Девяносто один Whiskey

12 октября 1944 г.

Дорогой Сэм, Помнишь, ты говорил, что теперь нам дадут отдохнуть, отправят нас в тыл? Как ты там писал: не совсем же они с ума сошли, чтобы сразу кидать вас на очередную ключевую цель? Ну так ты мне должен пять баксов. Подробности раскрыть не могу, но именно это и происходит, так что не знаю, когда смогу написать снова. В остальном у нас все в порядке. По крайней мере, мы с лейтенантом снова разговариваем. Как я упоминал, все сложно: в письме не описать. Просто поверь: мы обсудили все по-деловому, как взрослые люди. Гордись мною! Погода тут отстой, так что ребят одолевает простуда, и честно говоря, это настоящая головная боль. Я пытаюсь лечить шрапнельные раны, вправлять вывихнутые плечи, а чертовы новобранцы меня донимают: «Док, у меня горло болит!» Чтоб их… Но ладно обо мне, ты мне скажи: где вообще этот Стэнфорд? Я о нем даже не слышал. Это же не из тех училищ, что в Миссури? В Канзасе тоже много хороших! И не начинай снова: я прекрасно понимаю, что Европа куда дальше от Лоренса, чем Миссури или этот Стэнфорд, — но я-то здесь ненадолго! Теперь, когда мы вошли в Германию, поговаривают, что уже и до Берлина недалеко. Один мощный прорыв — и к Рождеству можем быть дома. Так Кевин говорит, во всяком случае. У него на прошлой неделе родилась племянница, и он хочет скорее попасть домой и увидеть ее. Черт, я и сам поеду смотреть на его племянницу, лишь бы не торчать под этим проклятым дождем. Но, кстати, про те отпускные больше так ничего и не слышно. В Бресте нам говорили, что все, кто подал заявки и не имел взысканий, получат как минимум выходные в тылу, но похоже нас опять завтраками кормят. Скажи Джесс, она молодец, раз ее взяли в газету колледжа. Серьезно, это замечательно. Уж не знаю, как такая потрясающая девушка прибилась к моему идиоту-братцу: это какое-то чудо! Кстати, ее загадка ребятам очень понравилась. Я ничего не понял и сразу сдался, но Джо и Чарли за нее уцепились и обсуждали аж всю неделю. Чарли в конце концов догадался до ответа, и теперь они выпрашивают у меня следующую, так что, если Джесс еще что-то вспомнит, пиши нам, хорошо? Новаку загадка тоже понравилась, но он умный, так что неудивительно. Напиши, когда объявится отец, и не запускай свой кашель, ладно? Мне пора, береги себя! Напишу, как смогу. Кевин и Гарри передают привет. Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов

13 октября 1944 г.

В три ноль-ноль рота Бейкер уже построена и готова к выходу в составе 116-го полка. Вдалеке урчит Ахен, словно во сне; ночь тиха и безмолвна, если не считать доносящихся издали пулеметных очередей. Кастиэль, находящийся в первом ряду второго батальона, смотрит вдоль строя. Дальше в строю различаются силуэты Каина, Азазеля, за ними Габриэля. В три пятнадцать батальон трогается. Войска маршируют в темноте, глухо лязгая оружием. Ботинки скрипят, в воздухе висит мелкая изморось, от которой мерзнут пальцы и скользят по винтовке ладони. Кастиэль спрашивает идущего рядом в строю лейтенанта Ширли на пониженных тонах: — Приказы понятны? — Э… да, сэр. — И чтобы рация всегда была при вас — это ясно? Чак Ширли прочищает горло: — Ясно, сэр. Кастиэль пытается найти способ сообщить, с подобающим профессионализмом, что, если Ширли еще раз исчезнет посреди боевой операции, Кастиэль пристрелит его сам. — Убедитесь, что ваш взвод знает приказы и понимает предстоящие маневры. — Да, сэр. Кастиэль выдыхает, позволяя себе сосредоточиться на ритмичном «раз-два, левой-правой». Окраины города впереди начинают мерцать белым и оранжевым. Нарастает низкий гул подлетающей 9-й воздушной армии США, и Ахен вдалеке вспыхивает. По всей длине строя слышатся выкрики приказов; батальон разделяется. Кастиэль исполняет свою роль: «Бейкер, левее!» Роты Авель и Бейкер отделяются и уходят восточнее. Они сворачивают с основного маршрута в широкие сельскохозяйственные угодья, за которыми видны крыши Вюрзелена, его северная окраина, а за нею полыхающий ярким маяком шпиль главного собора Ахена. Строй растягивается по полю, Бейкер разбивается на взводы, затем на отделения и огневые группы. Кастиэль оказывается в центре между вторым и третьим взводами; впереди него слева — Эрон Басс с тихо жужжащей на спине рацией. До окраин Ахена еще далеко: по бокам дороги встречаются лишь небольшие скопления зданий, но это происходит все чаще, застройка становится все плотнее. Солдаты карабкаются по мокрым от дождя насыпям на обочинах, прорываются через узкие лесополосы, где изогнутые ветви деревьев словно намеренно преграждают им путь, шелестя листьями осенних расцветок. Хруст под ногами стоит такой, что Кастиэлю кажется, вся Германия до самого Берлина знает об их приближении. Над головой ревет бомбардировщик B-17. Наверное, в этом наступлении и не предполагалось элемента неожиданности. Они бегом срезают через поле к скоплению небольших котельных и один за другим врезаются в стены, прижимаясь к темному кирпичу. Кастиэль ждет, опустившись на колено и наблюдая за своими людьми. Приказы были розданы еще до выдвижения: четвертый взвод ждет здесь, в первой точке сбора, второй продвигается по основному пути снабжения к Бройхвайдену, третий обходит с флангов Линденерштрасе, расчищая дорогу, чтобы четвертый затем смог пройти по ней и обеспечить артиллерийский огонь с территории церкви. Все знают, что им делать. Треск стрельбы, некогда отдаленный, теперь непрерывно звучит в ушах, сотрясая воздух. Фоном к нему грохочет артиллерия нерегулярным, заикающимся ритмом, предвещающим обвалы крыш. Вдалеке видны пожары: языки пламени вырываются из разбитых окон. Кастиэль дает сигнал Вирджилу. Они трогаются с места. — Миллиган, возьмите одну огневую группу и очистите переулок левее! — приказывает на ходу Вирджил, сопровождая команду кратким жестом руки. — Эйдина, возьмите правее — к белому зданию в конце. Второе отделение уходит влево. Идущий впереди него Спенглер сворачивает в проем между двумя сгоревшими автомобилями — и в этот момент раздается резкий хлопок. Кастиэль настолько привык к оглушительным взрывам снарядов железнодорожной пушки, что в первое мгновение, вздрогнув, инстинктивно думает: «Это она?» Потом до него доходит. Кто-то кричит — так высоко, что срывает голос, — и от этого крика в спине Кастиэля сводит каждый мускул. Он видит толстый слой красных брызг, покрывающий оба автомобиля, и мясо… господи… чью-то руку от локтя на разбитом стекле машины. Позади слышен крик: «Медик — во второе отделение!» Впереди вдруг раздается пулеметная очередь, и краем глаза Кастиэль замечает, как перебивает колени рядовому Майеру и он тяжело падает, словно кто-то обрезал удерживавшие его нити. — Контакт спереди, контакт спереди! — кричит Кастиэль, бросившись в укрытие. За ним шипят выстрелы, пули со стуком врезаются в землю. Ребра стискивает панический страх. Спенглер так и кричит, и мимо проносится Дин, пригнув голову и придерживая рукой каску. Кастиэль инстинктивно выбрасывает к нему руку: — Винчестер — осторожно!.. Дин игнорирует его. Он неловко перескакивает через обломки, виляя туда-сюда, на бегу ударяет кулаком по машине, за которой прячется огневая группа первого взвода, крикнув: «Свои!» — прежде чем выбежать на линию их огня. Через секунду он уже на коленях рядом со Спенглером. Кастиэль слышит его тихий голос: «Эй, Гарри, я здесь, я здесь. Ничего, все не так плохо…» На бетон вытекает кровь — яркая и теплая. Пока Кастиэль переводит дух, его разум просчитывает ситуацию так быстро, что выводы едва удерживаются в голове. Это единственная мина, или есть еще? Достаточно ли вокруг безопасно, чтобы переместиться в укрытие? Попали ли они в ловушку? В окружении ли они? Он сглатывает. Где-то рядом слышны приказы Вирджила. Это его взвод, у него все под контролем. Из всех командиров Вирджилу Кастиэль доверяет — это об остальных он беспокоится. Если здесь все полетит к черту, скоро в таком положении окажется вся рота — если не оказалась уже. Отдышавшись у стены, Кастиэль осторожно выглядывает за угол. Вспышка впереди справа, в окне первого этажа здания с облезающими подоконниками. Еще одна возможная позиция пулеметчика слева, судя по тому, как аккуратно там расчищен мусор. И эта потенциальная позиция смотрит на дорогу, по которой с фланга пойдет второй взвод… Кастиэль отталкивается от стены и бежит. Ярдах в десяти позади дают подавляющий огонь Морвей и Йен, лежа на животе за обломками бетона. За ними прячется рядовой Басс. Придерживая каску и прижав к груди винтовку, Кастиэль прибавляет скорости. Морвей замечает его и вздергивает оружие, прекратив стрелять, когда Кастиэль выбегает на линию огня. Кастиэль падает рядом, на уступленное Морвеем место. — Басс! — запыхавшись, окликает он радиста. — Свяжитесь с лейтенантом Ширли — возможная позиция пулеметчика на перекрестке с улицей Эшвайлер… ярдах в двухстах перед второй точкой сбора. Басс кивает и открывает рот, отвечая «да, сэр», но его заглушает возобновившаяся пулеметная очередь, напоминающая звук крошащихся зубов, и все снова припадают к земле. Пока Басс кричит сообщение в рацию, Кастиэль смотрит туда, где отдает приказы Вирджил, где Эш Лоуэлл замахивается, чтобы бросить гранату, где рядовой Болтар падает на спину со сдавленным булькающим звуком. Один из новобранцев, рядовой Хаф, лежа выпускает обойму за обоймой: Кастиэль видит, как пули поднимают брызги земли в двадцати футах впереди. Он кладет руку Хафу на плечо. — Реже! — кричит Кастиэль, перекрикивая шум. — Прижмите винтовку к плечу — и дышите ровно! Хаф делает дрожащий выдох, напрягает мышцы, стреляет. Рация Басса трещит: отвечает второй взвод. Слышен голос Чака Ширли: — Это Бейкер-два, принято. Есть ли альтернативный маршрут? Жду распоряжений. Прием. Кастиэль берет рацию. — Бейкер-два, это шестой — альтернативного маршрута нет, просто имейте в виду. Рекомендую выслать вперед гренадеров для зачистки участка перед проходом взвода — берите здание за зданием. Не рискуйте. Прием. На линии возникает секундная пауза, затем: — Вас понял. Конец связи. Кастиэль сует рацию обратно Бассу и поднимается на ноги. В этот момент раздается глухой тяжелый стук, словно кто-то бьет ногой по дереву. — Еб твою… — вырывается у Кастиэля, и он кричит: — В укрытие, все в…! Снаряд разрывается. Он поднимает темный столб дыма и грязи между Кастиэлем и фронтом первого взвода. За первым снарядом прилетает второй, третий — разбивая улицу и подбрасывая в воздух куски асфальта. Теперь, когда впереди гремят и сверкают выстрелы, очевидно, что стреляет закамуфлированный танк. Кастиэль не понимает, как мог не заметить его. — Прочь, прочь, убирайтесь с улицы! — кричит он людям, бросившись в сторону. Воздух вибрирует от грохота выстрелов: танк выплевывает огонь с позиции между двумя разрушенными зданиями (в разведданных вообще ничего не было о танках!), и снаряды разрываются с такой мощью, что кажется, земля под ногами ходит ходуном. Дышать становится невозможно; мир сузился до высокочастотного звона в голове, отдающегося в зубах. Ослепленный дымом и пылью, Кастиэль не понимает, куда бежать. Он выпускает из рук винтовку, бросив ее биться о бедро на ремне. В голове стучит: «Господи, не сегодня, пожалуйста, не сегодня…» Он бежит вслепую, пока очередной снаряд не врезается в асфальт в каких-то пяти футах впереди. Кастиэль инстинктивно отшатывается и, потеряв равновесие, падает на землю, на раненое плечо. От боли темнеет в глазах, и на мгновение он перестает вообще что-либо видеть. Глаза застилают слезы. Кастиэль понимает, что свернулся посреди улицы без какого бы то ни было укрытия, кругом падают снаряды размером больше его головы, и все, что он может, это прикрыть руками голову. В ушах звенит. Сквозь дым от взрывов и неспешно, как снег, оседающий мусор не видно никого из роты. Разведка не донесла ничего о танковом подразделении на таком расстоянии от Ахена, но факт налицо: целую улицу уничтожает танк. Снаряды летят и летят, и Кастиэль лежит, свернувшись и стараясь отвлечься от слепящей боли в плече на собственное дыхание. «Пожалуйста, пожалуйста, только не сегодня, только не я…» Обстрел идет и идет. Когда он наконец прекращается, Кастиэль даже не сразу это понимает. Обняв руками голову и спрятав лицо в локти, он не слышит ничего, кроме вибрации в собственной голове, так что только по затихшей под ним земле может судить о том, что все закончилось. Он постепенно разжимает руки и поднимается на четвереньки. Поначалу не получается даже встать на ноги: руки слишком дрожат. Сделав глубокий нетвердый вдох, Кастиэль подставляет под себя ногу и кричит, срывая голос, но едва слыша сам себя: — Назад — отступаем!!! Поднявшись на ноги, он видит, что улица разбомблена до самого перекрестка: в асфальте дыры, с пробитых и опасно покосившихся стен близстоящих зданий падают обломки. Вдалеке слышен бой артиллерии, прерываемый пулеметными очередями, криками и взрывами мин, но вокруг стало зловеще тихо. Кто-то зовет медика. Кастиэль осматривается и даже не до конца восстановившимся зрением различает причину тишины: танк двинулся вперед. Он медленно ползет, как подкрадывающийся хищник, поднимая ствол. Солдаты Бейкер выглядывают из наскоро найденных укрытий вдоль улицы, и Кастиэль понимает, что надо убираться. Затихли даже пулеметы, но у немцев с их позиции отличная видимость: им достаточно выбрать удобный момент, чтобы добить тех, кого не добьет танк. — Назад, все назад, быстро, быстро! — кричит Кастиэль. Он зовет Басса: нужно связаться с другими взводами, ведь и третий рядом. Нужно убраться отсюда, пока не расстреляли всю роту. И пришло время запросить поддержку авиации и тяжелой артиллерии из батальона — без этого в город не прорваться. Кастиэль оглядывается. — Басс — ко мне! — кричит он снова — и в этот момент видит среди обломков Морвея, Йена и Басса. Их сразило почти прямым попаданием: у Йена изуродовано лицо, тело Басса кажется маленьким и потемневшим, Морвей едва шевелится в грязи. Слышен скрип кости по асфальту. Переживать об этом нет времени. — Назад, назад! — кричит Кастиэль снова. Дальше по улице слышен голос Вирджила, подхвативший команду, и Кастиэль пускается бегом. Он отбегает назад, пока не находит сержанта Миллигана, и хватает его за локоть. Миллиган вздрагивает от неожиданности. Он бросает на Кастиэля быстрый взгляд и тут же снова уставляется на него с тревогой в глазах: — Е-мое… сэр, вы в порядке? — Я в порядке — Морвей ранен — вон там, в двадцати ярдах, — выпаливает Кастиэль и слышит постепенно возвращающимся слухом, как хрипит и ломается собственный голос. — Обеспечьте эвакуацию! Миллиган кивает. — Есть, сэр! — Возьмите с собой Хармана — заберите Морвея и доставьте обратно на первую точку сбора. — Да, сэр. — Харман и Миллиган убегают — и Кастиэль привычным жестом поднимает руку к каске. Вот только рука вместо каски нащупывает лишь влажные волосы. Почему-то каски на голове больше нет, и рука оказывается в крови. Кастиэль смотрит на нее пару секунд — на размазанную по коже красноту, въедающуюся в линии ладони и мозоли, — после чего вытирает руку о куртку. Рука не дрожит. Поправив винтовку, Кастиэль снова пускается бегом. Он снова и снова повторяет приказы отступать, отходить с улицы — они найдут другой подступ. В спины им открывается пулеметная очередь. Первый взвод отходит к первоначальной точке сбора и связывается с батальоном, чтобы доложить о потерях и запросить машину эвакуации. Вариантов, кроме как отступать и готовиться к контратаке, нет. Они потеряли стольких новобранцев, что не могут даже забрать тела, а затем приходит новость, что и машины эвакуации для приоритетных раненых прибудут позже, чем ожидалось: по всему городу расставлены танковые ловушки, и автомобили то и дело нарываются на них, прокалывая колеса и возгораясь, так что пассажиры едва успевают выскочить. К этому времени они потеряли еще троих, и тело рядового Пая в объятии Кевина Трана сводит судорогой от отека мозга, но задерживаться на этом некогда. Они продолжают двигаться. За спиной восходит солнце, бледное и дымчатое.

16 октября 1944 г.

