21 ноября 1944 г.
Дорогой Сэм, Я до сих пор не могу в это поверить. Я не могу поверить! Расскажи мне еще раз, как все было — все в подробностях! Сэмми, я так горжусь тобой — черт, да все гордятся! Когда я узнал новость, вокруг собрались ребята — все передавали поздравления, говорили, какой ты счастливчик, что заполучил такую куколку, — но ты ее достоин. Судя по твоим письмам, она огонь и ты с нею счастлив, так что я очень за тебя рад. Так когда все случится? Ты уже обсуждал это с ее семьей? Только не смей жениться до моего возвращения! Я буду на свадьбе — и буду рассказывать ей истории о том, как ты пытался запихнуть в нос чайную ложку. Ведь коли у вас будут дети, должна же она знать, чьи гены они унаследуют. И прекрати уже извиняться: тут не «Маленькие Женщины», ладно? Не обязательно жениться в порядке старшинства. Ничего: ты там в Штатах ковыряешь в носу, пока я тут сражаюсь за Дядю Сэма. Работаю в поте лица, в грязи да под дождем, а ты кушаешь пироги и водишь в кино Джессику. Пусть так и будет. Мне и здесь неплохо. А отец — ему это на пользу. По крайней мере, он жив-здоров. А ты беспокоился бы лучше о своем университете на другом конце страны! У нас тут все в порядке. Наступаем через Германию, сообщать особо нечего. Все нормально. Напишу снова, как смогу. Сцуко. T-4 сержант Винчестер 91W1O, рота B, 116-й пехотный полк 29-я пехотная дивизия Армия Соединенных Штатов22 ноября 1944 г.
Первый снаряд разрывается в районе третьего взвода, подняв толстый черный столб земли и дыма. Кастиэль вжимается глубже в траншею от летящей в него шрапнели и грязи и, придерживая рукой каску, бежит по траншее дальше. — В укрытие! Пригните головы! — кричит он, перебираясь через ноги скучившихся между узких стен солдат и чувствуя, как грязь тянет за ботинки. — Не высовываться, оставаться в укрытии, пока не кончится обстрел! Дождь хлещет, кажется, со всех сторон; ветер свистит на просторах, обжигая щеки и заставляя слезиться глаза. Так дело обстоит уже несколько дней: они медленно и бесконечно долго ползут по направлению к Кослару, и цель кажется неуловимой, как песок, просыпающийся сквозь пальцы. Следующий снаряд разрывается в паре футов перед траншеей, и Кастиэль видит, как рядового Брокера — зачем-то подкравшегося к краю, мать его, ведь Кастиэль велел сидеть в укрытии! — отбрасывает назад так, что он врезается в противоположную стену, прежде чем падает в грязь. Его тело изломано под неестественными углами — как минимум сломана рука, и Кастиэль уже готов окликнуть медика, но потом видит, как изо рта Брокера медленно вытекает кровь. Кастиэль сглатывает. Он бежит дальше. Снаряды визжат и падают вокруг, и над головой с треском летят пули, пробивая в снаряжении дыры, отстрелив назад голову рядового Хармана, приподнявшуюся над краем траншеи. Боковым зрением Кастиэль замечает, как что-то приземлилось в пяти-шести ярдах левее. Он дергает головой, ища глазами объект, и кричит: «В укрытие, все…» — однако, когда граната детонирует, она не проделывает воронку в скоплении людей, а кашляет, плюется и выпускает густой шлейф красного дыма. Внутри у Кастиэля все падает. Он видит, как красный дым поднимется с обоих концов траншеи — одна шашка у четвертого взвода, вторая у дальнего конца второго, — и на передовой немцев заметно движение. — Выкинуть шашки, ликвидировать дым! — кричит Кастиэль. — Отойти на оборонительные позиции — Консино! — Он оборачивается, лихорадочно ища радиста. — Консино, где, блядь… Консино?! — Сэр… — Консино, запыхавшись, выскакивает из гущи солдат с передатчиком в руке. За его спиной траншею заполняет дым, горячий и удушливый. Кастиэль выхватывает рацию у него из рук. — Бейкер-четыре первое, это шестой — вызываю Бейкер-четыре первое! — выпаливает он так быстро, что слова спотыкаются друг о друга. Следует мгновение тишины, растягивающееся все дольше. Затем: — Шестой, это Бейкер-четыре… — Обеспечить оборону, артиллерия — на установленные точки! — кричит Кастиэль, пригибаясь от трещащих кругом пулеметных очередей. Кто-то кричит, кто-то зовет медика, кто-то громко произносит «о, черт!» при виде приближающихся немцев. — Вас понял… — Конец связи. — Кастиэль отдает передатчик. Дальше в траншее слышен неразборчивый приказ, за которым следуют глухие нерегулярные удары минометов четвертого взвода. Один, два, три раза… четыре… Минометные снаряды врезаются в землю футах в двадцати впереди, взрываясь один за другим с оглушительным грохотом фейерверка, но Кастиэлю не видно, есть ли от них какой-то толк: он вообще ничего не видит. Они не выкинули дымовые шашки вовремя, и теперь траншея до краев наполнена красноватым туманом, в котором что-либо дальше пяти ярдов различается лишь неясными силуэтами. — Подавляющий огонь! — повторяет Кастиэль снова и снова, пробегая по траншее. Кто-то зовет: «Медик, где, мать его, медик!» — и один из младших офицеров второго взвода кричит от боли. — Подавляющий огонь, не ослаблять натиск! Консино! Консино рядом, сует передатчик Кастиэлю в руку. — Бейкер-четыре первое, это шестой! Еще раз! — кричит в него Кастиэль, и бойцы четвертого взвода палят из минометов снова. Кто-то дальше в районе первого взвода кричит, что оборона прорвана и немцы в траншее, и Кастиэль теряется. Он стоит с висящей на плече винтовкой, сжимая в руке рацию, и смотрит в зигзагами уходящую вдаль траншею, где дальше пятнадцати шагов не видно ничего. К горлу подступает паника, но он проглатывает ее. Он сжимает и разжимает пальцы на передатчике рации. — Сэр, что прикажете… — Дайте третий взвод! — распоряжается Кастиэль и вновь поднимает передатчик ко рту. — Бейкер-три первое, отчитайтесь о статусе, вызываю… Слышится треск статики. — …шестой — это… первое, у нас контакт слева за часовым постом — других… пока, прием. — Прекратить огонь, экономьте боеприпасы — отходите назад к траншее, закрепить штыки, гренадеров вперед на зачистку траншеи, прием. — Вас понял. — Доложите в случае новых контактов — конец связи. Кастиэль отдергивается от рации, когда рядом над ним что-то взрывается. Он протягивает руку к Консино: — Консино, первый взвод! Кто-то кричит, но Кастиэлю ни черта не видно. Он дышит, преодолевая ужас, тисками сжимающий грудь, он принимает доклады от каждого взвода — немцы в траншее с дальнего конца третьего взвода и в распадке между первым и вторым, — он связывается с батальоном, чтобы доложить о контратаке южнее Кослара и спросить, что, черт возьми, стряслось с поддержкой 747-го танкового. И выясняется, что танковый взвод, которому было поручено обеспечить прикрытие, в почти полном составе подорвался на минном поле у третьего батальона, так что не видать им тяжелой артиллерии. Кастиэль сует рацию Консино и пускается бегом по траншее к первому взводу, продираясь сквозь грязь и хаос, сквозь тела солдат, кашляющих от дыма и в суете пытающихся разобраться, где немцы. — Подавляющий огонь, не ослаблять натиск, держать подавляющий огонь! — кричит Кастиэль. Слышится придушенный вскрик, и рядовой Берланти в каких-то пяти футах впереди лихорадочно хватает упавшую в траншею немецкую ручную гранату. Кастиэль отшатывается назад. — Брось, беги! — кричит он, но это один из новобранцев — один из глупых желторотых новичков, который, очевидно, не выучил, что активированную гранату обратно в противника не бросишь. Кастиэль падает на корточки у стены — больше времени нет ни на что, — и вжимается в грязь, прикрыв руками голову. Граната взрывается. Кастиэль судорожно выдыхает, разжимая руки, и оценивает последствия. Желудок сводит от представшей перед ним картины. От Берланти мало что осталось — месиво грязи и мяса. Чуть дальше виден рядовой Ванс с глубоко вонзившимися в лицо и горло осколками, Руш, который кричит и кричит, Шиаво, дергающийся в конвульсиях с вытекающей изо рта на подбородок кровью, и Макс Миллер, копошащийся в грязи, прижав к животу окровавленную руку. — Медик! — кричит Кастиэль. — Нужен медик! Он пытается провести триаж: двое раненных на ногах — эти были дальше от взрыва; Шиаво — класс 5, не выживет; Ванс и Берланти погибли на месте; Руш — класс 2. Больше всех внимание нужно Миллеру, но почему-то Кастиэль не может приблизиться к нему. Ноги не слушаются. Он стоит, замерев, с комком страха в горле, смотрит, как Миллер прижимает дрожащими руками рану, и не может заставить себя вмешаться. Он понимает, что должен помочь, пока не прибыл медик, но не может отделаться от фантомного ощущения крови на пальцах, смещения тканей и кости под ладонями, не может вздохнуть. Бой вокруг пульсирует, как сердце; от выстрелов минометов вздрагивает земля; снаряды оставляют за собой воронки, не щадя попавшихся на пути людей; трещат пулеметы; что-то кричат повышенные в панике голоса. Кастиэль не может пошевелиться. Он понимает, что потеряет Миллера, если не вмешается сейчас же, но и если вмешаться, Миллер может погибнуть — это случится все равно, и кажется, что на руках кровь… В этот момент его едва не сшибает кто-то сзади. Кастиэль отшатывается от бесцеремонного плеча Дина — тот кричит: «Я все сделаю, сделаю, идите!» Он возится с какой-то мелкой вещицей, ломает что-то между зубов и точным движением всаживает Миллеру в бедро дозу морфия, после чего рисует на его лбу окровавленным пальцем неровную «М». Кастиэль кое-как поднимается на ноги и заставляет себя прогнать оцепенение и сжать в руках винтовку. Он находит радиста и получает отчеты о статусе Бейкер. Постепенно они оттесняют немцев назад в рассеивающемся дыму.23 ноября 1944 г.
