то о недостаточно регулярной проверке оружия, то о недостаточно агрессивном патрулировании, то о проблемах с радиосвязью и прочих мелких нарушениях — но, конечно, зная удачу Кастиэля, подслушал Бредбери именно это. Дин, прошедший на шаг вперед, оборачивается. — Простите. Не стоило об этом упоминать. — Бредбери не стоило подслушивать, — замечает Кастиэль. В груди тяжело, и задавить эту тяжесть Кастиэль может только раздражением, но не знает, куда направить его, когда вина лежит исключительно на нем. — Бредбери не стоило рассказывать вам. — Это вышло случайно, — отвечает Дин. — Он случайно рассказал вам? Дин закатывает глаза и наклоняет голову. — Ладно, рассказал он нарочно. — Его рот виновато изгибается. — Простите. Кастиэль медленно выдыхает. — Ничего, — отвечает он в конце концов. — Вы все равно уже знаете степень моей… халатности. Дин лениво дергает плечами, не вынимая рук из карманов. Он не отвечает, отмечает про себя Кастиэль: не отрицает сказанного, не подчеркивает, что Кастиэль исправил ошибку, не предлагает бессмысленных утешений. Ведь это Дин в первую очередь и отчитал Кастиэля за то, что тот вовремя не написал извещение. Не собирается он оправдывать Кастиэля и теперь. — Вы от нее что-нибудь слышали? — спрашивает Дин вместо этого. — Нет. — Кастиэль смотрит за него в сторону командного пункта, уже видного в конце улицы: на его ступенях лейтенант Эстер разговаривает с незнакомым офицером из роты Дог. — Наверное, и не услышу еще какое-то время. Ей надо свыкнуться с новостью. Дин кивает. — Она справится, — говорит он через мгновение. — Ей просто нужно время. Кастиэль не отвечает. Он не чувствует себя вправе комментировать это. Отчасти по его вине сын Элеанор Уоллас погиб, и исключительно по его вине она узнала об этом только сейчас, месяц спустя. Кастиэль смотрит мимо Дина и в этот момент замечает толстого коричневого кота, медленно идущего между развалин. Кот появляется уже не впервые. Он живет где-то здесь: Кастиэль натыкался на него несколько раз, выходя в город. По правде говоря, он иногда даже разыскивает кота взглядом по пути в штаб-квартиру и обратно. Кастиэль приседает на корточки и протягивает руку. Дин поднимает брови. — Что вы делаете? — спрашивает он в замешательстве, затем оглядывается, проследив взгляд Кастиэля, и издает громкий смешок. — А он здесь откуда взялся? Кот решительно игнорирует Кастиэля. — Он живет в одном из этих домов, — объясняет Кастиэль. — Я видел его несколько раз. — Хм, — Дин молчит, глядя, как Кастиэль пытается завладеть вниманием кота, растеряв при этом все достоинство. — Вы, похоже, и правда знакомы. — Его тон становится ласково-снисходительным: — Вы нашли себе друга, лейтенант? — Идите к черту, — отвечает Кастиэль без запала, на что Дин смеется. — Его зовут Бонапарт, — зачем-то добавляет Кастиэль. — Бонапарт, — повторяет Дин с изумлением. — Да вы издеваетесь. — Командование хочет, чтобы мы переправились через Рейн, — поясняет Кастиэль. — Ни одной вторгшейся армии за последние сто лет не удалось зайти так далеко на территорию Германии. Последний раз это сделало войско под руководством Наполеона. Кот наконец соблазняется и приближается к Кастиэлю на расстояние вытянутой руки. Тот тянется, сидя на корточках, чтобы почесать коту макушку. — Мне кажется, нам нужен Наполеон на нашей стороне. Привет, киса. — Ничего абсурднее я еще не наблюдал, — заявляет Дин, улыбаясь все шире, так что в уголках его глаз появляются морщинки. — Поверить не могу: лейтенант Новак — кошатник. Никто не поверит! Словно по команде, кот уворачивается из-под руки Кастиэля и убегает прочь сквозь завалы. — Я не кошатник, — протестует Кастиэль, поднимаясь на ноги. — Кошек все любят. — Не я, — отвечает Дин и чихает. Кастиэль прищуривается на него. — У вас аллергия. Дин вытирает нос тыльной стороной ладони. — Что есть, то есть. Но ничего, у котов на меня тоже аллергия. — Он невозмутимо пожимает плечами. — Мне вообще рыбку всегда завести хотелось. Не подумав, Кастиэль отвечает: — Не будет у нас рыбки. Дин смотрит на него со смесью эмоций, которую Кастиэль не вполне может расшифровать: с удивлением, лаской и грустью, теплотой и растерянностью, — и внутри у Кастиэля все сжимается. Да что с ним такое? Зачем он это сказал, идиот: зачем дал понять, что задумывается об их будущем, о том, чтобы вернуться домой вместе… Но ничего страшного. Дин берет себя в руки и отшучивается почти сразу. Его губы растягиваются в легкой улыбке. — Серьезно? Это для вас последняя капля? — спрашивает он. — Ну… — отвечает Кастиэль, отчаянно пытаясь удержать разговор в беззаботном русле, но так беспокоится о шутливом ответе, что не может его придумать и беспомощно умолкает. Разговор обрывается в неловкую тишину. Дин смотрит на него, а Кастиэлю нечего сказать. В итоге они лишь переглядываются, и Кастиэль знает, что они оба думают об этом. О том, возможно ли это. Улыбка Дина постепенно исчезает. Кастиэль отводит глаза и прочищает горло. — Ну вот и штаб-квартира, — говорит он. — Мне пора… — Да, мне тоже, — перебивает Дин. Он почесывает в затылке. — То есть в медпункт. Не… — Не в штаб-квартиру. У вас свои дела. У меня свои. — Кастиэль несет бессмыслицу, ощущая себя донельзя неловко. — Увидимся… — Да, увидимся позже, — произносят они одновременно. — Ну все… — Все тогда. Глубоко вздохнув, Кастиэль кратко кивает и лишь на мгновение встречается глазами с Дином, после чего проходит мимо него в штаб-квартиру. Его ждет много дел: соорудить песочные карты, изучить планы и данные разведки, просмотреть рапорты. Нет времени анализировать, как Дин посмотрел на него, когда он нечаянно оступился, намекнув на возможность того, что это продлится.

5 ноября 1944 г.

На руках кровь. Чертов мясник, Кас, не надо… Кастиэль просыпается, хватая воздух. Он садится прямо, спина и грудь мокрые от пота, одежда липнет к телу. Несколько минут он сидит в тишине, стараясь дышать ровно, несмотря на колотящееся сердце. Он считает секунды: вдох, выдох, и еще раз, и еще. Он закрывает глаза. Расслабиться не получается: каждый нерв натянут, словно ждет сигнала вскочить, бежать от опасности. Кастиэль чувствует, что его трясет. Он вдыхает через нос, выдыхает через рот, считает до десяти. Не успокоившись к десяти, он продолжает счет до двадцати, затем до тридцати. Дойдя до сотни, он трет рукой лоб в попытке стереть с кожи неприятный пот, убирает со лба волосы. По бивуаку барабанит дождь, стекающий с краев промокшего походного одеяла и обвязки. Кастиэль не склонен драматизировать, но это худшие условия ночевки со времен высадки во Франции — включая те дни, когда они ночевали в выдолбленных в сухой почве мелких окопах, едва сойдя с пляжа Омаха. Если такова жизнь в резерве, уж лучше быть на передовой. Они обосновались в окопах вдоль земель за Эйгельсховеном — на всякий случай; как сказал майор Сингер, чтобы не терять бдительность. Вода с каждым днем все прибывает, так как безостановочно идет дождь. Винтовка, лежащая сбоку от Кастиэля, невозможно холодная на ощупь. По инстинкту ли или из успокаивающей нервы привычки он поднимает ее и отводит рукоять взведения затвора, чтобы проверить: пусто, разряжена. Он щелкает рукояткой и опускает винтовку на колени. Дышать все еще тяжело. Когда он нащупывает фонарик, чтобы взглянуть на часы, времени оказывается едва три часа. Он проспал чуть больше часа. Кастиэль вылезает из бивуака; спотыкаясь в грязи, поднимается на ноги и надевает на голову каску. Застегивать ее он не трудится и, оставив ремешки болтаться, отправляется в темноту. В роте еще тихо: слышен только дождь. В данное время они не при исполнении, но солдаты не возражают оставаться в готовности и соблюдать шумовую и световую дисциплину: если бы не мерзкая погода, все были бы счастливы, что в них не стреляют. Спать можно дольше, с часовых чуть меньший спрос. Кастиэль слышит приглушенный разговор со второго часового поста, что, строго говоря, нарушает дисциплину и требует выговора, но Кастиэль решает закрыть на это глаза. Торчать два часа на посту под дождем в три часа утра — уже достаточное наказание. В некоторых окопах кто-то сонно ворочается, когда Кастиэль проходит мимо, но большинство солдат не обращает на него внимания. Он прогуливается вдоль периметра лагеря, ожидая, когда перестанут дрожать руки. Пальцы мерзнут на ледяной винтовке у бедра. Вернувшись назад тем же путем, Кастиэль наконец успокаивается полностью и направляется в сторону первого взвода. Он пригибается под низкие ветви, осторожно ступая через подлесок в тусклом свете сероватой луны, видной сквозь листья над головой. Он знает, куда идет. За последние дни, что они провели здесь, он мысленно прошел по этому пути уже тысячу раз, обдумывая, стоит ли рисковать. Но сейчас он слишком устал, слишком ясно чувствует послевкусие ночного кошмара, чтобы переживать о последствиях. Подойдя к нужному окопу, Кастиэль медлит и всматривается в темноту. Внизу видно только одно тело. И габариты вроде те. Он не заявляет о своем приходе; он просто забирается внутрь. Под растянутой непромокаемой курткой и брезентом царит барабанный бой дождя. На дне окопа свернулся на боку Дин, прижав к груди аптечку. Кастиэль рассчитывает добраться до него незаметнее, но ботинок утопает в грязи, и Кастиэль поскальзывается, так что в итоге оказывается поверх Дина, ухватившись за его куртку, чтобы остановить падение. Дин что-то бурчит спросонья и, подняв голову, спрашивает: — Уже? — Нет, — отвечает Кастиэль тихо, пока тот вслепую ощупывает обвязку, готовясь вставать в караул. — Прости. Это я. На мгновение Дин замирает. Кастиэль чувствует, как он силится проснуться, сообразить: ему не нужно в караул, не нужно просыпаться, но кто-то пришел за ним… Наконец он расслабляется. — Кас? — спрашивает он тихо. — Да… Дин кладет уверенную руку на талию Кастиэля, другой берет его за рукав той руки, которой Кастиэль вцепился в куртку Дина, чтобы не соскользнуть дальше в грязь. — Привет, — произносит Дин с зевком. — Ты спал, — говорит Кастиэль с извинением в голосе. — Я не хотел тебя будить. Он чувствует дыхание Дина, когда тот беззвучно усмехается в его щеку. Дин поднимает руку к лицу Кастиэля, запускает ее Кастиэлю в волосы, чтобы повернуть его голову, и произносит ему в ухо, щекоча губами подбородок: — Еще как хотел. Кастиэль улыбается, чувствуя, как вспыхнули от стыда уши. — Ладно, хотел. — Он наклоняется ближе и шепчет: — Я думал, ты в паре? — Я с Джо, но он на часах еще часа полтора. Кастиэль обдумывает это. — А ты когда на часах? — А я вовсе не на часах. — Кастиэль чувствует щекой растущую улыбку Дина. — Видать, мой командир ко мне неравнодушен… Кастиэль поворачивает голову и целует его. Рот Дина несвеж на вкус, отдает лежалым кофе и табаком, но его губы мягки и теплы, и, когда он открывает рот, выпуская ленивый горячий язык, это разжигает что-то внутри Кастиэля. Дин подтягивается в сидячее положение, затем садится на корточки и, опершись спиной на стену окопа, запускает руку Кастиэлю под куртку, проводит по его бедру, по боку. Их носы сталкиваются. Брезент не покрывает окоп целиком, и дождь капает по краю, спадая на обод каски и кусая холодом кожу под воротником куртки. Кастиэль поднимает голову, чтобы прижаться к Дину ближе, захватывает его нижнюю губу, раскрывает его рот, проникает в него языком. Рукой он упирается в земляную стену за спиной Дина, чувствуя, как неприятно скользят в грязи пальцы. Дин переносит вес на носочки, и, полусидя на корточках — полувстав на колени, подтягивает Кастиэля к себе за пояс. Нога Кастиэля при этом выскальзывает из-под него в жиже на дне окопа, и он валится на Дина со сдавленным звуком. Дин смеется. — Тихо, — шепчет он и совершенно неуместно хватает Кастиэля за