Улица вспыхивает цветами: красные и желтые искры взвиваются вверх от шипящих среди обломков дымовых шашек. Слышен резкий стрекот пулеметной очереди, заставляющий Кастиэля прижиматься к земле в укрытии. Рота Бейкер в составе 116-го не добилась успеха в прорыве немецкой обороны Ахена — похоже, блестящая идея командования направить подразделение, уже находящееся в обороне, в агрессивное наступление на юг, оказалась не так уж хорошо продумана. Теперь они пробуют другую тактику. Оставив свои отдаленные укрытия, где можно было зализать раны, рота снова пытается занять Вюрзелен, зайдя через другую часть города. Из последнего брифинга Кастиэль наслышан о потерях: больше четырехсот убитых, раненых еще не посчитали. Он пытается не думать об этом при виде каждого павшего солдата. Они бегут по дорожному полотну в выбоинах от снарядов, и Ахен впереди мерцает и гремит, как фейерверк. Новая цель — захватить и очистить Вюрзелен посредством маневра с фланга: 119-й полк продвигается на юг по правому флангу, чтобы соединиться с первой дивизией на шоссе Ахен-Юлих, окружающем город, а 120-й и 117-й тем временем организуют отвлекающее нападение с противоположной стороны города. Это хороший план — определенно лучше, чем тот, что они пытались реализовать в последние несколько дней. Жаль только, что эту тактику не предложили раньше. Они прорываются через череду высоких кирпичных зданий, бросая в разбитые окна гранаты; застилают дымом перекресток, чтобы безопасно пересечь его; берут районы строение за строением. Отделение сержанта Гарригана уходит левее, чтобы очистить узкий лабиринт переулков. Кастиэль кричит до хрипоты и направляет командиров взводов резкими жестами: второй и третий взводы — к следующему перекрестку в двухстах ярдах, четвертый взвод — поддерживать огонь по крыше трехэтажного дома, первый взвод — продолжать обстрел позиции противника до получения сигнала о переводе огня. Грохочущая пулеметная очередь скашивает рядового Рота и опрокидывает на зад Брэдбери, сбив с него каску и поранив ухо, но в остальном оставив его невредимым. Впереди, в длинном коричневом здании, окаймляющем изгиб дороги, прячутся стрелки, и при приближении Бейкер слышен тяжелый стук артиллерии. Кастиэль уже привык к тому, как страх стискивает горло: он дышит через этот страх. — Видимость! — кричит он. Через мгновение приходит ответ: — Контакт справа, четыреста ярдов — из парка у дальнего дерева! Кастиэль бежит разыскивать командиров взводов, отдавая приказы на бегу: — Четвертый взвод — сохранять цель на здание, первый — подавляющий огонь на артиллерию, зачищайте позицию! Закиньте туда динамита, уничтожить орудие! Третий взвод — взять здание в ста ярдах по центру оси: внутри как минимум одна пулеметная позиция! Второй взвод — в резерве: обеспечить линию обороны в тылу! У немцев преимущество: они знают город. Они используют подвалы и канализацию в качестве укрепленных дотов и могут быстро перемещаться на новые позиции. Утром пришли данные о том, что эта часть города наводнена мелкими передвижными пулеметными позициями, и Кастиэль боится, что, если слишком сосредоточиться на одной цели, роту могут окружить и отрезать. Пригнувшись за низкой стеной, Кастиэль переводит дух под стук пуль по кирпичной кладке. Затем быстро сворачивает за угол, подняв винтовку к плечу, стреляет и перебегает со вторым отделением к следующему зданию. Там он выдыхает у подщечника на прикладе. Каллахи выкрикивает по-немецки: «Geben sie auf!» — рядовой Бирси швыряет в окно гранату, и они отшатываются. Одна секунда, две секунды, три — граната детонирует. Она изрыгает в дверной проем дым и пыль, и первый сержант Мастерс ведет людей внутрь. Кастиэль смотрит, как шевелятся на полу среди обломков дезориентированные немцы, как мальчишка лет девятнадцати ищет в пыли свой карабин и сержант Мастерс всаживает ему в грудь три пули. Остальные сдаются. Кастиэль проходит к столу у дальней стены и собирает пачки неразборчивых немецких документов, рассовывая их по карманам куртки. — Мастерс! — зовет он. — Возьмите отделение и проверьте здание. Бирси, Тернер, примите этих ребят, обыщите и обеспечьте доставку в батальон. Остальные — на улицу. Каллахи кивает: — Есть, сэр. На улице Кастиэля встречает яркая фосфорная вспышка и медленно клубящийся красный дым, поднимающийся в сероватое небо. Четвертый взвод проделал в башне с часами рваную дыру, из которой теперь валит дым, и поспешно собирает треноги минометов, готовясь продвинуться на следующую позицию дальше по дороге. Над головами с ураганным ревом проносится низколетящий Тандерболт, сотрясая черепицу крыш, и немецкий пулемет вступает снова. — Движемся, движемся! — приказывает Кастиэль под пронзительный свист первого снаряда, перерастающий в визг. Он машет рукой, направляя бегущих следом людей: Розена, Армстронга, Эллсворта с отделением новобранцев в хвосте. — Убирайтесь с улицы! Лоуэлл, отведите их на угол и продвигайтесь дальше там, держитесь стены! Эш Лоуэлл быстро пробегает мимо, а Кастиэль бросается в противоположную сторону, к дверному проему на дальней стороне улицы, где можно укрыться. Он едва не подворачивает на камне ногу, но бежит дальше, крепче стиснув в руках винтовку, и наконец врезается в запертую дверь. Прижавшись к ней, он выглядывает из-за косяка в сторону первого взвода, который наступает под огнем на немецкую артиллерийскую позицию, и тогда видит. На дороге на спине лежит сержант Джонни Миллс. Его ноги слабо шевелятся, каблук скребет по асфальту. Одной рукой Миллс тянется за винтовкой, но она упала слишком далеко, и он не может сдвинуться, чтобы достать ее. Кастиэль не видит, где именно его ранило, но ясно, что Миллс не может поднять голову: как минимум травма позвоночника. Кастиэль оглядывается и, набирав в грудь воздуху, кричит: «Медик! Нужен…» Прежде, чем он успевает закончить фразу, появляется Дин. Он протискивается плечом среди солдат третьего взвода, обегает груду мусора, хлопает по спине стрелков, чтобы предупредить о себе, и, пригнувшись, выбегает к раненому. Он падает на колени рядом, к боку Миллса уже прижат ком ткани, сдерживающий кровотечение, и Дин покрасневшими от крови пальцами проворно расстегивает его куртку, чтобы осмотреть ранения. Стоять и глазеть некогда. Кастиэль вздергивает винтовку и, выглянув из дверного проема, целится в жилое здание, туда, где в окне вспыхивает дуло. Он начинает стрелять: раз в шесть секунд, с перерывами на дыхание, как положено. Один силуэт в окне падает — Кастиэль задерживает дыхание. Еще выстрел. Опустив наконец оружие, Кастиэль зачем-то оглядывается на Дина. Его видно сквозь пыль и дым: он беспечно улыбается, глядя Джонни в глаза, и что-то ему говорит — а его руки все это время ни на секунду не замирают, уверенно орудуя ножницами, вскрывая пакет стрептоцида. Вокруг свистят пули, отскакивая от стен и разбивая окна, но Дин не обращает на них никакого внимания. Он спокойно беседует с Джонни и едва вздрагивает, когда в пятидесяти футах позади него разрывается снаряд. Джонни рассеянно кивает ему с бледнеющим на глазах лицом, его тело начинают сковывать судороги. Кажется, Дин потеряет его. Он потеряет его… Дышать становится трудно. Кастиэль вдыхает и вдыхает открытым ртом, но что-то сжимающее тисками грудь душит его, так что не получается сделать полноценный вдох. Он теряет его, теряет, что делать… Перед взором Кастиэля стена — жилое здание с выбитыми окнами по ту сторону дороги, — но ничто не кажется реальным, кроме поднимающейся в горле паники оттого, что он ничего не может поделать. Кто-то врезается в Кастиэля сзади, вышибив из него дух. — Лейтенант Новак, сэр! Кастиэль оборачивается и видит за собой рядового Консино с перепачканным лицом и вопросительным взглядом. Кастиэль заставляет себя сделать вдох, прочувствовав его до самого дна легких. — Консино, — произносит он не своим голосом. — В чем… — Сэр, сообщение из батальона! — выпаливает Консино, прижимая к груди передатчик рации. — Относительно цели! Кастиэль берет у него рацию. Рука на металле кажется чужой. — Это Бейкер-шесть, наш статус… Его тут же прерывает майор Кэмпбелл, сообщающий, что цель впереди взята. 119-й полк уже встретился с 1-й дивизией на шоссе Ахен-Юлич, и новый приказ состоит в том, чтобы, зачистив этот сектор Вюрзелена, как и планировалось, отвести роту на защитные позиции на Хауптштрассе. Там они встретятся с ротами Авель и Чарли, 116-й полк состыкуется со 119-м, и они наконец возьмут эту область в полное окружение, после чего останется лишь ожидать неминуемую контратаку. Кастиэль благодарит майора, отдает рацию Консино и передает приказ взводам. За сорок пять минут четвертый взвод под предводительством Алистара разносит верхние этажи всех зданий на улице, остальные подразделения роты зачищают внутренности построек во вверенном им секторе, и Кастиэль отводит людей назад. Ахен в нескольких милях впереди продолжает мерцать вспышками и обрушиваться в клубах густого черного дыма. Они разворачивают периметр обороны между госпиталем и городским парком, и, пока Вирджил, Ширли, Эстер и Алистар руководят процессом и обеспечивают перекрытие зон огня, Кастиэль отправляется в дальний конец своего участка периметра, чтобы проверить, надежно ли рота состыкована с другими частями батальона. Строго говоря, он этого делать не обязан — можно было послать вместо себя посыльного, — но Кастиэль чувствует, что должен двигаться. Если не останавливаться, легче не думать о парализующей безысходности, камнем легшей внутри, когда он увидел Дина, помогавшего Джонни Миллсу, и затерялся мыслями не то здесь, не то в Рекуврансе. Если двигаться, не нагонит усталость от этого бесконечного наступления на Ахен, от дней и бессонных ночей в атаках и обороне от контратак. И можно не думать о том, почему руки начинают дрожать, только когда бой окончен. Он идет по извилистым улицам среди разрушенных домов, покуда не находит группку незнакомых солдат, устанавливающих часовой пост на правом фланге Бейкер. — Гром, — произносит Кастиэль, хотя уже видит на их рукавах сине-серые нашивки 29-й дивизии. Один из солдат, вздрогнув, поднимает глаза. — Молния. Вам помочь, лейтенант? — На его каске красный крест, и Кастиэль смутно припоминает его: молодой военный медик из роты Габриэля, кто-то, с кем Дину и Дю Морту приходилось работать раз или два, когда в роте не хватало плазмы или морфия. Ленор или вроде того, техник пятого разряда. — Вы не знаете, где я могу найти капитана Лафейсона? — спрашивает Кастиэль. Ленор указывает. — Командный пункт роты — в трехстах ярдах в том направлении. — Благодарю вас. Кастиэль отправляется по дороге, но, еще прежде чем добирается до командного пункта, видит Габриэля, быстро идущего от одного часового поста к другому, пролистывая огромную стопку мятых заляпанных кровью листов. — Капитан!.. Габриэль не замедляет шага и едва поднимает глаза. — Новак — здравствуйте. Вы состыкованы с нами слева, так? — Да, мы… — Отлично, отлично. Как ваши дела? Ну и денек, а…. Простите — капрал! Отдайте это Эбнеру как можно скорее, пожалуйста. И скажите ему, что рапорт об операции мне нужен был пятнадцать минут назад! — Не останавливаясь, Габриэль бросает на Кастиэля рассеянный обеспокоенный взгляд через плечо. — Простите. Что вы говорили? Кастиэль спешит за ним. — Я хотел подтвердить, что связь между ротами налажена… Габриэль зажимает в губах лист бумаги и складывает два других пополам, чтобы убрать в карман куртки. — М-хм? — Он переворачивает карту и изучает ее. — …и поговорить с вами о ротации патрулей, пока мы на этой позиции… — Угу… — Габриэль вынимает изо рта лист бумаги. — Боже правый… Так… Новак, можно мы к этому вернемся чуть позже? Я в дерьме по свою стремительно лысеющую макушку, оно течет рекой быстрее, чем я успеваю расчищать путь. Я вас найду позже, хорошо? Кастиэль молча кивает и отстает. Габриэль, кажется, даже не замечает: он уходит дальше вдоль периметра расположения своей роты. Кастиэль возвращается туда, откуда пришел. В роте Бейкер царит не меньший хаос. Чувство страха снова дает о себе знать, и Кастиэль прижимает его, как синяк, чтобы оно отболело и утихло. Нужно составить рапорт в батальон, оценить полученные данные, собрать медицинские отчеты, рапорты о прошедшей операции, списки израсходованных боеприпасов, запросы на пополнение — от всего этого голова идет кругом. Первый сержант Мастерс подходит сообщить, что кто-то потерял каску, кто-то лишился армейской сумки, у кого-то порван ремень обвязки. Лейтенант Ширли снова и снова возвращается, уточняя, верно ли составляет свой рапорт — так что Кастиэль едва удерживается, чтобы не рявкнуть на него отдать уже чертов рапорт, чтобы Кастиэль закончил его сам. Нужно учесть потери, сделать заметки о том, кто при каких обстоятельствах погиб: Рот, Пай, Морвей, Майер, сержант Миллс… блядь. Кастиэль снимает каску и прочесывает рукой потные волосы. Они все-таки потеряли Миллса. На мгновение его переполняют чувства: он знал Миллса с самой базовой подготовки, четыре года. В памяти Кастиэля всплывают все его глупые шутки, все саркастичные ответы болтливым новобранцам. С глубоким вздохом Кастиэль вынимает из обвязки лист бумаги и записывает «сержант Миллс» под другими именами. Подняв голову, он смотрит на бойцов роты Бейкер, что устраиваются на позициях в обороне: кто-то перекусывает пайком, кто-то чистит оружие, кто-то наносит на лицо свежий камуфляжный крем, иные болтают о ерунде и громко смеются, пытаясь согнать адреналин. Поодаль в направлении третьего взвода Кастиэль замечает Дина. Он стоит в стороне, вытирая руки. Однако, наблюдая за ним, Кастиэль видит, что в руках у Дина нет тряпки или чего-либо, чем можно было бы сделать их чище. Он просто трет их друг о друга без каких бы то ни было изменений на сухой коже в темных пятнах: снова и снова, снова и снова. Кастиэль опускает карандаш. Он откладывает рапорты, встает и направляется к Дину. — Винчестер! — окликает он Дина, но тот не реагирует. Он все трет и трет друг о друга руки. — Все в порядке? — спрашивает Кастиэль, приближаясь. — Да, да… — Дин смотрит через плечо прочь — туда, где занимается пострадавшими персонал медпункта, — и небрежно пожимает плечом. Его пальцы рассеянно оттирают кожу. — Я уже подготовил заметки о потерях — я принесу их вам в течение часа. — Хорошо, — отвечает Кастиэль. — А вы как? Дин поднимает на него глаза словно с удивлением. — Я? — Он кратко усмехается, и усмешка выходит нервной. — Да я… Я отлично. Блядь, хотите покажу кое-что? — Его руки наконец успокаиваются, он подходит к Кастиэлю и поднимает одну горизонтально перед ним. Тот даже не сразу понимает, на что смотреть, но наконец замечает: рука Дина дрожит. — Чудно, а? — Дин сжимает руку в кулак и с силой встряхивает ею. Он смеется, но смех выходит натянутым. — Никогда такого не было. Странное дело… Кастиэль поднимает глаза к лицу Дина, но тот не замечает: он все с усмешкой и беспокойством смотрит на руку. Кастиэль касается его локтя — легко и до неловкости профессионально. — Вам стоит присесть. Пойдемте. В кои-то веки Дин не спорит, а идет туда, куда направляет его Кастиэль, — к сколотым ступеням большого старого дома. Он садится и откидывается назад на бетонной ступени. Над головой раздается оглушительный рев снаряда, тяжелый и визжащий, как из железнодорожной пушки. Кастиэль инстинктивно замирает и дергает головой, оценивая обстановку, но звук не похож на обычный: он нарастает, затем стихает, и Кастиэль видит, как снаряд падает на западной границе Ахена, подняв высокий столб огня и дыма. Кастиэль выпускает задержанный вдох и заставляет себя расслабиться. Он отводит назад плечи до хруста в спине и подавляет панический порыв бежать, организовывать строй, выходить на фронт: пока все в порядке. Контратака грядет, им придется зубами удерживать отвоеванный клочок земли и они потеряют еще людей, но на ближайшие десять минут они в относительной безопасности. Кастиэль приседает перед Дином и начинает искать в карманах обвязки что-то, что можно дать тому для поднятия уровня сахара в крови. — Попейте воды, — велит он. — И дышите глубже. Дин закатывает глаза. — Есть, док! — Пока Кастиэль роется в карманах, Дин выпускает долгий нетвердый выдох. — Черт возьми… Никогда еще такого не было. Блядь… Ладно. — Успокоитесь через пару минут, ничего страшного. Дин издает неуверенный смешок. — Некоторые же, знаете, вот так заводятся, вот так… — Ему отказывает голос. Он прочищает горло и начинает снова: — Так, что руки трясутся. Кастиэль смотрит на Дина, приподняв брови. — Но не я, — уверяет тот. — Очевидно. Над головой, ревя двигателями, проносится P-47 и, оставив в бледном небе полосу дыма, сворачивает к центру Ахена. В первом кармане, где ищет Кастиэль, обнаруживаются только запасные патроны для M1, которые еще предстоит вставить в обойму. Во втором оказывается ручка и несколько скатанных мятых листов бумаги для рапортов, так как в блокноте место закончилось еще в Альсдорфе. В третьем кармане Кастиэль наконец находит шоколадный батончик из пайка и, когда он вынимает его, на землю выпадает что-то еще. Кастиэль протягивает батончик Дину, не обращая внимания. — Съешьте, это поможет, — велит он Дину, уставившемуся в землю. Тот быстро поднимает глаза и молча берет батончик из руки Кастиэля. Кастиэль тянется поднять выпавшее из кармана: листок мятой бумаги, на котором его аккуратным угловатым почерком написано «лейтенант Уоллас». Чернила расплылись от влаги. Кастиэль подхватывает листок, сминает его и сует в карман штанов, не встречаясь глазами с Дином. Дин молча разворачивает батончик и ест. Кастиэль застегивает карманы и поправляет обвязку, затем берет флягу и, отпив большой глоток, протягивает ее Дину. Дин бросает на него краткий взгляд и отводит глаза. — Спасибо. Он пьет, грубо вытирает рот тыльной стороной ладони и передает флягу обратно. — Как дела у людей? — спрашивает Кастиэль, чтобы сменить тему. Дин неопределенно пожимает плечами. — Устали. Мерзнут. Еще и простуда какая-то ходит — вы, небось, уже слышали: чихание и кашель как нельзя кстати, когда нужно соблюдать тишину перед атакой. К досаде Кастиэля, он в курсе про гуляющую в роте простуду: не столько потому, что она нарушает шумовую дисциплину, сколько потому, что он чувствует ее щекотку в собственном горле. Но сейчас важно не это. — Я имел в виду пострадавших. — А… — Дин смотрит на руки. — Ну… Трентона ранило в плечо. Литца дважды задело в бок, но он более или менее в норме… Морменту прострелили голень. И мы потеряли Рота, Ганта, Бакстера. — Дин загибает дрожащие пальцы. — Лоури, Наварро и… — Он отводит глаза, сглатывает. — Джонни Миллса. Вы знаете. Кастиэль молчит. — Сожалею по поводу сержанта Миллса. Вы дружили, я знаю… — Он на собственном опыте узнал, как пусто звучат эти слова, как они ничего не меняют. Но ему не приходит в голову, что еще сказать. — Мне очень жаль. Дин пожимает плечами, но не поднимает головы и не встречается взглядом с Кастиэлем. — Простите, если я сую нос не в свое дело, — добавляет Кастиэль осторожно, — но, надеюсь, вы знаете, что вы не виноваты. Дин вскидывает глаза на него. — Конечно знаю, — отвечает он резко. — Естественно я не виноват. С чего мне быть виноватым? Кастиэль открывает рот, чтобы извиниться, но Дин не дает ему вставить слова: — У него четыре попадания: печень, позвоночник, легкие… да что прикажете в такой ситуации делать?! Он бы ни за что… Я бы никак… — Дин делает глубокий вдох. Кастиэль уже видел у него эту манеру, Дин порой ведет себя так, говоря об отце: чересчур небрежно, даже равнодушно. «Мы с отцом отлично ладим: пусть он то и дело напоминает мне, что я никчемен, это неважно, мы очень близки». Кастиэль смотрит, как Дин спотыкается в словах, и что-то в его груди больно-больно сжимается. — То есть… у него было проникающее ранение грудной клетки, и, может быть, если бы… если бы я подбежал быстрее, можно было сохранить ему легкое, но… — Дин перекатывает голову из стороны в сторону. Он вытирает рукой рот, прочесывает ею затылок. — Печень же… Он бы все равно истек кровью. Как бы я остановил кровотечение из четырех… я бы никак не смог… — Дин, — прерывает его Кастиэль. — Ничего, — тут же отвечает Дин. Голос у него как всегда ясный, но плечами он дергает неестественно, так что жест выходит из-под контроля, и смотреть в глаза Кастиэлю избегает. — Как вы сказали. Это… проехали. Кастиэль сглатывает. Он смотрит на свои руки. — Ну ладно. — Он прочищает горло. — Как вы себя чувствуете — батончик помог? — Да, хорошо. — Дин трясет головой. — Забудьте, я выживу. Просто… идите. — Нет, — отвечает Кастиэль и прикладывает два пальца к месту пульса под подбородком Дина под таким углом, чтобы не касаться его щеки — это было бы непрофессионально. Пульс у Дина быстрый, но не беспорядочный. — Я могу побыть здесь, — говорит Кастиэль. Дин прочищает горло: Кастиэль чувствует это пальцами. — Я сказал, идите, лейтенант. Кастиэль поднимает глаза к лицу Дина и замечает, что взгляд у того нарочито расфокусирован в пространство за спиной Кастиэля. Это недвусмысленный намек. Сзади слышатся шаги, шуршащие по сухим листьям. Кастиэль отстраняется на корточках, убрав руку. — Не торопитесь, сержант, — говорит он сдержанно нейтральным тоном. — Отдохните, восстановите силы. Дин отрывисто кивает. — Да, сэр. Кастиэль поднимается на ноги. — Минут через десять придете в норму. — Он поворачивается к лейтенанту Вирджилу, стоящему в пяти шагах позади. — Вирджил. Чем могу помочь? Вирджил смотрит на Дина. — Все в порядке, док? Дин поднимает вверх большой палец. Дрожь в его руке теперь едва заметна. — Лучше не бывает, сэр! На губах Вирджила зарождается улыбка, но затем он переключает внимание на Кастиэля. — С восточного часового поста замечен подозрительный объект, похожий на танковую башню. Внутри у Кастиэля все падает. — Каков будет приказ? — Покажите мне где, — просит Кастиэль. — Вышлем патруль на разведку. Уничтожим, если он заброшен, — иначе свяжемся с батальоном. Пятнадцать человек максимум — преимущественно стрелки, но пусть возьмут нескольких гренадеров и артиллеристов на случай, если дела обернутся плохо. — Кастиэль оглядывается на Дина. — Вы о себе позаботитесь? Дин отвечает ему улыбкой — широкой и солнечной на бледном лице. Она не идет ему и не затрагивает глаза. На его подбородке красная полоса там, где натер ремешок каски; на виске кровавый развод; и выглядит он неимоверно уставшим. — Едва ли, сэр! — отвечает он бодро. Это шутка, от нее должно быть смешно. Кастиэль пытается улыбнуться, но думает он только о замеченной башне, о танке, потенциально надвигающемся на позицию Бейкер, и о том, что подкрепления ждать неоткуда, если не связаться с батальоном сейчас же… Вздохнув, Кастиэль поворачивается к Вирджилу. — У восточного поста, говорите? — Так точно. Кастиэль уходит за ним вдоль периметра обороны, оглянувшись лишь раз. Дин так и сидит на нижней ступени, подтянув к себе колени. Он не смотрит им вслед: его взгляд уставлен куда-то в землю возле ботинок. Он снова и снова вытирает руки, оттирает ладонями костяшки пальцев, пальцами ладони. Кожа на его руках темная от крови, которая никак не сходит.

18 октября 1944 г.