Кастиэль бредет по траншее: ботинки хлюпают в густой грязи на каждом шагу. Дождь ослаб до мороси, туманом висящей в воздухе. От нее мерзнет и синеет кожа и ноют костяшки пальцев, но впервые за много часов немцы прекратили обстрел. Ночное небо слабо озарено пожаром в секторе третьего батальона; фосфорный дым клубится белым на фоне плотных облаков; и противоартиллерийские прожекторы теперь неподвижны и освещают мир тускло-серебристым светом, похожим на лунный. Кастиэль поднимает руки к лицу и, сцепив пальцы, дует в ладони, чтобы хоть чуть-чуть согреться, но это не помогает. Он переступает через спящего капрала Соренто, минует Трана и Хэнскама, в тишине разделивших холодный паек, и рядового Тилмана, кончиком ножа выковыривающего грязь из дула винтовки. Кастиэль чувствует инстинктивный порыв одернуть его — так грязь только забьется глубже в ствол, — но не делает этого. В этой грязной жиже под непрекращающимся дождем они уже днями не чистили орудий, так что хуже Тилман вряд ли сделает. У все большего числа солдат орудия вообще отказывают. Всякий раз, когда они входят в контакт, слышатся крики «засор!» — и кто-то лихорадочно пытается вычистить из патронташа грязь, чтобы беспрепятственно скормить в пулемет ленту, или силится совладать с рукояткой взвода, чтобы выковырять из обоймы гигантские комки грязи. Кастиэль проходит мимо часового поста второго взвода, поскользнувшись в луже, хватается за стену траншеи и мечтает оказаться где угодно, лишь бы не здесь. Он мечтает о крыше, о четырех стенах. Он пытается представить себе солнце, но думает, что согласился бы и на сухой окоп пасмурным вечером — у него весьма скромные запросы. По пути он замечает знакомый силуэт, полулежащий на дне траншеи, подтянув к груди колено, и устало потягивающий жидкость из фляги. Кастиэль узнает неэлегантно раскинутые ноги Дина, его лениво сдвинутую набок каску, и направляется к нему. Дин поднимает голову, но ничего не говорит: они соблюдают шумовую дисциплину. Он молча смотрит, как Кастиэль приближается, затем свободной рукой подцепляет сумку и перекладывает ее на дальнюю сторону, расчищая для Кастиэля место. Кастиэль подходит и садится рядом, слыша хруст в коленях, когда опускается в грязь. Он настолько вымокший, что уже даже не вздрагивает, когда стоялая вода на дне траншеи начинает просачиваться сквозь штаны. В воздухе, пропитанном вонью траншеи и моросящим дождем, трепетное тепло тела Дина ощущается даже через куртку с расстояния в несколько дюймов. Кастиэль предусмотрительно держится в стороне, не касаясь его. Дин вытирает рот тыльной стороной ладони и протягивает флягу Кастиэлю. Тот качает головой: — Я не хочу, — шепчет он. — Спасибо. Дин настойчивее сует ему флягу. В скудном свете прожекторов, отражающемся от плотного слоя облаков, Кастиэль видит, как Дин многозначительно поднимает брови. — Глотните, — настаивает он. Закатив глаза, Кастиэль берет флягу. Он снимает крышку, опрокидывает флягу в рот — и давится. В ней не вода. Кастиэль фыркает, сглатывает и, морщась, награждает Дина изумленным взглядом. — Господи. Где вы… Дин небрежно пожимает плечами. — Наткнулся на нее. Видно, фрицы оставили при отступлении. Кастиэль обдумывает это, покачивая флягу из стороны в сторону и слушая плеск внутри. — Им же хуже. Теперь он явственно чувствует запах спиртного, едкий и резкий. Умом он понимает, что пить тут, в траншее, в сотне ярдов от позиции немцев, — отвратительная затея. Но он промокший, до костей продрогший, сидит по щиколотку в грязи и спал два часа за последние двое суток. Нынче он уже лучше функционирует в подобных условиях и заставляет себя делать дело, даже когда тело требует отдыха, но за глазом пульсирует мигрень и вести себя ответственно становится тяжело. — Алкоголь ведь не согревает, — замечает Кастиэль, покачивая флягу круговыми движениями. — Он лишь притупляет способность чувствовать холод. — Хм. — Да еще и обезвоживает при этом. — Вы только подумайте!.. — отвечает Дин. Кастиэль подносит флягу к губам и делает еще глоток. Это почти чистый спирт, отдающий бензином и обжигающий внутренности. — Блядь… — ворчит Кастиэль, морща нос. Он бросает взгляд на Дина и видит, что тот смотрит на него. В темноте различить выражение его лица трудно, но Кастиэлю кажется, что он видит изгиб улыбки Дина. Он протягивает флягу. Дин берет ее, задев пальцы Кастиэля, и делает большой глоток. После этого он рассеянно упирает горлышко фляги в верхнюю губу. Они погружаются в комфортное задумчивое молчание. На таком расстоянии от противника шумовая и световая дисциплина абсолютны, и они уже и так сказали больше, чем следовало бы. За Косларом раздается слабое шипение, и высоко в небо взлетает красная сигнальная ракета с хвостом розового дыма. Она блестит и подмигивает в бледном отсвете прожекторов, и стрельба вдалеке начинается снова. Дин передает флягу назад; Кастиэль берет ее и делает глоток. Место, где рот Дина нагрел металл, — это самое теплое, что Кастиэль чувствовал за последние дни. Он вдыхает резкий запах спиртного и пьет, удерживая жидкость во рту, пока она не начинает щипать язык и щеки. Запрокинув голову на стену траншеи, он сглатывает, и, когда выдыхает, дыхание слетает с его губ белым туманом. Кастиэль съеживается, подтянув руки к туловищу, и закрывает глаза. — Мерзнете? — спрашивает Дин. Кастиэль не чувствует пальцев. — Не жалуюсь, — отвечает он. Дин едва слышно фыркает. — Да, — говорит он, и Кастиэль чувствует, как Дин прижимается к нему, так что они в контакте от плеча до локтя, от бедра до колена. — Я тоже. Дин протягивает руку за флягой, но Кастиэлю не хочется отдавать ее. Он отпивает еще глоток, и Дин возмущенно тычет его запястьем в руку. — Эй! — шепчет он. — Мы что, больше не делимся? — Вам не следует пить, — отвечает Кастиэль надменно. — Вы медик. Рука Дина сжимается в ленивый кулак, и он снова бьет ею Кастиэля. — А вы, блядь, командир роты. Одно другого не лучше. Давайте сюда! Кастиэль отклоняется от него, защищая флягу телом. — Да половина офицеров батальона уже пьяницы, — оправдывается он и бездумно добавляет: — И потом, я не отвечаю за жизни людей. Дин издает изумленный смешок. — А кто ж тогда отвечает?! — восклицает он шепотом. — Кроме того, у нас три медика — и всего один вы, так что… — Он снова толкает Кастиэля. — Дайте сюда! Во фляге уже и драться-то не за что. По правде говоря, там и было немного — Дин клянется, что столько и нашел. Кастиэль верит ему, но притворяется, что нет, потому что, хоть он в этом и не признается, ему нравится воинственность Дина, нравится, как тот тяжело наваливается, чтобы прошептать Кастиэлю прямо в лицо, соблюдая громкость, не нарушающую шумовую дисциплину: «Ах так, сэр?! Ну и идите на хуй!» Дин наклоняется совсем близко, чтобы быть услышанным, Кастиэль чувствует на щеках его пахнущее спиртом теплое дыхание и едва не улыбается. Он делает последний большой глоток, Дин заявляет, что оставалась там все равно только его слюна, и Кастиэль шепчет что-то о том, что это лишь улучшает вкус. После этого Дин театрально вытряхивает в рот последние капли, и Кастиэль пытается не думать об их вкусе на его языке. Они сидят рядом под ледяным дождем в грязи, пропитывающей ботинки и зад армейских штанов, и сдавленный звук смеха Дина, который он пытается сдержать, — такой золотисто-теплый, что Кастиэлю нет дела до всего остального. Над головой угасает, мерцая, вражеский трассер. Темнота накрывает их снова, где-то дальше в окопе фыркает во сне Соренто. За ним слышен тихий шорох движения: меняется караул на посту. Где-то в Косларе шумит работающий двигатель, за дальним краем сектора Бейкер снова вступает пулеметная очередь, и Дин удобнее устраивается рядом с Кастиэлем. Со всех сторон идут бои, но здесь мир так тих и неподвижен, как только может быть. Кастиэль встряхивает рукавом, чтобы взглянуть на часы. Стрелки видно плохо, но по их тусклым силуэтам можно догадаться: почти час ночи. Кастиэль на мгновение оборачивается, упершись плечом Дину в грудь, и смотрит в траншею. В ней довольно людно, но от них еще футов пять до следующего солдата, уронившего голову на подтянутые к груди колени и либо уже спящего, либо близко к тому. Кастиэль снова поворачивается к Дину и несколько мгновений смотрит на сонный наклон его головы, пока Дин постепенно задремывает, на его нос и рот, тускло очерченные в профиль, на выступающее ребро каски. — Дин, — зовет Кастиэль тихо. Едва пошевелившись, Дин отвечает: — М-м? Кастиэль медлит. — С днем благодарения. Дин поднимает голову. Он тихо усмехается. — Черт… С днем благодарения, Кас. Кастиэль наклоняется к нему, пока губы не касаются холодного металла каски, и остается сидеть в таком положении. Это не поцелуй — ничего уличающего, если кто-то проснется и увидит. Просто он прижался лицом к каске Дина, дождь мочит нос и подбородок, и, если Дин и привалился к нему во сне, в этом ничего такого нет.25 ноября 1944 г.