задницу. Кастиэль вздрагивает от неожиданности и хочет велеть Дину перестать валять дурака, но прекрасно осознает близость соседних окопов и боится, что их услышат. Вместо этого он проскальзывает рукой по бедру Дина и прижимает ладонью его член. Дин выпускает медленный вздох, и Кастиэль чувствует, как член наливается под его рукой, превращаясь в плотный бугорок в штанах. Другой рукой Кастиэль пробирается под куртку Дина, проводит ладонью по его животу, по бедрам, по соску через тонкую ткань майки. Реакция моментальна: Дин размякает под Кастиэлем, его тело становится податливым, бедра невольно поднимаются вверх, в прижимающую член ладонь. Рука Дина стискивает ягодицу Кастиэля, и, хотя в полной темноте Кастиэлю не видно его лица, он чувствует, как реагирует под ладонью член Дина, когда Кастиэль проводит пальцем другой руки по его соску, слышит, как запинается его дыхание. Кастиэлю до боли хочется быть ближе, отведать Дина на вкус, отсосать ему и дать грубо оттрахать себя в рот. Но здесь не время и не место. Он неуклюже возится в темноте с молнией на штанах Дина. Расстегнув его ширинку, Кастиэль вытирает руку о куртку (в чем едва ли есть смысл: куртка столь же мокрая и грязная, как и все под дождем) и сует руку Дину в белье. У того вырывается дрожащий выдох, едва сдерживаемый между зубов. Дин переносит вес в темноте, совершая какие-то манипуляции, пока Кастиэль не понимает, наклонившись, чтобы поцеловать его, что он выпутался из обвязки. Кастиэль встречается губами с обнаженным горлом Дина под его запрокинутой головой. Он облизывает шею Дина в месте пульса, проходится губами по сухожилию, прикусывает выступ челюсти под ухом. Дыхание Дина спотыкается. Проведя костяшками пальцев по его члену, Кастиэль поворачивает руку, оглаживает большим пальцем головку и потирает под ней, и рука Дина слепо вцепляется в его куртку, подтягивая его ближе. Кастиэль позволяет ему, так что в итоге оказывается на бедре Дина, неуклюже оседлав его. Дин поднимает руки и обнимает ими затылок Кастиэля, так что незастегнутая каска съезжает тому на глаза. Дин подтягивает голову Кастиэля выше, пока они не оказываются лицом к лицу, и целует его открытым ртом. Волосы Дина влажные, прилипшие к голове от дождя, стекающего с краев брезента. Кастиэль запускает в них руку, поставив пряди торчать мокрыми шипами, зарывается в них пальцами. Тело гудит оттого, как сильно он хочет Дина. Другой рукой Кастиэль обнимает его член и медленно проводит по нему ладонью. Он чувствует губами, как Дин прерывает поцелуй и делает глубокий вдох. Его теплые руки сжимаются на голове Кастиэля: одна удерживает его за подбородок, вторая нежно обнимает за затылок. Кастиэль начинает двигать рукой как следует, и бедра Дина отвечают мелкими рывками, пока он медленно, рассеянно целует Кастиэля. Дин проникает языком Кастиэлю в рот — но тут же отстраняется и, прислонившись лбом к его лбу, вздыхает и сглатывает тихий звук, назревший в горле. Дождь стучит по брезенту, отбивая монотонный ритм, и влажные звуки скользящего в кулаке члена теряются в этом шуме. Они соблюдают полную тишину, и впервые Кастиэль сожалеет об этом. Он хочет слышать, как Дин бранится и стонет, как при приближении к развязке поднимается в тональности его голос, отрывисто восклицающий «Кас, Кас…» Кастиэль исследует языком его рот, нежно посасывает между зубами нижнюю губу. Он притирается бедрами к ноге Дина, елозя по ней членом, и от этого трения через штаны по позвоночнику проскакивают искры. Дин снова ухватывает Кастиэля за задницу и подтягивает выше, чтобы тот уперся членом в его бедро. Не отваживаясь даже громко дышать, Кастиэль наклоняет голову Дина и, прижавшись губами к его уху, шепчет: — Если оставишь компрометирующую грязную пятерню на моей заднице, я тебя пристрелю. Дин прыскает — чересчур громко, но это одновременно такой медово-теплый и такой нелепый, сдавленный в полуфырканье звук, что Кастиэль чувствует, как губы невольно расплываются в улыбке, и не находит в себе сил отчитать Дина, чтобы тот вел себя тише. Вместо этого он крепче сжимает пальцы на члене Дина, дрочит ему быстрее. Он проводит большим пальцем по головке и потирает уздечку. Дин издает в щеку Кастиэля придушенный звук и снова роняет назад голову. Кастиэль чувствует, как вздымается от потяжелевшего дыхания грудь Дина. Подняв другую руку к его лицу, он наощупь находит пальцем пухлую нижнюю губу Дина, его приоткрытый рот, заткнутый в уголок губ язык. Дин близок, и Кастиэль не может удержаться. Он отстраняется, падает на колени в грязи и припадает к земле, чтобы взять член Дина в рот. Бедра Дина рефлекторно дергаются, головка врезается в небо Кастиэля так, что у того слезятся глаза, и из груди Дина вырывается низкий сдавленный звук. Кастиэль втягивает щеки, пока Дин рывками толкается в его рот: раз, другой. Его грудь вздымается, рука неуклюже царапает куртку Кастиэля, цепляясь за его плечо, пальцы дрожат, и член во рту Кастиэля оживает. Дин кончает ему на язык: Кастиэль чувствует, как каждый мускул в его теле напрягается, а затем вдруг разом расслабляется. Кастиэль сглатывает, медленно выпускает изо рта член и вытирает рот кистью руки. Он садится на корточки, но не успевает даже перевести дух: Дин тянется за ним и целует его, обняв рукой за затылок. Его губы мягкие, расслабленные, но в нажиме языка чувствуется томный жар. В крови Кастиэля разгорается вожделение: Дин напирает на него, отталкивает назад, пока Кастиэль не падает спиной на противоположную стену окопа. Дин устраивается меж его раскинутых ног. Кастиэль в большей степени чувствует Дина, чем видит его: его руки на своих бедрах, медленно поднимающиеся от коленей к промежности; большие пальцы, проходящие по швам армейских штанов; пальцы, скользящие по линии эрекции, так что бедра Кастиэля сами собой дергаются к ним; пальцы на пуговице и молнии, пробирающиеся в ширинку, находящие член Кастиэля. Дин слишком далеко, чтобы можно было прикоснуться к нему как следует: он сидит на коленях между ног Кастиэля, так что тому остается лишь сжать в кулаки руки по бокам туловища. Кто-то в соседнем окопе чихает; дождь барабанит по самодельной крыше, и Дин начинает дрочить Кастиэлю в неспешном размеренном ритме, от которого перехватывает дыхание. В такой позе Кастиэль чувствует себя обнаженным; его бедра раскачиваются, всаживаясь в руку Дина, и каждый нерв в теле натянут, требуя еще, еще. Без возможности прикоснуться к Дину, поцеловать его, лишенный сил сделать что-либо, кроме как лежать в дурмане, отдаваясь его рукам. Кастиэль обхватывает пальцами руку Дина на своем члене и дергает, пытаясь ускорить темп. Говорить нельзя — нельзя сказать: «Пожалуйста, Дин, быстрее», — и Дин не спешит. Кастиэль запрокидывает голову, открыв рот, и делает глубокие вдохи, чувствуя разливающийся по телу жар. Пальцы Дина ослабевают у головки, сжимаются на спуске, и этого мало. Кастиэль чувствует, что сгорает от возбуждения; бедра отчаянно дергаются в руку Дина, дыхание спотыкается. Рука Дина вдруг останавливается, пробирается ниже, перекатывает в ладони яйца Кастиэля и потирает пальцем за ними. Ноги Кастиэля стискивают бедра Дина. Он так возбужден, что больно, он натянут до предела, изнемогая от нужды. В горле зарождается низкий дрожащий звук, который Кастиэль не может сдержать, и Дин зажимает ему рот свободной рукой, чтобы заглушить этот звук. Прерывисто дыша в ладонь Дина, Кастиэль начинает беззвучно шептать в его руку: «Да, да, блядь, вот так» — и непечатные ругательства, и богохульства, и как Дин потрясающ. Дин подается вперед, прижав колено под яйца Кастиэля и наклоняется к нему, так что тот чувствует под коленями его бедра. И всякий раз, когда Кастиэль поднимает бедра в руку Дина, трение невыносимо. Сознание сужается до прикосновения руки Дина, тепла его тела. Кастиэль чувствует, что близок; в ушах стучит кровь, рывки бедер становятся резкими и сбивчивыми в попытке ускорить темп. Спина Кастиэля выгибается, и он беззвучно шепчет в руку Дина: «Вот так, вот так, еще, вот так». Дин сжимает руку на члене. Рот Кастиэля безвольно открывается в его ладонь, больше не в силах порождать слова. Дин проводит по щеке Кастиэля большим пальцем, и возбуждение достигает переломной точки. Кастиэль кончает, придушив в ладонь Дина сдавленный звук. Дин еще пару секунд продолжает неспешно дрочить его член, ослабив хватку, и Кастиэль безвольно откидывается на землю. Он чувствует влажный грязный развод на подбородке — там, где побывала рука Дина, — грязь на нижней губе и вдоль линии носа, но ему все равно. Дин убирает руку с его рта, чтобы дать ему воздуху, и вытирает ее о штанину, пока Кастиэль приводит одежду в порядок. В кромешной темноте Дина почти не видно, но Кастиэль слышит шорох его одежды, как он застегивает ширинку и поправляет куртку, как скрипят его ботинки, когда он отодвигается, чтобы подобрать брошенную в сторону каску. Кастиэль чувствует, что Дин отдаляется. Он хмурится: для Дина нетипично первым стремиться восстановить статус-кво. Кастиэль протягивает в темноту руку, ловит его за рукав и удерживает. Дин замирает. — Все в порядке? — шепчет Кастиэль. Следует нечитаемая в темноте пауза. — Да. Все нормально. Кастиэль молча тянет его за рукав, и Дин возвращается, упершись коленом между ног Кастиэля. Они не рассчитывают дистанцию и сталкиваются в темноте носами, затем лбами, и наконец Кастиэль обнимает ладонью подбородок Дина и целует его. Поцелуй ленивый и без всякой спешки, но Кастиэль упивается им: теплотой рта Дина, медленным движением его губ, тем, как мешают друг другу носы, когда они слишком сближаются лицами, как Дин кладет руку Кастиэлю на грудь и обнимает его другой за шею. В груди Кастиэля набухает какая-то болезненная нежность, переполняющая его до такой степени, что он вот-вот лопнет. Он немного отстраняется, чтобы вздохнуть. Он одновременно сожалеет, что почти не видит в темноте Дина, и рад тому, что темнота скрывает выражение его собственного лица: Кастиэль понимает, что в этот момент чувства, должно быть, написаны на его лице яснее ясного. Кожа Дина влажная от дождя и грязи, волосы прилипли к голове, и Кастиэль чувствует грязь под кончиком большого пальца, проводя им по носу Дина, по его скуле. Дин чуть опускает голову и целует Кастиэля в ладонь, и внутренности Кастиэля совершают пируэт, который он всегда считал гиперболой, выдуманной Джуди Гарланд. Его щеки вспыхивают. Он закатывает глаза и ворчит: — Я слишком стар для этого. — Да, — соглашается Дин невозмутимым шепотом в руку Кастиэля. — Должно быть, это настоящее испытание. Кастиэль едва слышно усмехается. — Так и есть. — Он наклоняется вперед, прижимается ртом к виску Дина и тихо добавляет: — Надеюсь, армия все же даст мне дойти до Берлина, прежде чем продать меня на клей. Дин скользит рукой с талии Кастиэля на его живот и грудь. — Не знаю, не знаю… На ощупь уже весьма дряхленько… — Молчи. — Я слышал, двадцать восемь нынче идет за пятьдесят. Надеюсь, у тебя есть завещание? Кастиэль толкает Дина, так что тот отшатывается на корточках, но тут же неуклюже подползает обратно и садится рядом. Он подтягивает к себе колено, лениво вытянув другую ногу и навалившись на бок Кастиэля. Кастиэль без слов двигается, чтобы уступить ему место. Он находит в кармане фонарик, осторожно включает его под курткой, чтобы свет не засек противник, и смотрит на часы. У них с Дином еще пятнадцать минут, прежде чем из караула вернется Харвелл. Кастиэль снимает в ладонь каску, кладет ее на колени и опускает голову на плечо Дина. Макушка потная, колючая и растрепанная, но Дин, похоже, не возражает. Он обнимает Кастиэля рукой за плечи. Ботинки Кастиэля постепенно погружаются в грязь. Он закрывает глаза и слушает дождь.