В северном секторе Ахена по большей части тихо: ночь стоит промозгло-холодная и туманная. Вокруг по-прежнему идут бои, но снаряды разрываются достаточно далеко, чтобы не вызывать тревоги. Кастиэль даже разрядил винтовку. Ведет атаку на Ахен 26-й пехотный — один-единственный полк, укомплектованный всего на две трети: видимо, Армия Соединенных Штатов обожает истории грандиозных провалов. Остальные же силы союзников сосредотачиваются на укреплении периметра, удержании захваченных территорий и отражении бесчисленных контратак. Они постепенно добиваются успехов, но какой ценой? Кастиэль слышал, что произошло при битве за высоту 239. Он видел, каким бледным и потрясенным Найоми явился на последний брифинг батальона с донесением о передвижениях немецкой артиллерии: по слухам, его рота потеряла сорок шесть человек. Кастиэль наклоняется, чтобы поднять каску (новую, благодаря рядовому Оливеру, получившему три пули в ключицу и имевшему такой же размер оголовья) и идет вдоль периметра обороны. Бейкер занимает дома и магазины с витринами вдоль улицы Харанер Грахт с видом на перекресток с кольцевой дорогой Прагер. По приказу Кастиэля солдаты пробивают динамитом дыры в стенах смежных зданий, чтобы образовать непрерывный проход сквозь постройки по всей длине улицы. Выходить на улицу на длительные промежутки времени слишком опасно, а так можно оставаться в укрытии. Кастиэль переступает через обломки, оставшиеся от взрыва: под ногами валяются свернувшиеся обрывки обоев, куски гипсокартона. За окнами темно: лунный свет пробивается сквозь облака, окрашивая мир в однотонно серый цвет. В помещениях спят служащие роты, собравшись по огневым группам. Четвертый взвод наверху, при легкой артиллерии, расставленной у окон и стратегически проделанных в крыше дыр. Стрелки — под окнами внизу, техники — за ними. Кастиэль проходит по рядам: кто-то шевелится под одеялами; кто-то сонно бормочет. Рядовой Тран вытянулся, положив голову на армейскую сумку. В следующем здании капрал Монтгомери подпер каской босую ногу, чтобы воздух обдувал воспаленную коричневатую рану на лодыжке, где шрапнель, должно быть, прорвала ботинок. Время почти три часа. Кастиэль проходит по лабиринту комнат: из табачного магазина в столовую, из столовой в бакалейную лавку, из лавки в чью-то спальню. Мебель сдвинута в стороны как попало, тяжелые комоды местами оставили на полу темные борозды. Кастиэль проходит в следующее здание. В этот момент ночную тишину нарушает высокий шипящий звук, сопровождаемый треском. Дыхание Кастиэля запинается в груди. Резко повернув голову, он смотрит в окно, за которым все выше в ночное небо поднимается красная сигнальная ракета, оставляя за собой хвост бледного дыма. Она взлетает, теперь уже беззвучно, пока не достигает максимальной высоты, где зависает в воздухе, ярко сгорая и освещая улицу мерцающим розовым светом. Кастиэль разворачивается к солдатам. — Дайте мне радиста для связи с батальоном — проверить, наша ли это! — требует он. — Зеддмор, Консино, установить связь! В спальных мешках шевелятся люди, побеспокоенные шумом и светом; радисты хватаются за оборудование, тихо и торопливо переговариваясь со штабом батальона и другими ротами. Кастиэль ждет, застыв и сжав кулаки. Об этом не предупреждали, но в последние дни у них явные проблемы с коммуникациями. Возможно, это всего лишь… В соседнем помещении поднимает голову Консино, прижав передатчик к плечу. — Ответ отрицательный, лейтенант Новак, от батальона ответ отрицательный… Внутри у Кастиэля все переворачивается. — Подъем!!! — кричит он, обернувшись. Результат заметен не сразу: люди просыпаются, пытаясь понять, что происходит. Но постепенно команда разносится по всему лагерю: «Подъем, мать вашу, в боевую готовность!» — и все кругом погружается в суету и хаос. Кастиэль пускается бегом. — Подъем, всем подъем, но оставаться в укрытии! — кричит он, пробегая по помещениям. — Вирджил — первый взвод в резерве! Всем остальным — укрепить оборону, обеспечить перекрывающиеся зоны огня по круговому периметру! Эстер проходит навстречу, быстро засовывая беспорядочную горсть патронов в патронник винтовки. — Принято, — отвечает он, не замедляя шага. Пока бойцы суетятся — кто-то укрепляет укрытия, кто-то расставляет у окон треноги пулеметов, — Кастиэль пробегает по взводам, проверяя, что все в безопасной позиции, что подготовка идет гладко. Стрелки устанавливают на подоконники винтовки, опускаясь на колени, чтобы упереть приклад в плечо; пулеметчики балансируют пулеметы, поправляя на плечах патронташи. Первый сержант Мастерс бегает из помещения в помещение, спрашивая: «Патроны, патроны, у всех хватает патронов?» Кастиэль опускается на корточки у изрешеченной шрапнелью стены в центре лагеря. Он подтягивает к себе винтовку, висящую на ремне, достает из обвязки новую обойму, защелкивает ее, поворачивает рукоять взведения затвора. Придерживая винтовку наготове у плеча, он рассеянно скользит большим пальцем по предохранителю. Не считая шорохов последних приготовлений, лязга металла и звуков неуклюжей спросонья перезарядки орудий, в роте теперь воцарилась тишина. Сигнальная ракета шипит и трещит в небе. Ее красноватый свет танцует меж деревьев, оставляет отблески на металле, окутывает помещения оттенками крови. Кастиэль дышит медленно и осторожно. Время проходит в мучительной тишине. Он позволяет себе пошевелиться, только чтобы посмотреть, как стрелка на часах проползает пять минут, десять, пятнадцать. Ракета постепенно гаснет в ночном небе: тени удлиняются, и наконец темнота окутывает все снова. От нетерпения Кастиэль не находит себе места. Его рота в состоянии выдержать бой, даже если все уставшие и заканчиваются запасы еды, но это ожидание несказанно выматывает. Кастиэль сидит на корточках, замерев. От этого сводит икры, начинают болеть пальцы ног и деревенеют колени. В памяти всплывают все предыдущие эпизоды, когда они ожидали нападения вот так, наготове: как Иниас вечно переживал, что немцы так и не нападут, а заставят роту стоять в готовности всю ночь, чтобы подорвать ее боевой дух перед неожиданным маневром утром. Пальцы Кастиэля нервно постукивают по бедру. Он заставляет себя подняться на ноги и ощущает хруст в коленях — и когда это началось? Чувствуя себя старым, он неслышно направляется вдоль периметра. Пригнув голову и прижав к плечу винтовку, он вглядывается в каждое окно: первый переулок — чисто, второй — чисто, третий — чисто. Ловушки у входов не сдетонировали, в конце улицы, откуда появятся войска противника, пока не видно блеска металла. Что-то движется в двухстах ярдах правее, но оказывается, это лишь ворота, стучащие на ветру. Ночь снова темна. Проходя мимо второго взвода, Кастиэль случайно задевает ногой осколок кирпича, и пугливый новобранец нервно вздрагивает на позиции у окна. — Гром… — Молния, — отвечает Кастиэль тихо. — Спокойно, рядовой. Враг будет наступать со стороны фронта. Новобранец успокаивается, тяжело дыша, и Кастиэль продолжает путь. Он сворачивает к лестнице, поднимается на второй этаж, перескакивая через две ступени за раз, и проходит по верхнему этажу. Все знают свои зоны огня, никто пока ничего не увидел. Капрал Гарднер поправляет зажимы треноги миномета; новобранец, чье имя Кастиэль забыл, осторожно выкладывает на полу бангалорские торпеды. Мир снова погружен во тьму, но Кастиэль никак не может унять сердце. Он слышит в собственном черепе пульс, быстрый и тревожный, и заставляет себя дышать ровно, сохранять спокойствие. На ходу он вдруг принимает неожиданное решение. Моральный дух и так уже ниже некуда: нельзя допускать, чтобы люди не спали всю ночь и в ближайшие дни не могли ясно мыслить. Кастиэль не будет играть в эту психологическую войну: ждать до рассвета, гадая, угроза это или блеф — или двойной блеф. Не будет этого. Он на ощупь находит в обвязке сигнальный пистолет, вынимает его, заряжает в патронник ракету и щелкает курком. Затем быстрым шагом проходит по второму этажу до конца ряда зданий, где немецкая артиллерия пробила зияющую дыру в углу. Половина пола в помещении обвалилась, так что виден первый этаж, и в крыше брешь. Кастиэль останавливается под нею, целится ровно вверх и стреляет. Ракета взрывается в небе — невозможно яркая — поднимаясь все выше и оставляя за собой хвост дыма. Кастиэль опускает пистолет и смотрит на нее. Сзади раздается знакомый голос: — Сэр, может быть, в Швейцарии еще осталась парочка фрицев, не знающих, что мы здесь. — Дин сдерживает зевок. — Не разослать ли оповещение по рации на всякий случай? Кастиэль не оглядывается. — Они знают, что мы здесь. Коли уж собрались атаковать, пусть поторопятся. Дин пренебрежительно фыркает. — Я бы предпочел, чтобы нас вообще не атаковали, но как скажете. — Это не в моей власти, — отвечает Кастиэль. От этих слов сжимается горло, потому что вот он: его главный страх. Они так долго были в наступлении, что ему крайне неуютно занимать оборонительную позицию, изо дня в день отражать контратаки, защищать отвоеванную территорию. В таком положении он ничего не решает и может лишь готовить людей к неизбежному, стараясь встретить его во всеоружии. Медленно выдохнув, он приподнимает сигнальный пистолет. — Но хоть на что-то я могу повлиять. Дин молчит. Кастиэль смотрит на улицу, на перекресток у подножия холма, на стоящий там выгоревший танк «Шерман», на разбросанные мешки с песком, на кровь, видную бликами на дороге в красном свете сигнальной ракеты. Он оглядывается через плечо на Дина. Тот сидит в дальнем углу помещения, прислонившись к боковине старого стола и подтянув к себе колено. Другая его нога неизящно вытянута. Кастиэль невольно отмечает, как выложено вокруг него медицинское снаряжение — вроде бы и небрежно раскидано по полу, ан нет: ремни и ручки наверху, чтобы быстро схватить нужную вещь, все в порядке приоритета. Кастиэль настолько привык к Дину, что порой забывает, насколько тот хорош в своем деле. Свет трассера окрасил его кожу в мерцающий розоватый оттенок, подчеркнув линию носа, изгиб щеки. — Где остальные? — спрашивает Кастиэль. Дин поднимает брови. — Тед и Нолан? Мы разделились по взводам. К чему терять троих медиков одним ударом… Кастиэль кивает. — Молодцы. — Я вообще с четвертым взводом, но пока мы ждем, я решил, что не стоит мне путаться под ногами. Кастиэль наклоняет голову. — Это почти всегда мудрое решение. — Ха-ха. Кастиэлю хочется улыбнуться, но он не улыбается. Он снова смотрит на дорогу. Нужно следить за приближением врага, но пока ничего не видно. Если смотреть прямо, расфокусировав взгляд, боковое зрение улавливает едва заметное мельтешение, но в последнее время это случается то и дело. Кастиэль уже давно не спал. Иногда краем глаза он замечает тени, иногда, закрыв глаза, видит яркие вспышки, как от белого фосфора. Преимущество трассера в том, что в его красном свете отсвечивает металл: орудия противника станут видны, как только появятся в поле зрения. — Лейтенант Новак… сэр? — зовет Дин. Кастиэль тут же оборачивается, встревоженный. Таким вежливым он Дина не помнит. В совокупности с его тихим голосом, который Кастиэль с расстояния пяти футов едва слышит, это нервирует. — Что? Дин отвечает не сразу. Он смотрит на Кастиэля с серьезным и почти растерянным выражением, и Кастиэль понимает, что это не рабочий вопрос. Он шагает ближе. — Винчестер… — Я должен у вас кое-что спросить, но думаю, вам это не понравится, — начинает Дин. Его сцепленные на колене руки шевелятся: он рассеянно сковыривает грязь с ногтя. — Так что, если не захотите отвечать, просто скажите мне, хорошо? Дин дает Кастиэлю возможность уйти от разговора. Несколько секунд он молчит, но глаз с Кастиэля не спускает, и Кастиэль понимает еще до того, как Дин заговаривает, что будет больно. — Просто… — Дин запинается. — Сэр, почему вы носите с собой листок с именем лейтенанта Уолласа? Кастиэль готовился к вопросу, но все равно оказывается не готов. Он смотрит в пол мимо ботинок Дина, пока взгляд не рассеивается и все вокруг — щебень, бетон, встопорщенный ковер — не сливается в одно темное пятно. Глубоко вздохнув, Кастиэль извлекает слова через удушающую тяжесть в груди. Голос выходит тихим, плоским: — Я еще не написал письмо. Дин хмурится. — Какое письмо? — Его лицо постепенно озаряется пониманием. — Извещение домой? Кастиэль не отвечает. Он не смотрит на Дина. Дин выпускает протяжный выдох. — Значит, его семья еще даже не знает… В его тоне слышен упрек, хотя Дин и пытается его скрыть. Не сказать, что Кастиэлю от этого становится хуже: он и сам знает, до какой степени это непростительно. — Нет, — отвечает он без выражения, — еще не знает. — И затем, потому что нужно как-то оправдаться, добавляет: — Я не могу… Дин молчит. Если бы он разъярился, если бы начал спрашивать: «Да как можно?! Нельзя скрывать это от них — это жестоко, безответственно!» — может быть, Кастиэль смог бы чем-то ответить. Смог бы разозлиться, начать спорить — но Дин не говорит ничего, и Кастиэль делает медленный нетвердый вдох. — Предполагается, что я должен написать это спокойное, профессиональное письмо, — начинает он, — холодное письмо — женщине, которую я знаю с девяти лет. Я знал ее лучше, чем собственную мать. — Он не может заставить себя взглянуть на Дина. — И я должен писать ей тот же нелепый вздор, что пишу семье каждого павшего солдата: «Уважаемая миссис Уоллас, с прискорбием сообщаю вам о гибели в бою вашего сына, лейтенанта…» — Голос Кастиэля срывается. — Я не могу. Большего он говорить не хочет. От мысли о том, что Элеанор Уоллас сидит дома в Бедфорде, ничего не подозревая, у него внутри все сжимается и тошнота подступает к горлу, но он не может… Она знала Кастиэля почти всю его жизнь, она увидит его имя под письмом — если не узнает сразу же его почерк — и поймет, что он подвел ее. Что не уследил за ее сыном, не уберег его, как должен был. В этом письме не будет места личному, не получится написать: «Элеанор, простите меня! Я сделал все, что мог, поймите, я старался…» Зрение Кастиэля затуманивается. Он стискивает зубы, чувствуя, как опасно близко подступили слезы, и сглатывает через силу. Затем медленно выдыхает через нос, чтобы стравить напряжение в горле, но это не помогает. — Кас, — произносит Дин неожиданно резко. Кастиэль поднимает глаза и понимает, что Дин разгневан. Он говорит медленно, тихо, но за этим чувствуется едва сдерживаемая ярость. В небе мерцает трассер, в красном свете которого отбрасывают тени предметы внизу. — Ты уже должен понимать, что я на твоей стороне, несмотря ни на что, но это… это чушь собачья! Кастиэль ожидал от него совсем не этого. Он не знает, чего именно ожидал, но от того, как Дин отреагировал, от вида этой помеси жалости с яростью на его лице у Кастиэля подкашиваются колени. — Она поймет, — продолжает Дин. — Ты же командир роты: у тебя особо и нет права на личные привязанности. Кастиэль не уверен, послышалась ли ему горечь в этих словах. — Это она поймет. Но знаешь, чего она не поймет? И чего не понимаю я? — продолжает Дин разгневанно. — Того, что у тебя ушел месяц — целый, блядь, месяц — на то, чтобы набраться храбрости сказать ей правду. — Дин… — голос Кастиэля выходит придушенным: в груди что-то болезненно сжимается. Дин подается вперед, положив на колено локоть. — Послушай меня. Ты не подвел Иниаса в Бресте. Ты сделал все, что мог, в жутких, ужасных, невозможных условиях, и ты ни при каком раскладе не смог бы ничего изменить. Такие ранения — да брось, он бы ни за что не выкарабкался. Но этот клочок бумаги… — Дин обвинительно наставляет на Кастиэля палец, так что тот невольно отшатывается, — тот факт, что его мать до сих пор не знает, что ее сын мертв, — вот тут ты его подвел. — Дин проводит рукой по лицу. — Господи… — Он садится прямо, уронив руку на колени, и с вызовом смотрит на Кастиэля. — А если меня завтра застрелят, ты что, Сэму тоже не скажешь? Будешь и на этом письме сидеть? Внутри у Кастиэля все холодеет; в ответ невольно выходит агрессия. — Тебя не застрелят! — отрезает он, запоздало вспомнив, что они ждут нападения, нужно вести себя тихо. Дин вызывающе окидывает его взглядом, и Кастиэль невольно гадает, как Дину вечно удается оставаться выше, даже когда он сидит на полу. — Тебе откуда знать? — отвечает Дин безжалостно. У Кастиэля нет на это ответа. Он живет с этим постоянным ужасом — от мысли, что он никого не в силах защитить. Он чувствует себя выжатым, измотанным стараниями заботиться о людях, и все равно их забирает то шальная пуля, то осколок шрапнели. В первое мгновение ему хочется объяснить, что он живет с ощущением, будто постоянно проигрывает, и он не хочет терять эту последнюю связь с Иниасом, — но он тут же понимает, что объяснять нечего: все это лишь новые отговорки. Он устал стараться все время быть правым, особенно когда знает, что неправ. — Не хочешь писать письмо — это понятно, — говорит Дин мягче, хотя не без упрека. — Но тогда поручи это кому-то еще. Кастиэль качает головой. — Нет, ни в коем случае, — отвечает он тут же. — Если уж ей предстоит это услышать, она услышит это от меня. Я бы и не помыслил о том, чтобы она получила эту новость от кого-то другого. Трассер над головой шипит и начинает меркнуть: красный свет сменяется розовым, бледнеет, пока наконец не остается лишь тусклое бесцветное мерцание. Под глазами Дина в этом свете проступают тени. Он выглядит не менее уставшим, чем Кастиэль себя чувствует. — Ну тогда нужно ей написать. Кастиэль сглатывает. — Хорошо, — говорит он наконец еле слышно, — я напишу. — Он колеблется. — Спасибо. Дин роняет взгляд на руки. — Не за что, сэр. — А ты — ты… — В порядке, — отвечает Дин тоном, который говорит об обратном. Он переворачивает ладони и снова начинает отскребать ноготь. Кастиэлю до боли хочется быть с ним рядом: наплевать на угрозу гаснущей ракеты, наплевать на всю войну и просто сесть молча сбоку, прижавшись к нему. Переплести с ним пальцы, положить голову ему на плечо и помолчать. Это пугает Кастиэля до смерти, но сейчас не время и не место говорить об этом, даже если бы он смог подобрать слова. Если бы можно было только поцеловать Дина, думает Кастиэль, он был бы куда храбрее. — Спасибо, — повторяет он снова, не зная, что еще сказать. Ракета над ними наконец гаснет, улица и небо погружаются в темноту, и Кастиэль знает, что надо возвращаться к обороне. Нельзя остаться здесь с Дином навечно. Он разворачивается и, стиснув у бедра сигнальный пистолет, отправляется обратно по проходу сквозь здания. Он поднимает пистолет и несколько мгновений смотрит на него, потом убирает его в обвязку. Он надеялся послать немцам какой-то сигнал: «Вот они мы, идите сюда и покончим с этим» — но похоже, это не сработало. Кастиэль идет, и к нему поворачиваются головы: и рядовые, и младшие офицеры украдкой посматривают на него, отвлекшись от наблюдения за дорогой, в надежде, что их отпустят спать. В конце концов, уже поздно, все устали, и невозможно сказать, когда противник пойдет в контратаку — если вообще пойдет. Кастиэль притворяется, что не замечает этих взглядов, и не отдает приказ.

21 октября 1944 г.