— Давайте! — кричит Кастиэль, и вдоль передовой раздается череда щелчков: солдаты выдергивают чеки гранат, замахиваются и швыряют их. С немецких позиций доносятся неразборчивые крики, гремят взрывы, поднимающие в воздух дым и грязь. Отделение за отделением Бейкер растекается по узким и скользким проходам траншеи и продвигается дальше вперед. Они со всех ног мчатся к следующей цели; Кастиэль дышит быстро и тяжело от нескончаемого бега в этом хаотичном наступлении на Кослар. С обоих концов фронта Бейкер грохочут 66-миллиметровые орудия четвертого взвода, и вражеская траншея вспыхивает белым взрывом горячего фосфора, от которого через край валят густые клубы удушливого дыма. Первым в траншею спрыгивает Эш Лоуэлл и уверенно пробегает вперед, развернув плечо и прижав к нему винтовку. Сразу за ним рядовой Колк едва успевает сделать три шага в грязь и получает пулю в левый глаз. — Продвигайтесь, продвигайтесь! — кричит Кастиэль, упав на колено и следя за движением роты в прицел винтовки. Он отдает приказы из тыла: первый взвод — налево на дот, второй — подавляющий огонь в траншею у основания дота, готовиться перевести огонь; третий — на зачистку правого рукава, оттеснять немцев до упора, пока те не вынуждены будут сдаться или погибнуть; четвертый взвод — ждать в тылу, чтобы обеспечить прикрытие отступления, если потребуется: нацелиться на длину траншеи, по отделению на каждые двадцать пять футов! Пристегнув штыки, Бейкер прорывается в гущу немецкой траншеи. Каллахи кричит по-немецки приказ сдаваться, но немцы, похоже, пока не готовы к этому: Каллахи резко отбрасывает в стену выстрелом в плечо, и немецкая пулеметная очередь заставляет оставшихся рассыпаться в стороны и вжаться в стены. Тем не менее они продвигаются. Рядовой Бирси стреляет и стреляет, но как раз, когда перед ним возникает первый немец, у Бирси отлетает пустая обойма. Второпях перезаряжая винтовку, он получает штыком в солнечное сплетение. Он давится, его тошнит кровью. Капрал Лоуэлл позади него с криком вздергивает винтовку и всаживает три пули в ключицу и горло немца. Немец падает, и рядовой Весели убивает следующего за ним. Раздается высокий немецкий выкрик, и кто-то швыряет гранату. — В укрытие! Граната! — кричит Лоуэлл. Граната взрывается, оставив Весели с дырой в груди. Ее разорвавшийся в воздухе горячий кожух уродливо срезает Лоуэллу руку у плеча. Первый сержант Мастерс срывая голос зовет медика, рядовые Армстронг и Амриэл оттаскивают раненого назад, Тед Дю Морт поскальзывается в грязи на бегу к этой мясорубке, а немцы уже снова наступают, спеша занять опустевшую секцию траншеи. Трещит пулеметная очередь, и голова рядового Армстронга дергается назад, так что он падает на землю, выпустив раненого. Что-то екает у Кастиэля в груди, однако Армстронг садится, поднимая дрожащие руки к каске, принявшей на себя выстрел. В этот момент другая пуля пронзает ему горло, и он падает снова. — Блядь… — шепчет Кастиэль и оборачивается, чтобы оценить прогресс роты, но в изрезанной зигзагами траншее сложно обозреть всю картину. Сзади подбегает Консино с сообщением из батальона о том, что роты Фокс и Гольф успешно прорвались к центру Кослара, почти не встретив сопротивления на пути. Кастиэль смотрит на кровавую баню в своей траншее и думает: «Непохоже на правду», — но тут же забывает об этом. У него есть заботы важнее. В дальнем конце траншеи немцы не сдают позиций, и Бейкер отступает. Они собирают раненых; Винчестер, Дю Морт и Нолан лихорадочно пытаются минимизировать потери. Вот Дин, затягивает жгут вокруг остатков искалеченной руки Эша Лоуэлла, бормоча: «Смотри на меня, смотри на меня, все в порядке — все будет хорошо, все не так страшно…» Вот Нолан, вскрывает зубами пакетик стрептоцида, прижимая рукой дыру в желудке Дьюана, из которой медленно выплескивается кровь. Они опасно близки к тому, чтобы оказаться захваченными. Кастиэль быстро отдает приказы об эвакуации — Зеддмор и Айлер берут Весели, Брэдбери берет Бирси — и хлопает по плечу Дина, чтобы привлечь его внимание. — Винчестер, мы отступаем, что вам нужно? — окликает он Дина, пригибаясь от пуль, пролетающих над головой и впивающихся в стены траншеи. — Голова Гитлера на палке будет кстати, лейтенант… — черт, Эш, не дергайся ты, потерпи секунду, я почти закончил… — Винчестер! Дин садится на корточки и вытирает рукой рот. От этого на его подбородке и под носом остаются кровавые разводы. Он указывает: — Заберите отсюда Майка, и мне нужна плазма. Кастиэль кивает и, прежде чем уйти, протягивает руку к руке Дина, пытаясь сообщить этим жестом одновременно «спасибо», «сделаю» и «ты отлично справляешься». Но, прежде чем он успевает прикоснуться к Дину, тот отдергивается. Кастиэль подбирает пальцы в кулак и убирает руку. Пулеметная очередь трещит все громче, раздается глухой выстрел миномета, и думать об этом некогда. Кастиэль хватает рядового Майка Шелли, забрасывает его руку себе на шею, другой подхватывает его под бедро и взволакивает на плечи. Поскальзываясь и спотыкаясь, он пускается бегом назад, туда, где работает Дю Морт. Кастиэль тяжело опускает Шелли, затем разворачивается обратно, и в этот момент над головой раздается оглушительный рев. Кастиэль вскидывает голову и видит то, чего до этого момента и не замечал: впервые за последние недели дождь прекратился и небо расчистилось. Поле боя заливает хрупкий, словно распыленный солнечный свет, блестящий в лужах, собравшихся на дне траншеи, и в небе с ревом проносятся шесть бомбардировщиков B-24. Они летят к Кослару, заходят над ним в левый вираж и сбрасывают свой груз. Кастиэль упреждающе вздрагивает. Непрекращавшийся до сих пор вражеский огонь спотыкается и стихает — смотрят все. И Кослар взрывается. Первый взрыв вздымается на высоту под тридцать футов, выбив внутренности большого старого дома клубящимся облаком огня, дыма и щебня. Последующие с грохотом, похожим на раскаты грома, разносят улицу за улицей. Кастиэль оборачивается к Консино и выхватывает у того передатчик. — Бейкер-два первое, это шестой, наступаем! — кричит он под рев самолетов и вибрирующий звон в ушах. Рота снова вырывается вперед с пристегнутыми штыками, с гренадерами во главе, оттесняя врага сквозь редеющую белую дымку и занимая траншею.26 ноября 1944 г.