8 ноября 1944 г.

Насколько может судить Кастиэль, на старте тренируется вся 29-я дивизия. Она в резерве в полном составе: переброшена из отвратительных пригородов Эйгельсховена на позицию за границей Германии, где тысячные войска растянуты между Бесвайлером и Отвайлером, усердно тренируясь и высматривая на горизонте врага. Командование молчит о том, что ждет их впереди, но Кастиэль знает, что они нацеливаются на взятие Юлиха по ту сторону реки Рур, пока ограничиваясь локальными вылазками на территорию фрицев и захватывая пленных. Сегодня рота Бейкер патрулирует до самого вечера под серым мутным от дождевой мороси небом. Земля под ногами превратилась в слякоть, и Кастиэль поскальзывается так часто, что едва смотрит по сторонам от постоянного страха шлепнуться в грязь на глазах у всей роты. Он глядит под ноги и свободно держит у плеча винтовку, направив дуло в поля вокруг. Их позиция — меньше чем в миле от оккупированной врагом территории, так что нужно соблюдать осторожность. Из первого батальона дошел слух, что командир роты 115-го полка в подобном патруле из лагеря получил пулю меж глаз. Кастиэль рассеянно потирает лоб, размышляя об этом, и поправляет ремешок каски. Идущий впереди дозорным Трентон поднимает ладонь, давая отряду сигнал остановиться. Кастиэль тут же падает на колено в грязь. Трентон подает рукой серию знаков, которые Кастиэль со своего места не может рассмотреть, но лейтенант Ширли выбегает вперед, и Кастиэль внимательно следит за ними, выжидая, когда подзовут его или патруль двинется дальше. Тем временем он роется в карманах обвязки в поисках бинокля и всматривается в сторону тревожных жестов Трентона. Вот оно: в двухстах ярдах. Тусклый отблеск металла у земли. Может быть, брошенное орудие, может быть, мина. Может быть, укрепленная позиция противника. Закамуфлированные траншеи и подземные доты ловят солдат союзников по всему этому региону. Кастиэль поднимается на ноги и, пригнувшись на всякий случай, пробегает вперед. Трентон при его приближении поднимает голову. — Сэр, мы засекли возможную позицию противника: в двухстах — двухстах пятидесяти ярдах левее… Так и есть: они смотрят на одно и то же. — Замечено, — подтверждает Кастиэль. Он опускается на колено рядом с Трентоном. — Движение видели? — Пока нет, сэр. — Трентон наклоняет голову набок. — Может, это и ложная тревога, но… — Нет, вы молодец, что заметили. Может, и ложная, а может, и враг, так что… вы молодец. — Кастиэль медленно выдыхает, прищурившись, оценивая обстановку. — Ширли, по моему приказу возьмите первое отделение в обход с правого фланга к тем деревьям, чтобы спровоцировать огонь — двигайтесь попеременно и будьте осторожны. Ширли кивает: — Да, сэр. — Ваше второе отделение пусть готовится обеспечить огонь прикрытия при контакте. Четвертый взвод будет готов открыть огонь по позиции, и третий — очистить ее. Вопросы? — Нет, сэр. Кастиэль благодарно хлопает Трентона по плечу, поднимаясь на ноги, и отходит обратно к командирам других взводов. Они проводят операцию быстро и организованно: сержант Харвелл, младший капрал Степп и рядовые Соренсон и Весталл выбегают на ряды неровно высаженной свеклы, а Кастиэль приседает за одним из 60-миллиметровых минометов, ожидая, когда отделение Ширли вступит в контакт. Когда это происходит, все происходит весьма заурядно. Враг выдает свою позицию несколькими выстрелами, по большей части неточными; второй взвод открывает огонь, Кастиэль кричит «Давайте!» — и минометы палят, поднимая в небо грязь и листья. Кастиэль посылает третий взвод очистить позицию. Они легко захватывают одинокую позицию в окопе и берут одного пленного с раной в живот, которую Дин перевязывает клейкой лентой со стрептоцидом. Единственное осложнение возникает, когда они выносят пленного: позиция к северу, в стороне Беттендорфа, должно быть, услышала перестрелку, потому что с той стороны вдруг раздается пулеметная очередь, которая выносит Весталлу плечо. — Блядь! — взвывает Весталл, когда Тед Дю Морт взволакивает его и оттаскивает из-под огня. — Меня подстрелили — представь, меня подстрелили! Они поспешно отступают обратно в резерв, где уже ждет машина разведки с двумя полевыми хирургами, которых Дин с улыбкой приветствует по именам, и переводчиком, чтобы забрать пленного. В целом не такой уж плохой результат целого дня в патруле: все определенно могло обернуться гораздо хуже. Кастиэлю еще нужно написать рапорт об операции, донесение о захвате пленного, сделать заметки о ранении и объединить их с докладом медиков; нужно получить от первого сержанта Мастерса отчет о запасах боеприпасов и состоянии снаряжения. Кастиэль принимается за работу, постепенно разбирая стопку документов и время от времени поднимая глаза, чтобы убедиться, что хоть солдаты в хорошем расположении духа. Одни растянулись в своих неглубоких окопах на ночь, другие сидят на краю, свесив ноги, едят холодные пайки и спорят. Лоуэлл и Миллиган обсуждают достоинства и недостатки романа «Голодная гора», Консино и несколько новобранцев из четвертого взвода передают по кругу шоколадку, в красках расписывая, как провели бы вечер с Джоан Кроуфорд. Лейтенант Вирджил наставляет одного из новобранцев своего взвода старой как мир поговоркой «это прицел, а не ручка», и дальше ярдах в шести Дин делится с половиной первого взвода какой-то историей, от которой все заходятся смехом. Позабыв в губах тлеющую сигарету, Кастиэль какое-то время сидит на краю своего окопа и наблюдает. Он изучает широкие размашистые жесты, которыми Дин сопровождает рассказ, изгиб его улыбки, то, как он драматично морщит нос и лоб, изображая героев истории. Как Дин покачивается на каблуках, рассмеявшись посреди рассказа, как поднимает локти, защищаясь от бросившегося на него с кулаком Харвелла, все продолжая смеяться. Кастиэль вынимает изо рта сигарету, выдыхает сизый дым. Хорошо видеть Дина в приподнятом настроении. Не сказать, чтобы Дин когда-то бывал чересчур серьезен, но в последнее время он принимает потери близко к сердцу, так что временами у Кастиэля складывается впечатление, будто он играет роль в силу привычки. Но на этот раз его смех иной, искренний. — Пишут, что Рузвельта переизберут уже точно, — рассеянно объявляет рядовой Тран, сидящий у дерева недалеко от Кастиэля с мятым выпуском «29-я вперед!» в руках. Хэнскам поднимает голову. — Что, правда? Дай посмотрю! — Он протягивает руку через окоп, но Тран убирает листовку из зоны досягаемости. — Эй, разойдись! Жди своей очереди. — Господи, Кевин, это Рузвельт, не Марлен Дитрих. Я просто хотел увидеть… — Дождись, блядь, своей очереди! Миллер выуживает сзади обвязки паек и, роясь в кармане в поисках открывашки, поворачивает голову к Тернеру. — Знаешь, я слышал, Фрэнк Хармон сказал, если быстро перейдем через Рейн, то оттуда уже и до Берлина один бросок, и все может закончиться к Рождеству. Тернер поднимает брови. — Думаешь? — недоверчиво спрашивает он, разбирая винтовку быстрыми отточенными движениями с видом почти скучающим. Миллер пожимает плечами. — Конечно — а что ж. — Да нас не отпустят домой, — сокрушается рядовой Соренсон. — Нас отсюда вышлют куда-нибудь в Японию, и все это будет тянуться бесконечно. Миллер награждает его испепеляющим взглядом. — Какой ты оптимист, однако… Кастиэль снова вставляет сигарету в губы и возвращается к картам, слушая лишь вполуха. — Но, уж если мы фрицам жопу надерем, Япония должна понять, что с нами шутки плохи, — вставляет Харвелл из соседнего окопа. — Верно ж? Кто против нас пойдет, если мы выдрали армию, контролировавшую пол-Европы? — Я бы с радостью развернулся и поехал домой, уж это точно. Неужели японцы по дому не скучают? — Поди знай их. — Харвелл картинно пожимает плечами. — Мне вообще похуй, каково японцам — или фрицам. Все, что меня заботит, это что когда-нибудь я выберусь из этой вонючей дыры и вернусь в свой бар. Из окопа через один от Харвелла слышится смех услышавшего этот комментарий Соренто и его резковатый голос: — Честное слово, Джо, тут все о своих девушках и детишках плачутся, а ты распускаешь сопли по поводу какого-то бара. — Это семейный бар, ясно? Если я туда не вернусь в ближайшее время, мы вообще можем его потерять и я не могу… я должен его вернуть. — Да, смотри, чтоб, когда мы приедем в гости, мы не застали тебя за тем, как ты там с бутылками трахаешься… — Заткни хлебало, Соренто! — огрызается Харвелл с угрожающим жестом, уже готовый броситься на него через окоп. К счастью, в этот момент их с мечтательным вздохом перебивает Эш: — А вот я — я отправлюсь прямо к Эвелин и нагружу в нее столько детишек, на сколько хватит места. Три недели не буду из койки вылезать. — Вот это план! — одобрительно восклицает Зеддмор. Сидящий в стороне Тран решает, что наконец закончил читать листовку и великодушно бросает ее Хэнскаму, который отвечает снисходительным «Спасибо». — Я приму самую долгую в мире ванну, — делится Бредбери. — Даже за ушами помою. Хэнскам прыскает. — Как мама учила. — А надо было ее слушать… — А я с удовольствием посру наедине без вашего вмешательства, — хмуро заявляет Зеддмор. Эш усмехается, а Дин серьезно вставляет: — Эд, не думаю, что ты теперь сможешь срать без наших серенад. Ох, не думаю… — Уж как-нибудь справлюсь! Хэнскам откидывается на стену окопа, потягиваясь и зевая. — Ну а ты, док? — спрашивает он и пихает Дина ногой в колено. — Ванну примешь? Найдешь себе суженную? Руки Кастиэля замирают на карте. Он предусмотрительно не смотрит в сторону