Кастиэль прижимается спиной к отслаивающимся обоям и, стиснув в руках винтовку, задерживает дыхание. С этой позиции сквозь открытое окно отеля, где в тишине ждут три отделения роты Бейкер, немного видна улица. Остальные части распределены по скрытым позициям и ждут сигнала: второй и третий взводы — за окнами вдоль улицы, четвертый готов выдвинуться по дороге и встретить противника в упор, первый ждет, чтобы обойти с фланга по переулку. Вглядываясь в окно, Кастиэль чувствует на себе глаза солдат. 116-й полк прорвался в Ахен, но немцы вытеснили его назад. Последние дни прошли в полном хаосе, так что иногда непонятно, где пролегает передовая, держат ли они позиции и продвигаются ли к цели, или же линия фронта изгибается вокруг них и они вот-вот окажутся в окружении. Кастиэля это не удивляет: он слышал, что подобное бывало с другими ротами. Это может случиться с каждым. Скрипя ботинками, он приподнимается на носочки и выглядывает на улицу. Ничего. Он перехватывает винтовку: скрип вспотевших пальцев по дереву приклада кажется недопустимо громким. Солдаты рядом молчат, затаив дыхание. Кастиэль дышит сквозь зубы медленно и ровно. Беззвучно опустившись на каблуки, он ждет звука катящегося по улице танка или проходящего под окном незадачливого немецкого стрелка. Разведданные они получили в пять пятьдесят: у них было меньше часа на подготовку. Теперь они ждут. Кастиэль задерживает дыхание, не издавая не звука, и постепенно понимает, что что-то слышит. Высокий придушенный звук, сопровождающийся прерывистым дыханием. Поначалу он думает, что кого-то незаметно ранило — что это всхлипы боли человека, истекающего кровью, — но потом понимает: кто-то плачет. Он поворачивает голову и шипит: — Какого черта?! Ближайшие к нему солдаты второго взвода недоуменно смотрят в ответ. Взгляд Кастиэля перемещается дальше, на первого сержанта Мастерса. Марк кажется в не меньшей мере растерянным, но затем на его лице отражается понимание. — Блядь… — Он со вздохом опускает голову. — Это рядовой Розен, он в порядке, сэр, просто… — Заткните его сейчас же! — прерывает Кастиэль тихо. — Нельзя допускать этого! — Сэр, ему просто страшно… — Сержант, если кто-то один в этой роте расклеится, расклеятся все, и я не допущу раздрая в рядах из-за того, что один испугался! — шипит Кастиэль резко. — Наведите порядок! Мастерс смотрит на него. На улице слышится отдаленный шум. — Немедленно! — Да, сэр, — отвечает Мастерс, встает и отправляется вдоль ряда солдат. Кастиэль резко выдыхает, заставляя себя успокоиться. В голове нет места для посторонних тем, и в данный момент рядовой Розен — это посторонняя забота. Он поворачивается обратно к окну, прогоняя мысли об упадке духа в роте, и ждет. К ним постепенно приближаются пятьдесят тонн тяжелой бронетехники в сопровождении половины немецкой стрелковой роты, а в распоряжении Кастиэля лишь одна пехотная рота с ограниченным противотанковым вооружением. Ситуация далеко не идеальная, но немцы уже в секторе обороны Бейкер. И дальше они не пройдут. Земля начинает вибрировать. С потолка осыпаются опилки и медленно падают хлопьями на пол. Кастиэль поднимает голову, чтобы вглядеться в ту малую часть улицы, что видна через узкое окно. Пока ничего. Он поворачивается и ищет глазами лейтенанта Ширли — тот поднимает три пальца. Триста ярдов. Ширли быстро оглядывается на передающего информацию дальше Эстера и поворачивается назад. Его жесты несколько туманны, но Кастиэль понимает: один танк; три взвода; стрелки, пулеметчики, легкая артиллерия. Кастиэль сглатывает. Рокот танковых гусениц по камням становится громче. Солдаты, присевшие в тенях, не шевелятся — разве что прижимаются плотнее к стенам. Руки сержанта Харвелла сжимаются и разжимаются на стволе его Томпсона. Кастиэль наблюдает за улицей; Ширли снова поворачивается, подняв руку. Двести ярдов. Кастиэль ждет. По его сигналу, напоминает он себе — и затем отчего-то вдруг взвешивает что будет, если не отдать сигнал. Притаиться здесь, дать танку пройти мимо, сохранить людям жизни. Эта мысль посещает Кастиэля лишь мимолетно. Он разминает руку на винтовке, проверяет, снят ли предохранитель, надежно ли вставлена обойма. Затем убирает ремень за локоть и осторожно беззвучно поднимается из сидячего положения на ноги. Он держится спиной к стене и не шевелится — лишь поворачивает голову в сторону Ширли. Сто ярдов. Мгновения проходят в напряженной тишине. Все едва дышат. Кастиэль надеется, что рядовой Тран начеку. Ширли поднимает руку. Пятьдесят ярдов. Кастиэль поворачивается, вскидывает к плечу винтовку, целится в окно и стреляет в воздух. В первую секунду ничего не происходит, и Кастиэль думает: «Черт, черт…» — и тут слышится громкий удар, появляется бледный белый дымок, кто-то кричит на немецком, и под зданием воцаряется хаос. Кастиэль наклоняет голову к лестнице и кричит что есть мочи: «Еще!!!» На улице немецкие солдаты в панике разбегаются налево и направо в поисках укрытия. Следует чреда резких взрывов, и кто-то начинает кричать от боли. Значит, мины по дальнюю сторону улицы сработали. Кастиэль взводит предохранитель и бежит. — Консино, свяжитесь с Вирджилом, чтоб выходили немедленно! — кричит он, пробегая мимо. — Эстер, что видно? — «Тигр» еще мобилен, башня поворачивается… Кастиэль взбегает по лестнице, перепрыгивая по две ступени за раз. Позади него второй и третий взводы ведут непрерывный огонь, укрывшись за дверными косяками и оконными рамами. По всему зданию гремят пулеметные очереди, по полу, как рассыпанные монеты, лязгают отлетающие пустые гильзы. Винтовка Кастиэля подпрыгивает у его бока, прицел больно ударяет в бедро. Он огибает угол наверху лестницы и бежит туда, где рядовой Малкахи пытается справиться с базукой, лежащей на плече Кевина Трана. — Еще раз, Тран! — кричит ему Кастиэль. Он неловко останавливается, проскользив по полу, отчего в икре дает о себе знать потянутая мышца, и тяжело падает на колено, поспешно укрывшись от пролетающих мимо пуль за осыпающейся стеной. — Давай уже, Пит!!! — подгоняет Тран с нотами истерики в голосе, балансируя базуку на плече, пока Малкахи возится с ударником. — Я пытаюсь, пытаюсь… Кастиэль смотрит на «Тигр», и у него захватывает дух. Он еще никогда не бывал так близко ко вражескому танку. С расстояния сорока ярдов кажется, что танк занимает пол-улицы. Он уже миновал их позицию, и в его корме, где броня слабее всего, зияет тлеющая дыра. Но это не вывело танк из строя. Башня перестала поворачиваться: теперь она медленно поднимается, целясь прямо в их позицию. — Давайте, давайте, давайте! — подгоняет Кастиэль. Он слышит собственный пульс в голове. — Честное слово, блядь, Малкахи… — Все, уже все… — Огонь!!! — кричит Кастиэль — и Тран стреляет. Отдачи почти нет, но удар оглушительный. Кастиэль отдергивается, но тут же приходит в себя и оценивает результат: дыра в корме танка стала больше, теперь из нее валит дым, но взрыва не было… В этот момент пулеметчики из танка открывают огонь снова. Кастиэль ныряет за стену, прикрыв лицо локтем от летящей в глаза кирпичной пыли, которую поднимают отскакивающие от стены пули. — Еще раз! — Он отклоняется к лестнице, набирает воздуху и кричит остальным так громко, как может: — Выходим, выходим, двигаемся! Пока Малкахи лезет в сумку за следующей ракетой, Кастиэль забывает, как дышать. В своих людях он уверен — с этой немецкой пехотной ротой они справятся, — но, если не удастся вывести из строя танк, им конец. Башня поднимается. — Черт, черт, черт… — причитает Тран. Его плечо под базукой дрожит. — Надо уходить, надо уходить, нельзя… — Не двигаться, рядовой, — угрожающе ворчит Кастиэль. — Спокойно, еще секунду… Малкахи возится с ракетой и едва не роняет ее. Кастиэль отталкивает его и подхватывает ракету. Он падает на колени, дергает хвостовую защелку, вталкивает боеголовку, опускает защелку на место… — Сэр, мы покойники, — анонсирует Тран. — Стоять смирно! — рявкает Кастиэль. Он тянет за ударник, вздергивает защелку снова, вталкивает ракету до конца, надавливает на защелку, чтобы та зашла в пазы… — Огонь! Тран палит, и башня танка замирает. Кастиэль хватает Малкахи за куртку и силой тянет к лестнице, так что они спотыкаются друг о друга. «Тигр» стреляет. Кругом шум и дым, у Кастиэля звенит в ушах, но он заставляет себя подняться на ноги. Уже на лестнице он с отстраненным любопытством замечает, что ладони разодраны в кровь. Он хватает ими рядового Трана. Тот оглушен, но цел. У Малкахи с подбородка течет кровь, и рука висит вдоль тела под каким-то неестественным углом. — Вперед! — кричит Кастиэль, не слыша собственный голос, и толкает их вслепую вниз по лестнице. В стене дома дыра размером с локомотив, через которую видно коричнево-серое затянутое облаками небо. В небо поднимается белый и красноватый дым. Но, что самое важное, из «Тигра» теперь вырываются языки пламени и с криками отчаянно пытается выбраться немецкий солдат. Кастиэль поднимает к плечу винтовку. В первый момент он не может прицелиться: ноги дрожат после удара. Задержав дыхание, он напрягает мышцы и застреливает немца через нос. Когда слух возвращается к Кастиэлю, он начинает слышать разрывы снарядов, падающих на улицу, поднимающих черный дым и сотрясающих фундаменты зданий вокруг. Кажется, что со всех сторон кричат по-немецки. Вражеские стрелки наступают на позицию, ведя агрессивный огонь с отчаянием, делающим их вдвойне опасными; и солдаты Бейкер прячутся по укрытиям. После взрыва танка они отступили обратно в свое полуразрушенное здание и заняли прежние позиции у окон, откуда ведут ответный огонь. В длинном коридоре, созданном между зданиями, слышатся громкие просьбы боеприпасов; пулеметы трещат и трещат; мимо, низко пригнувшись, пробегает сержант Мастерс с охапкой звенящих патронташей. — Держите огонь, не пропускайте их дальше! — командует Кастиэль. — Ширли, статус? Лицо Ширли перемазано грязью, так что его почти не узнать. — Все по плану, лейтенант! — кричит он в ответ, но дальнейшего Кастиэль не слышит: прямо рядом с ним один из новобранцев поднимает голову слишком высоко над подоконником и получает две пули в лоб. Обои на стене за ним покрываются мелкими красными брызгами. Перед Кастиэлем вдруг оказывается Зеддмор с передатчиком рации в руке. — Сэр, четвертый взвод постепенно сдвигает позицию, отходя поочередно частями, чтобы выйти из-под обстрела! — сообщает он срывающимся голосом, пытаясь перекричать шум перестрелки. — Что ответите?! — Хорошо, хорошо, главное, пусть не ослабляют натиск, — отвечает Кастиэль и продолжает двигаться, оставив позади Зеддмора и лейтенанта Ширли. Он бежит вдоль позиции проверить, как дела у третьего взвода, выкрикивая на ходу команды, подбадривая солдат и пригибаясь из поля зрения немецких стрелков, пытающихся прорвать их оборону, — и в этот момент видит Дина. Кастиэль забывает, что кричал секунду назад: вместо этого у него вырывается громкое паническое «Винчестер!..» Дин поднимает глаза, встречается с ним взглядом и в первую секунду, кажется, даже не узнает Кастиэля. «Он на ногах, он легкораненый», — говорит себе Кастиэль, но это никак не помогает прогнать сковавший грудь ужас: Дин без каски, его лицо в крови. Кастиэль ловит себя на том, что когда-то успел вцепиться в куртку на его груди. Он оттаскивает Дина от окна и удерживает на месте. — Я в порядке. Мне не больно, — произносит Дин на автомате. — Вы что сделали?! — кричит Кастиэль, перекрикивая шум взрывов и стрельбы. Одной рукой он держит Дина за куртку, другую инстинктивно поднимает к его лицу, осторожно проводя по щеке большим пальцем. Он себя не контролирует. — Что вы… — Я в порядке, — повторяет Дин, хотя шрапнельная рана длиной в три дюйма, идущая от его брови к линии волос, говорит об обратном. Она темная, рваная и кровоточит, так что все его лицо перемазано кровью. На шее сбоку заметен небольшой порез, из которого кровь течет на воротник формы. — Честное слово, сэр… — Где ваша каска?! — вопрошает Кастиэль. Глаза Дина не оставляют его глаз. В тусклом свете они кажутся скорее серыми, чем зелеными. — Слетела. Кастиэль сжимает пальцами подбородок Дина, удерживая его голову. — Вы не застегнули ремень, — резюмирует Кастиэль резко. — Вы не носили каску как положено и получили ранение — именно такое, от которого каска призвана защитить… — Сэр, — перебивает его Дин. Он стискивает запястье Кастиэля пальцами. — Я в порядке. — Нет, не в порядке: вам потребуются швы! — рявкает Кастиэль. — Ну, значит, наложу швы. — Дин пытается вырваться, но Кастиэль его не пускает. — Эй… Сэр. Эй! — Дин ловит взгляд Кастиэля. У него кровь на ресницах. — Я в порядке. Кастиэль смотрит на него. Он так близко, что чувствует исходящий от кожи Дина запах дыма и пепла. На щеке у него мелкие царапины — должно быть, от падения на пол. Взгляд его глаз спокойный и искренний, пальцы уверенно сжимают запястье Кастиэля. Кастиэль начинает снова: — Вы… — Кас, — перебивает его Дин, сглотнув. — В порядке, — повторяет Кастиэль. Что-то против воли сжимается в груди, и он не знает, как преодолеть страх. Дин легкораненый — не первый приоритет. Им нужно выйти живыми из этой битвы, а для этого Дину нужно делать свою работу. И Кастиэлю нужно возвращаться к командованию. Он слышит позади стрельбу и крики и понимает, что пора идти, но не уходит. Он долгие мгновения сидит на корточках перед Дином, обнимая ладонями его голову и не дыша. — Ты в порядке… Дин молча кивает. Наконец он высвобождается из рук Кастиэля и встает. Уходя, он скользит пальцами по запястью Кастиэля, по его руке, по пальцам и исчезает в дыму, убежав с болтающейся на боку сумкой-аптечкой в поисках раненых. Кастиэль делает глубокий вдох и отправляется дальше вдоль периметра.

22 октября 1944 г.

Дождь начался около восьми утра — и с тех пор не утихает. Он стекает с касок и резко бьет в глаза, но Кастиэль не обращает внимания. Город взят. — Почта для Монтгомери! — кричит первый сержант Мастерс, перебирая в руке стопку писем. — Монтгомери, иди сюда за почтой! Письмо для Степпа! Для Винчестера! Подходите за почтой, ребята… Кастиэль не слушает, назовут ли его имя. После Бреста он ответил своей кузине из Бисмарка, сообщив, что хочет сохранить материнский дом и начнет отправлять свой оклад в Бисмарк в счет платежей, и с тех пор ничего больше не слышал. Получив деньги, они успокоятся и перестанут интересоваться новостями на фронте, полагает Кастиэль. Он с ними не близок. В данный момент его занимает другое. Прошлым вечером пришла новость, что взят отель «Квелленхоф»: теперь нужно лишь удерживать периметр города от дальнейших контратак. К счастью, кажется, немцы наконец поняли, что побиты, и в секторе Бейкер тихо. Второй батальон отводят назад, и в штабе ходит слух, что скоро их выведут из состава 30-й дивизии и вернут на прежнее место в 29-ю. Если повезет, где-то в процессе может выдаться и увольнение. Кастиэль — по-прежнему уставший до полусмерти; спина, плечо и ушибленное колено болят, и все же он чувствует себя лучше, чем все последние недели. Солдаты выскакивают под дождь, чтобы разобрать почту, жадно цепляясь за слова жен, невест и матерей; другие собрались кружками под импровизированными крышами, сжимая в руках котелки с едва теплыми пайками. Впереди по улице Консино и Хаф бодро забираются на «Шерман», чтобы заглянуть внутрь, и чумазый штаб-сержант из 108-го полка с интересом наблюдает за ними. Офицеры снабжения таскают между домами ящики, втянув головы и подняв плечи от дождя. Двое солдат из роты Дог разматывают бинты, чтобы сравнить осколочные ранения. Сержант Харвелл громко рассказывает анекдот про двух блондинок и кондуктора; за ним Миллер жалуется на какую-то несправедливость, приключившуюся с ним во время защиты Ахена. — …и болтает всем, что сам взял этот дот, но все было не так! Там были еще я, Джек и Эдгар… — Какой еще Эдгар? — выделяется в общем шуме батальона возмущенный голос рядового Тернера, когда Кастиэль проходит мимо в поисках штабных офицеров. — Один из зеленых в третьем взводе. Ты его видел. Тощий парень, вечно небритый. Каллахи мрачно смеется: — Это, конечно, сужает круг. Группа бойцов второго взвода чистит оружие в ожидании пополнения боеприпасов, передавая друг другу две канистры с маслом. Через дорогу в одном из разбитых окон виден лейтенант Алистар, опершийся на подоконник и листающий блокнот, щурясь в бледно-голубом свете раннего утра. Тем временем со стороны восточного часового пункта в сторону Кастиэля направляется не кто иной, как Габриэль. Завидев Кастиэля, он улыбается, замедляет шаг и хлопает его по плечу. — Эй, что это за слухи ходят про вас и «Тигр»? Кастиэль поворачивается к Габриэлю и делает несколько шагов спиной вперед вместе с ним. — Я не люблю хвастаться. — Ага! Значит, есть, чем похвастаться! Кастиэль наклоняет голову. — Ну… мы остановили его всего одним противотанковым орудием, но… Габриэль смеется. — Но хвастаться вы не любите! — заключает он, обернувшись через плечо, и Кастиэль улыбается. Он продолжает путь среди солдат роты, сквозь царящий в ней хаос: кто-то ест, кто-то громко пространно разглагольствует о новостях из последнего выпуска «29-я, вперед!» Кто-то ссорится, кто-то наслаждается перемирием. Над головой пролетает клин птиц. «Стреловидным строем», — думает Кастиэль. Но слишком близко друг к другу. Одна пулеметная очередь могла бы вывести из строя весь левый фланг. В этот момент слух Кастиэля выхватывает голос Дина, доносящийся из командного пункта одного из взводов. — …пей побольше воды, хорошо? И отдохни. Ты сегодня на часах? Взглянув в том направлении, Кастиэль видит Дина, прячущегося от дождя с одним из новобранцев, присланных уже на эту сторону Нормандии. Парнишка кивает и подавляет в руку хриплый приступ кашля. — Ну так не стоит тебе там быть. Поговори с лейтенантом Новаком. Вообще нет, поговори сначала со своим командиром взвода, а я уж передам Новаку… — Передадите мне что? — спрашивает Кастиэль. Дин поднимает голову. На его губах медленно появляется едва заметная улыбка. — Рядовой Риветт попросит поменять график дежурств, чтобы он мог выспаться эту ночь, — отвечает Дин, больше не спуская глаз с Кастиэля. — Похоже, у него бронхит. Кастиэль наклоняет голову. — Не вижу к этому препятствий. — Он поворачивается к Риветту. — Как вы себя чувствуете? — Со мной все в порядке, — отвечает Риветт едва слышным голосом с отчетливым хрипом в легких. — Немного мокроты только, и все. То, что с ним не все в порядке, очевидно. С переменой погоды заболело уже немало солдат. Даже у Кастиэля заложен нос и щекочет горло, но главное убедиться, что тем, кто болен серьезно, не станет хуже. — Никаких проблем, — говорит он. — Не волнуйтесь о дежурстве сегодня. Кто-нибудь из завтрашней смены вас подменит, но завтра уж вам придется заступить. Это ясно? Риветт кивает. — Это было бы замечательно, спасибо, сэр. — Хорошо, я… — не салютуйте! — предупреждает Кастиэль, опередив Дина, когда парнишка начинает поднимать к брови руку. — Не надо. Я прослежу, чтобы вам передали новый график дежурств перед завтрашней сменой. — Да, сэр. Простите, сэр. Спасибо. — Риветт кратко наклоняет голову вместо того, чтобы отдать честь, — и взволнованно смотрит на Дина, затем на Кастиэля. — Так, э… мне можно идти или… — Вы свободны, — отвечает Кастиэль. Риветт снова склоняет голову и исчезает, оставив Дина и Кастиэля смотреть друг на друга. Дину, мягко выражаясь, не помешали бы мыло и горячая вода. Его кожа потемнела от грязи и кирпичной пыли, пожирневшие волосы липнут к голове, и, хотя он вытер с лица большую часть следов крови, ее засохшие остатки еще видны в бровях и у линии волос, и на лбу проступают пятна. Над бровью у него шесть швов — и все равно Кастиэлю хочется поцеловать его. — Паршиво выглядите, — замечает Кастиэль. Улыбка Дина становится шире. — Спасибо, сэр. — Как ваша голова? Дин покачивается на каблуках и присвистывает. — Болит, зараза. Каску носить пиздец как неудобно… — Этого бы не случилось, если бы вы носили ее как положено с самого начала, — замечает Кастиэль. — …но, — продолжает Дин, не обращая внимания на это замечание, — наверняка, когда заживет, будет выглядеть внушительно. Боевой шрам! — Не сомневаюсь. Дин легкомысленно пожимает плечами. — Так что не так уж все плохо. Кастиэль кивает и медлит в нерешительности. Они были настолько заняты захватом и обороной Ахена, что у него толком не было времени поговорить с Дином о чем-либо, кроме как звать его на помощь раненым под свист пуль. И теперь, когда выпала минута спокойствия, Кастиэль остро осознает все, что остается невысказанным между ними. Ситуация улучшилась: по крайней мере, они в состоянии общаться непринужденно, без неловкости, и очевидно, что из них выходит слаженная команда. Но притворяться, что все нормально, нельзя. Не в последнюю очередь потому, что Кастиэль не уверен, были ли эти отношения нормальными когда-либо. Он в нерешительности молчит, разговор обрывается, и Дин не заполняет паузу. Он лишь смотрит на Кастиэля, видимо, думая о том же, и Кастиэль не знает, с чего начать. Прежде, чем он успевает найти слова, к ним подходит сержант Мастерс со стопкой сморщившихся от дождя конвертов. — Винчестер, тебе письмо! — объявляет он. — Ого, спасибо, Марк. — Дин берет письмо, отрывает угол, сует внутрь палец и нетерпеливо разрывает конверт. На белой бумаге конверта остаются кроваво-грязные отпечатки. Мастерс уходит, но момент уже упущен: Кастиэль знает, что, если пришло письмо от Сэма, в следующие полчаса вниманием Дина можно будет завладеть от силы процентов на тридцать. Весь мир перестанет существовать. Кастиэль медлит еще несколько мгновений, раздумывая, не попытаться ли все равно, но Дин уже поглощен письмом, и Кастиэль понимает, что пора уйти. — Ну что ж, оставлю вас с вашей почтой, — произносит он смущенно и делает шаг назад. Затем ни с того ни с сего добавляет: — Передавайте мой привет Сэму. Дин поднимает голову и на мгновение забывает про письмо, глядя на Кастиэля. Он морщит лоб, словно не веря своим ушам. — Правда? Кастиэль неловко переступает с ноги на ногу. Он уже сожалеет о том, что ляпнул: ни к чему пытаться вторгнуться в жизнь Дина еще сильнее. Они не парень и девушка, и нет смысла пытаться найти взаимопонимание с важными для Дина людьми. — Да. Конечно, вы не обязаны, я всего лишь имел в виду… — Нет, ничего, я… да… — Дин неосознанно прижимает письмо к груди. — Конечно, — кивает он. По щекам Кастиэля разливается румянец, а Дин все смотрит на него с внезапной теплотой в глазах. Кастиэль прочищает горло и отводит взгляд. — Что ж, хорошо. Благодарю вас тогда. Увидимся позже. — Увидимся… — повторяет Дин тихо. Кастиэль не смотрит на него, но чувствует на себе его взгляд, извиняясь и уходя.

25 октября 1944 г.