Кастиэль закрыл глаза никак не больше, чем на пять минут, а стрельба уже начинается снова. Он просыпается под крик Вирджила «Подъем, подъем!» и вскакивает на ноги, нахлобучив каску и схватив винтовку. Он сонный, дезориентированный, его взгляд рассеян, но он не зацикливается на том, что упустил первую за три дня возможность более или менее спокойно вздремнуть, и тут же пускается бегом. В траншее царит хаос: разбуженные солдаты спешно занимают позиции, сержант Миллиган бегает между окопами с боеприпасами, первый сержант Мастерс кричит отстающим вставать, блядь, вставать, контакт спереди! Придерживая рукой незастегнутую каску, Кастиэль кое-как натягивает обвязку и бежит к тому месту, где можно выглянуть через край траншеи на линию противника. Дела идут, мягко говоря, плохо. Новость о прорыве рот Фокс и Гольф в сердце Кослара звучала слишком невероятно, чтобы оказаться правдой: роты оказались отрезаны, пойманные в ловушку в нескольких зданиях за главной площадью. У них лишь обрывочный контакт с командованием батальона: насколько известно Кастиэлю, они затаились, пока 111-й артиллерийский батальон защищает их меткими снарядами из тыла, а оставшаяся часть 116-го полка пытается пробиться к ним на выручку. Хотя пока о выручке говорить не приходится: через каждые сто ярдов продвижения Бейкер немцы контратакуют и оттесняют их назад. Рота ползет к цели дюйм за дюймом, по грязи, под взрывающимися снарядами, пока наконец не добирается до последней траншеи перед городом. Выглядывая за ее край, Кастиэль думает, что, может быть, им наконец выпал шанс. Он осматривает окрестности, оценивая обстановку и изо всех сил стараясь отключиться от звуков поспешных приготовлений сзади. Он остается глух к призыву Гарригана подать боеприпасов, к голосу Эстера, кричащему на последних отстающих, к чьим-то вопросам «Где Новак?! Лейтенант Новак?» — и сосредотачивается. Огонь противника рассеян, вспышки видны из четырех мест: из здания слева, из дота в заброшенном углу траншеи и из двух окон на верхних этажах здания правее. Наверняка дальше в каждом направлении есть и другие позиции, но пока картина подтверждает подозрения Кастиэля: у врага заканчиваются силы. У немцев недостаточно людей, чтобы обеспечить эффективную базу огня, поэтому они концентрируют огневую мощь на целях, которые считают наиболее слабыми. Не сказать, что они неправы: если бы Кастиэль атаковал собственный фронт, он сосредоточился бы на тех же самых точках, но в данный момент он мало что может сделать для укрепления позиций. Зато открывается возможность прорваться вперед, преодолеть последние сто пятьдесят ярдов до Кослара. Звуки вокруг обретают четкость. «Лейтенант Новак! Лейтенант Новак!» Кастиэль оборачивается и обнаруживает за плечом Вирджила, низко пригнувшегося, чтобы не попасть под огонь с вражеских позиций. — Лейтенант? — Все в боевой готовности, — докладывает Вирджил, слегка запыхавшись. — Каковы приказы? — Соберите командиров взводов. — Кастиэль спускается со своего обзорного места и целеустремленно направляется по траншее. Вирджил не отстает. — Выходим в наступление. Вирджил хватает двоих новобранцев и отправляет их искать Эстера, Ширли и Алистара, а Кастиэль роется в куртке в поисках футляра с картой. Рядом с первым взводом в траншее ответвление, ведущее в небольшой блиндаж, — там Кастиэль приседает на колено, чтобы развернуть карту. Лейтенанты вскоре присоединяются к нему, и он описывает для них замеченные позиции, отмечая их на карте, и рисует короткие изогнутые линии, показывающие маршруты наступления каждого взвода, каждого отделения. Он обозначает зоны огня, цели, первую и вторую точки сбора; грубо набрасывает, где могут ожидаться дальнейшие позиции противника, о которых пока нет данных. Он прикидывает, как бы распорядился войсками он сам, если бы ему пришлось защищать Кослар, и наносит на карту вероятные минные поля, пулеметные позиции, артиллерию — места, где нужно соблюдать осторожность. Кастиэль не спал как следует так давно, что пальцы неконтролируемо дергаются, когда он указывает на карту, и линии выходят неровными, но это неважно. Он поднимает голову и обводит взглядом офицеров. — Вопросы? Алистар и Ширли качают головами. Эстер не говорит ничего — лишь решительно смотрит на карту, сжав губы, но Кастиэль к этому привык. Вирджил наклоняется над картой и спрашивает: — А где при этом будет остальной батальон? — Я свяжусь с другими ротами и уточню — и дам вам знать, если что-то изменится до того, как мы выдвинемся — будем планировать на семь пятнадцать. Если их позиции не поменяются по сравнению с последними данными, то Фокс и Гольф где-то впереди нас… — Кастиэль указывает, рисуя пальцем большой круг над северным квадрантом, — Авель — слева, прорывается через последние траншеи вот здесь, Чарли и Дог где-то здесь, и Изи в резерве, насколько мне известно. Третий батальон — все еще на переднем склоне этого хребта, первый удерживает путь через Альденховен. Если понадобится, нас должны прикрыть 747-й и ВВС, но у них и так работы хватает, так что попробуем прорваться самостоятельно. Вирджил кивает. — А если прорыв не удастся, каковы наши шансы на поставку боеприпасов? Кастиэль берет паузу. Это хороший вопрос. Присевший напротив Эстер считывает колебания Кастиэля, как открытую книгу, и на его губах появляется удовлетворенная улыбка. Он отклоняется на корточках. — У нас больше шансов на успех, если не экономить боеприпасы. Кастиэль не отвечает. Он все прекрасно понимает — как понимает и то, что, если они израсходуют все боеприпасы и не прорвутся, им крышка. Но и Эстер знает это: он намеренно провоцирует Кастиэля, вынуждая того принять решение, за которое ему потом наверняка откусят голову. И тем не менее в словах Эстера есть резон. — Шансов на поставку мало, — признает Кастиэль, собирает карту, ловко складывает ее и убирает в футляр. — Будем действовать эффективно, но без излишеств. Специально экономить не нужно, но тактику следует продумывать тщательно. То есть никаких маневров по переводу огня. Эффективный подавляющий огонь, а не пальба вслепую, просто чтоб противник не высовывался. Нам не требуется убеждать немцев, что у нас больше людей, — они и так это знают. — Он убирает футляр с картой в куртку и поправляет ремень винтовки, ослабив его для свободы передвижения. — Перераспределите среди своих людей боеприпасы и снаряжение выбывших и сделайте это с умом. Пусть сержанты следят за расходом, и держите меня в курсе. Гранаты используйте только в замкнутых пространствах, для дальних позиций будем по мере надобности подключать четвертый взвод. Лицо Эстера омрачилось, Алистар выковыривает что-то зубами из-под длинного неровного ногтя, но и он, и Вирджил кивают. Командиры взводов готовят роту к выступлению, распределяя и перераспределяя боеприпасы, передавая приказы, объясняя сержантам и их отделениям план атаки. Когда в угольно-пепельном небе над головой встает солнце, наконец пора выходить. Кастиэль выбирается из траншеи на открытую местность вслед за вторым взводом. Напустив вперед красного дыма, они агрессивной перебежкой продвигаются под огнем к первой намеченной позиции. Со стороны противника слышатся тяжелые удары минометов. — В укрытие, прочь с улицы! — кричит Кастиэль. Он успевает увидеть, как рядового Айлера отбрасывает выстрелами в горло и грудь, и, как раз когда Кастиэль отвлекается на блеск темной крови изо рта Айлера, рядом разрывается первый снаряд. Кастиэль чувствует удар в коленях и отшатывается, прикрыв лицо от фонтана горячей шрапнели. Вверх поднимаются густые клубы черного дыма, и Кастиэль бежит сквозь них, а рядом уже рвется следующий снаряд, и следующий. Нужно продвигаться вперед. Второй взвод прорывается дюйм за дюймом среди отскакивающих от кирпичных стен пуль. Тернер получает одну в плечо, Хаддад — в бедро, и все утопает в криках боли, в зовах «Медик! Блядь, медика сюда!» — и Кастиэль велит роте двигаться, двигаться, не задерживаться. Сержант Гарриган выстрелом выбивает окно ближайшего здания, и рядовой Амриэл швыряет туда гранату. Они отшатываются от взрыва, с которым из окна вылетают щепки, металл и стекло, и врываются внутрь здания. «Auf die Knie! — кричит Каллахи, подняв