Дина, но перестает шуршать бумагой, чтобы слышать ответ, и боковым зрением видит, как Дин пожимает плечами. — Посмотрите на него, скромняжку! — восклицает Зеддмор и тычет пальцем Дину в лицо. — Смотрите-смотрите! Да у него девчонка дома! — Кто откажет такому личику, — замечает Харвелл сухо. — Должны же у тебя быть планы, приятель. У всех есть планы. — Э… — отзывается наконец Дин. — Я не знаю… — Он держит что-то в руках, медленно поворачивая, но Кастиэль знает, что это тик. Дин тянет время. — Наверное, я… ну… вернусь в Лоренс, конечно. Разберусь, как дела у Сэмми, удостоверюсь, что он хорошо обращается с Джессикой. Вернусь в наш старый дом, буду опять в гараже работать. Хэнскам мычит. — Неплохо. Дин издает неопределенный низкий звук — достаточно близкий к согласию, чтобы не вызывать дальнейших вопросов, но для Кастиэля его уклончивость от полноценного ответа — очевиднее прожектора. Делая вид, что ничего не заметил, Кастиэль возвращается к карте, и разговор переходит к другим темам. Кастиэль поворачивает голову, глядя на двух новобранцев, начавших в стороне спор о том, будут ли опытные ветераны пользоваться дома большим женским вниманием, чем не видавшие войны солдаты. Он притворяется, что слушает их, притворяется, что не замечает, как Дин бросил взгляд в его сторону. — Лейтенант Новак? Кастиэль вздрагивает от неожиданности. Он видит подошедшего в лагерь посыльного из штаба батальона, нервно сжимающего пальцами швы армейских штанов. Кастиэль опускает карту и поднимается на ноги. — В чем дело? — В шестнадцать часов будет брифинг в штабе, — докладывает посыльный. Кастиэль встряхивает рукавом, чтобы взглянуть на часы. Пятнадцать тридцать шесть. — Вас понял, спасибо, — отвечает он. Он аккуратно по складкам сворачивает карту и убирает ее в футляр. Посыльный убегает под дождем обратно в деревья, а Кастиэль поворачивается к роте. — Лейтенант Вирджил? Младший капрал Миллер поднимает голову. — Только что ушел туда, сэр. Поссать, я думаю. Кастиэль понимающе мычит. Он снова смотрит на часы. — Как давно? — Минуту назад. — Что ж, тогда лейтенант Эстер будет исполняющим обязанности в мое отсутствие, — говорит Кастиэль и направляется к третьему взводу, чтобы найти Эстера и сообщить ему об этом. Передав командование, он возвращается и уходит дальше к штабу на брифинг. Он прибывает на несколько минут раньше срока: Найоми, Каин и Габриэль уже выстроились и ждут, но остальных офицеров еще нет. Кастиэль останавливается рядом с Габриэлем; тот смотрит на него с усталой полуулыбкой. Ровно в шестнадцать часов начинается брифинг. Майор Кэмпбелл обращает их внимание на огромную мятую карту, разложенную на двух шатких столах. — В скором времени девятая воздушная армия США атакует эти города: Эшвайлер, Лангервеэ, Гай — все эти точки, — начинает Кэмпбелл, глядя на офицеров по очереди. — Бомбардировка откроет операцию Куин, 29-й, 30-й и 2-й бронетанковой дивизиям предстоит прорвать линию фронта и быстро продвинуться по территории Германии до Рейна. — Кэмпбелл рисует пальцем на карте дугу на северо-восток. — Это меньше тридцати пяти миль. Если все пойдет по плану, Герхардт думает, что мы прорвемся недели за две от начала наступления. Затем мы возьмем влево, пройдем через долину Рейна и встретимся с британцами и канадцами у Юлиха, окружив около сотни тысяч фрицев на западном берегу. — Кэмпбелл машет рукой в воздухе. — Это в отдаленном будущем и весьма амбициозно, но осуществимо. Кастиэль наклоняется вперед, чтобы изучить карту, прослеживая глазами трассы и контуры местности, прямую железную дорогу через Сеттерих с рассеянными дальше на востоке Зирсдорфом, Беттендорфом и Штерихом. Кэмпбелл обводит взглядом собравшихся. — Точной даты и времени наступления пока нет. Когда информация поступит, я пошлю посыльного, но до того момента нужно сохранять неустанную бдительность. Немцы наверняка подозревают, что что-то готовится, даже если пока не знают, что именно. Так что мы должны быть готовы: и выдвинуться в любой момент, и защищать текущие позиции. Насколько я понимаю, второй батальон поначалу будет в резерве, но мы все равно должны быть готовы на случай, если со 115-м что-то пойдет не так. Мы выдвинемся вместе с ним, как только придет приказ, независимо от того, пойдем с ним на передовую или останемся в тылу. В день, когда придет приказ, вам нужно будет установить перед текущими позициями цветные панели, чтобы избежать дружественного огня, прежде чем освободители пойдут с напалмом. Кастиэль поднимает глаза на Кэмпбелла. Он едва сдерживается, чтобы не бросить изумленный взгляд в сторону Габриэля: мысль о том, что нужно вывешивать гребаный транспарант, чтобы их собственные бомбардировщики не побросали им на головы зажигательные бомбы, уверенности в операции не внушает. Найоми, стоящий в торце стола, прочищает горло. — Сэр, когда мы узнаем дату выхода? — Как мне сказали, нас уведомят как минимум за шесть часов. Брови Кастиэля приподнимаются. Рядом с ним Габриэль переспрашивает: — За шесть часов? — Мы ждем погоды, мальчики. Бомбардировщикам нужно чистое небо: оно может случиться завтра, а может в марте. Мы все ждем сигнала. Кастиэль не говорит ничего, но бросает краткий взгляд в сторону, встретившись глазами с Габриэлем. В последний раз, когда они ожидали воздушной бомбардировки, они выползли на пляж Омаха, обнаружив небо пустым, а немецкие доты целехонькими. И вот снова им предлагают положиться на то, что ВВС расчистит путь — это если не спалит их ненароком при этом. — Еще вопросы? — спрашивает Кэмпбелл, глядя на каждого офицера по очереди. — Нет, сэр, — раздается ответный хор. Кастиэль расправляет плечи, подняв подбородок, и морально готовится вернуться в бой.

14 ноября 1944 г.

Рота Бейкер ждет, и ждет, и ждет. Предупреждение за шесть часов означает, что деятельность лагеря свернута до абсолютного минимума и рота готова выдвигаться немедленно. Инструкция — быть в готовности, но не подавать виду. Они продолжают высылать патрули — но более краткие, осторожные, по взводу за раз. Сейчас местность в направлении Отвайлера обследует четвертый взвод. Кастиэль снова и снова прокручивает в голове план. Когда придет приказ, нужно будет собрать вещи и выдвинуться: собрать бивуаки и палатки, свернуть шнур связи, засыпать уборные, уничтожить командный пункт, проверить состояние орудий, прочесать периметр и убедиться, что не забыли снаряжение и разведданные, состыковаться с ротами Авель и Чарли по обеим сторонам, развернуть цветные панели, мобилизоваться. Он распределяет обязанности между подчиненными, убеждается, что все знают свои роли, когда придет приказ, и тщетно пытается унять волнение. Шестичасовая готовность. Некоторые дни проходят спокойнее: когда погода отвратительная и среди деревьев хлещет дождь, штаб батальона разрешает роте патрулировать местность и тренироваться как обычно — угрозы внезапного выхода всей дивизией нет. В другие же дни, как нынче, ситуация менее определенная. Небо над головой затянуто облаками, через которые лишь местами пробивается солнечный свет, и непонятно, разъяснеет к вечеру или наоборот погода испортится. В такие дни не остается ничего, кроме как ждать. Солдаты готовы на стену лезть. Кастиэль не может перестать ковырять заусенец на пальце. Он садится на краю окопа, глядя в сторону линии фронта. В такой близости к противнику весь батальон соблюдает световую и шумовую дисциплину — которую Хэнскам любовно окрестил «развлекательной дисциплиной», — так что рота Бейкер по большей части погружена в тишину. Откуда-то слева до Кастиэля доносится тихий разговор и неэлегантное фырканье сдерживаемого смеха; слышно, как кто-то открывает консервным ножом паек. Кастиэль теребит заусенец зубами. Так продолжается уже пять дней. Не в силах больше сидеть на месте, он поднимается на ноги и отправляется вдоль периметра проверить караульные посты. Четвертый взвод должен вернуться в течение часа: хоть какое-то время, пока он будет передавать результаты разведки, Кастиэлю будет, чем заняться. Он прячет часы под рукавом и идет, пересиливая порыв взглянуть на них снова. Скучающие до зевоты и вынужденные сохранять тишину солдаты едва шевелятся, когда он проходит мимо. Сказать, что подобное напряжение убивает моральный дух, это ничего не сказать. Ожидание кратковременно разнообразил неожиданный визит в 29-ю дивизию самого Верховного главнокомандующего Эйзенхауэра и распоряжение взамен обычного клича «29-я, вперед!» исполнить для Айка зажигательную «Польку пивной бочки». Певец из Кастиэля никудышный — как и из большей части 116-го полка, о чем свидетельствовала нестройная какофония, встретившая Верховного главнокомандующего. Айк был приветлив, по словам нескольких ребят, к кому он обратился лично, но пара дружелюбных слов от командующего столь высокого ранга, что большинство солдат стеснялось взглянуть ему в глаза, мало чем скрасили многодневное молчаливое бдение в полузатопленных окопах. Слишком много времени на раздумья. У Дина полно работы: волдыри и занозы, сведенные мышцы и вывихнутые лодыжки. Он помогает неосторожному новобранцу из третьего взвода, поранившемуся винтовкой во время инспекции, и в целом присматривает за настроением солдат. Кастиэль видит, как он ходит от окопа к окопу с солнечной улыбкой на фоне серого неба, рассказывая одни и те же пять анекдотов, над которыми, однако, солдаты смеются каждый раз. Кастиэль не знает, сколько они еще выдержат в этих условиях, утопая в грязи.

17 ноября 1944 г.