Кастиэль бежит. Впереди над крышами Эйгельсховена виден бледно-серый восход, утро пронизано туманным светом, от которого все вокруг кажется бесцветным. Часов у Кастиэля с собой нет, но время, должно быть, приближается к шести утра. Почти побудка. Он медленно вдыхает через нос, пытаясь усмирить жгущую грудь одышку, и не сбавляет скорости. Хочется пробежать все восемь миль. Кастиэль сосредотачивается на стуке подошв по гравию, на поддержании ритма. Вдох, выдох. Мышцы ноют, и червячок соблазна уговаривает остановиться, сделать растяжку, восстановить дыхание, но Кастиэль задавливает его. Вчера он пробежал шесть миль, стараясь беречь силы, и, когда пришло время отхода ко сну, оказалось, он не настолько уставший, чтобы заснуть. Нужно выкладываться сильнее. Их отвели в новый район сбора за голландский город Керкраде, где второй батальон пользуется возможностью перегруппироваться. Неизвестно, сколько времени у них будет вне передовой, но теперь они вновь тренируются с 29-й пехотной дивизией, а в резерв на их место выведены 175-й и 115-й полки. Судя по тому, что Кастиэль слышит на брифингах батальона, большая часть сил брошена на взятие Рурской плотины, но немецкая оборона сдерживает силы союзников вдоль леса Хюртген, так что вполне вероятно, они здесь задержатся. Ходят даже слухи о базе отдыха на севере, куда некоторым счастливчикам разрешают съездить на выходные, так что все взволнованно предвкушают кинотеатры и танцплощадки, а Кастиэлю тем временем приходится каждое утро бегать милями, чтобы днем не дрожали руки. В груди стучит сердце, инстинкт подгоняет: быстрее, быстрее, так не убежать от огня… Кастиэль дышит медленно и размеренно, подавляя эти зародыши паники. Перестрелки нет. Он бежит достаточно быстро. К тому времени, как он подбегает к часовому посту Эйгельсховена, солнце медленно взбирается в бесцветное небо холодным нечетким белым пятном. Солдаты вываливают из зданий в поисках завтрака. Кастиэль направляется к часовым, сбавляя скорость тяжелыми шагами, и замечает, что на углу стоит кто-то и наблюдает за ним. Майор Кэмпбелл с сигаретой у рта, которую докурил почти до бычка. Кастиэль развязывает рукава армейской куртки на поясе, и расправляет куртку, показывая часовым нашивки дивизии и полка и офицерскую запонку. Его пропускают. Кастиэль направляется к Кэмпбеллу. Тот вынимает изо рта сигарету. — Вас преследует кто-то, о ком мне стоит знать? — Нет, сэр, — отвечает Кастиэль, запыхавшись: восемь миль не проходят даром. Он делает глотки воздуха и преодолевает желание упереться руками в колени, чтобы отдышаться. Вместо этого он вытягивается, как может. Не стоило так запускать физподготовку роты в последние месяцы, думает он. Они почти постоянно в боях, но быстрые перебежки из зоны поражения артиллерии — не то же самое, что марафон на пять миль. Нужно быть в лучшей форме, уж Кастиэлю так точно. — Просто решил подышать свежим воздухом, сэр. Кэмпбелл поднимает брови, но не комментирует этого. Он молча продолжает курить, изучая Кастиэля поверх тлеющего кончика сигареты, так что Кастиэлю кажется, будто Кэмпбелл намеренно дает ему отдышаться. Если так, такого благоволения Кастиэль не видал от него с самого начала войны. — Как ваши люди? — спрашивает Кэмпбелл. Он задает вопрос для поддержания разговора: его зона ответственности исключительно оперативная, и обычно Кэмпбелл не интересуется делами персонала. Кастиэль кивает. — Хорошо, сэр. В Ахене боевой дух дал слабину, но с тех пор, как нас отозвали сюда, настроения заметно улучшились — хотя, подозреваю, все с ужасом ждут возобновления физподготовки. Также из госпиталя скоро вернется несколько раненых, что дополнительно мотивирует людей. Лоб Кэмпбелла слегка морщится. — Почему в Ахене был низкий боевой дух? Кастиэль смотрит на него в растерянности. Он открывает рот и понимает, что не знает, как ответить. «Потому что мы были там одни, в подвалах жилых зданий были доты, на нас посылали танки, мы шесть дней провели на передовой с одним комплектом боезапасов, и каждый гребаный день потери казались несравнимы с ущербом, который мы в состоянии были причинить». Он делает глубокий вдох. — Мы несли потери, сэр. Наша позиция была нестабильна. Кэмпбелл задумчиво мычит себе под нос, как будто эта мысль никогда не приходила ему в голову, но он верит Кастиэлю на слово. — Верно, — отвечает он. — И в роте Авель случилось это самоубийство… прискорбно. У вас, однако, дела обстоят лучше, и Ахен в конце концов был взят успешно. Кастиэль не уверен, что отсутствие в роте самоубийств — повод для гордости, но ничего не говорит. В Вюрзелене один из новобранцев Габриэля прострелил себе коленную чашечку, надеясь вернуться домой. Эпидемия расползается. — Вы хорошо себя показываете, — говорит наконец Кэмпбелл, вынув изо рта окурок и отбросив его на дорогу. — Весь второй батальон хорошо себя показывает, но вы — я помню, когда услышал, что мы лишились капитана Милтона и вы его заменили… — Кэмпбелл качает головой и медленно выдыхает. — Буду откровенен, Новак, у меня было мало веры в вас. Кастиэль не реагирует. Это не новость. — Но вы показали себя очень хорошо, учитывая обстоятельства. Вам пришлось принять командование Бейкер без предупреждения и подготовки, однако же вы провели роту через Нормандию, руководя ею вполне достойно. Да что уж там: превосходно. Потом продолжили впечатлять нас в Голландии, теперь в Германии — честно говоря, я не удивлюсь, если впереди вас ждет повышение. Вы же стремитесь сделать военную карьеру, не так ли? Кастиэль поднимает подбородок выше, расправляет плечи. Он не допускает на лицо шок от упоминания о повышении, но про себя не может удержаться: «Капитан Новак». — Так точно, сэр. — Хорошо. Хорошо. Не сомневаюсь, что вы и дальше останетесь ценным кадром нашей дивизии. На мгновение Кастиэль теряется. В груди разливается гордость, и он забывает, что никогда не хотел становиться командующим. Похвала майора Кэмпбелла — вещь редкая и от уверенности, что Кэмпбелл презирал Кастиэля с самой Омахи, кажется вдвойне заслуженной. — Благодарю вас, сэр. Голова Кэмпбелла едва заметно дергается, как будто даже благодарность Кастиэля ему неприятна. — Да. Полагаю, вы слышали о Брюнсюме? — Нет, сэр. — Кастиэль хмурится, гадая, почему Кэмпбелл не придержал эту новую информацию до официального брифинга со всеми командирами рот. — Это наша следующая цель? — «Следующая цель» — господи, да нет же! Это база отдыха, лейтенант, — отвечает Кэмпбелл закатив глаза. — Я даю второму батальону увольнение в тыл на два дня. Кастиэль моргает. — Это очень щедро, сэр, — отвечает он. — Спасибо. Это очень поднимет людям моральный дух. Я сообщу им, чтобы подавали заявки немедленно, а сам останусь с теми, кто… — Никаких заявок, — перебивает Кэмпбелл. — Едут все. Весь батальон. Включая вас. — Сэр, я… — Без исключений. Вам, мальчики, нужен отдых, и генерал Брэдли решил, что вы все его получите, хотите вы того или нет. Кастиэль кивает. Он не уверен, что хочет в отпуск, где будет больше времени на раздумья, на зацикленность на собственной невозможности расслабиться, но, похоже, выбора нет. — Да, сэр. Когда мы отправляемся? — Пока не знаю. — Кэмпбелл неопределенно пожимает плечом. — Официальный брифинг будет, когда получим данные из дивизии, но должно быть скоро. — Спасибо, сэр. — Кастиэль колеблется. — Вы что-то еще хотели обсудить со мной, сэр? Кэмпбелл насмешливо фыркает. — Я вообще с вами ничего обсуждать не собирался, Новак. Я покурить вышел. — Конечно. Простите, сэр, — отвечает Кастиэль на автомате, хотя помнит, что это Кэмпбелл завязал разговор. Но сейчас не время для педантичности. — Разрешите идти, сэр? Кэмпбелл коротко кивает. — Разрешаю. Будучи в штатском, Кастиэль поднимает подбородок вместо салюта, разворачивается и направляется по дороге к казармам. На ходу он потягивает уставшие мышцы. «Капитан Новак», — повторяет он про себя и сдерживает улыбку.

29 октября 1944 г.