к плечу винтовку и наставляя ее на поднимающихся с пола и откашливающихся от дыма и пыли людей. — Waffen auf den Boden, Hände dort, wo ich sie sehen kann!..» В помещении обнаруживается стопка карт, прикрытая кучей маслянистых пулеметных лент, и Кастиэль роется в ней в поисках чего-либо полезного: данных о других позициях, путях снабжения, ловушках и заминированных участках, о слабых местах противника. В конце концов он грубо складывает стопку пополам и засовывает в ранец. На полу корчится немецкий солдат с опухшим и перекошенным лицом: под его глазом и во лбу видны осколки металла гранаты. Остальные молча смотрят на него, подняв над головой руки, и звуки того, как он давится кровью, слышны за голосами солдат Бейкер. Кастиэль проходит дальше. Он находит своего радиста, связывается с каждым из взводов, чтобы узнать о расходе боеприпасов: в третьем взводе пока все нормально, в первом уже нехватка, четвертый взвод экономит снаряды и стреляет только по приказу Кастиэля. Он возвращается назад поддержать третий взвод, продвигающийся по Лайзартштрассе к первому ряду зданий на улице. Первое отделение пытается очистить боковой переулок, но солдатам отрезает путь пулеметная позиция в окне первого этажа. Второе отделение обходит с фланга и обнаруживает стрелков, обосновавшихся во временном доте в старом отеле. Эстер кричит отделению отступать, найти другой путь; Тилман выскакивает вперед на разведку — и нарывается на заминированный участок. S-мина подпрыгивает высоко в воздух, ломает Тилману коленную чашечку и разрезает бедро, и Кастиэль открывает рот, чтобы крикнуть «В укрытие!» — но прежде, чем он успевает сделать это, мина взрывается. Кастиэль падает, свернувшись в тугой клубок и прикрыв лицо локтем, и зажмуривается, как будто, если не увидит, как осколки металла разрывают плоть людей вокруг, этого не случится. К сожалению, мир устроен не так, и мгновение спустя Кастиэлю приходится разжать руки, подняться на дрожащие ноги и приказать взводу отступать. В этот момент появляется Дин. Уже с бинтами и ножницами в руках он прибегает откуда-то и, не раздумывая, бросается к Тилману. — Винчестер, там заминировано!.. — рявкает Кастиэль. Раздается глухой щелчок, когда Дин наступает на что-то, и Кастиэль не успевает среагировать. Он в одно мгновение понимает и что Дин наступил на мину, и что он уже должен быть разорван на части, и что это пустышка — и в груди поднимается тошнотворный жгучий ужас. Дин на мгновение останавливается, осознав все то же самое, но тут же пускается бегом снова. Кастиэль хочет приказать ему оставить Тилмана — они не могут позволить себе потерять здесь еще людей, они вызовут сапера и заберут Тилмана, как только ситуация в этом районе стабилизируется, — но он знает, что Дин не послушает, и он все равно уже возле Тилмана. Кастиэлю не слышно его слов, но слышен низкий успокаивающий тон, обещающий, что все будет хорошо. Кастиэль удовлетворяется окриком «Осторожнее, блядь!..» — не в силах сказать большего от испуга и ярости. Дин отмахивается, не глядя, и Кастиэль направляет третий взвод искать другой путь в обход пулеметной позиции. Кослар слабеет. Теплое солнце медленно поднимается в небо, принеся с собой день в желтой дымке, какого Кастиэль не помнит уже давно. Небо подернуто тонким слоем облаков, сереющих по краям, как старая вата, но пальцы Кастиэля оттаивают, и люди приободряются. Они очищают здание за зданием, занимают дома и магазины с разбитыми витринами, прорываются к сердцу города. Отделение, с которым идет Кастиэль, подбегает к следующему дому, в одном из окон верхнего этажа которого блестит металл. Солдаты прижимаются спинами к наружной стене. Внутри слышен шум, звук шагов по деревянным полам, и Кастиэль замирает, повернув голову к окну. — Гром! — выкрикивает он, и его пальцы сжимаются на цевье винтовки. Шаги внутри затихают, но ответа не следует. Кастиэль набирает воздуху и снова кричит: — Гром! — и, снова не услышав ответа, поворачивается влево к сержанту Харвеллу. — Вперед! Харвелл срывает с обвязки гранату, выдергивает чеку, отпускает рычаг — одна секунда — разворачивается и отскакивает от стены — две секунды — и швыряет гранату в разбитое окно. Кто-то кричит, но как-то совсем неправильно. Три секунды. Граната взрывается. Внутри у Кастиэля холодеет от ужаса. Вжав винтовку в плечо, он проходит вперед. Он с силой выбивает дверь и отталкивает ее. В первое мгновение глаза щиплет дым и кирпичная пыль, но потом его взгляд фокусируется вдаль за поломанную мебель, за опрокинутый стол, за разбитую керамику, и он видит ребенка — маленькую девочку, вжавшуюся в дальний угол. — Черт… — бурчит Харвелл. В первое мгновение Кастиэль только смотрит на нее. Она сидит, подтянув к себе колени и заткнув уши дрожащими руками. Ее лицо перепачканное и мокрое от слез. Ей, наверное, лет семь, и у нее кровь в волосах. Кастиэль снимает с плеча винтовку и опускает ее на пол. Он садится на корточки перед девочкой. — Привет, — здоровается он тихим голосом. — Прости меня, я не знал, что ты здесь. — Он не может придумать, что еще сказать — как извиниться за то, что приказал бросить гранату в предполагаемую позицию врага и чуть не убил при этом ребенка. Ее глаза — мокрые от слез и сияющие, как монеты, — не оставляют его ни на секунду. — Я извиняюсь, мой немецкий ужасен, — говорит он ей. — Guten tag. Где твои родители? Deine Mutter — где… — Сэр, — зовет сзади Харвелл, осторожно обходящий помещение. Под его ногой скрипит половица, и девочка вжимается в стену. — Там какая-то информация на столе у стены. Кастиэль вскидывает взгляд и видит: карта. — Вижу. — Он делает паузу. — Я заберу. — Сэр? — Найдите радиста и уточните в батальоне, как поступать с гражданскими, — распоряжается Кастиэль, после чего осторожно пересаживается с корточек на пол. Он скрещивает перед собой ноги и отстегивает каску, чтобы положить ее рядом с собой. — Mein Name — Кастиэль. Und… Полагаю, по-английски ты не говоришь, да? Девочка молча смотрит на него и дрожит. Кастиэль запрокидывает голову в сторону Харвелла. — И дайте мне переводчика! Он ждет с девочкой, пока из первого взвода не приводят Каллахи, и Каллахи объясняет, что они не причинят ей вреда, что она, должно быть, очень напугана, но она очень храбрая, и они заберут ее куда-то в безопасное место, где она сможет дождаться свою семью. Каллахи лучше удается находить общий язык с детьми: он тихо разговаривает с девочкой и выманивает ее из угла, чтобы отнести в батальон. Он сажает ее на бедро, и она прижимается к его груди, но поворачивает голову к Кастиэлю и не отрывает от него глаз, пока ее уносят. Кастиэль поднимает руку и машет ей. — Лейтенант Новак? — нарушает тишину голос Консино. — Начальник оперативного отдела на связи, сэр, ждет рапорта о ситуации. Кастиэль берет передатчик. Бейкер продолжает продвигаться в город, беря улицу за улицей, и Кастиэль пытается избавиться от страха, что в каждом здании есть напуганный ребенок, что каждый посланный по его приказу снаряд уничтожает не только вражеские позиции. Кастиэль проглатывает этот страх: он не может позволить себе размышлений в таком ключе. Он проводит рукой по ребру винтовки, проверяя обойму, и сжимает орудие крепче. К двенадцати часам солнце высоко и греет так, что простительно забыть, что на дворе ноябрь. К тринадцати ноль-ноль сектор Бейкер по большей части очищен, вдалеке слышен равномерный грохот тяжелой артиллерии 747-го танкового, разносящий в пыль сектор 115-го полка, и отделения Бейкер собираются вместе, чтобы развернуть оборону. Город еще не захвачен полностью, и тут определенно небезопасно, но Кастиэль позволяет себе на время расслабиться. План удался: его рискованное решение не экономить боеприпасы оправдало себя. Он выделяет путь для эвакуации раненых назад в траншеи и к медпункту батальона, устанавливает командный пункт, налаживает коммуникацию между ротами и велит первому сержанту Мастерсу обойти собранные подразделения и проверить боеприпасы и снаряжение, пока Дин и другие медики занимаются ранеными и помогают эвакуировать их в медпункт. Кастиэль медленно обходит солдат, постепенно успокаиваясь. Он дышит уже легче, хотя и сохраняет бдительность. Чувствуя начало