— Лейтенант Новак! Кастиэль вздергивает голову и видит, как по грязи к нему бежит посыльный из батальона, сжимая в руке лист бумаги. Время час ночи, и Кастиэль только начал разбирать винтовку для чистки, но теперь опускает тряпку. — В чем дело? — Приказ, сэр, — выходим сегодня! — сообщает запыхавшийся посыльный, останавливаясь перед Кастиэлем, и сует ему в руку бумагу. Кастиэль берет лист и разворачивает его. «116 2Б: ВЫЙТИ В СЕТТЕРИХ В 1200. ЗАНЯТЬ ВОЗВЫШЕННОСТИ И ВЗЯТЬ ГОРОД В ОКРУЖЕНИЕ ДЛЯ 115». — В двенадцать ноль-ноль, — читает он и поднимает глаза на посыльного, уверенный, что это какая-то ошибка. — Мы идем в атаку посреди бела дня? — Так точно, лейтенант. Кастиэль смотрит на него. — Тут плоская местность. Они нас увидят за мили до подхода. Посыльный пожимает плечами. — Как я понял, сэр, планируется быстрый бросок: семьсот ярдов или около того. Одним махом. Так что они и опомниться не успеют. Кастиэль не отвечает, но смотрит на посыльного, думая «Так не бывает, блядь». Он проглатывает неуверенность и коротко кивает. — Все прочие приказы в силе? — Да, сэр. — Хорошо. Какие разведданные? — спрашивает Кастиэль, уже доставая карту. — Только те, что мы уже нанесли на карты. Кастиэль резко поднимает на него глаза. — Новых данных нет? — Батальон на время этой атаки переводят под командование 115-го полка, так что времени на разведку местности и сил обороны толком не было, — объясняет посыльный. Кастиэль медленно кивает. Чуть больше десяти часов на подготовку к нападению средь бела дня с минимумом разведданных. — Благодарю вас. — Кастиэль складывает записку пополам и убирает в куртку. Он быстро собирает обратно винтовку и проверяет ее работоспособность, после чего встает и бегом направляется в гущу Бейкер. — Командиры взводов — ко мне! — зовет он, добежав до центра лагеря. — Быстро! Строго говоря, наступление началось еще вчера, но не для Бейкер: 116-й полк оставили в тылу, когда остальная дивизия выдвинулась к Зирсдорфу и Штериху. Однако, насколько может судить Кастиэль, этот план закончился быстрым провалом: они не учли маленький городок Сеттерих с левого фланга атаки, из которого противник расстрелял нападающее войско, едва оно успело выйти. Поэтому смена тактики неудивительна, и то, что разгребать последствия посылают роту Кастиэля, его тоже не удивляет. Он проходит в середину лагеря и опускается на колено, ожидая, когда подбегут командиры взводов и первый сержант. Едва они садятся вокруг и достают блокноты, он начинает: — В двенадцать ноль-ноль выходим на Сеттерих. К одиннадцати все должны быть собраны и готовы. — Выходим? Что — в наступление? — переспрашивает Эстер. Кастиэль подавляет порыв ответить сарказмом: «Нет, Эстер, в отпуск». Он выдыхает сквозь зубы. — Так точно. Теперь хмурится и Вирджил. — При свете дня? — спрашивает он неуверенно. Блядь. На это нет времени. — Что-то не так? Вирджил удивленно поднимает брови. — Ну… просто… они увидят наше приближение, сэр. — Справимся, Вирджил. — Кастиэль достает из куртки футляр с картами и разворачивает карту Сеттриха. Не обращая внимания на недовольные взгляды Эстера и Вирджила, он начинает передавать командирам приказы, полученные несколько дней назад из штаба, и инструктировать по поводу маневров роты. Пока Кастиэль и другие офицеры готовятся, солдатам дают еще два часа на сон, и в три утра Бейкер погружается в хаос приготовлений. Все выполняют свои обязанности, как планировали, готовились и обсуждали в предшествовавшие этому моменту дни; солдаты бегают туда-сюда с патронташами и боеприпасами, с пехотными лопатками, с сообщениями из роты в роту, во взводы и в батальон. Габриэль забегает на минуту с запасными минометными снарядами: «Я помню, вы говорили, у вас нехватка», — поясняет он и бросает нагруженную армейскую сумку и лист бумаги, описывающий, какие именно в ней боеприпасы и в каких количествах. Кастиэль так благодарен ему, что на мгновение теряет дар речи и только протягивает руку к его плечу. Одиннадцать шестнадцать. Бейкер готова и ждет: орудия заряжены, камуфляжный крем нанесен, скудная теплая одежда снята, чтобы не перегреться на бегу. Солдаты лежат ничком в круговой обороне, нетерпеливо барабаня пальцами по винтовкам. Кастиэль присел в центре и наблюдает за ползущей минутной стрелкой часов. Двенадцать ноль-ноль. Рота Бейкер выдвигается через поля сахарной свеклы. В первое мгновение, которое, кажется, растягивается на дни, на земле и в небе царит тишина. До укрытия меж зданиями Сеттериха нужно преодолеть всего семьсот ярдов открытой плоской местности — пять футбольных полей. Это расстояние они легко могли бы пробежать. Кастиэль не успевает убедить себя в этом: раздается пулеметная очередь, и Соренсон и Меткалф тяжело падают на землю. Слышен крик «в укрытие!» — но укрытия нет. Люди падают на живот в грязь, извиваясь в холодной воде и сминая листья свеклы. Находящийся в тылу роты Кастиэль лихорадочно замечает по карте прогресс, сжав в руке рацию. — Вызываю Бейкер-четыре первое, это шестой, — передает он в рацию. — Дайте дыму в эти траншеи, двести слева, справа на цель. Дальность четыреста — как поняли? Прием. — Это Бейкер-четыре первое, вас поняли. Конец связи. Они продвигаются вперед ярд за ярдом по затопленным полям, пригибаясь к земле от пулеметных очередей, поднимающих в воздух брызги земли со всех сторон. Кастиэль держится сзади, отдавая приказы в рацию и задавливая тревогу, с каждым шагом все сильнее стискивающую грудь. Всего семьсот ярдов, напоминает он себе снова и снова. В патрулях они заходили и дальше — но это не патруль, и позиция противника ведет огонь по наступающей линии второго батальона с катастрофической точностью. Рядовому Сомнеру очередь перебивает ноги, Кеслеру разрывает живот с фонтаном темных брызг, младшему капралу Степпу отстреливает назад голову с такой силой, что, должно быть, ломает позвоночник. Вдалеке виден узкокрылый силуэт B-24, сворачивающий вправо, и горизонт освещает ослепительная стена пламени, сначала белого, затем остывающего до красного в клубах поднимающегося дыма. Кастиэль вздрагивает при виде этой картины, и долю секунды спустя до него долетает грохот взрыва. Рядовой Трентон впереди падает на спину в грязь, получив две пули в плечо. Внезапное назначение Сеттериха первоочередной целью после того, как он вообще не фигурировал в плане атаки, означает, что у них нет почти никаких разведданных, а цель — занять возвышенности и взять город в почти полное окружение. И по мере того, как Бейкер пробирается через поля все ближе к обширной системе траншей, окружающей город, Кастиэль ощущает все большее давление. Присев на колено в грязи, он торопливо листает карты и прослеживает контуры местности. «Занять возвышенности… — бормочет он про себя, бегло взглянув на пейзаж вокруг — на широкие поля с видимостью на многие мили вперед, до самой реки. Грудь стискивает паника. Блядь. Блядь… — Да нет тут нахуй возвышенностей!» Рядом возится с рацией Консино. — Какие приказы, сэр? Кастиэль бранится себе под нос. Поставленной цели не существует. Он взвешивает варианты: нарушить приказ и поставить перед ротой более конкретную, достижимую цель, или продолжать прорываться к так называемым возвышенностям и рискнуть потерять всю роту. Он нервно барабанит кончиками пальцев по краям карты. — Сэр? — зовет Консино. Кастиэль поднимает голову к нему, но смотрит сквозь него, просчитывая ситуацию, возможные исходы и последствия различных опций. Наконец он принимает решение: ослушаться приказа. — Четвертый взвод — прекратить огонь и ждать координат. Все стрелковые взводы — вперед на траншеи; оставить доты, возьмем их позже. Продвигаться поочередно; первый и второй берут восточный сектор, третий наступает на траншеи мимо амбара, — распоряжается Кастиэль, прослеживая взглядом отмеченные на карте точки и быстро принимая решения одно за другим. — Текущая позиция — точка сбора номер два, и наша новая цель — занять территорию до Йосефштрасе и удержать ее. Консино яростно кивает и начинает передавать приказы по рации. Они держат и держат натиск, пока наконец не прорываются к траншеям — швыряя гранаты, отгоняя разбегающихся в укрытия немцев пулеметными очередями — и спрыгивают в жидкую грязь по щиколотку, закрепив на винтовки штыки. — Двигайтесь, двигайтесь! — кричит Кастиэль. Первый взвод уходит налево, второй направо, но пространства для маневра мало и далеко не выстрелишь: зигзагообразные траншеи изрезаны поворотами, за которыми может поджидать враг. — Гренадеры вперед — проходим! Взвод за взводом, отделение за отделением они продвигаются вперед. Поскальзываясь в грязи и слыша глухой стук минометов по их позиции, они проходят.

19 ноября 1944 г.

На рассвете они наконец прорываются в Сеттерих, волной растекаясь по его садам и переулкам, вышибая двери в дома. Третий взвод — во главе наступления, стремится вперед, отыскивая входы и очищая здания между текущей позицией и краем их сектора. Кастиэль следует за ним, позади него спешит Консино с рацией. Последние несколько дней выдались, мягко говоря, изнурительными. В первый день штурма им почти не удалось продвинуться дальше траншей, где они оказались окружены со всех сторон артиллерийским и пулеметным огнем, насквозь вымокшие в грязи под вновь начавшимся дождем. Пришлось не столько нападать, сколько отчаянно защищать траншеи с использованием гранат и штыков вместо реальной огневой мощи, так как стрелять, не попав при этом в своих же, не было никакой возможности. Они потеряли Хафа и Риветта и оставили огромное количество раненых: Дин, Нолан и Дю Морт выбились из сил, пытаясь дезинфицировать раны среди покрывающей все кругом грязи, крови и копоти. У некоторых солдат проявились симптомы «траншейной стопы»; у иных, более молодых, вроде Трана и Розена, еще трясутся на винтовке руки и глаза стекленеют всякий раз, когда в их сторону свистя летит снаряд. У них закончились гранаты, и прошлой ночью над ними пролетел, ревя, немецкий бомбардировщик, так что у Кастиэля от страха сжалось сердце, но бомбардировщик улетел дальше на запад. Зажмурившись и вжавшись спиной с мокрую от дождя стену траншеи, Кастиэль слушал, как бомбы подрывают другую окраину Сеттериха, где сражается 115-й, и без малейших угрызений совести думал: «Слава богу, не на нас». Они быстро пробегают по улицам, запуская в здания отделения с винтовками у плеч, готовые стрелять по первому сигналу. Они берут пленных, взволакивают немецких солдат на ноги за штаны и выталкивают на дорогу назад, туда, где строевой офицер роты Авель собирает пленных и разведданные. Кастиэль продвигается в составе третьего взвода к следующему пути снабжения и на бегу изучает взглядом местность впереди: сужающуюся улицу, выгоревший изнутри автомобиль, преграждающий переулок слева, кучу обломков, затрудняющую проход в три переулка, уходящих направо, брошенный кем-то запас снарядов в конце, за автомобилем, делающий маршрут вперед очевидным. Кастиэль останавливается как вкопанный. — Третий взвод, стоп! Эстер — ко мне! — кричит он и падает на колено, широким жестом подзывая Эстера. Как только тот подбегает на расстояние пяти шагов, Кастиэль указывает за спину, туда, откуда они пришли. — Отойдите со своими людьми назад и обойдите с левого фланга вокруг домов, которые мы очистили, чтобы зайти из-за парка. Очистите этот отрезок улицы оттуда и затем продолжайте двигаться к цели… — Что? — переспрашивает Эстер, хмурясь. — Тут наверняка заминировано, — объясняет Кастиэль прямо. — Так что ведите людей кругом, вокруг того разрушенного здания, мимо памятника — и не мешкайте, потому что там они будут в зоне видимости позиции, замеченной ротой Авель. — У вас есть данные о том, что этот участок дороги заминирован? — перебивает Эстер. Кастиэлю приходится сдержаться, чтобы соблюсти профессионализм: блядь, у него и так минимум данных по этому городу, но тут их и не надо — это очевидно. И уж точно не время препираться, когда взвод Эстера незащищен с одного конца. — Подтвержденных данных нет, но тут все по учебнику. Нас загоняют в нужный маршрут. Вы должны… — Я лишь говорю, что нет оснований полагать, будто обход с фланга безопаснее — вы сами сказали, это в зоне видимости из церкви, которую еще не очистили от снайперов… — Там достаточно укрытий… — …когда прямо перед нами позиция, которую мы могли бы взять сейчас, не дав противнику шанс… — Все это слишком удобно, Эстер, нас загоняют… — …и в обход идти долго, Новак, — мы за это время могли бы эффективнее захватить цель, если… — Эстер! — рявкает Кастиэль, оборвав его. — Вы поведете третий взвод с фланга в обход зданий, что мы уже очистили, — это приказ! Эстер ощетинивается. — Я просто думаю, что стоит… — Вы не должны думать, лейтенант! — перебивает Кастиэль резко, и, произнеся эти слова, видит, как брови Эстера удивленно взлетают. Он понимает, что ведет себя как паскуда, но ему все равно. На это нет времени. — Вы должны делать как приказано! Эстер вздрагивает и приоткрывает рот: то ли от искреннего шока, то ли в попытке показать, насколько это неприемлемое поведение, но Кастиэлю плевать. Он прищуривается. — Выполняйте! Кастиэль не ждет ни секунды дольше; он поднимается на ноги и пускается бегом обратно по улице в поисках четвертого взвода. Он пытается выбросить из головы сомнения Эстера: он уверен в собственных приказах, и это главное.