Брюнсюм прекрасен. Здесь немало развалин и обломков, как и в любом некогда оккупированном городе между Берлином и морем, но для солдат второго батальона это воплощение рая на земле. Их расселяют в гражданских домах, а не в переполненных вонючих казармах — роскошь кажется бескрайней. В центре города есть горячий душ, где на всех хватает воды; разбит кинотеатр, откуда, как Кастиэль прослышал из разговоров в столовой, кто-то выкрал постер Лорен Бэколл и сдает в аренду солдатам в обмен на сигареты — бартер, к которому Кастиэль не хочет присматриваться слишком пристально. Здесь есть и танцевальный зал с живой музыкой, и бары, продающие разнообразную выпивку, раздобытую невесть где. Есть просторная столовая с горячими ужинами, есть фотоателье на главной улице, где солдаты позируют для фотографий, чтобы отправить домой возлюбленным и родным. Кастиэль туда не заходит, но вчера видел на улице у ателье Дина, прихорашивавшегося перед витриной и пытавшегося сдвинуть пилотку так, чтобы скрыть шрам на голове, причитая: «Нет, это встревожит Сэма, он распереживается, надо его спрятать…» Кастиэль подходит к окну раздачи в столовой, где офицерская очередь сегодня пересекается с очередью призывников, и натыкается на нескольких солдат роты Бейкер, которые с улыбкой приветствуют его, пытаясь решить, кого этикет требует пропустить первым: Кастиэля по рангу или капрала Лоуэлла потому, что тот подошел первым. — Проходите вперед, — уступает Кастиэль и дает дорогу Эшу. — Как ваши дела? — Вы меня знаете, сэр, я не жалуюсь, — бодро отвечает тот, забирая поднос. — Мое будущее в данный момент играет красками. Из роты Фокс донесли, что бабы здесь очень, очень радушные, так что я полон оптимизма. — На одном оптимизме далеко не уедешь, приятель, — замечает позади него Зеддмор. Эш тут же награждает Зеддмора непристойным жестом; Кастиэль решает сделать вид, что не заметил его. — Планируете подыскать себе милую девушку на танцах, сэр? — спрашивает Эш, повернувшись обратно к Кастиэлю. Тот качает головой. — Я не иду на танцы, — отвечает он и добавляет солдату на раздаче «спасибо», забирая тарелку с сосисками и спагетти. Макароны выглядят жидковатыми, сосиски — нарезанными из старых покрышек, но еда свежая и горячая, и у Кастиэля течет слюна. — Как это не идете? — спрашивает Эш с изумлением. — Сэр, вы что? Кастиэль наклоняет голову. — Я не любитель таких мест, — отвечает он мягко. — Каких же мест вы любитель, сэр? — вмешивается Бредбери из очереди толкающихся позади солдат. Кастиэль улыбается. — Тех, где нет моих подчиненных. — О! — восклицает Зеддмор, драматично хлопнув себя в грудь. — Я сражен — я сражен! — Вы нам сердца разбиваете, лейтенант. Кастиэль берет стакан воды с приставного столика и аккуратно ставит на поднос. — Жаль вас разочаровывать, но увы, свидание у меня сегодня только с моей работой, — отвечает он. — Но вы повеселитесь как следует! Замаринуйте печень и притворитесь трезвыми завтра на построении — правила вы знаете. Эш разражается смехом. — Будет сделано, сэр! — отвечает он. Удаляясь в направлении офицерского зала, Кастиэль слышит продолжающиеся за спиной смех и шутки. Он быстро ужинает в компании лишь Алистара и кучки незнакомых командиров взводов второго батальона, после чего извиняется и встает. Он оставляет поднос у мойки, снова благодарит персонал и выходит на вечернюю улицу. Небо над головой окрашено закатом: серый покров курчавых облаков прорезают тонкие розово-золотые лучи, и окна зданий залиты туманным желтым светом, теплым на контрасте с прохладным воздухом. Зима близится. Кастиэль горбит плечи от холодного порыва ветра, едва не сорвавшего с головы пилотку. Хорошо, хоть его квартира недалеко. Ему отвели маленький кирпичный домик на окраине центра города. Раньше там, по всей видимости, жила пожилая дама, временно уехавшая в Швейцарию, подальше от войны. В доме четыре помещения: маленькая гостиная внизу с неразумно мягкими креслами, которые Кастиэль опробовал однажды и к которым больше не подходил, кухня с черным ходом и ванной по соседству, и наверху над скрипящей лестницей одна тесная спальня с низким потолком и массивной дубовой кроватью. Кастиэль закрывает за собой дверь и несколько секунд стоит на потертом коврике. Он рассеянно позвякивает ключами в руке и сует их в карман брюк. Капитан Деверо продал эту квартиру как «крошечную, но уютную», но про себя Кастиэль думает, что и она слишком велика для него. Он привык контролировать гораздо большую территорию, но не один. Один он не сможет защитить даже этот дом. Слишком много потенциальных путей проникновения, слишком много слабых мест. Кастиэль обустроился здесь как смог, пусть и всего на пару дней. На кухонном столе он разложил бумаги: извещения семьям погибших и раненых, рапорты о боевых действиях, запросы снабженцам. Карты он держит сложенными от посторонних глаз, но они рядом, в кухонном ящике. Он снимает китель и пилотку, кладет их на спинку кресла и направляется в кухню работать. Однако, заметив по пути собственное отражение в зеркале, останавливается. Кастиэль давно уже не смотрел на себя как следует, и, хотя тщеславным его никак не назвать, между тем, каким он помнит свое лицо, и тем, что видит сейчас, заметная разница. Он выглядит повзрослевшим, уставшим. Волосы растут неровно и свалялись там, где их примяла пилотка. На одном виске выступает неровный шрам от удара головой о мостовую под Ланривуаре. Кастиэль отворачивается. Он садится за кухонный стол с карандашом и несколькими листами бумаги и принимается за работу. В комнате тихо, что поначалу даже хорошо, но в конце концов в этой тишине становится неуютно, словно ее вот-вот нарушит пулеметная очередь. Кастиэль варит кофе, наливает его в оловянную походную кружку из настоящего кофейника и смиряется с участью провести в тишине остаток вечера. Однако в двадцать один сорок вдруг раздается стук в дверь. Кастиэль поднимает голову, нахмурившись. Он встает, проходит к двери, отворяет ее и обнаруживает на пороге Дина. Кастиэль и сам не знает, кого еще ожидал. Увидев его, Дин вытягивается по стойке смирно с серьезным выражением лица. Кастиэль смотрит на него настороженно, держась за ручку двери. — Дин? — Мило у вас дома, сэр. — Спасибо. Это не мой дом. — Кастиэль смущенно переступает с ноги на ногу: он настолько привык общаться с Дином, будучи в боевом снаряжении, в обвязке, с ранцем и винтовкой, что, стоя перед ним в одной тонкой парадной форме, даже без кителя, он чувствует себя неуютно обнаженным. Он сует большой палец под лямку подтяжки, поправляя ее. — Все в порядке? — Все отлично, сэр. Я здесь, чтобы сопроводить вас на танцы. Кастиэль прищуривается. — Я не иду. — Да, это я слышал, — отвечает Дин. — Поэтому я и здесь. — Я не танцую, — сообщает Кастиэль категорично. Уж он надеялся, что кто-кто, а Дин поймет. — Так, во-первых, это чушь собачья, потому что я знаю, что танцевать вы умеете. И во-вторых, не обязательно ни с кем танцевать! Вы можете стоять и смотреть, как танцую я. — Лицо Дина расплывается в победной улыбке. Рот Кастиэля сжимается, стыд обжигает щеки и горло. Значит, Дин таки заметил, как Кастиэль смотрел на него в Плимуте. Он роняет взгляд на пол и неловко переминается. — Не хочу я смотреть… — ворчит он, теребя рукой дверной косяк. — К тому же мне завтра рано вставать. На брифинг. Дин со стоном запрокидывает голову. — Боже мой… Ну пойдем, пожалуйста! Кастиэль смотрит на него. — Пожалуйста? — повторяет Дин. Он выглядит таким чистеньким, свежим и до боли симпатичным; на лице и руках у него больше нет запекшейся крови и грязи, нет пятен камуфляжного крема на носу, черноты под ногтями. Даже его рана на голове выглядит лучше, чище, аккуратнее и уже не воспаленно-красная, а бледно-коричневая. И парадная форма сидит на нем так хорошо, и выражение лица у него такое искреннее… — Ну же, Кас. Хоть раз отложи работу, и пойдем напьемся. Соблазн есть, большой. Кастиэль с тоской оглядывается на свое одинокое жилище. — Я не могу, — начинает он, ища предлог отказаться. Он рассеянно трет пальцем торчащую щепку в дверном косяке. — У меня нет помады для волос. Дин закатывает глаза. — Ты и так душка, тебе не надо! — Он дергает рукой, указывая большим пальцем через плечо. — Так ты идешь, или мне тебя понести? — Разговорчики, Винчестер… — ворчит Кастиэль, но его щеки заливает румянец, и, вздохнув, он нехотя идет в дом за кителем. Надев его по пути назад, Кастиэль застегивает пуговицы и расправляет в руках пилотку. Он прилаживает ее на голову и награждает Дина раздраженным взглядом. — Доволен? Дин улыбается. — Счастлив! Они вместе отправляются по улице к центру Брюнсюма, откуда уже доносятся льющиеся на улицу высокие ноты духовых. По дороге Дин болтает без умолку — о том, что написал ему в письме брат, о загадке, которую придумала его девушка (разгадка к которой очевидно «зубы», но Дин отказывается слушать), — и Кастиэль впервые рассказывает Дину о письме, полученном от родственников, об угрозе, что продадут его дом. Дин отвечает чредой изощренных ругательств: Кастиэль лишь поднимает брови, впечатленный. Они заходят все глубже в город, и Кастиэль снова думает о том, что они так и не поговорили о важном. Но Дин все продолжает безжалостно пародировать майора Кэмпбелла, как бы часто Кастиэль ни возражал «Это не смешно, это непрофессионально», потому что это вызывает у Кастиэля улыбку, и тому не хватает духу рискнуть все испортить. Он проглатывает свои страхи и заходит с Дином в танцзал. Внутри полным-полно людей. В углу играет оркестр, у дальней стены расположен бар, и кажется, все пространство занято собравшимися: голландские девушки хихикают, держа в руках коктейли и застенчиво улыбаясь подступающим к ним солдатам; одна пара амбициозно пытается станцевать джиттербаг к вящему восторгу более молодых девушек; другие танцующие, покачиваясь, расходятся в стороны, чтобы дать им место. Двое солдат из роты Изи ругаются на повышенных тонах на волоске от потасовки. Кастиэль подавляет инстинктивную волну беспокойства, накатывающую на него от окружающего шума, и пробирается сквозь толпу вслед за Дином. Он едва успевает заметить парочку младших офицеров Бейкер, как они с Дином уже оказываются рядом с ними. — Эй! — восклицает Дин, проталкиваясь в гущу, и с силой хлопает кого-то по плечам обеими руками. — Я вернулся! И смотрите, кого я нашел! Группа оборачивается. Должно быть, все уже порядочно выпили, потому что, только завидев Кастиэля, издают возгласы ликования. — Наш бесстрашный командир! — с чувством восклицает Дональд Хэнскам. — Лейтенант, можно купить вам выпить? Кастиэль неловко протискивается в группу, развернув плечи, чтобы вместиться в узкое пространство в кругу. — Это очень великодушно, благодарю вас, — отвечает он и кивает Хэнскаму. — Мне самое дешевое. Музыка громкая и задорная, зал пульсирует звуком, и красивые девушки с локонами вращаются на танцполе в широко взлетающих юбках, держась за руки опрятных солдат в парадной форме. Где-то возле бара слышен горячий спор, и Кастиэль видит в толпе Гарригана и Монтгомери, которые, переплетя руки, опрокидывают пиво из высоких пыльных кружек. Несколько новобранцев из четвертого взвода подпевают мимо нот мелодии, которую играет оркестр, — кавер-версии песни Дюка Эллингтона, которую Кастиэль едва узнает. Поначалу воцаряется неловкость: никто не знает, о чем говорить в присутствии офицера. Тран прочищает горло. Бредбери заводит беседу: — Кто ставит на то, что сегодня кого-нибудь отмутузят? — Зависит от того, спустим ли мы на них Джо, — отвечает сержант Миллиган, хлопнув по спине Харвелла с добродушным заразительным смехом. Даже Тед Дю Морт улыбается. — Да, да, мечтай, — отзывается Джо, пытаясь отбиться от Миллигана без особого энтузиазма. — Вам лишь бы нажиться за счет моих с трудом доставшихся побед. — Кому, нам? — обиженно спрашивает капрал Лоуэлл под смех Бредбери. — Джо, да как можно? Когда это мы делали на тебя ставки? — Я бы поставил на Харвелла против кого угодно в третьем батальоне, — вставляет Кастиэль — как всегда неуверенный, верно ли выдерживает баланс между профессионализмом и дружелюбием, между тем, чтобы не звучать снисходительно, но и не подрывать собственный авторитет или авторитет другого офицера. К его облегчению, парочка солдат смеется, и Дин улыбается. — Можно и против всего третьего батальона сразу, сэр, — отвечает Харвелл, заносчиво ухмыльнувшись в кружку с пивом. — Уж наверняка как минимум Макс и Коул убьют друг друга к концу вечера, — шутит Миллиган, подняв брови, но на этом тема заканчивается, потому что появляется Зеддмор, фамильярно обняв за шею рядового Трана. — Добрый вечер, джентльмены! — кричит он: громкость его голоса и криво сдвинутая набок пилотка говорят о количестве выпитого. Потом он замечает Кастиэля и немного выпрямляется. — Лейтенант… Добрый вечер, сэр, рад вас видеть. Кастиэль кивает. — Эд. Как проходит ваш отпуск? — Сэр, я в раю, — с душой отвечает Зеддмор. — Сегодня я ел пищу, разогретую не в котелке… — Да вообще разогретую пищу! — вставляет Бредбери. — У кого нынче еще остались силы разогревать свои пайки? — …у меня в животе пиво, и скоро туда зальется еще, — сообщает Зеддмор, поверительно наклонившись вперед и вцепившись при этом в куртку Трана, чтобы не упасть. — И, между нами, одна цыпочка вон там не прекращает строить мне глазки, так что — у меня все хорошо. У меня все замечательно! — Эд, это же бармен… — Скорее, вешалка для шляп… — Вперед, Эд, — присоединяется с улыбкой Дин. — Ты сразишь ее наповал! — Кстати, это мне напоминает, — вставляет Тран. — Слушайте: что говорит бармен даме, которая просит коктейль за счет заведения? — О боже… — Пожалуйте под стойку, я угощаю! Харвелл начинает ругаться, и все сходятся на том, что Кевин заслуживает смерти за то, что всем пришлось это выслушать. В этот момент назад в толпу протискивается Хэнскам с кружкой пива в каждой руке. — Лейтенант Новак, — произносит он, нетвердо протягивая одну кружку, пиво из которой выплескивается через ободок. — Упс — осторожнее, сэр… — Я держу, спасибо. — Кастиэль берет у него угрожающе-полную кружку, осторожно подносит ее ко рту и, не наклоняя, снимает губами пену. Убедившись, что отпил достаточно, чтобы не разлить пиво на себя, он опускает кружку и, ободренный первой волной головокружения от спиртного, объявляет: — У меня тоже есть загадка. Головы поворачиваются к нему. Кастиэль наклоняется в круг, чуть повышает голос, чтобы все его слышали, и спрашивает: — Что получается, если скрестить загадку с риторическим вопросом? Повисает тишина; все смотрят на него, ожидая ответа. Пауза растягивается; все в явном замешательстве, пока наконец Дин не фыркает и Бредбери не издает вульгарный смешок. — Господи боже, сэр, — ворчит Харвелл. Кастиэль качает головой. — Вы не способны оценить моих талантов. — А-а, — говорит через мгновение Бредбери. — Я понял, сэр: вы намеренно шутите несмешно. Кастиэль силится не улыбаться. — Вы задели меня, капрал! Во многим именно поэтому он сожалеет о своем продвижении по службе. За три года совместного проживания и тренировок первый взвод сблизился: и офицеры, и призывники. Теперь Кастиэль этого лишен. Большую часть времени, особенно в боевых операциях, ему некогда разговаривать ни с кем ниже штаб-сержанта по званию. Это одинокая должность. Дин хлопает в ладоши. — Стойте: у меня тоже есть! За что повысили пугало? — Бога ради… — ворчит Кастиэль и отхлебывает пиво. — Секундочку, эту я не слышал… — Как ты мог ее не слышать, Дон — он всех ею достал, как только прочел в письме… — Ну извините, я вообще-то был в госпитале! Тран недоверчиво фыркает. — В госпитале? Это когда? — Это когда меня подстрелили, тугодум! Видно, как внимательно ты следишь за событиями в роте! — Так вот, пугало, — начинает Дин снова, громче. — Его повысили, потому что оно было… — Выдающимся в своем поле деятельности! — произносит Кастиэль хором со всеми, кто слышал эту загадку раньше. Но взгляд Дина — на нем одном. Улыбка Дина становится шире, так что в уголках его глаз появляются морщинки. Кастиэль чувствует, как эта улыбка невольно отражается на его собственном лице, как уголки губ выходят из-под контроля… Нужно прекратить смотреть на Дина. Им нельзя смотреть друг на друга. Кастиэль слышит, как вновь завязывается и течет разговор, но он больше не обращает внимания на слова. Дин смотрит на него, и в теплом желтом свете лампы он красив как никогда. Его глаза кажутся абсурдно зелеными, и Кастиэлю так хочется поцеловать его… — …думаете, лейтенант? Кастиэль моргает и переводит взгляд на Бредбери, который выжидательно смотрит на него. — Простите. Я не расслышал. — Думаете, мы получим медали за Ахен? — Естественно, — отвечает Кастиэль. — Каждый получит Орден почета от Конгресса. Бредбери издает звук возмущения, который тут же подхватывает Зеддмор. — Да ладно, сэр, неужто мы не заслужили?! — Я слышал, 117-му что-то дают, — вставляет Тран. — Не медали, но что-то. — Спасибо, очень информативно, — отвечает Зеддмор. — Нет, правда! За Ахен. Мне Фрэнк сказал. — Какого хрена?! Мы сражались рядом с ними и делали все то же самое… — Ну, очевидно, нет, иначе и нам бы дали… Кастиэль отхлебывает еще пива. Оно горькое и холодное — это лучшее, что Кастиэль пробовал за долгое время. Пять месяцев, прикидывает он. Он уже пять гребаных месяцев не брал в рот пива. — Черт… — бормочет он вслух и опрокидывает кружку. Миллиган начинает смеяться. — Все в порядке, лейтенант? Кастиэль допивает остатки. — Пять месяцев, сержант! — Он поднимает кружку, потряхивая остатками пены и чувствуя приятное головокружение опьянения. — Мне нужно еще одно. Зеддмор и Хэнскам приходят в восторг от этого заявления. Направляясь к бару, Кастиэль рассуждает, что нет смысла десять минут торчать в толпе у бара ради одного пива, чтобы другим потом пришлось делать то же самое: можно взять несколько кружек, а в следующий раз такую же любезность может оказать кто-нибудь еще. Он оборачивается, ища глазами Иниаса, чтобы узнать, хочет ли тот еще пива — и в этот момент вспоминает. На этот раз мысль о смерти Иниаса уже не походит на удар. От нее не больно, как от штыка в живот, не перехватывает дух. Кастиэль просто вдруг понимает, что он на танцах без Иниаса — впервые за пятнадцать лет, — и не будет ни шуточных заигрываний с девушками, ни нелепых состязаний, кто больше выпьет, ни попыток научить Кастиэля искусству соблазнения. Все это в прошлом. Это понимание ложится на плечи сокрушительной тяжестью. Кастиэль стоит в толпе, не шевелясь, сжимая в руке пустую кружку. Он пытается сообразить, что делать теперь без Иниаса, и не может. — Сэр? — доносится до него голос Миллигана. — Лейтенант… — Простите, — произносит Кастиэль на автомате и проталкивается сквозь толпу. Он добирается до бара, протиснувшись между двумя спорящими штаб-сержантами, не обращающими на него никакого внимания. Поставив пустую кружку на барную стойку, он проглатывает горечь во рту и сосредотачивается на дыхании. Он пытается отстроиться от шума, царящего вокруг: от натиска оркестра, от рева духовых, от оглушительного стрекота сотен единовременных разговоров, от чьего-то крика, свидетельствующего о начале драки на танцполе — он старается не думать. Но выключить сознание непросто. Только что он мысленно проживал все прошлые танцы в обществе Иниаса — каждые школьные танцы, каждую неумелую подростковую попытку привлечь внимание, каждую неловкую вечеринку, где Кастиэль пытался флиртовать с девушками так, будто был заинтересован ими, каждый бар в Бедфорде, каждый джиттербаг, каждый отпуск в Форт-Белвуаре, в Форт-Миде, в чертовом Форт-Блейдинге — и вот в его голове уже стучит пульс громче, чем барабанная установка оркестра: «Никого не защитить, никого не защитить». Атаковать это здание сейчас было бы проще простого. Одна граната, метко брошенная в сторону оркестра, где концентрация людей наибольшая, поразит почти весь зал. Окна закрыты ставнями; единственный путь наружу — двойные двери, через которые они пришли. Там бы Кастиэль разместил пулеметчика, чтобы отрезать путь выжившим, которые попытаются убежать. Проще простого. От этой мысли живот скручивает холодная паника. Кастиэль говорит себе, что ничего подобного не произойдет. Ничего не произойдет. Здесь безопасно — но, если бы по какой-то причине это здание атаковали, или люфтваффе налетели бы, ревя, и сбросили на здание бомбу, Кастиэль потерял бы всю роту разом. Он мог бы погибнуть сам. Он пытается обозреть зал и продумать способы укрепить его — господи, он ведь даже не проверил периметр! — но других выходов из помещения нет, и видимость постоянно заслоняют движущиеся тела. Толпа вибрирует и покачивается, люди протискиваются к танцполу, расталкивая других локтями, девушки кружатся, солдаты кричат, и все это давит на Кастиэля. В помещении становится все теснее. Дышать становится трудно. Один снаряд — и всем им конец. Отсюда не выбраться — они не смогут выйти — выхода нет, выхода нет. Что-то касается его локтя, и он с резким выдохом отдергивает руку. Прямо рядом с ним оказывается Дин. — Дин… — произносит Кастиэль нечаянно и тут же поправляется: — Сержант. — Он делает глубокий вдох. — Винчестер… — Не слышу вас! — перекрикивает Дин музыку и стучит пальцем по ушной раковине. — Выйдем наружу, сэр? Кастиэль кивает. — Да. Дин проходит вперед, расчищая путь в толпе своими широкими плечами. Кастиэль оцепенело идет следом. Он сглатывает ощущение комка в горле и сжимает кулаки, впившись ногтями в ладони с достаточной силой, чтобы прогнать подступившую панику. Наконец они выходят за дверь на улицу. Дин сворачивает правее и оборачивается к Кастиэлю, но тот проходит в другом направлении дальше по улице. Он нащупывает в кармане кителя портсигар и несколько секунд нервно теребит его мятый угол. Затем открывает его, достает на ходу сигарету, вставляет ее в рот и три раза безуспешно пытается закурить. Руки дрожат. — Вам прикурить, лейтенант? Кастиэль вздрагивает. Оглянувшись, он видит первого сержанта Мастерса. — Сержант, — выдыхает он. — Спасибо — кажется, моя зажигалка пуста. Мастерс подходит, находит в кармане свою и помогает Кастиэлю. Тот держит сигарету в зубах и прячет руки в карманы, убирая портсигар, чтобы сержант не заметил дрожи пальцев. — Спасибо, — повторяет Кастиэль, когда сигарета занимается, и сдержанно благодарно улыбается Мастерсу. — Нет проблем, — кивает тот и убирает зажигалку в карман. — Доброй ночи, лейтенант. — Благодарю вас, и вам. Мастерс возвращается к разговору, которым был занят до этого, а Кастиэль делает долгую затяжку, заполняя легкие дымом. Дрожь в руках это не унимает, но становится легче. Он затягивается дымом еще раз и поворачивается туда, откуда вышел. За дверьми в танцзал стоит Дин, лениво прислонившись к кирпичной стене здания и сунув руки в карманы. Кастиэль направляется к нему. Дин поднимает глаза. — Лейтенант, — произносит он, когда Кастиэль обходит двери зала и присоединяется к нему. — Винчестер. — Кастиэль останавливается напротив, размышляя, не сделать ли Дину замечание за то, что тот держит руки в карманах парадной формы. Он выдыхает дым, стараясь не подавать виду, что только что едва не оказался на грани нервного срыва. — Все хорошо? Дин кивает. — Все отлично, сэр. У вас?.. — Все нормально. — Кастиэль пренебрежительно дергает головой. — Просто… жарко там. Хотите сигарету? — Не откажусь. Спасибо, сэр. Кастиэль снова достает портсигар и бросает его Дину. Тот с легкостью ловит его. Пока Дин достает сигарету, Кастиэль смотрит в конец улицы, но боковым зрением замечает, как Дин автоматически тянется пальцами к ближайшей, к недокуренному бычку из Омахи, затем понимает это и выбирает другую. Дин прикуривает и отдает портсигар. Кастиэль какое-то время вертит его в руках. Его тянет вновь начать ковырять мятый угол, но он понимает, что это нервный тик, который его подчиненные, и в особенности Дин, должно быть, уже заметили. Он сует портсигар в карман и подносит к сигарете пальцы для еще одной глубокой затяжки. — Это приободрит ребят, — задумчиво произносит Дин после паузы, глядя в зал, где людская масса сливается в большое оливковое пятно, местами разбавленное яркими цветами женских платьев. — Кто о чем, а вы об одном, — замечает Кастиэль с сигаретой во рту. Дин смотрит на него и приподнимает брови. — А что, я не должен об этом думать? Кастиэль хмурится. — Ну не круглосуточно же. Дин задает вопрос так, словно Кастиэль предлагает ему бросить роту на произвол судьбы, но речь же не об этом. Кастиэль видит, как Дин днями и ночами следит за настроением каждого солдата, как пытается развеселить их одним и тем же десятком анекдотов, как подтрунивает над ними, заставляя улыбаться под слоем камуфляжного крема. Это похвально, но не в ущерб самочувствию самого Дина. — У меня работа такая, — отвечает Дин. Он вынимает сигарету изо рта и поясняет сквозь срывающийся с губ дым: — Вы занимаетесь своим делом: планируете атаки, организуете взводы, следите, чтобы у нас была еда и боеприпасы, — а я отвечаю за людей. Еще когда меня определили медиком в 104-й полк, я сразу решил, что моя работа не ограничивается извлечением осколков, остановкой кровотечений, зашиванием ран и лечением мозолей. Я должен за этими ребятами присматривать. И в этом плане тоже. — Он поднимает руку с зажатой между пальцами сигаретой и постукивает кончиками пальцев по виску. Кастиэль порывается объяснить, что он понимает и лишь хочет, чтобы Дин не забывал себя, но Дин не умолкает на сказанном: — Вы же слышали, что произошло в роте Авель? И вчера это повторилось снова, по пути сюда — в роте Чарли. — Дин качает головой и затягивается сигаретой. Его голос звучит сдавленно. — Бог знает, почему именно увольнительная стала последней каплей… может, он решил, что после передышки станет только хуже… Суть в том, что в бою я всегда теряю больше, чем спасаю. Каждый гребаный раз. — Дин, это… — Я знаю. — Дин делает глубокий вдох. — Это не моя вина. Просто так ложатся карты. Я знаю, я все понимаю. Но мне нужно чувствовать, что я приношу хоть какую-то пользу. Я должен прилагать усилия, чтобы домой, в семью вернулось как можно больше людей, и, черт побери, если ради этого нужно разыграть из себя шута, если нужно приободрить их, убедиться, что они в хорошем настроении и не прострелят себе башку при виде очередного «Тигра»… — Он небрежно пожимает плечами. Сигарета догорает меж его пальцев, осыпая холодный пепел на тыльную сторону руки. — Я буду это делать. Кастиэль хочет сказать, что он все делает правильно, что без него в Бейкер давно бы воцарился упадок духа, — но зацикливается на сказанном Дином и невольно вспоминает, как Дин не раз приходил на помощь ему самому — казалось бы, на самой грани потери рассудка. — Вы поэтому заботитесь и обо мне? Дин усмехается. — Кто-то должен. Кастиэль не отвечает. Дин смотрит на него и, должно быть, понимает, что Кастиэль не шутит. На его лице мелькает нечитаемое выражение; он прищуривается. — Нет, — говорит он наконец. — Не поэтому. Кастиэль кивает. Он роняет взгляд на землю и, отстранившись от Дина, стряхивает с сигареты пепел. — Простите. Я не хотел допытываться, просто… — Он заставляет себя договорить: — Я волнуюсь иногда. Что вы забываете о себе. — Ничего. Я могу о себе позаботиться. — Дин ухмыляется, изогнув губы вокруг сигареты. — Мы, Винчестеры, выносливые сукины дети. Кастиэль наклоняет голову набок. — В этом я не сомневаюсь. Дин отталкивается от стены, делает прощальную долгую затяжку догорающей сигареты и отбрасывает ее в сторону. — Давайте-ка я вам кое-что поведаю. — Он выдыхает дым. — Слушаю. — Я за вечер все уши прожужжал Джо и Чарли об одной девчонке, — говорит Дин, и внутри у Кастиэля что-то падает. Должно быть, это отражается на его лице, потому что в следующее мгновение рука Дина вдруг оказывается на его локте и Дин поспешно добавляет: — Нет-нет — вы выслушайте! Слушайте! Я рассказывал им о ней весь вечер. Все, с кем я общался там, знают, что я запал на эту девчонку. Я даже попросил Джо прикрыть меня, если… — ну, вы понимаете. — Он заговорщически наклоняет голову. — Если я не вернусь на квартиру сегодня. Чтобы Вирджил меня не засек — и главное, чтобы не узнал наш строгий зануда-командир. Кастиэль непонимающе смотрит на него. — Это что… — Так что, когда настанет время расходиться… я уйду с одной из этих девчонок. Провожу ее до дома, а затем скажу, что передумал. И никто не хватится меня всю ночь. — Дин поднимает брови. — Понимаете, к чему я? На мгновение Кастиэль лишается дара речи. Он открывает рот, из которого не выходит ни звука, ошарашенный внезапной организованностью Дина. Его способностью планировать. Он помнит, как Дин однажды заметил, что тщательное планирование убивает романтику, но Кастиэль с этим не согласен. Он стоит среди улицы под гул гуляний и веселья второго батальона, выслушивая план, который Дин замыслил, чтобы позволить им сегодня остаться вдвоем, — и его переполняет трепет. От одной мысли об этом внизу его живота занимается жар. — Это… хороший план, — наконец заставляет себя выговорить Кастиэль. Дин ухмыляется. — Одобряете, а? Кастиэль засматривается на его губы. — Очевидно, я забыл упомянуть, что нет лучшего способа меня завести, чем хорошо, тщательно продуманная стратегия. Дин смеется. — Вот как? Тогда, наверное, стоит рассказать вам и о плане Б? План Б — господи… — Не томите. Дин приближается, не в силах сдержать улыбку. — Если девушка сболтнет кому-нибудь, что не была со мной прошлой ночью, я скажу ребятам, что отключился на улице, пьяный. Я даже выискал отличное местечко, где мог бы проснуться: тихое, неприметное, вдали от дороги за кустами… — Боже… — подыгрывает Кастиэль, стараясь не улыбаться. — Продолжайте… Расскажите еще. — Таким образом, у меня есть — внимание! — Дин приподнимает бровь, наклоняется ближе и понижает голос до соблазнительного полушепота, — правдоподобное алиби. Господи, как сильно Кастиэлю хочется поцеловать его… — Эй! — восклицает вдруг откуда ни возьмись появившийся Бредбери, за которым виднеется Зеддмор. Кастиэль резко выпрямляется, отступив от Дина, подносит к губам сигарету и затягивается. Бредбери подходит, улыбаясь. — Как дела, сэр… док? Кастиэль смотрит на Дина. — Винчестер делился со мной кое-какими стратегическими соображениями, — отвечает он, не улыбаясь и лишь слегка приподняв брови, и на щеках Дина проступает румянец. — Вот как? О чем это? — спрашивает Зеддмор. Его речь невнятная, улыбка несуразно широкая, угол плеч косоватый. — Поверьте, док ни черта ни в чем не смыслит! Что бы он вам ни советовал — делайте ровно наоборот! Особенно в том, что касается женщин… — вы на кого-то положили глаз, сэр? Кастиэль улыбается. — Не сегодня. — Пойдемте — мы возвращаемся внутрь или как? — перебивает Дин и, взяв Бредбери за плечи, разворачивает его на сто восемьдесят градусов и обратно к танцзалу. — Я не откажусь от стаканчика или пяти. Сделав глубокий вдох, Кастиэль идет следом. Оркестр заиграл мелодичную песню, и везде, куда ни глянь, солдаты покачиваются и кружатся с улыбающимися им голландскими девушками. Вот капрал Гарднер с миловидной блондинкой, положившей голову ему на плечо; вот Миллер сердито глядит на капрала Степпа, ловко уведшего у него партнершу. Даже лейтенант Эстер замечен с парой на танцполе! Кастиэлю всегда казалось, что Эстер родился таким: полностью сформированным и лишенным индивидуальности, но, очевидно, и его кто-то находит достаточно сносным для танцев. Дин сдвигает пилотку двумя пальцами и объявляет: — Простите — там девушка с пустым бокалом, и ей, кажется, нужен новый напиток. Кастиэль кивает, глядя, как Дин проскальзывает к ней сквозь толпу. Она высокая, симпатичная и смущается, краснея, когда Дин берет ее за руку и ведет на танцпол. Дин улыбается и что-то говорит ей, но затем бросает взгляд на Кастиэля, встретившись с ним глазами издалека. — Вам что-нибудь принести, сэр? — спрашивает где-то рядом Дю Морт. Кастиэль вежливо отказывается, чувствуя, что и так уже злоупотребил щедростью подчиненных, и сам покупает следующий раунд выпивки. Пиво на десять человек ударит по кошельку, но он впервые за долгое время чувствует себя более или менее хорошо. Потягивая пиво, он наблюдает за Дином на танцполе. Дин танцует с партнершей скучный тустеп, но беседует с нею в процессе, и Кастиэль не понаслышке знает, каким обаятельным бывает Дин, когда того хочет. Следующая мелодия — быстрее, оркестр играет громче. Это песня Синатры: Кастиэль узнает ее, равно как и солдаты, свистящие в толпе там и сям в знак своего неуважения к Синатре как к личности. Дин и голландочка двигаются быстрее. Дин вращает ее под своею рукой, и, пока девушка оказывается к нему спиной, встречается взглядом с Кастиэлем. Зрительный контакт длится лишь долю секунды, но и его достаточно, чтобы улыбка Дина стала шире. Но вот девушка вновь поворачивается к нему и, изгибаясь в талии, покачивается у его груди. Дин не переставая непринужденно улыбается ей, его движения проворны и уверенны, рука крепко придерживает девушку за талию. И всякий раз — над ее головой, через ее плечо, пока Дин кружит и опрокидывает ее — его глаза находят глаза Кастиэля. Остаток вечера проходит в приятном головокружительном хаосе: Кастиэль покупает выпивку, разнимает драку, когда Харвелл в ответ на задиристое замечание о его пассии замахивается Соренто в голову, спорит о военной стратегии с Габриэлем так громко, что все в десяти шагах, должно быть, догадываются о четырех выпитых им кружках, докуривает сигареты до последней и случайно смахивает собственную пилотку в лужу пива. Он, конечно, не пьян, но достаточно поддат, чтобы принять вызов Хэнскама сразиться в армрестлинге, и, когда около полуночи Дин подходит объявить, что прекрасную молодую леди надо сопроводить домой в темноте, Кастиэль даже наклоняется к нему и театральным шепотом наказывает: «Только проводить до дома, Винчестер! Комендантский час — в час ноль-ноль». — Вас понял, сэр! — кивает Дин. Он уходит, обняв девушку за талию, и Кастиэль, выждав еще минут пятнадцать, поднимается следом. Он допивает пиво, прощается с поредевшей толпой однополчан и выходит на улицу. Снаружи холодно и тихо: шум танцев постепенно затихает вдали. Облака над головой рассеялись, явив темно-пурпурное небо, усыпанное звездами. По пути на квартиру Кастиэль сует руки в карманы парадных брюк, в кои-то веки наплевав на нормы устава. В одном из карманов чувствуется острое ребро распятия. Когда Кастиэль возвращается на квартиру, Дина нигде не видно. Кастиэль намеренно задерживается на пороге, не спеша ища ключ, затем, оглянувшись через плечо, заходит в дом. Он на ощупь включает лампу, задергивает шторы. Затем расстегивает и снимает китель и, аккуратно сложив его, кладет на спинку кресла. Часы показывают ноль часов двадцать две минуты. Хочется курить, но сигареты закончились. Кастиэль сбрасывает туфли и только начинает осматривать содержимое кухонных шкафчиков в поисках спиртного, оставленного хозяйкой, как раздается стук в дверь. Он закрывает буфет, проходит через гостиную и отворяет дверь. На пороге стоит Дин, сунув руки в карманы и ежась от холода. Пилотка на его голове лихо сдвинута. — Добрый вечер, — произносит Дин. Кастиэль заглядывает за его плечо. На дороге пусто. В окнах дома по другую сторону улицы мелькает желтый свет, но в остальном — ни души. Кастиэль снова смотрит на Дина. — Заходи, там холодно! Дин заходит, пригнув голову, и, пока Кастиэль запирает за ним дверь, снимает с головы пилотку. Он складывает ее между ладоней. Несколько мгновений Кастиэль только наблюдает за ним, ничего не говоря. Он уже жалеет, что снял китель. За застегнутыми пуговицами, высокими плечами, защитой толстого материала он всегда чувствует себя увереннее. Кастиэль поправляет лямку подтяжек, затем рассеянно разглаживает руками брюки на бедрах, расправляет пальцами складку. Нужно что-то сказать. Он все еще чувствует головокружение от выпитого, сопутствующую ему легкость и теплоту, но разговор от этого легче не становится. — Она рассердилась? Дин оглядывается на Кастиэля. Если вопрос и удивляет его, он этого не показывает. — Нет… — Он лениво дергает плечом. — По-моему, она и сама передумала. Только поблагодарила меня за то, что я проводил ее, выразила желание увидеться снова и исчезла, так что я и рта не успел открыть… Кастиэль кивает. — Что ж, ладно. — Он мнется. Теперь, когда Дин здесь, он не знает, что сказать. — Может… хочешь выпить? Дин поднимает брови. — А есть? — Не знаю. — Кастиэль оглядывается в кухню. — Я сам только что искал. — А… Ну ладно. — Дин вертит в руках пилотку. Он смотрит на нее, избегая смотреть на Кастиэля, и наконец замечает: — Мы ведь так и не поговорили… Кастиэль выдыхает. — Не поговорили. Дин аккуратно откладывает пилотку на спинку кресла рядом с кителем Кастиэля. После этого он поднимает голову и встречается с Кастиэлем взглядом. Взгляд Дина не назвать требовательным, но он явно ждет: ведь этот давно обещанный разговор — по большей части односторонний. Это Кастиэль облажался, и не раз: объясниться должен он. Проблема в том, что это не так просто сделать, не сознавшись во всем при этом. Кастиэль пытается собраться с духом и начать, но выходит совсем не то, что нужно: — Как тебе это так легко дается? Дин моргает, опешив. Кастиэль хотел сказать не это, но теперь уже не может остановиться — потому что это правда и не укладывается у него в голове. — Я знаю, знаю, что нам нужно поговорить и говорить должен я, но я просто не понимаю! — восклицает он. Разговор идет не так. Он должен извиняться за свои проступки, должен объяснить, почему так долго вел себя как мерзавец, но