тремора — сначала в больших пальцах, затем в кистях, он сжимает руки в кулаки. По пути он окидывает взглядом здания, окружающие позицию, подыскивая места для первой линии обороны. Глядя через улицу, он вдруг замечает ряд узких прямоугольных окон с облезлыми белыми подоконниками и — странное дело — ему кажется, что он уже видел их раньше. В горле, на языке — сухой привкус дыма и кирпичной пыли, и солнце палит жарко, чистое и желтое, какого он не видел с самой Нормандии. Ощущение дежавю охватывает Кастиэля внезапно, и тело костенеет, несмотря на то что Кастиэль продолжает идти. В ушах гул, как от огня зениток, он нарастает и отступает, и Кастиэль ничего не видит. Он смотрит вперед и не может понять, что перед ним. Он спотыкается, паника хваткой сжимает горло, тело холодеет, и Кастиэль понимает, что потеряет его. Дышать не получается. Случится ужасное, и Кастиэль никак не может этого предотвратить, он… он… его руки в крови. Он не может вздохнуть. Чертов… Кастиэль потеряет его… Отдаленно он понимает, что по-прежнему бредет вперед, каску нагревает солнце, ботинки хлюпают в скользкой грязи, но все это где-то в другой вселенной. …мясник, Кас, не надо… Господи… Все, что он осознает, это собственное хриплое затруднённое дыхание, ужас, сковавший грудь, руки в крови. Все, что он чувствует, это смещение костей под кожей — а все остальное далеко, размыто. Нужно добраться куда-то, где безопасно. Нужно… Он… он… Что-то прорывается сквозь туманную грань сознания Кастиэля. Кто-то говорит с ним, слова нечетки, но тон голоса низкий и успокаивающий. Кастиэль пытается дышать ровно, но дыхание застревает в груди, мир вокруг летит к чертям, и он не может совладать с охватившей его паникой. — …слышите меня? Лейтенант! — Голос становится четче. — Эй… Эй, это я. Ну же, сэр… Кастиэль постепенно осознает, что его держит за локоть чья-то рука. — Это я. Я здесь — рядом. Кас? Эй, иди сюда… Посмотри на меня. С огромным усилием Кастиэль поднимает глаза и видит стоящего рядом Дина. — Вот так, хорошо, Кас. Молодец. — Голос Дина ласков. — Смотри, это я. Я здесь. Ты здесь, со мной. Все хорошо. Давай, Кас, поговори со мной! Кастиэль сглатывает комок в горле. Ощущение такое, словно кровь и во рту. Он силится выговорить: — Я… Дин потирает его руку медленными круговыми движениями большого пальца, монотонно и успокаивающе. — Вот так. Давай, все в порядке. Смотри на меня, вот сюда. Я здесь. Руки Кастиэля слепо тянутся к Дину. Одна находит его и вцепляется в ткань рукава, другая потерянно замирает между ними. Он все еще дышит слишком часто. Его собственный голос доносится до него, словно из чьего-то чужого рта: — Дин… — Ну вот, смотри, все хорошо. Сосредоточиться трудно, но голос Дина успокаивает. Кастиэль испытывает странное ощущение, словно что-то движется над его головой. Запоздало он осознает, что это Дин отстегнул и снял с него каску. Дин тем временем тихо приговаривает: — Я здесь, ладно? Мы в безопасности, я с тобой, солнышко, дыши. Сколько пальцев я показываю? Кастиэль не может сосредоточиться. Голова идет кругом. Дышит он уже спокойнее, но все никак не может избавиться от чувства ужаса, которое ощущает во всем теле, от страха, приставшего к коже, как масло. — Ну же, давай. Сколько пальцев? Кастиэль моргает и моргает, и постепенно его взгляд фокусируется на руке Дина перед глазами. — Три. — Отлично. Что еще ты видишь? — Я… — Кастиэль сглатывает и пытается сосредоточиться в мысленном тумане. — Э… дом. Парк. Деревья. — Какие? — Не знаю я, блядь, я не ботаник! — рявкает Кастиэль. Дин смеется: — Все с тобой хорошо. Давай, опиши одно. — …Высокое, — выдает Кастиэль. Он чувствует, что приходит в себя: в ушах больше не гремит огонь артиллерии, и он различает голоса на улицах, пулеметную очередь дальше за сектором Бейкер, шаги, чью-то речь на немецком. Звук дыхания Дина. Напряжение все еще сковывает спину, так что болит каждый мускул, и Кастиэль понимает, что его трясет. — Зеленое. Лиственное. Не знаю я — колючее. Деревянное. Господи! — Он прочесывает рукой волосы к затылку. — Блядь. Блядь… Все, это восьмая статья… — Ничего подобного, все с тобой в порядке. Кастиэль делает несколько медленных судорожных вздохов. Он сгибается пополам, упершись руками в колени и зажмуривается, пытаясь перенастроиться. Сейчас двадцать шестое ноября, тринадцать сорок. Он в Косларе, в Рейнской области, в Германии. Он командующий ротой Бейкер, и Брест — в девятистах милях позади. Но чувство такое, будто он все еще там. Из такого положения он спрашивает Дина: — Где Бейкер? — Мы у первой точки сбора, у Лайзартштрассе… — Я знаю, где я, я не об этом спросил! — рявкает Кастиэль, резко выпрямляясь. Он хочет смерить Дина взглядом, но замечает выражение его лица — робкое, обеспокоенное — и вообще оказывается не в силах на него смотреть. Дин отвечает: — Бейкер — за первой точкой сбора. Первый и третий взводы развернули оборонительную позицию по круговому периметру, второй и четвертый проверяют близстоящие здания — ищут место для лагеря, наверное. Они недалеко. Кастиэль смотрит вдаль улицы сквозь руины и дым и пытается справиться с потребностью бежать, укрыться, свернуться в клубок где-то в самом укромном местечке. Бейкер в безопасности — вот что важно. Нужно вернуться к роте, но его контроль над окружающей реальностью еще зыбок, и он не доверяет себе не потерять его снова. Он сжимает и разжимает пальцы руки, разминая их до хруста костяшек. — Прости меня, — произносит он через несколько мгновений. Дин смотрит на него. — За что? Кастиэль прочищает горло. — За то, что сорвался. За то что… тебе пришлось… — Ничего. Бывает. — Дин пренебрежительно пожимает плечами, и Кастиэль смотрит на него. Руки Дина — в карманах штанов, сумка-аптечка на плече выглядит тяжелой ношей. В его ресницах темная пыль, на губах грязь, на подбородке развод чьей-то крови. — То есть… у моего отца такое бывало. Когда я ненароком сжигал гренки или… — Он тычет в грязь носком ботинка. — После того как мама… в общем… я понимаю. Кастиэль делает глубокий вдох, все пытаясь успокоиться. Он пробует сменить тему, чтобы отвлечься. — Как твой отец? Дин наклоняет голову набок, словно надеется физически увильнуть от ответа. — Нормально. — Значит, ты от него слышал, — заключает Кастиэль. — Я помню, что он… пропал. На какое-то время. — Да. — Дин фыркает. Выходит как-то горько. — Да. Нет, его привезли копы, так что… с ним все отлично. — Дин оборачивается через плечо и смотрит в направлении точки сбора, словно в нетерпении. — Нам надо возвращаться. — Он поворачивается обратно к Кастиэлю. — Как вы себя чувствуете? Первый инстинкт Кастиэля — соврать: — Нормально. — Он жалеет об этом, как только слова вылетают из его рта. — По большей части, — поправляется он. Сглотнув, он заставляет себя натянуто озвучить правду: — Я не знаю. Возникает заминка. Выражение лица Дина меняется — на удивленное, затем растерянное. Наконец в его лице появляется какая-то напряженность и замкнутость, и он отводит взгляд. Кастиэль еще видит прежнюю мягкость в изгибе его рта; на подбородке у его уха слабо пульсирует желвак. Кастиэль смотрит, как напрягается горло Дина, когда он сглатывает. — Кас, я… я не могу… — начинает Дин. — Лейтенант Новак! Крик доносится из дыма в конце улицы. Кастиэль резко поворачивает голову на звук, прослеживая глазами маршрут, которым пройдет говорящий. Из дыма на фоне осыпающейся кирпичной стены появляется силуэт лейтенанта Ширли, целенаправленно шагающего к ним. Кастиэль смотрит на Дина и протягивает руку к его рукаву, но Дин отступает, и рука Кастиэля опускается в пустоту. Она неловко зависает между ними, и Кастиэль смущенно убирает ее. Он начинает теребить край собственного рукава, затем застежку куртки. Тишина растягивается, становится все тоньше, все более хрупкой, пока наконец Кастиэль не набирается храбрости: — Дин… — Вам надо идти, сэр, — перебивает Дин, и его слова звучат пусто. Он протягивает Кастиэлю его каску. — Да. — Кастиэль сглатывает. Он не умеет распутывать клубок чувств в собственной душе, не говоря уже о том, чтобы объяснять эти чувства Дину, поэтому, хоть он и ощущает дистанцию между ними как перемену погоды, он ничего не говорит.27 ноября 1944 г.