20 ноября 1944 г.

Сделать предстоит столько, что у Кастиэля голова идет кругом. Подтверждение того, что Сеттерих взят, они получили всего час назад. Теперь нужно принять пленных, составить рапорты, раздать задания саперным бригадам, эвакуировать пострадавших, распределить боеприпасы и новое снаряжение, наконец-то — наконец-то! — доставленные в город из батальона. Солдаты Бейкер и других рот 116-го еще обследуют городские здания в поисках оставшихся немцев и информации о том, что может ждать их дальше. Вместе со снабжением из тыла приходит почта, так что заставить солдат сосредоточиться становится сложно. Командиры взводов и младшие офицеры подгоняют их, щелкая пальцами: «Потом, потом почту прочтете, сначала надо разобрать патронташи!» Из роты в роту бегают посыльные, сжимая в руках бумаги, и Кастиэлю приходится оторваться от новых карт и отступить в сторону, когда его чуть не сшибает один из роты Изи. Подняв голову, Кастиэль замечает Габриэля, мрачно наблюдающего за машиной разведки со ступеней одного из полуразрушенных зданий через дорогу. Кастиэль направляется к нему, намереваясь спросить о расчетном времени следующего наступления через Зирсдорф на Кослар, но отвлекается по пути, увидев содержимое машины разведки: тело молодого солдата, побледневшее, с приоткрытым ртом. Одна сторона его головы отсутствует. Такие вещи уже не должны бы впечатлять Кастиэля, но он спотыкается на краю тротуара и оборачивается вслед отъезжающей машине. Когда она исчезает, гремя по воронкам в асфальте, Кастиэль поворачивается к Габриэлю. — Все в порядке? — спрашивает он. — Да, все нормально, — отвечает Габриэль тоном, свидетельствующем об обратном. — Просто… боевая усталость. Кастиэль моргает. — У вас… — Нет, у одного из моих новобранцев. — Габриэль снимает каску в ладонь и нервно чешет голову сбоку. — Господи, мне надо… я вас позже найду. Мне надо разобраться с ситуацией. — Сжимая каску двумя руками, Габриэль сбегает по ступеням и быстрыми шагами направляется по дороге, сворачивает за угол в узкий переулок и исчезает из виду. Кастиэль почесывает рукой затылок. Даже не будучи в бою, они продолжают терять людей. От этой мысли ощущается непередаваемая тяжесть. Выдохнув, Кастиэль складывает карты и убирает их в куртку. На них можно посмотреть и позже, когда выдастся минутка, а пока есть более срочные задачи. Он осведомляется, как дела у командиров взводов, надзирающих за очисткой оставшихся зданий в секторе Бейкер, просматривает собранные к этому моменту разведданные и изучает подробности приказов о предстоящем продвижении через Шляйден и шоссе Ахен-Кельн. Он отмечает местоположения неразорвавшихся снарядов для рапорта в батальон с просьбой прислать детонационную группу и составляет расписание дежурств солдат на восточном часовом посте, где они должны сменить роту Чарли. По пути от одного часового поста к другому он замечает группу солдат первого взвода, плотно столпившихся и о чем-то оживленно переговаривающихся. Кастиэль раздражается: у всех, черт возьми, есть работа, праздно болтать некогда — но потом понимает, что столпились они вокруг Дина. Дин стоит, прижав подбородок груди и зарыв рукой лицо, Бредбери и Тран тепло треплют его по плечу, вокруг слышится ропот ободряющих голосов, и внутри у Кастиэля все невольно тревожно сжимается. Он направляется к группе. — Что тут происходит? — спрашивает он, подходя ближе. — У вас есть приказы — и они заключаются не в том, чтобы стоять, сунув руки в карманы. Ну-ка, разошлись! — Простите, сэр, — говорит Бредбери, и толпа начинает медленно расступаться, по-прежнему переговариваясь, но теперь уже возбужденно, так что сложно понять, о чем речь. — Мы просто… — …док получил письмо из дома, — вставляет Хэнскам. — Я знаю, мы не должны были пока вскрывать почту, но он… — …новость от брата, сэр, так что мы… Кастиэль хмурится, беспокойство дает о себе знать настойчивее, и он проталкивается к Дину. — Что случилось? — …только что узнал — дайте ему пару часов, сейчас от него никакого толку… — Винчестер, — произносит Кастиэль, уже прокручивая в голове чреду наихудших сценариев: несчастный случай с Сэмом, Сэм болен, Сэма выгнали из колледжа, они потеряли дом. Обнаружив Дина в эпицентре хаоса, прижимающего к глазу ладонь, Кастиэль бессознательно протягивает к нему руку. — С Сэмом все в порядке? Он… — Он женится, — отвечает Дин полным эмоций голосом. Кастиэль останавливается, застигнутый врасплох, однако его рука уже нашла плечо Дина. — Он… нет, — произносит Кастиэль, чувствуя волну облегчения и теплоту, от которой смягчается лицо. — Правда?! Он попросил руки Джессики? — Он, блядь, женится, — повторяет Дин. — Он… И она согласна, она… — Он спотыкается в словах и не может выговорить связной фразы, но наконец убирает от лица руку и Кастиэль видит улыбку настолько широкую, что кажется, от нее должны болеть мышцы, и как нижняя губа Дина неловко кривится, словно он что-то сдерживает, и как блестят его покрасневшие в уголках глаза. — Мои поздравления, — говорит Кастиэль, запоздало осознав, что улыбается в ответ на эту улыбку. Его рука на плече Дина инстинктивно сжимается, и в следующие мгновение Дин вдруг дергает его к себе в объятие. Кастиэль никак не успевает этого предотвратить: только что он улыбался Дину, чувствуя неописуемое облегчение, и вот уже Дин обнимает его одной рукой за плечи, другой за пояс и прижимает к себе. Кастиэль мгновенно напрягается — это чересчур, это слишком очевидно, — но потом понимает, что делать что-либо уже поздно и какая-либо резкая реакция только скомпрометирует их сильнее. Он втягивает воздух, уткнувшись в куртку Дина, вдыхая запах его пота и пороха, и, следя, чтобы не слишком сильно подаваться в объятие, похлопывает его руками по центру спины. Дружелюбно, но без интимности. — Ну, вы только посмотрите на это! — восклицает первый сержант Мастерс. Кто-то говорит что-то о том, что не думал до этого дожить, — и Дин выпускает Кастиэля. Кастиэль чувствует потерю моментально: тело инстинктивно жаждет этой близости, этого тепла, требует успокаивающего сильного присутствия рядом. Кастиэль на мгновение задерживает руку на плече Дина, но держится на расстоянии вытянутой руки. — Это отличная новость, Винчестер, — говорит он тепло и тихо и ловит взгляд Дина со сдержанной улыбкой, пытаясь молча сообщить ему, что рад за него до глубины души, но им нельзя делать этого здесь. Он сжимает плечо Дина. — А теперь возвращайтесь к работе. Плечо Дина высвобождается из-под руки Кастиэля; Дин делает шаг назад. — Спасибо, сэр, — отвечает он. Позади него появляется Лоуэлл и шлепает его по заду. — Ай, посмотрите, как расчувствовался! — дразнит Бредбери. Дин грубо вытирает глаза и толкает его. — Ладно, валите все на хер, — отмахивается он и дает Лоуэллу затрещину, проходя мимо. Кастиэль смотрит, как солдаты расходятся, продолжая подтрунивать над Дином. — Оставьте его в покое, — просит Тран. — Я на твоей стороне, Дин… — Спасибо! — Что ж, теперь тебе понадобится план Б, док, — беззаботно замечает Зеддмор. Дин оглядывается. — Какой еще план Б? — Чем заняться, пока Сэм и Джессика строгают детишек да пекут пироги. — По всей видимости, Зеддмор говорит это в шутку, но Дин слышит в этом то же, что Кастиэль, стоящий в десяти футах за ними и невольно прислушивающийся: «Для тебя там нет места». Кастиэль не должен подслушивать. Уж определенно он не должен стоять там, где его отпустил Дин, наблюдая, как тот вдруг осознает, что счастливая новость брата кардинально меняет его собственные планы на желанное «после». — Я… — начинает Дин, но спотыкается — и оглядывается на Кастиэля. Осознанно или нет, но, поняв, что ему нужен новый план на будущее, когда все закончится, Дин смотрит на Кастиэля, задумчиво приоткрыв рот. Кастиэль тут же роняет взгляд, лихорадочно ища рукам занятие и притворяясь, что не подслушивал. Он возится с молнией, достает из куртки футляр с картами и разворачивает карту окрестностей Кослара, озадаченно наморщив лоб. На Дина он больше не поднимает глаз, не смотрит, как тот уходит. Он глядит в карту невидящим взором, ничего не понимая в ее дорогах и контурах, и так усердно старается не думать о Дине в Канзасе — о знойном солнце, чистых небесах и веснушках на его коже, — что не может думать ни о чем больше.

21 ноября 1944 г.