думает он только о Дине. Дин всегда рядом, когда нужен Кастиэлю, всегда находит нужные слова, даже если Кастиэль еще не готов их слышать. Дин касается его рук, лица — целует его в лоб! — когда Кастиэль задыхается, не понимая, что делать и как двигаться дальше. Дин всякий раз возвращается, когда его отталкивают снова и снова. Переживает за Кастиэля, когда тому тяжелее всего; терпит, когда на него огрызаются, подвергают его жизнь опасности, лупят по лицу, велят проваливать к черту — и все равно возвращается. Всегда возвращается. И готов выслушать Кастиэля, когда тот наконец пришел к тому, чтобы извиниться. Дин. Невозможно терпеливый с самого начала, как будто давно смирился с тем, что между ними происходит, и лишь спокойно ждет, когда же Кастиэль разберется в себе и нагонит его. Дин молчит, глядя на Кастиэля — без осуждения, хотя тот, вместо того чтобы сознаться в своих проблемах, снова набросился на него. Он опять лишь выжидает — да что же это за терпение такое?! — Как ты можешь относиться к этому так спокойно? — вопрошает Кастиэль. — Я не могу понять — в Канзасе, что, как-то иначе на это смотрят? Это считается нормально в тех краях? — Он заставляет себя проглотить искру надежды — не время думать об этом. — В твоей семье это было приемлемо? Я не понимаю… Взгляд Дина перемещается с Кастиэля куда-то за него, потом возвращается назад. — Не знаю, — отвечает Дин. — Я просто… как-то не думаю об этом. Кастиэль смотрит на него непонимающе. — Как это возможно? Дин небрежно пожимает плечами. — Ну, то есть… я не особо верю во Всевышнего, так что гнев божий меня не сильно пугает. — Он наклоняет голову. — Кроме того, если ад и есть, наверняка уж там не сильно хуже, чем в Германии. Кастиэль сглатывает. — И ты не боишься? Дин пристально смотрит на него. — Чего? — спрашивает он так, что Кастиэль всем существом чувствует вес этого вопроса. Дин на этом не останавливается: он шагает ближе. — Получить пулю в голову? — Он морщится. — Конечно боюсь. Никогда больше не увидеть Сэмми? Да, это меня пугает. Наступить на мину, попасть под танк, потерять ноги, ослепнуть… — Он говорит все быстрее и быстрее, все громче, так что Кастиэль невольно отшатывается. В Дине просыпается что-то, чего Кастиэль еще не видел. — …Смотреть, как гибнут один за другим мои друзья, быть бессильным кого-либо спасти — да. Конечно, я много чего боюсь. — Дыхание Дина тяжелеет, его руки сжимаются в кулаки. Он резко выдыхает. — Только не этого. Пространство между ними схлопывается. Произнося эту речь, Дин делает постепенные шаги к Кастиэлю, и тот чувствует знакомый порыв отступить, бежать, но не шевелится, заставляя себя стоять прямо. Он слышит в ушах собственное сердцебиение, как бывает, когда пульс учащается от близкого разрыва снаряда. — Тут столько всего, чего стоит бояться, — добавляет Дин. — Не думаю, что я бы справился, если бы боялся еще и нас. От этого «нас» что-то сжимается у Кастиэля внутри. — А я не знаю, как не бояться, — признается он. Он отрепетировал то, что нужно было сказать Дину, но он не репетировал этого. Он надеялся, что слова найдутся сами, что, как только он заговорит, все его эмоции и страхи выплеснутся наружу — но выходит не так. Каждое слово дается с трудом. — Я не знаю, как реагировать, если не яростью, — объясняет Кастиэль, уронив взгляд на пол. — Я слишком долго наращивал эту броню ради своих подчиненных, — я не могу позволить себе сломаться сейчас. Но ты… — Он вовремя останавливается и делает глубокий медленный вдох. — Ты повергаешь меня в ужас. — Он сглатывает, вспоминая тот разговор, когда Дин увидел его насквозь, когда, приблизившись вплотную, потребовал: «Признайте, что боитесь до чертиков». — Теперь я это признаю. Дин молчит, не двигаясь. Кастиэль не в силах на него посмотреть. — Господи… — продолжает он, едва не усмехаясь собственным словам. — Как же меня страшит то, что ты творишь со мной… Человек, которым мне хочется быть с тобою, несовместим со старшим лейтенантом Новаком, и Иниас знал это, он мне говорил… — «Он меня предупреждал», — думает Кастиэль, но вовремя удерживается от этого слова. — А я не слушал… Потому что какая, блядь, разница, если вокруг рушится Франция и я теряю людей, теряю рассудок — какая к черту разница — если при этом я могу быть с тобой?! Руки Кастиэля сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони. — Так что прости меня, — просит он. — Прости меня! — Он сглатывает, ища слова, словно они найдутся в пространстве между ними. — За то, что я вел себя так чудовищно непрофессионально, за то, что едва не навлек на тебя гибель, за то, что подбил тебе глаз и разбил губу, за то, что отгораживался и прогонял тебя… — Он делает глубокий успокоительный вдох. — За каждый раз, когда я прогонял тебя — и ожидал, что после ты все равно будешь рядом. За то, как я относился к тебе. Кастиэль стискивает зубы и поднимает глаза на Дина. Он заставляет себя посмотреть ему в глаза и с усилием делает вдох сквозь сжавшееся горло. Медленно и тихо он продолжает: — Правда в том, что в самые тяжелые минуты я выживаю лишь благодаря тебе. Ты — мой свет в окошке, и… — Слова поднимаются к горлу как пузырь крови. «Я люблю тебя». Кастиэль думает о том, как, должно быть, ощущается пуля в гортани, как давишься при этом. Он смотрит на Дина, не дыша, и пытается придумать какие-то еще слова взамен. Наконец, вдохнув, — так тихо, что, может быть, Дин не услышит, — он произносит: — Я хочу, чтобы ты был рядом. Со мной, всегда. — Он сглатывает. — Что бы ни случилось. Что бы это ни значило. Он не выдерживает смотреть на Дина и отводит глаза, скривив губы в тревоге. Однако, когда он отваживается взглянуть на Дина снова, в лице того расцветает нечто теплое, нежное и прекрасное. Дин прикусывает нижнюю губу, пытаясь сдержать зарождающуюся улыбку, и делает шаг вперед, в пространство Кастиэля. Он кладет руки Кастиэлю на бедра, наклоняет к нему голову и произносит: — Черт меня побери, сэр. Уж не предлагаете ли вы мне гулять с вами? Это не то, чего Кастиэль от него ожидал, и нелепость этого ответа вдруг парадоксальным образом развеивает страхи, стискивающие сердце Кастиэля, так что он невольно выпускает вздох облегчения. — Да ну тебя к черту… — ворчит он, отвернувшись и закатив глаза, но чувствует при этом, как тело покидает напряжение. — То есть, конечно, сэр, я согласен — я весьма вами увлечен, — продолжает Дин, отстранившись и прижав руку к ключице, как застенчивая дама в кино. — Я просто не хочу, чтобы вы заблуждались относительно того, что я за девушка… — Клянусь богом, Винчестер… — Видите ли, я берегу себя до замужества. Кастиэль отталкивает руки Дина. — Я говорил, что ты моя головная боль? Дин больше не сдерживается: его рот расплывается в широченной улыбке, словно он уверен, что он главный шут на планете. — Не припомню уже очень давно! — заявляет он с идиотской бравадой. Кастиэль с шумом выдыхает: он и сам не знает, почему ожидал от Дина чего-то иного. Однако, когда он отворачивается, Дин ловит его за локоть и тянет назад. Кастиэль неохотно поднимает глаза. — Что? Дин обнимает его лицо ладонями, словно собирается поцеловать, но не целует — не сразу. Несколько мгновений он лишь смотрит на Кастиэля кротким искренним взглядом с улыбкой, тронувшей губы. Кастиэль со сжимающимся сердцем глядит на него в ответ и больше уже не понимает, что чувствует. Его лицо смягчается, и он сглатывает; взгляд сам собой падает на губы Дина — и тогда наконец Дин целует его, нежно и неспешно. Оставшееся напряжение покидает плечи Кастиэля: он тает от этого поцелуя. Как давно ему этого не хватало… Осмелевший от выпитого, он уцепляется за рубаху Дина и поднимается на цыпочки — в носках, против Дина в туфлях — чтобы прижаться к нему. Приоткрыв рот, Кастиэль дает ему захватить свою нижнюю губу. Рот Дина изгибается в улыбке, одна его рука исчезает с лица Кастиэля и ложится на его талию. Большой палец Дина рисует окружности на ткани его рубахи, посылая по спине Кастиэля мурашки. Кастиэль жаждет прикосновения, хочет прикасаться к Дину. Того, видимо, посещают схожие мысли, потому что он ослабляет узел галстука Кастиэля. Кастиэль оттесняет Дина дальше к стене, вцепившись в его одежду. Дин поддается, захватив пальцами подтяжки Кастиэля и утягивая его за собой. Однако, когда спина Дина встречается со стеной, он разрывает поцелуй. — Эй, погоди… ты что? Кастиэль замирает. Инстинктивно стиснув в руках рубаху Дина, он пытается понять, что сделал не так. Почему Дин передумал? Неужто Кастиэль неверно истолковал весь разговор — они что, больше этим не занимаются? — У нас же в кои-то веки есть кровать, — говорит Дин. В первое мгновение Кастиэль совершенно теряется. Делать это в кровати кажется уделом нормальных людей: супружеских пар, подвыпивших мальчишек, вернувшихся с танцев с симпатичной девушкой. Он сглатывает волнение. — Да, кровать… Он отступает, давая Дину место, и его взгляд невольно останавливается на пальцах Дина, расстегивающих китель. Кастиэль шагает к нему вплотную и помогает ему, и пальцы Дина вдруг оказываются на пуговицах рубахи под воротничком Кастиэля. Ухватив Дина за полы кителя, Кастиэль тянет его за собой. Где-то на полпути к лестнице Кастиэль наконец справляется с последними пуговицами. Дин стряхивает китель, бросив его на пол («Против норм устава, — думает Кастиэль на автомате, — нужно поднять его и повесить на стул»), наклоняет голову и целует Кастиэля, и тому становится не до устава. Руки Дина, расстегивающие на Кастиэле рубаху, холодные, но его рот теплый, и Кастиэль поднимает подбородок, отдаваясь поцелую. Дин возится с его галстуком, развязывает узел и стягивает галстук из-под воротника. Он слегка отстраняется, неуклюже вышагивая из туфель, но затем возвращается и, запустив руку на поясницу Кастиэля, притягивает его ближе. Они сливаются телами, грудь к груди, и Кастиэль выпутывается из рубахи. Она зацепляется за руку Дина; Кастиэль дергает ее и отбрасывает на пол, не глядя. Они бегом поднимаются по узкой лестнице — Кастиэль следом за Дином, не спуская глаз с его ягодиц, с изгиба бедер. Наверху Дин оборачивается и протягивает руки к Кастиэлю. Тот сбивает с плеч Дина подтяжки и успевает расстегнуть три пуговицы на его рубахе, прежде чем Дин теряет терпение. Он хватается за воротник рубахи сзади и сдергивает ее через голову. Кастиэль отшатывается с беззвучной усмешкой, когда рукав едва не бьет его по лицу. Дин появляется из-под рубахи снова: его тщательно напомаженные волосы растрепаны, на лоб спадает локон. Он замечает взгляд Кастиэля. — Что? Кастиэль качает головой. Дин обнимает ладонями подбородок Кастиэля, нежно поднимает его голову и — так осторожно, что едва чувствуется, — целует его. Один раз, и снова. Медленное движение открытых губ. Легкие касания: раз, другой, третий — и встреча. Поверхностное дыхание, влажное там, где соприкасаются рты. Кастиэль лениво прикусывает губу Дина, проводит по ней кончиком языка и влюбляется в звук, который издает Дин: дрожащий вздох, как будто он сдулся и пытается вновь понемногу наполниться воздухом. То, как подрагивают его пальцы на коже Кастиэля; горящий взгляд его глаз, ни на секунду не оставляющих глаз Кастиэля, когда Дин наклоняется, чтобы снять носки; и как он выгибает спину, вновь прижимаясь к Кастиэлю после, — все это сводит с ума. Кастиэль хватает Дина за бедра и утягивает его за собой. Икры Кастиэля упираются в боковину кровати, и он опускается на постель. У него не было кровати так давно, что в первое мгновение он удивлен тем, насколько она низкая. В следующее мгновение Дин оказывается над ним. Босоногий, в одной лишь сероватой майке и брюках, он низко наклоняется, обнимает лицо Кастиэля и целует его, медленно и нежно. Руки Кастиэля поднимаются на бедра Дина, выдергивают его майку из брюк, отталкивают в стороны болтающиеся подтяжки, чтобы добраться до ширинки. Во внезапном приступе храбрости Кастиэль подается вперед и, задрав майку Дина, целует его живот. Дин выпрямляется. Кастиэль покрывает поцелуями его мягкий живот, стрелку волос, спускающуюся от пупка. Губами он чувствует, как запинается дыхание Дина. Кастиэль оставляет нежные поцелуи сомкнутыми губами везде, где может достать, щекоча дыханием кожу Дина. Дин разгорячен: Кастиэль чувствует приоткрытым ртом пот нервного возбуждения на его коже. Он целует бедренные кости Дина там, где они, сходясь, исчезают под поясом его брюк, целует его живот, чувствуя, как трепещут под кожей мышцы, хотя Дин старается не шевелиться. Отстранившись, Кастиэль благоговейно обхватывает руками голени Дина. Его ладони легко скользят вверх: по икрам, по впадине под коленями ко внутренней части бедер, преодолевая сопротивление ткани брюк. Никогда еще Кастиэль не прикасался к Дину так. Он прислоняется лбом к выступу бедра Дина. Затем поднимает подбородок, прижимается в том же месте губами и движется к выпуклости в штанах Дина, обдавая его кожу и брюки влажным дыханием. Прижавшись губами к покрытому хлопком бугорку, он открывает рот. С губ Дина срывается низкий стон, бедра непроизвольно дергаются вперед, толкая обтянутый тканью член в лицо Кастиэля. Тому хочется улыбнуться от этой реакции — но еще сильнее ему хочется видеть, как Дин теряет контроль все больше, все быстрее, полностью. Кастиэль движется ртом выше, к головке члена, и обнимает ее губами через ткань. Дыхание Дина сбивается, колени начинают дрожать от усилия стоять неподвижно. Оно оказывается тщетным: все тело Дина начинает раскачиваться вперед мелкими рывками, дыхание выходит отрывистым. В следующее мгновение руки Дина оказываются на плечах Кастиэля, и он взволакивает Кастиэля на ноги, с силой столкнув их бедра. Его поцелуи столь яростны, что Кастиэль изгибается под их напором. Они сливаются воедино от груди до паха, чувствуя жар тел друг друга. Воздух холодит обнаженную кожу, но, прижимаясь к Дину, Кастиэль не ощущает холода: руки Дина теплые, когда случайно касаются живота Кастиэля, выдергивая из брюк заправленную майку. Поцелуи Дина становятся все настойчивее, возбуждение Кастиэля — острее. Дин расстегивает его ширинку, дергает брюки в стороны и тянет их вниз. Кастиэль сбрасывает их, вышагнув из штанин, собравшихся вокруг лодыжек. Распятие с лязгом выпадает на пол. Если в первый момент Кастиэль и смущается своего нижнего белья, он быстро забывает об этом, когда Дин оттесняет его к кровати. Дин направляет и укладывает его, пока Кастиэль не оказывается на спине. После этого Дин прямо в брюках неграциозно забирается сверху, упершись коленом между его бедер. В таком положении он на мгновение замирает, глядя на Кастиэля. Кастиэль смотрит на него: на россыпь мелких синяков на его левом плече — таких же, как у самого Кастиэля, образовавшихся от падений в положение лежа во время перестрелки; на легкое покраснение на плечах там, где натирает обвязка; на нелепую линию загара в месте воротника куртки; на кривые шрамы от шрапнели, только начавшие затягиваться; на пятнышко засохшего камуфляжного крема на подбородке, которое Дин пропустил в душе. Придет ли время, когда между ними не будет войны, гадает Кастиэль. Он больше не в силах смотреть на Дина: во взгляде того присутствует нечто, о чем Кастиэль не позволяет себе даже думать, поэтому он обнимает Дина за затылок и притягивает в поцелуй. Дин упирается руками по обе стороны его головы; и кровать скрипит под их совместным весом, пока они целуются снова и снова. Дин подается в объятие, прижимаясь к Кастиэлю плотнее, и, когда тот ловит зубами его губу, дыхание Дина запинается, соскакивает с губ дрожью, как пулеметная очередь. Кастиэль оглаживает бока Дина, протягивает ладонью по толстой линии его члена в брюках и расстегивает на них пуговицу и молнию. Он поспешно и неуклюже пытается стянуть брюки с бедер Дина, и Дин в конце концов садится на кровати, чтобы выпутаться из них. Кастиэль ощупывает его всего: прослеживает линию его бедра, проводит пальцами по груди, задев сосок под майкой. Это приводит к неожиданному результату: Дин напрягается, его рот приоткрывается, и с губ срывается тихий трепетный звук. Кастиэлю еще ни разу не выпадало возможности вот так не спеша исследовать, что нравится Дину. Он проводит большим пальцем по соску снова. Это медленное, легкое прикосновение: дыхание Дина спотыкается, и бедра подаются вперед, так что член трется в ложбинку у бедра Кастиэля. Кастиэль обхватывает его ладонью за шею и снова затягивает в открытый поцелуй. Он вылизывает рот Дина, горячо и медленно, потирая большим пальцем его сосок, и Дин выгибает спину, тяжело выдыхая в его рот и вжимаясь в него бедрами. Это разжигает что-то внутри Кастиэля: у основания позвоночника занимается жар, и он начинает раскачивать бедрами в бедра Дина, тяжело дыша. Кровать жалобно скрипит под их движущимися телами, но Кастиэлю все равно. Он выгибается к Дину, ища трения, и бессознательно раздвигает ноги, обхватив бедрами его ногу и прижимая его к себе. Дин целует Кастиэля вульгарно, влажным ртом, исследуя языком его рот; Кастиэль сжимает руку на его ребрах, проводит большим пальцем по соску под майкой — и Дин вдруг отстраняется. Он садится на корточки — к явному недовольству шаткой кровати — и, схватив майку за ворот, сдергивает ее через голову. Кастиэль помогает ему избавиться от нее, затем бесцеремонно стаскивает с него трусы. Дин сбрасывает их на пол и возвращается назад, и Кастиэль благоговейно прослеживает ладонями его кожу. Его широкие плечи, его ключицы, его грудь и мягкий живот, его налитый член, его бедра. Каждый дюйм его кожи горяч на ощупь и — боже правый — покрыт веснушками. От груди к щекам Дина поднимается едва заметный розоватый румянец. Дин запускает руки под майку Кастиэля и неловко дергает ее; Кастиэль выгибает спину, чтобы снять ее с себя. Стащив майку через голову, он отбрасывает ее в сторону, и Дин, наклонив голову, впивается ртом в изгиб его плеча, в ложбинку у ключицы. Он кладет ладони на талию Кастиэля и целует его везде, едва нажимая языком на кожу, легонько задевая зубами бедренную кость. Дыхание Кастиэля сбивается. Поцелуи Дина смещаются все ниже, горячие, влажные, и руки Кастиэля оказываются на его голове, зарываются пальцами в его волосы. Дыхание запинается в горле. Тело горит, все это уже слишком. Кастиэль приподнимает бедра, чтобы снять белье, и поначалу стесняется собственной наготы. Он хочет что-то сказать, но Дин пригвождает его бедра к постели, берет в другую руку его член и медленно протягивает по нему ладонью. Кастиэль теряет нить мыслей. Большой палец Дина проводит под головкой, и воздух вырывается из легких Кастиэля, словно выдавленный прессом. Он больше не может сдерживаться: бедра дергаются в руку Дина, изо рта вырывается бессвязный бессловесный звук. Дин поднимается ртом по телу Кастиэля, продолжая размеренно дрочить его член, и Кастиэль, вцепившийся в его голову, подтягивает его к себе и бесстрашно целует. Открыв рот, Кастиэль впускает Дина. В том, как сталкиваются их зубы, в беспорядочном движении языков нет никакого изящества: Дин вылизывает рот Кастиэля до неба — лениво, горячо, ловя и кусая его нижнюю губу. Жар охватывает тело стремительнее, чем Кастиэль может выдержать, и с его приоткрытых губ невольно срывается громкий дрожащий вздох. Чего Кастиэль не ожидает, так это тихого стона, который издает в ответ Дин, того, как он опускается, чтобы вжаться членом в бедро Кастиэля, потереться о него. Дин выпускает член Кастиэля, но раскачивается поверх него плавными движениями, отчего дыхание Кастиэля вырывается краткими вздохами, всякий раз, когда трутся друг о друга их члены. Они движутся, слившись в поцелуе, так что непонятно, где кончается Кастиэль и начинается Дин, — и все это именно так, как Кастиэлю хочется. Они прижимаются друг к другу каждым дюймом, и все равно этого недостаточно: пальцы Кастиэля впиваются в кожу Дина, оставляя следы, притягивая его ближе, плотнее. Дин слегка отстраняется, глядя на Кастиэля пристальным разгоряченным взглядом и, при виде того, как он бесстыдно трется в ложбинку у его члена, прикрыв глаза трепещущими ресницами, у Кастиэля вырывается высокий полувздох-полустон. От того, как Дин помещается меж его бедрами, от вожделения, сводящего живот всякий раз, когда он подается вперед, Кастиэль не может выбросить из головы запретного. Во рту становится сухо — так сильно ему этого хочется. Горло Кастиэля парализует страх: они не разговаривают, когда занимаются этим, не смотрят друг на друга. В груди тесно от волнения, но Кастиэль пересиливает его. Он набирает воздуху, планируя следующую фразу, собирает всю имеющуюся храбрость и, сжав в напряжении пальцы ног, произносит: — Дин… — Горячая волна румянца заливает его щеки, когда он слышит собственный голос, низкий и хриплый, но Кастиэль продолжает: — Можешь, пожалуйста… Черт… Все, что Кастиэль собирался сказать, улетучивается из его головы, когда Дин облизывает ладонь и снова кладет руку на его член. Воздух разом выходит из легких, бедра Кастиэля поднимаются навстречу руке Дина, и он закусывает нижнюю губу, чтобы не издать звука. Это не помогает: он успевает заглушить лишь окончание высокого жалобного стона — и Дин, чтоб его, смеется! — Прости — не расслышал? — произносит он, расплываясь в улыбке и продолжая ласкать член Кастиэля. Тот хочет послать Дина к черту, но забывает об этом: от того, как Дин выворачивает руку у основания члена, как сжимает пальцы на головке, у Кастиэля перехватывает дух. — Пожалуйста, ты можешь… только… — шепчет Кастиэль. Мозг спотыкается где-то посреди фразы: Кастиэль слышит только собственные «пожалуйста», пока бедра сами собой дергаются в кулак Дина. Но Дин каким-то чудом понимает. Его рука вдруг оказывается у лица Кастиэля, большой палец проходится по его нижней губе осторожным, нежным жестом — таким интимным, что Кастиэль чувствует мурашки. Дин проталкивает в рот Кастиэля два пальца. Пока Кастиэль обсасывает пальцы Дина, тот, наклонив голову, целует его за ухом и медленно спускается по изгибу шеи, щекоча кожу приоткрытыми сухими губами с влажным кончиком языка. Он продвигается к ключице, к выступу плеча, где прикусывает кожу — осторожно, чтобы не оставить след, — и зализывает укус. У Кастиэля перехватывает дыхание. Жар в теле невыносим, а рука Дина все ласкает его член, сводя с ума от вожделения. Кастиэль обвивает языком пальцы Дина во рту, и Дин со вздохом выгибается к нему всем телом, прижавшись лбом к его шее под мочкой уха. Его рука на члене Кастиэля замирает. — Господи… — произносит Дин ломающимся голосом. Он вынимает пальцы изо рта Кастиэля и какое-то время лишь смотрит на его приоткрытый рот. — Черт, Кас, ты… Кастиэль притягивает его в поцелуй широко открытым ртом, медленный, словно в их распоряжении вечность, и откровенно вульгарный. Грудь Дина вздымается под ладонями Кастиэля, как будто он только что бежал. Дин издает низкий звук в рот Кастиэля, и между его ног оказываются влажные пальцы, потирающие его отверстие. Каждый мускул в теле Кастиэля напрягается до такой степени, что его трясет. Он больше не может даже целовать Дина: только тяжело дышит в уголок его рта, впившись пальцами в его упругие плечи, пока Дин ласкает кончиками пальцев нежную кожу. Кастиэль чувствует, как мышцы живота рефлекторно вздрагивают от усилия сдерживаться, но хочется ему только насадиться на руку Дина, и сам того не осознавая, Кастиэль начинает бормотать в его щеку: «Ну же, пожалуйста…» Он отводит назад плечи, упершись ими в кровать, и поднимает бедра к Дину. — «Дин, просто…» Дин проникает внутрь, и речь Кастиэля обрывается сдавленным звуком. В первое мгновение Дин не двигается, но затем постепенно погружает палец глубже — и осторожно вынимает его, так что у Кастиэля вырывается резкий выдох и бедра поднимаются вслед за его рукой. Дин снова входит по первую фалангу; Кастиэль сдерживает стон. Его тело от груди до бедер раскачивается навстречу Дину, напрягаясь каждый раз, когда палец выходит, потому что ему хочется еще, хочется большего. Хочется, чтобы Дин обращался с ним грубо, чтобы раскрыл его и оттрахал, оставив память о себе между ног на всю неделю. Пальцы Кастиэля впиваются в спину Дина с силой, способной оставить синяки. Дин резко вторгается снова. Изо рта Кастиэля вырывается нечаянный стон, и в ответ на его щеке появляется раскрытый рот Дина, обдающий ее горячим влажным дыханием. Кастиэль чувствует его кожей, когда Дин выдыхает «о-о…» — чувствует нажим его языка вдоль шеи, во впадине горла, отчего по телу прокатывает неконтролируемая волна жара. Он обжигает кожу, скручивается внутри — Кастиэль так возбужден, что едва соображает. Он чувствует их зажатые вместе между потными разгоряченными телами члены, и с резким выдохом поднимает бедра, вжимаясь Дину в живот. Просунув руку меж телами, он находит член Дина. Дин издает едва слышный стон, и его рука внутри Кастиэля на мгновение замирает. Кастиэль приподнимает пальцами его подбородок и целует его. Он проскальзывает языком в рот Дина, захватывает его нижнюю губу, и Дин вводит второй палец. Кастиэль выдыхает высоким отрывистым стоном, его спина выгибается, ноги сжимаются вокруг Дина, рука крепче стискивает его член. Большой палец соскальзывает по головке, и Дин издает непристойный низкий звук: нечто между стоном и вздохом, вибрацию которого Кастиэль чувствует в груди. — Боже, — произносит Дин, — блядь… Кастиэль чувствует, как в горле теснятся десятки слов, но выходит только несвязная путаница из «Дин», «пожалуйста», «вот так, еще». Он не знает, как сказать об одном, не сказав обо всем, и до ужаса боится проговориться Дину, что любит его. Он до боли закусывает нижнюю губу, стараясь дышать ровно. Бедра Дина подаются вперед, толкая член в руку Кастиэля, пока Дин быстро и безжалостно трахает его двумя пальцами, отчего в паху Кастиэля нарастает требовательная нужда. Возбуждение достигает степени, когда он едва способен дышать … — Черт, если бы… — выпаливает Кастиэль не в силах сдержаться. — Если бы можно было… мне бы хотелось… — Да, — отвечает Дин хрипло. — Да — мне тоже… Кастиэль едва отдает себе отчет в том, что происходит, но его руки вдруг оказываются на плечах Дина, и он отталкивает Дина назад. Пальцы Дина выскальзывают из него, и Дин, потеряв равновесие, приземляется на пятую точку, неловко раскинув ноги. Кровать стонет под ним, и Кастиэль настигает его сверху. — Что… — произносит Дин, но не успевает продолжить: Кастиэль пристраивается между его разведенных бедер, припадает к кровати и обнимает губами его член. Слишком долго он так боялся каждого прикосновения и поцелуя, что лишь эгоистично брал от Дина то, что тот готов был дать; слишком долго позволял Дину ублажать себя до дрожи оргазма в обмен на то, чтобы позволить ему потереться о свое бедро. Больше этого не будет. Дин издает низкий стон, его бедра дергаются ко рту Кастиэля. Головка члена упирается в небо Кастиэля, затем в его горло, и Кастиэль рефлекторно содрогается, думая, что его стошнит, но потом сглатывает, прогнав рефлекс. — Боже — ох… да, вот так… — выпаливает Дин. Его пальцы оказываются в волосах Кастиэля, стискивают их в кулак, вызывая едва заметную боль. Кастиэль присасывает головку, и Дин тянет его за волосы, так что боль становится резкой, но неожиданно приятной. Кастиэль выпускает изо рта его член, чтобы облизать два пальца. — Ох, блядь… — произносит Дин низким сдавленным голосом. Кастиэль снова обхватывает его член губами и заносит пальцы за спину. Угол не очень удобный — Дину было гораздо сподручнее, — но в данный момент Кастиэлю все равно. Он надавливает влажными пальцами на задний проход, и его губы невольно раскрываются на члене Дина, выпуская низкий вибрирующий в горле звук — который Дин, должно быть, чувствует, потому что его бедра дергаются ко рту Кастиэля. Кастиэль уже давно не трогал себя так, но помнит, как это делать: как начинать медленно, чтобы не было больно, как изогнуть пальцы, чтобы жар занялся и охватил тело. — Господи, Кас, ты… ты выглядишь… — Речь Дина обрывается, сменяясь несвязными «о… вот так», «боже…» и «ты просто… охуеть…» — посылающими по спине Кастиэля мурашки. Между фразами Дин лишь тяжело дышит, издавая редкие стоны, и толкается в рот Кастиэля. Его бедра дергаются резкими рывками: Кастиэль понимает, что он близок. Кастиэль втягивает щеки, всасывая член. Дин издает придушенный всхлип, и его руки вцепляются в волосы Кастиэля. Его бедра сбиваются с ритма и начинают лихорадочно дергаться ко рту Кастиэля, вонзая член глубоко в его горло, так что от ощущения заполняющей рот плоти и пальцев в заднем проходе Кастиэль едва может вздохнуть. Грудь Дина тяжело вздымается; Кастиэлю видны трепещущие мышцы его живота, и наконец настает момент, когда Дин замирает. Взглянув вверх, Кастиэль замечает его приоткрытый рот, гримасу на его лице, розовый румянец, поднимающийся от груди к щекам. Дин втягивает воздух, беззвучно содрогаясь. Его бедра вздымаются, Кастиэль чувствует, как напрягается каждый мускул в его теле, и с едва слышным высоким звуком Дин кончает. Кастиэль давится, и немного спермы выплескивается через его нижнюю губу, но он сглатывает остатки и вынимает пальцы из заднего прохода. Он неловко вытирает вспотевшую влажную руку о бедро и поднимается на колени, глядя на Дина. Тот набросил на лицо руку, спрятав глаза в сгибе локтя, и дышит так, словно пробежал марафон. — Дин? — неуверенно зовет Кастиэль. Он не обращает внимания даже на собственный огрубевший голос. Ему по-прежнему трудно сосредоточиться от болезненного возбуждения, особенно когда перед глазами стоит картина того, как Дин теряет контроль под его языком, как сжимает дрожащими бедрами его плечи. И все же тревога от мысли, что он что-то сделал не так, одолевает Кастиэля. — Боже правый… — произносит Дин в локоть. Его голос охрип не меньше, чем у Кастиэля. — По-моему, я на секунду ослеп. Господи… Кастиэль с облегчением выдыхает. — Значит, все в порядке. Дин убирает с лица руку и тяжело роняет ее на матрас. Он начинает смеяться. — Да, — отвечает он. — Да, все в порядке. — Он садится и, должно быть замечает в лице Кастиэля настороженность, потому что его черты смягчаются. Он протягивает руку. — Иди сюда. Кастиэль неловко подползает к нему, оседлав его бедра, и в нерешительности замирает. Эта часть процесса ему никогда не давалась. Обычно он кончает первым и ждет, пока кончит Дин, чтобы скорее уйти, но сейчас они ублажают друг друга без всякой спешки. Рука Дина скользит по груди Кастиэля, по его талии на спину, и Кастиэля охватывает трепет. — Эй, — зовет его Дин — так тихо, что едва слышно. Его рука движется по обнаженному бедру Кастиэля. — Сейчас я пугаю тебя? — Уголок его рта приподнимается в кривой улыбке. «Да», — хочется ответить Кастиэлю, но сказать этого вслух не получается, и думает он только о том, как чертовски безнадежно влюблен в Дина. Дин медленно целует его. Кастиэлю не требуется много времени. Он близок так давно, что, стоит ему отвести бедра так, чтобы член терся о бедро Дина, как дыхание тут же тяжелеет, тело обдает волной жара. Дин облизывает два пальца, заносит их за спину Кастиэля и проникает внутрь. Рот Кастиэля приоткрывается в беззвучном стоне: он осторожно насаживается на руку Дина, пока не начинает казаться, что каждый нерв в теле настроен на это растяжение, на это жжение. Кастиэлю снова хочется большего и кажется, что от желания кончить он вот-вот захлебнется. Дин трахает его двумя пальцами, двигаясь все быстрее, и Кастиэль слышит собственные жалкие стоны, срывающиеся с губ всякий раз, когда Дин входит: «Дин… Дин… о…» — Сейчас, сейчас, — шепчет Дин и, наклонив голову, проводит губами по подбородку Кастиэля к пульсирующей вене и вниз по линии его горла. Кастиэль едва дышит: он близок, так чертовски близок, что больно. — Вот так, Кас, сейчас… Кастиэль обвивает руками его шею и прижимается лбом к его виску. Оба потные, запыхавшиеся. Кастиэль насаживается на пальцы Дина, раскачивая бедрами к его руке. — Еще… вот здесь… — вырывается у него — и жар у основания позвоночника становится слишком требователен, чтобы сосредоточиться на чем-то еще. Дин накрывает его рот влажным горячим ртом, и Кастиэль кончает. В первые мгновения Кастиэль ощущает головокружение, словно мозг оторван от тела. Постепенно он приходит в себя и обнаруживает, что Дин обнимает ладонью его лицо, поглаживая большим пальцем его щеку. В груди шевелится паника: возникает знакомый порыв стряхнуть с себя руку Дина, восстановить дистанцию, вернуть контроль, — но в это мгновение Кастиэль не смог бы оттолкнуть Дина при всем желании. На груди Дина видны брызги остывающей спермы, на лбу — капля крови там, где он случайно задел рукой шов. Кастиэль поднимает руку и осторожно вытирает каплю пальцами. Дин тихо усмехается. — Что, я расхуярил себе голову? — Все нормально, — отвечает Кастиэль, чувствуя к нему невыносимую нежность. Он легонько проводит пальцем по ране. — Жить будешь. Дин морщит нос. — Таков ваш прогноз, доктор? Кастиэль чувствует в уголках рта угрозу улыбки. — Так точно. — Осмелев, он набирает в грудь воздуху и, собравшись с духом, как перед пробежкой под обстрелом, целует Дина в лоб. Он тут же отводит глаза, чтобы не видеть, как озаряется лицо Дина от этого мимолетного прикосновения. Кастиэль слезает с Дина и роется в куче одежды на полу в поисках нижнего белья. Дин сопровождает это насмешливыми замечаниями: — Нет, это мои. Вся эта куча моя! — Не твои — посмотри на складку! Ты не отглаживал складку. — Э, я могу отгладить идеальную складку не хуже тебя… — Как же… Видел я твою форму… Это моя, а вот та куча… — Твоя! Ты ее туда бросил. Уж поверь мне! Кастиэль недовольно ворчит, но наконец находит свои трусы. Он надевает их и достает из ранца маленькое полотенце. Спустившись вниз, в промозглую ванную, он открывает кран и брызгает на руку неравномерной струей холодной воды. Он мочит под краном полотенце, изо всех сил стараясь не думать о том, как мог бы делать то же самое при других обстоятельствах. Это так легко представить: маленький домик, Дин, сонно растянувшийся на постели после секса, Кастиэль, бродящий по дому в одном нижнем белье… — но он не дает себе права размышлять об этом. Стиснув зубы, он прогоняет от себя эти мысли и не притворяется, что они дома где-то в солнечной Америке. Кастиэль возвращается с влажным полотенцем и бросает его Дину. Полотенце холодное, и Дин вскрикивает, когда оно прилетает ему в грудь. — Сукин сын… И за что ты мне нравишься? Кастиэль улыбается и пожимает плечами, словно и сам не может этого понять. Он садится рядом с Дином, который, морщась, вытирается холодным полотенцем. Закончив, Дин швыряет полотенце в неопределенном направлении, падает на постель и выжидательно смотрит на Кастиэля в тишине, пока тот не набирается храбрости выключить лампу и лечь рядом. Какое-то время они ворочаются, пытаясь найти позу, в которой могут поместиться вдвоем на узкой кровати. В конце концов Дин устраивается на боку, отвернувшись от Кастиэля и неловко подтянув к себе колени. Кастиэлю не остается выбора, кроме как повторить его позу за его спиной. Он укладывается за Дином, пристроившись своими бедрами под его, и осторожно обнимает его рукой за бок. Поначалу поза неудобная: Кастиэль боится полноценно положить руку, переживая, что выйдет неловко или как-то постыдно. Но Дин ерзает, сдвигаясь назад, ближе к нему, и подтягивает к себе обнимающую его руку плотнее. Кастиэль расправляет пальцы на его животе, чувствуя его дыхание. Он утыкается носом в шею Дина, прижавшись щекой к выступу его лопатки, и пытается насладиться этим моментом спокойствия. Он слышит в тишине стук собственного сердца — при том, как он прижат грудью к спине Дина, Дин тоже, должно быть, его чувствует. Кастиэль сглатывает. Он закрывает глаза и заставляет себя не думать. Долгие минуты спустя, Дин вдруг нарушает тишину: — Я написал Сэму после Фалмута. Кастиэль не спит, но и разговора не ждал. Как только Дин заговаривает, он открывает глаза. Он не шевелится. — Спросил, как дела у Билла Клакстона, — продолжает Дин тихим голосом. — И Сэм ответил, что Билла больше нет. Их вдвоем с другом прогнали из города — и дом их разнесли: исписали стены, разбили окна. Пытались поджечь машину. Они больше там не живут. — Дыхание Дина под рукой Кастиэля кажется спокойным, как всегда. Дин говорит о том, с чем уже смирился. — Сэмми спросил меня, почему я интересуюсь, все ли в порядке, и… тогда я понял, что никогда не смогу забрать этого домой. Живот Дина поднимается на вдохе, опускается на выдохе. Если судить одной лишь рукой, разговор кажется ничего не значащим. Но в словах Дина слышна такая тяжесть, словно ему в тягость само существование. — Я понял, что такой человек в Канзасе — покойник. И я решил: если что-то из этого и выйдет, оно может выйти только здесь. Сейчас. — Пальцы Дина рассеянно поглаживают пальцы Кастиэля. — На фронте величайшей в мире войны, где всем не до меня, где всех волнует лишь как остаться в живых, — здесь это возможно. Мне сойдет это с рук. Кастиэль не знает, что ответить. Он привык разговаривать с Дином о важном, только когда можно на Дина не смотреть: он отточил это мастерство до блеска. Но теперь, когда Дин повернут к нему спиной, Кастиэлю как никогда хочется найти с ним контакт. — И какое-то время так все и было. Я просто — не знаю… давал нужде выход, наверное. — Дин молчит долгое время. Потом, наконец, добавляет: — Больше уже не так. У Кастиэля нет ответа, который не прозвучал бы пусто. Он знает, каково это: мечтать и мечтать, что однажды фантазии уйдут и груди и бедра женщины привлекут его так же, как влекут широкие плечи Дина. Кастиэль молча обнимает его крепче, прижимая к своей груди.