На горизонте белеет зима; Кослар взят. У Кастиэля бумажной работы больше, чем он может переварить, но он никак в ней не продвигается, потому что пытается понять, чем провинился. Он встряхивает рукавом и смотрит на часы: девять шестнадцать. Майор Сингер хочет видеть его в девять тридцать, наедине. Кастиэль скрестив ноги сидит на полу командного пункта, чувствуя ноющую боль в колене, так до конца и не зажившем после вспышки ярости Дина, и пытается сосредоточиться. Перед ним аккуратным полукругом выложены рапорты о взятии города, запросы на замену снаряжения и пополнение боезапасов и карты; ему еще предстоит написать одиннадцать извещений родным и сделать кое-какие перестановки во втором взводе в результате тяжелых потерь за последние дни. Работы слишком много, чтобы позволять себе отвлекаться. Может быть, это из-за Эстера. Вероятно, он сообщил в батальон об их разногласии в Сеттерихе, и теперь Кастиэля ждет выговор по поводу отношения к его офицерам. В этом нет ничего столь уж страшного: он объяснит Сингеру, что произошло, и тот поймет. Строго говоря, Кастиэль ведь был прав, даже если одернул Эстера несколько непрофессионально… Либо это не связано с Эстером — но тогда что? Быть может, кто-то еще из офицеров донес на него за безрассудно рискованную стратегию не экономить боеприпасы при взятии Кослара. А может быть, дело в его неповиновении приказу в первой атаке, когда он поставил перед ротой новую цель, поняв, сколь недостижимой была цель изначальная. Быть может, все эти проступки и эпизоды в сумме достигли критической массы; быть может, командование считает, что он слишком зарвался. Кастиэль перебирает прочие возможные варианты: недостаточно агрессивные маневры, запоздалая подача рапортов, Дин. Он чувствует на шее холодный пот. Дин. Это объятие на глазах у половины первого взвода, эти длительные отлучки — наверняка все это наконец вызвало подозрения. Или же кто-то их заметил. Или Дин кому-то сказал. Или они знали все с самого начала и просто тянули с санкциями. Кастиэль чувствует, как от пота майка липнет к пояснице. Он снова смотрит на часы: девять двадцать один. Он дает себе еще три минуты тупого глядения в бумаги, после чего встает с хрустом в коленях и направляется в штаб батальона. Он набрасывает на плечо винтовку и уделяет несколько секунд тому, чтобы привести в порядок перед армейской куртки — по большому счету тщетно, так как он с головы до ног в грязи. Кроме того, ему давно пора бы принять душ и побриться, и носки он не менял уже больше недели, но в данный момент он мало что может сделать, чтобы вернуть себя в приличный вид. Кастиэль пытается не зацикливаться на этом. Вздохнув, он рассеянно трет рукой подбородок и заходит в маленький дом за Фридхофштрассе. — Сэр, — здоровается он, оказавшись в помещении. Внутри обнаруживается большой письменный стол, сломанный шкаф, заваленный ящиками со снаряжением и стопками бумаг, и майор Сингер. Кастиэль откашливается. — Вы хотели меня видеть? — А-а, да! Вас-то я и ждал! — Сингер решительно постукивает по столу костяшками пальцев и принимается рыться в ящике. Кастиэль вытягивается по стойке смирно, но Сингер тут же нетерпеливо машет рукой. — Вольно, Новак! Кастиэль с опаской снимает каску и взволнованно приглаживает рукой волосы на макушке. Он делает попытку незаметно стереть грязь спереди каски, чтобы стала видна хотя бы сине-серая эмблема дивизии. — Как ваши люди, Новак? — спрашивает Сингер тем временем, глядя в ящик. — В порядке, спасибо. — Кастиэль зажимает каску между бедром и локтем. — Больше никаких эпизодов боевой усталости? Кастиэль прищуривается. — Нет, сэр. Сингер кивает, похоже, удовлетворенный. — Хорошо, хорошо. — Он продолжает поиски и наконец издает довольный звук себе под нос и вынимает нужное: — Вот они… Он выходит из-за стола, подходит к Кастиэлю за три коротких шага и сует ему маленькую темную коробочку. Кастиэль с трепетом берет ее. — Поздравляю, капитан, — говорит Сингер еще до того, как Кастиэль успевает ее открыть. Кастиэль в замешательстве смотрит на него, затем приоткрывает коробочку и видит в ней две серебряные плашки, бликующие в свете лампы. — Сэр… — произносит он, поднимая голову и глядя на Сингера. Майор Сингер приближается к Кастиэлю вплотную и отворачивает воротник его куртки, чтобы снять запонку с одной серебряной плашкой старшего лейтенанта. — Вы прекрасно управились с Бейкер, — комментирует Сингер тем временем. — Принять командование ротой в день высадки — чертовки непростая задача, а вы не только сплотили людей, но и превосходно проявили себя в ряде операций на протяжении кампании — и в Сен-Ло, и в Бресте, и в Ахене, а теперь и в Рейнланде. И в Косларе было непросто, так что… Вы это заслужили. Кастиэль не отваживается вздохнуть. Он стоит неподвижно, чтобы Сингер не проткнул ему горло булавкой, и плотно сжимает губы, стараясь не раздуваться от гордости. — Благодарю вас, сэр, — отвечает он. — Это честь и привилегия. — Вы останетесь командовать Бейкер — вы отлично справляетесь с этой ролью. Но, если будете продолжать в том же духе, я вполне вижу вас во главе батальона через несколько лет. В этот момент Кастиэль забывает о стрессе, о недосыпе, о сокрушительном грузе ответственности, который не дает ему сомкнуть глаз. Он забывает, что ненавидит эту работу, и уносится в грезы перспектив — «майор Новак», «подполковник Новак», — словно ему снова семнадцать и он читает брошюры офицерского училища в Форт-Беннинге, воображая, каково было бы уехать из Бедфорда. — Спасибо, сэр, — благодарит он снова. Сингер разглаживает воротничок Кастиэля и прикрывает его курткой, чтобы спрятать запонку. — Ну вот, — говорит он. — Так держать, капитан! Он отступает, и Кастиэль выпрямляется, щелкает каблуками и, подняв подбородок, коротко отдает честь. — Что-нибудь еще, сэр? — Нет, это все. Спасибо, капитан. — Сингер лениво отдает честь в ответ и кратко кивает. — Вы свободны. Кастиэль уходит. Он выходит на улицу, отпустив за собой дверь, надевает на голову каску и рассеянно застегивает ремешок. «Капитан Новак», — думает он, ощущая вес новой запонки на воротничке, — и тут замечает высокую широкоплечую фигуру, идущую по дальней стороне дороги. Поначалу Кастиэль колеблется, вспоминая недавнюю скупость Дина, и перебирает в уме тревоги: он чем-то рассердил Дина; он неосознанно вернулся к старым привычкам и, сам того не замечая, оттолкнул Дина; или же Дин просто устал от него. Однако, прежде чем Кастиэль успевает решить, что делать, на лице Дина появляется улыбка любопытства и он кричит через улицу: — Что это с вами случилось, сэр? Вы улыбаетесь! Кастиэль прищуривается на Дина, переходящего дорогу к нему. — А вот и нет. — А вот и да! — Дин останавливается напротив и складывает на груди руки. В одной руке у него пачка сложенных листов бумаги. — Так что стряслось? Кастиэль наклоняет голову. — Был у кадрового офицера. — Вот как? Зачем? Кастиэль многозначительно поднимает брови и чувствует, как улыбка дергает уголки рта. — Хотел бы я отвернуть воротник и показать вам, да меня, наверное, застрелят, — говорит он загадочно и видит, как улыбка Дина становится шире. — Черт возьми… Значит, получили повышение. Кастиэль кивает и ничего не может с собой поделать: его собственная улыбка становится шире в ответ на улыбку Дина. — Капитан Новак, а, — говорит Дин. В его кожу настолько въелась грязь, что веснушек не видно вовсе; он чумазый и потный, его волосы отросли ниже ушей и торчат из-под оголовья каски. От него ужасно пахнет, но почему-то, несмотря на все это, Кастиэля тянет к нему как всегда. — К этому еще придется привыкнуть. — Придется, — соглашается Кастиэль — и, должно быть, в приступе легкомыслия от неожиданной головокружительно-хорошей новости понижает голос и соблазнительно добавляет: — Может быть, вы поможете мне к этому привыкнуть. Дин усмехается приятным теплым смехом. — Капитан! — отвечает он с театральным возмущением. — Вы флиртуете со мной?! — Произнесите «капитан» еще раз, — просит Кастиэль. — Капитан. Улыбка Кастиэля ширится, так что он ощущает морщинки в уголках собственных глаз. Вокруг них суетится город, и шум доносится со всех сторон: рев двигателя машины разведки; чьи-то повышенные в споре голоса; полуразборчивые выкрики офицерских приказов солдатам на построении; посыльные, носящие ящики со снаряжением; командиры, распоряжающиеся обустройством лагеря, выделением путей снабжения и раздачей приказов. К востоку и северу первый батальон прочесывает оставшиеся от противника доты в поисках данных. Третий батальон отдыхает в резерве, второй разворачивает оборонительные позиции против возможной немецкой контратаки на город. Рота Бейкер поделена между пятью часовыми постами, и Кастиэль должен быть среди них, но в кои-то веки вокруг тихо, от стекол и маслянистого металла 88-миллиметровой пушки на углу улицы отражается холодный зимний свет, и глаза Дина в нем кажутся невозможно зелеными. — Значит, теперь сможете выдрать меня при желании, — продолжает Дин. Кастиэль закатывает глаза. — Я всегда мог вас выдрать, Винчестер. Дин когда-то успел приблизиться еще на шаг, так что теперь между ними меньше ярда пространства. Кастиэль не возражает. — Осторожнее, сэр, это похоже на угрозу физической расправы! — А то, — отвечает Кастиэль, подняв брови. — Как еще мне держать вас в узде? — Я думал, за счет уважения к вашему авторитету, — возражает Дин, подняв уголок рта, так что его улыбка перерастает в высокомерную ухмылку. Кастиэль осознает, что они стоят на тротуаре, бесцельно глядя друг на друга, когда у обоих есть дела, но ни тот ни другой не двигается с места, и Кастиэлю все равно. Он улыбается так, как редко приходилось в последние месяцы, и Дин смотрит на него так, словно он чего-то стоит, и в кои-то веки между ними все хорошо. — Может быть, теперь, когда у меня больше авторитета, вы наконец начнете меня слушать. Дин снова смеется. — Не знаю-не знаю, сэр. Для этого вам придется взобраться по служебной лестнице повыше. — Он наклоняет голову, раздумывая. — Может быть, когда вы станете генералом Новаком, я перестану вас донимать. Кастиэль качает головой. — Ну, по крайней мере я знаю, что в ваших глазах меня ждет еще долгая карьера после, — отвечает он. Улыбка Дина исчезает. Они оба погружаются в молчание с ощущением, будто облако затмило солнечный свет, и Кастиэль открывает рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент из-за плеча его окликают: — Лейтенант Новак? Кастиэль оборачивается и видит идущего к нему лейтенанта Найоми. — Найоми, — приветствует Кастиэль. — Все в порядке? — Сэр, теперь уже «капитан Новак», — поправляет Дин. Кастиэль смотрит на них по очереди, но выражение лица Дина трудно прочитать. Он снова улыбается, но теперь изгиб его улыбки наигранный. — Вот как? — Найоми кивает с вежливым интересом. — Что ж, поздравляю вас, капитан. Я хотел обсудить с вами кое-какие новости о грядущих переводах, что я слышал из батальона. — Конечно, — соглашается Кастиэль. Он поворачивается к Дину. — Винчестер… — Я понял, сэр. Увидимся позже, сэр. — Дин вместо салюта уважительно кивает сперва Кастиэлю, затем Найоми и отправляется прочь раньше, чем Кастиэль успевает что-либо сказать. Несколько мгновений Кастиэль тупо смотрит ему вслед, но Найоми уже заговаривает о возможных переводах внутри 29-й дивизии и даже между дивизиями в подготовке наступления на Юлих, и Кастиэль замечает первого сержанта Мастерса, также целенаправленно идущего по улице к нему. Его ждут нерешенные вопросы, так что о Дине волноваться некогда. Собрав в кулак волю, Кастиэль не думает о нем.28 ноября 1944 г.