Следующая цель — Кослар, небольшой район на берегу Рура — последняя укрепленная позиция между союзными войсками и Юлихом на противоположном берегу реки. Большая часть территории к западу от реки в секторе девятой армии США очищена, и, получая следующие приказы, Кастиэль невольно понуривает голову. Он изможден физически. Время едва тринадцать тридцать, а у него за поясом уже один взятый немецкий город. Утром 116-й полк прорвался по основной дороге в Альденховен, захватив путь для снабжения и эвакуации раненых, и, согласно данным майора Кэмпбелла, 115-й прорывается через Дурбослар, пока 30-я пехотная дивизия занимает земли севернее Эшвайлера. После взятия Сеттериха роте Бейкер едва ли выпал час на подготовку и распределение поступивших запасов, прежде чем пришлось выдвинуться дальше на северо-восток — не дай бог дать людям отдохнуть! Кастиэль понимает важность создания плацдарма в Юлихе для того, чтобы пройти дальше в Рейнскую область, но солдатам тяжело. В данный момент они окапываются на временной позиции, ежась под холодным дождем. Их лагерь находится на вершине небольшого холма, смотрящего на Кослар, и Юлих всего где-то в миле за ним по другую сторону темной воды. Кастиэль отдал приказ окапываться глубоко: из 175-го пехотного пришла весть, что подоспела немецкая танковая бригада и «Тигры» во всеоружии. В Ахене Кастиэль насмотрелся на «Тигров» на всю жизнь, но уж коли они тут, нужно убедиться, что рота выдержит обстрел. Кастиэль обходит периметр лагеря, проверяя приготовления солдат, сверяясь повторно с разведданными, которые получил из батальона всего час назад, и время от времени щурясь в сторону Кослара. Он не выглядит столь уж устрашающей целью, но с момента их прибытия он не затих ни на секунду: то трещит отдаленными пулеметными очередями, то дымится от невидимых из лагеря гаубиц, выплевывающих снаряды в позиции третьего батальона к востоку. В одном окопе Соренто и Миллер спорят на пониженных тонах о том, кто зажал пехотную лопатку, из другого отчаянно пытается вычерпать голыми руками дождевую воду рядовой Тран. Это кажется бессмысленной затеей: дождь в последние дни льет не переставая. Он выбивает на каске Кастиэля нерегулярный ритм и просачивается через куртку, отчего холод чувствуется до самых костей. Кастиэль уже и не помнит, каково это: быть полностью сухим и не мерзнуть. На его ботинках столько налипшей грязи, что от ее неравномерности становится неудобно ходить, но он давно бросил попытки решить эту проблему. Кастиэль доходит до конца четвертого взвода, где солдаты разворачивают часовой пункт под уже промокшим брезентом, и поворачивает обратно, как вдруг раздается громкий звук выстрела. Кастиэль падает на колено в грязь, прижавшись к ближайшему дереву, еще прежде, чем успевает осознать, что кто-то стреляет. Лагерь погружается в тишину. Никто не кричит «контакт спереди!» или «противник замечен!» Не слышно приказов офицеров. Мысли в голове Кастиэля толпятся, глаза отслеживают видимую территорию лагеря, чтобы наскоро оценить потенциальные слабые места позиции: западный часовой пост — ближе всего к противнику, но вокруг восточного меньше всего плотность людей, так что враг мог обойти и с фланга. От кластера зданий в миле вдали поднимается дымок — возможно, в результате стрельбы легкой артиллерии, хотя выстрел прозвучал всего один и артиллерийского обстрела, способного породить подобный дым, не было. Но в тех зданиях может скрываться и снайпер, особенно в более высоком слева от главной дороги через Кослар, где провалилась часть крыши. Однако ничего больше не происходит. Кастиэль в замешательстве оглядывается и видит вокруг солдат роты: кто-то присел в окопе, кто-то упал на живот в грязь, кто-то прячется в укрытии, как он сам. Все сжимают винтовки до побелевших костяшек и испуганно ждут, пытаясь сообразить, что происходит и откуда атака. Вокруг тишина. От этого, мягко говоря, тревожно. Кастиэль чувствует холодные усики страха. Затем раздается: «Медик!» Это голос первого сержанта Мастерса, высокий на грани срыва. «Блядь — дайте сюда кого-нибудь, скорее!» Кастиэль чуть выпрямляется и опускает винтовку. Он оборачивается, чтобы осторожно выглянуть из-за дерева, но больше выстрелов так и нет. Только тишина. Поначалу страх парализует, приклеивает ноги к холодной грязи, но Кастиэль проглатывает его. Дрожь паники перерастает в дрожь раздражения оттого, что никто не делает свою работу. Сердце стучит так быстро, что Кастиэль едва дышит. Он продолжает оценивать ситуацию, не в силах унять инстинкт. Высокое здание слева со ввалившейся крышей. Артиллерию на крышу, пока она не рухнет совсем, взвод стрелков вниз на очистку здания под прикрытием еще одного взвода, и оставшийся взвод в резерве. Взять высокое здание слева, пока не застрелили еще кого-нибудь. Если держаться в укрытиях, большинство уцелеет — за исключением четвертого взвода, у которого мельче окопы, чтобы была видимость с учетом высоты минометных стендов. Кастиэль заставляет себя дышать ровно. Он замечает, что когда-то успел зарядить винтовку и приготовиться, подняв ее к плечу. Он опускает винтовку, убирает палец со спускового крючка. — Какого черта там происходит? — кричит он. — У кого-то есть видимость? Контакт это или нет — доложите, кто видел! — Кастиэль разряжает винтовку и убирает патрон, уже вставленный в патронник, обратно в обойму, после чего, обернувшись, ловит взгляд рядового Руша. — Дайте мне радиста немедленно! Руш кивает и открывает рот, чтобы что-то ответить, но в этот момент из-за деревьев снова слышится голос Мастерса: — Нет контакта, сэр, это просто… блядь. Черт, это Розен, сэр. — Голос Мастерса затихает к концу фразы, и зовов медика больше нет. Тишина растягивается; сотня человек ждет в укрытии, пытаясь понять, есть ли опасность. Кастиэль поднимается на ноги с мыслью, что это хуже, чем внезапная атака. Ему кажется, он уже знает, в чем дело. Он оборачивается к Рушу. — Отставить радиста. Держим позицию. — Его голос тихий, он слышит в собственных словах авторитет. Они звучат как из чужого рта. Кастиэль отталкивается от дерева и направляется ко второму взводу. Из окопов вокруг высовываются головы с растерянными выражениями лиц, орудия, крепко сжатые в пальцах. У дальнего конца второго взвода этого меньше: солдаты смотрят прямо перед собой, словно их не заботит ничто происходящее вне зоны поражения их орудий. Окоп Бенджи Розена — сразу за командным пунктом. Кастиэль останавливается на его краю и медленно выдыхает. Вокруг Розена столпились, как толпятся вокруг любого раненого. Его голова запрокинута на коленях рядового Тернера, первый сержант Мастерс и рядовой Армстронг поддерживают его плечи, Дин проверяет пульс на горле, рядовой Бирси переплел пальцы с пальцами Розена — все как при обычном ранении, вот только из носа и открытого рта Розена льется кровь, и в задней части его черепа дыра. — Сэр, я не знаю, что произошло, — говорит Бирси с паникой в голосе. — Все было нормально, а потом… Кастиэль делает вдох. В одной руке у него винтовка, висящая на плече на ремне, другая рука бесполезно свисает сбоку. Он смотрит в пустые глаза рядового Бенджи Розена, как в темноту. Кастиэль заставляет себя отнестись к этому как к любой потере в бою. К прямому попаданию снаряда, к пуле в сердце, к разорвавшейся под ногой S-мине. — Сержант Мастерс, идите к людям — проследите, чтоб это не расползлось, — велит он сурово, не пуская в голос пустоту внутри. — Тернер, найдите лейтенанта Ширли и дайте мне радиста для связи с кадровым офицером. Винчестер, подготовьте тело к передаче в батальон. Армстронг и Бирси, займите пока другие окопы. Поешьте что-нибудь, сварите кофе. Все под контролем. — Кастиэль не чувствует, что все под контролем. Он чувствует, что наскоро скрепляет роту булавками. В кои-то веки в ответ не раздается стройного «да, сэр». Люди молча расходятся, разбегаются меж деревьев, хрустя высохшими листьями под ногами. На дне окопа Дин срывает с шеи Розена жетон, и Кастиэль с расстояния пяти футов видит, как трясутся его потемневшие от крови руки. Кастиэль хочет окликнуть его, но слова застревают в горле. — Лейтенант Новак? — раздается за спиной голос Консино. — Да, — отвечает Кастиэль, поворачиваясь. — Вызовите штаб батальона, пожалуйста. Он сжимает зубы против горького, мучительного чувства, поднимающегося внутри от необходимости описать причину смерти Розена, от слов майора Сингера «значит, это наконец дошло и до вашей роты». Сингер говорит что-то о боевой усталости, о том, как в каком-то смысле с этим проще, чем с восьмой статьей, и о том, чтобы Кастиэль не тянул с извещением домой — Кастиэль не вполне слушает. Он получает нужную ему информацию: в семнадцать часов за телом пришлют машину. До какой-то степени он отдает себе отчет в том, что ходит от офицера к офицеру, приказывает держать ситуацию под контролем, но спроси его — и он не смог бы ответить, чем занимался. Что-то в груди настолько натянуто, что кажется, будто защемило нерв, но Кастиэль не думает об этом, так что ничего как будто и не происходит. Он не думает — и этого не происходит. Новость разносится по мере того, как он тихо проходит от окопа к окопу: «Ты слышал? Самоубийство. Нет, самоубийство. Розен. Из второго взвода». Она стучит в голове Кастиэля, как тиканье старых часов. Он проходит в тыл роты и обратно, передавая информацию, связываясь с кадровым офицером, начальником снабжения и медпунктом, пока командиры взводов и первый сержант успокаивают солдат, занимают их целенаправленной работой в окопах. Усиленно сосредоточившись на делах, чтобы не было времени думать, Кастиэль только через полчаса замечает, что не видел Дина с тех пор, как оставил его с телом Розена. Умом Кастиэль понимает, что в этом нет ничего необычного: Дин вполне мог уехать в батальон вместе с машиной разведки или отправиться до медпункта, чтобы помочь медперсоналу там. Но чутье подсказывает, что это не так. Воспоминание о трясущихся руках Дина возникает перед мысленным взором Кастиэля снова и снова, как заевшая кинопленка. Он связывается с медпунктом узнать, не там ли работает Дин, — ответ отрицательный. Тогда Кастиэль проходит к первому взводу, пригибаясь под ветви и осторожно перешагивая через шнур связи, пока не находит окоп, где отдыхает запыхавшийся от копания Бредбери. — Капрал, — приветствует его Кастиэль и опускается на корточки с краю, чтобы не нависать над окопом. — Здрасьте, сэр. — Бредбери с силой втыкает в землю пехотную лопатку, так что та остается торчать вертикально в грязи. — Все в порядке? — Да, спасибо. Вы не видели Винчестера? Бредбери морщится. — Нет, сэр. Я думал, его послали во второй взвод, чтобы… помочь… с ситуацией, — говорит он деликатно. — Сэр. Черт побери. Кастиэль выдыхает сквозь зубы. — Ладно, забудьте. Спасибо. Вольно. — Он встает. — Может, у Харвелла спросите, сэр? — предлагает Бредбери, выдернув из грязи лопатку и начав копать с удвоенным рвением. — Джо может знать. Кастиэль рассеянно мычит, соглашаясь, и направляется обратно. — Благодарю вас. Он некоторое время стоит в центре лагеря, сунув руки в карманы штанов и глядя на каждый из взводов, расположившихся лучами от командного пункта, после чего проходит мимо первого взвода в направлении штаба батальона. Если бы Дин ушел по пути эвакуации, никто бы ничего не заподозрил: все предположили бы, что он направляется в медпункт. И, если бы он свернул в сторону, в деревья, не дойдя до медпункта, то оказался бы в укромном местечке, не на передовой, но и не в резерве. Кастиэль направляется этим маршрутом — и через двадцать ярдов грязи и спутанного мокрого подлеска находит Дина. Тот сидит на краю заброшенного незаконченного окопа, должно быть оставшегося от старой немецкой позиции. Он на расстоянии оклика от Бейкер, отмечает Кастиэль, хоть и скрылся от посторонних глаз. Отчего-то это только усугубляет картину: то, что, даже желая уединиться, Дин не решился отойти туда, где не услышит, если понадобится кому-то. Он сидит к Кастиэлю почти спиной, так что тому не видно его лица, но видны его безжизненно сложенные на коленях руки. Они в пятнах крови и не шевелятся. Кастиэль останавливается в паре ярдов позади и какое-то время медлит в нерешительности. Затем собирается с духом и шагает к Дину. Он прочищает горло, чтобы Дин его услышал, и опускается рядом на край окопа. — Ваш командир, вероятно, сказал бы, что опасно быть так далеко от лагеря в одиночку, — замечает он с неловкостью, спуская ноги в окоп. Колени хрустят, когда он садится, и земля под задом оказывается холодной и мокрой. Кастиэль не смотрит на Дина сразу: он смотрит в окоп перед собой. — Но я здесь