30 октября 1944 г.

Проснувшись, как обычно, в три часа утра, Кастиэль не сразу понимает, что Дина в постели больше нет. К бессоннице Кастиэль давно привык. Дело не всегда в кошмарах, от которых просыпаешься в страхе и холодном поту: иногда, ложась спать, он просто вдруг обнаруживает, что невыносимая усталость, мучившая его весь день, куда-то улетучилась, и лежит, глядя в потолок, с нескончаемым вихрем забот в голове; иногда просыпается каждые полчаса от беспокойного сна, не в силах устроиться в постели после месяцев ночевок на бетонных полах и в окопах. Даже эта кровать с протертым матрасом кажется неуютно мягкой. Кастиэль извивается, упираясь плечам в реи кровати, словно от этого они станут жестче, переворачивается на бок — и тогда вспоминает о Дине. Он резко садится. Дина рядом больше нет, комнату окутывает тьма. Брюнсюм соблюдает световую дисциплину: погашены даже уличные фонари, свет которых обычно пробивается сквозь шторы. Кастиэль в темноте совершенно один. Это досадно, но неудивительно: Дину действительно нужно было вернуться в казарму или подкрепить свое алиби, проведя остаток ночи где-то в кустах. Это всего лишь мера предосторожности: так поступил бы и сам Кастиэль. Он спускает ноги с кровати и задевает что-то теплое. В первый момент Кастиэль вздрагивает, отдернув ногу, но затем, когда глаза привыкают к темноте, постепенно различает Дина, свернувшегося на полу и крепко спящего. Он подвернул под себя сжатую в кулак руку и развернул плечи к земле, словно защищает что-то грудью. Кастиэль узнает эту позу: так Дин спит в полевых условиях, обняв аптечку, чтобы уберечь ее, и сжимая в кулаке лямку, готовый набросить ее на плечо сразу по пробуждении. Кастиэль сидит на краю кровати и смотрит на него. Смотрит, как он дышит, как вздымаются его плечи при тихом храпе. Кастиэля переполняет нежность, и на этот раз доля страха в этом потоке — ничтожная, почти незаметная, как спичка на фоне палящего солнца. Он впитывает эти безмолвные минуты умиротворения и на мгновение позволяет себе представить, как все могло бы быть. Они вдвоем… Кастиэль сглатывает. Он встает, осторожно обходит Дина и проходит туда, где сложены у стены его ранец и обвязка. Он находит в кармане обвязки фонарик, бумагу и ручку и возвращается к кровати, однако, не дойдя до нее, передумывает, подходит к Дину и опускается на пол рядом с ним, опершись о боковину кровати спиной. Он усаживается в темноте, скрестив ноги и касаясь коленом бедра Дина, и удерживается от порыва погладить его бедро. Вместо этого он включает фонарик, направив свет в сторону, чтобы не потревожить Дина, расправляет на ноге лист бумаги и берет в руку ручку. Набрав в грудь воздуху, он начинает: «Уважаемая миссис Уоллас…»