не как ваш командир, — продолжает он тише. Дин не отвечает. Он не шевелится. Он вообще не подает признаков, что заметил присутствие Кастиэля. Кастиэль украдкой смотрит на него. Глаза Дина красные и невидящие, взгляд рассеян в пространство впереди, но Дин дышит, и это уже что-то. — Дин, — зовет Кастиэль тихо. — Да. Голос Дина низкий, безэмоциональный. То, что он вообще отозвался, неожиданно, и Кастиэль вдруг понимает, что ему совсем нечего сказать. Он в этом не мастак, он неопытен. Он справляется с проблемами, притворяясь, будто их нет, пока они не решатся сами собой, и ему кажется, что и Дин того же склада, и, пусть это лицемерно, но сейчас Кастиэль видит, что это непродуктивно. Он ищет слова — что-то, что не прозвучит бессмыслицей, — и не находит их. В конце концов Кастиэль протягивает руку и накрывает ею руку Дина, но, прежде чем успевает сомкнуть пальцы на костяшках, Дин убирает руку, начав рассеянно сковыривать с ногтя запекшуюся кровь. Рука Кастиэля неловко повисает в пространстве между ними, и он медленно забирает ее назад. — Все нормально, — говорит Дин, прежде чем Кастиэль может сформулировать вопрос. На Кастиэля он не смотрит; только ковыряет окровавленные ногти. — Я… да, все нормально. Кастиэль смотрит на руки Дина, на то, как он оттирает пальцем кровь, въевшуюся в кутикулы и оставившую темные пятна. Кастиэль не пытается завязать беседу, не давит. Он сидит молча рядом с Дином, сложив на коленях руки и касаясь плечом его плеча. Идет дождь, ветер то усиливается, то утихает, покачивая верхушки деревьев над головой. От дождя послеполуденный свет кажется сероватым и блеклым. Дин молчит долгое время — так долго, что Кастиэль начинает думать, может быть, он ждет, когда Кастиэль съебется, и все это напрасная затея. Обеспокоенный, Кастиэль бросает на него взгляд. Как только он это делает, Дин отворачивается в другую сторону — но недостаточно быстро, и Кастиэль успевает заметить, что он плачет: его побледневшее лицо в пятнах слез, изломанный рот. Кастиэль опускает глаза на колени и притворяется, что не заметил дрожащий вдох Дина, то, как тот грубо вытер рукой лицо. Он ждет, и, когда Дин наконец заговаривает, его первые слова — это: — Я не знал, насколько все плохо. Дин по-прежнему не смотрит на Кастиэля. Он смотрит в окоп, делая один медленный дрожащий вздох за другим; в его руках заметен тремор. — Я знал, что он… я просто… я… — Дин не может выразить мысль. — Я полагал, он просто… то есть… Всем тяжело. Всем страшно. Я не думал… — Он с силой прижимает к носу ладонь и несколько раз сглатывает. — Наверное, просто… я не подумал… — Он обрывает речь и выдыхает, медленно и неровно. — Блядь. Кастиэль чуть накреняется, чтобы прижаться плечом к его плечу. Он сглатывает. — Ничего страшного. Дин отдергивается от прикосновения. — Неправда. — Да. — Кастиэль сжимает губы и делает глубокий вдох. — Ты прав, неправда. Но и ты в этом не виноват. — Я должен за всеми присматривать, — отвечает Дин неожиданно жестко. — Если я даже этого не могу… Что-то болезненно сжимается в груди Кастиэля, и ответить получается только «Дин…» И Дин вдруг начинает смеяться. Звук его смеха горький и чуждый, вызывающий мурашки на коже. — Сука, прав был отец. Я и не солдат, и не врач. Я ничто. Я просто, блядь… — Прекрати, — приказывает Кастиэль. — Не смей! — Я не смог спасти Бенджи. Не смог спасти Джонни. Меткалфа, Соренсона, Эрона, Ренуфа. — Дин начинает загибать пальцы, и его губы расплываются в широкой неуместной улыбке, не на шутку тревожащей Кастиэля, потому что это так непохоже на Дина, которого он знает. — Бакстера, Ковалевски, Ричардсона. Сержанта Брейди. Сержанта Кэмпбелла. Я не спас Йена, не спас Морвея, и Альфи Уилсона… — Замолчи, Дин! — перебивает его Кастиэль. Дин поворачивается и безжалостно смотрит на Кастиэля. — Я дал лейтенанту Уолласу умереть. Кастиэль вздрагивает. От отводит глаза. Это чертовски больно, чего отрицать: одновременно как удар в грудь и вырванная из-под ног почва, — но он понимает, что Дин просто разыграл козырь. Кастиэль делает глубокий вдох, затем еще один, и проглатывает волну скорби, заставляющую сжиматься кулаки. На это трудно что-то ответить, так что, когда Кастиэль находит в себе силы заговорить, произносит он только: — Ты можешь звать его Иниас. Ты же знаешь его имя. Дин, похоже, не этого ответа ожидал, так что в каком-то смысле ход удачный: он застает Дина врасплох. — Я думал, это подрывает авторитет офицера, — отвечает он угрюмо, однако его запал проходит. — Подрывает, но… — Кастиэль не может заставить себя сказать «но это неважно, когда он мертв». Он привыкает к этой мысли, но это не значит, что говорить об этом легко. — Послушай, мы на войне. Нас послали сюда убивать людей так же, как их послали убивать нас. И сразу было ясно, что терять мы будем больше, чем сможем спасти. — Кастиэль поворачивается к Дину и слегка наклоняется, так что их колени соприкасаются. Он приподнимает край каски, чтобы смотреть Дину в глаза. — Никто не ожидал, что будет легко, а у тебя самая тяжелая работа из всех. И я говорю это не потому, что я… Кастиэль вовремя осекается. Он сглатывает. Набравшись храбрости, он начинает снова: — Дин, ты теряешь больше, чем спасаешь. Но мы потеряли бы еще больше, не будь с нами тебя. — Он протягивает руку и снова берет Дина за руку, и на этот раз Дин позволяет ему. Кастиэль переплетает с ним пальцы, ладонь в ладонь, и успокаивающе гладит влажную от дождя тыльную сторону его руки большим пальцем. — Ты спас Галлагера, — продолжает он. — И не просто подлатал его, чтобы он не истек кровью. Ты сидел с ним после, часами, потому что ему было страшно. Я бы не смог. Я до сих пор иногда… когда думаю о Галлагере… — Горло Кастиэля смыкается. Он сглатывает и продолжает: — Я бы так не смог. Ты спас и сержанта Лафитта. И сержанта Барнса. — Кастиэль на мгновение умолкает. — Ты спас меня. Дин смотрит на него. Глаза у него красные. Кастиэль делает вдох для храбрости. — Я думаю, — говорит он медленно, заставляя себя быть честным, даже когда в груди все сжимается от страха признаться в лишнем, — если бы не ты, я бы сунул в рот ствол задолго до Розена. И — больше у меня нет таких мыслей. — Он обдумывает это. Он по-прежнему просыпается ночами в холодном поту, заново переживая ужас, панику и безнадежность Рекувранса. Ему по-прежнему бывает страшно, но, наверное, и к этому привыкаешь. — Не все зависит от тебя, Дин, но я уверен, что без тебя этого бы не произошло. Кастиэль ласково сжимает его руку. Дин все смотрит на него с необъяснимым выражением в глазах. В мягкой линии его рта проступает печаль, и при взгляде на него Кастиэль чувствует острую боль, как синяк расцветающую под ребрами. — Иногда мне кажется, что только на тебе и держится эта рота, — продолжает Кастиэль. — И по правде говоря, я не знаю, как тебе это удается. — Он больше не выдерживает взгляда Дина и смотрит вниз на их переплетенные руки, на темные красноватые пальцы Дина на своей бледной от холода руке. — Откуда в тебе этот неисчерпаемый оптимизм… Эта самоотверженность, теплота, доброта, терпение, чуткость — даже чувство юмора. Дин тихо фыркает, словно с трудом сдерживает смех. — Умереть не встать, — отвечает он тихим голосом. Губы Кастиэля трогает улыбка. — Вот видишь, — говорит он. — Я не знаю, как тебе это удается. — Большой опыт пижонства. — В это я верю, — отвечает Кастиэль и легонько толкает Дина плечом в плечо. И Дин совсем немного — так что можно было бы и не заметить, если не обращать внимания — подается в это прикосновение. Кастиэль сглатывает. — Дин, у тебя невероятное сердце, — говорит он тихо. — И поразительная способность ставить нужды других людей выше собственных. Но всех и ты не спасешь, как ни пытайся… Дин выдыхает. Он медленно сжимает руку Кастиэля в своей руке и осторожно рисует большим пальцем линию вдоль его указательного пальца. Наконец он говорит: — Сильная речь, сэр. Кастиэль наклоняет голову. — Я был оратором на выпускном класса. Дин поднимает голову. — Серьезно? — Нет. Дин качает головой. — Иниас был, — добавляет Кастиэль зачем-то, как будто это все объясняет. — Но я помогал ему репетировать, так что… На лице Дина мелькает раскаяние. — Кас, прости за… — он прочищает горло. — За то, что я сказал… — Ничего, — отвечает Кастиэль, избегая смотреть на него. Он заставляет себя пожать плечами. — Просто — я не хочу… — Да. Не стоит. Они молчат какое-то время, сидя плечом к плечу, и Кастиэль думает, что надо бы вернуться в роту, что он уже отсутствует слишком долго, особенно в момент, когда роте нужен лидер. Но пока он прогоняет эту мысль. Бейкер выживет без него еще пять минут. Дин не смотрит на него, но наклоняет к нему голову и бормочет: — Покурить есть? Кастиэль отпускает его руку. Он лезет в куртку за портсигаром, выуживает его среди мятых рапортов и недоеденных батончиков, но, открыв, обнаруживает, что осталась лишь одна сигарета: недокуренный бычок с катера к Омахе. Он смотрит на этот окурок, смотрит — и протягивает раскрытый портсигар Дину. Дин оглядывается на него. Он бросает взгляд в портсигар и понимает. — Нет… — Да ладно… — говорит Кастиэль. — Это всего лишь сигарета. Дин смотрит на него, не двигаясь, и Кастиэль берет дело в свои руки. Он вставляет окурок — уже немного прелый, во влажной бумаге — в губы и достает из кармана зажигалку. На то, чтобы зажечь сигарету, уходит четыре попытки: дождь и ветер упорно мешают, даже когда Кастиэль прикрывает пламя ладонью. Но наконец она занимается, и он затягивается, пока табак не обжигает горло. Выдохнув бледный дым, Кастиэль протягивает сигарету Дину. В первое мгновение Дин не реагирует, только смотрит на Кастиэля, но потом наконец поднимает руку за сигаретой. Их пальцы соприкасаются. Дин делает долгую затяжку, удерживая дым в легких целую вечность, и, когда выдыхает, сообщает сквозь клубы: — Вкус — говно. Кастиэль улыбается уголком рта. — У нее вкус соленых вод Омахи высшей пробы, — поправляет он, забирая сигарету у Дина. — Имей уважение. Она проделала долгий путь. Он подносит сигарету к губам и затягивается — и вынужден признать, что вкус оставляет желать лучшего. Сигарета уже, небось, заплесневела. Если бы она полежала в портсигаре еще, то к моменту отплытия домой, вероятно, стала бы токсичной, так что и хорошо, что они выкурили ее сейчас. Кастиэль медленно выдыхает дым и, бросив взгляд на Дина сквозь белые клубы, видит, что Дин снова смотрит на него с нечитаемым выражением. От этого возникает ощущение, словно земля под ногами накренилась, словно Кастиэль вот-вот соскользнет с края, которого и не замечал, пока не оказался в свободном падении. — Что? — спрашивает он. Он машет рукой перед лицом, чтобы развеять дым, и протягивает сигарету. — В чем дело? Дин берет сигарету не сразу, и рука Кастиэля замирает в воздухе между ними. — Ни в чем, — отвечает наконец Дин. Он забирает окурок, но только держит его большим и указательным пальцами и смотрит на него. — Я просто… Спасибо. Дин явно собирался сказать не это — Кастиэль уже достаточно хорошо его знает, чтобы это понять. — Всегда пожалуйста, — отвечает он. Он внимательно наблюдает за Дином: за тем, как нервно постукивают по сигарете его пальцы, как он открывает рот, словно собирается заговорить, но затем вдруг снова его закрывает, как работают мышцы его горла, когда он сглатывает. Он весь в грязи: грязь видна даже на его ресницах, даже во впадине над ключицей, где ее не до конца прикрывает куртка. По каске Дина тихо стучит дождь. Знак красного креста на лицевой ее стороне облупляется. Впервые за все время, что Кастиэль его знает, Дин выглядит до невозможности напуганным. — Я просто… — говорит он наконец тихим голосом и прочищает горло. На Кастиэля он не смотрит. — Наверное, никогда не думал, что мы зайдем достаточно далеко, чтобы мне было дело до того, что с нами станется. Вот он край. Кастиэль смотрит на него с замершим сердцем, в душе больно, и он не знает, что сказать. — Дин… — выдавливает он после долгой паузы. Он хочет сказать, что пытался, пытался изо всех сил остановиться, оттолкнуть Дина, пока все не вышло из-под контроля. Хочет сказать, что порой отдал бы все, чтобы больше этого не чувствовать. Хочет сказать, что ненавидит себя за ненормальность, за то, что запал на Дина, и лучше бы они никогда не встретились, и хочет сказать, что не променял бы этого ни на что на свете. Он хочет сказать Дину, что любит его. Он не говорит ничего. Дин стряхивает пепел с сигареты, теперь тлеющей между его костяшками, подносит ее к губам и глубоко вдыхает. Им нужно возвращаться в роту, готовиться к выходу на Кослар, но все, о чем может думать Кастиэль, — это будущее.