Рота Бейкер в составе второго батальона отведена в резерв аж в Энгельсдорф, пока остальные части 116-го полка вычищают оставшиеся немецкие позиции вокруг Кослара. Как бы постыло ни было это занятие, Кастиэль благодарен за возможность наверстать административную работу и еще больше благодарен за то, что роту расквартировали в заброшенных зданиях в Лерхенвеге. Впервые за многие недели Кастиэль в сухости, если не в тепле, и получил возможность сменить носки. За время после выхода из Бесвайлера удручающее число бойцов выбыло из рядов роты по причине «траншейной стопы», и теперь каждая квартира роты вплоть до часового поста, соединяющего Бейкер с Авель, благоухает запахом проветриваемых солдатских ног. Первый сержант Мастерс ходит, распахивая окна и жалуясь: «Фу, мерзкие вы свиньи, по очереди!» — и Кастиэль притворяется, будто не замечает. — Добрый вечер, — здоровается Кастиэль, пригибаясь под сломанную балку на входе в квартиру первого отделения второго взвода. — Все в порядке? В ответ слышится неразборчивый хор из «да, сэр», «все хорошо, сэр», «неплохо, как вы, сэр?» — и рядовой Тран жалуется: — Сэр, Дон занял верхнюю койку, когда на ней уже лежал мой ранец. Я требую военного трибунала. Неэлегантно раскинувшийся на верхней койке рядовой Хэнскам закатывает глаза, и сержант Миллиган прикрикивает на Трана, чтобы тот умолк. — Я обязательно доложу генералу Герхардту, — обещает Кастиэль. За последние несколько операций они несли потери и получали пополнения подобно отливам и приливам, и большую часть роты в итоге пришлось реорганизовать. Похоже, некоторые еще не ужились в своих новых подразделениях. Кастиэль обводит взглядом комнату, оценивая обстановку. — Где ваши оборонительные позиции? Капрал Соренто указывает со своего места в углу, где растянулся с приставленным к колену блокнотом: — Те два окна и задняя дверь. — Вон та дверь? — Все это — только затем, чтобы солдаты не теряли навыков тактической обороны, но это не значит, что относиться к этому нужно менее серьезно. — Да, сэр. — Она ведет в сектор Авель. Забаррикадируйте ее. Сосредоточьтесь на этом направлении. — Есть, сэр. Миллиган соскакивает со своей койки, разминает за спиной руки до хруста, встряхивает ими и подходит к Кастиэлю. — Сэр, — произносит он. — Сержант? — Я хотел спросить, не знаете ли вы, когда мы выдвинемся. Мы думали возобновить физподготовку — разогреться немного… — Рядовой Торренс насмешливо фыркает с другой койки, а сидящий рядом и перебирающий свой скудный запас пайков Соренто бормочет что-то нелицеприятное себе под нос. — Но мы не хотим переутомляться, если на следующий день придется выходить. — Это понятно, — отвечает Кастиэль. — Можете заняться физподготовкой. Меня уверили, что нам сообщат о следующем маневре за сорок восемь часов, и пока я ничего не слышал — хотя я бы рекомендовал вам заняться этим сегодня и не тянуть до завтра — на всякий случай. — Хорошо, сэр, — соглашается Миллиган. — А вы знаете, куда мы выдвинемся, сэр? — спрашивает Хэнскам, не поднимая головы. — Сообщу вам, как только узнаю, — отвечает Кастиэль. — Пока что у меня столько же информации, сколько у вас. — Это не совсем правда: Кастиэль знает, что скорее всего в ближайшие несколько дней они выдвинутся на север к реке Рур и Юлиху на ее берегу — но давать солдатам неполные сведения нет нужды. — Значит, не на Берлин, сэр? — заключает Тран с улыбкой. — Пока нет, я думаю. — А я уже прицел отполировал, сэр. — Подготовился к тому, что под него выйдет мистер Гитлер, — сухо комментирует Соренто, не отрывая глаз от блокнота. — Я в безопасности, когда меня защищает Кевин Тран. Кастиэль оборачивается к Трану. — Так держать, рядовой. Уверен, скоро мы и с ним встретимся. — Спасибо, сэр. — Тран смотрит на Миллигана. — Значит ли это, что мы определенно бежим сегодня? — спрашивает он в отчаянии. Миллиган строит гримасу. — Похоже на то! Ладно, я пойду сообщу остальным ребятам. Спасибо, сэр — разрешите идти? — Да, сержант, у меня все. — Кастиэль обводит взглядом оставшихся, когда Миллиган осторожно обходит его и выходит на улицу. — У всех все есть? Пайки, боеприпасы, сигареты? Хэнскам с драматичным стоном роняет на глаза руку, и Тран с прискорбием сообщает: — Сэр, Дональд сейчас очень чувствителен к теме сигарет. Кастиэль кивает. — Принято. Больше сигарет. — Он бросает взгляд на Мастерса. — Сержант, как продвигается рапорт для снабжения? — Пункт первый: сигареты, — докладывает Мастерс. — Мне нужно больше, чем это, — говорит ему Кастиэль. — И со всех взводов. У вас есть… — он смотрит на часы, — до девятнадцати часов. — Иду на всех парусах, капитан. Кастиэль едва удерживается, чтобы не закатить глаза, Тран и Хэнскам смеются. Наверное, пиратские шутки были неизбежны. Кастиэль выбирает для проверки по квартире от каждого взвода и находит Эстера, Алистара, Вирджила и Ширли, чтобы собрать с них рапорты о наступлении на Кослар. Он зажигает сигарету и выкуривает ее до бычка, организуя имеющуюся на данный момент информацию в черновые заметки для собственного рапорта, после чего отправляется в штаб на встречу с майором Эвереттом, где получает недвусмысленное распоряжение сдать все рапорты к двадцати двум часам. На обратном пути к Кастиэлю подходит аж четыре заблудившихся новобранца, которые не могут найти дорогу назад в командный пункт — двое из них даже не в его роте, понимает он, тупо глядя на них какое-то время и отчаянно пытаясь вспомнить, в какой взвод они определены, — и все рации четвертого взвода вдруг спонтанно выходят из строя. Одним словом, Кастиэль занят, и, когда Дин находит его с новостями о состоянии раненых, Кастиэль, прижимая ко рту вторую за час сигарету, наскоро просчитывает, сколько времени у него есть до того, как подоспеют рапорты Мастерса и Ширли. Он не поднимает глаз от бумаг и, лишь рассеянно оторвав сигарету от губ, произносит: — Винчестер, мне нужна ваша помощь с сортировкой и распределением новых медикаментов в пятнадцать часов. — Он продолжает двигать по бумаге ручкой, чтобы поддерживать иллюзию деятельности, но он ничего не пишет: он закрашивает гласные в рапорте лейтенанта Вирджила. — Вы знаете, где находится база снабжения? — Та, что за южным часовым постом Фокс? — спрашивает Дин. — Та самая. Дин задумчиво цокает языком. — Сэр, у меня смена в медпункте в пятнадцать тридцать. Так что, гм… — Он прочищает горло. — Смотря как надолго я вам нужен. Кастиэль поднимает глаза от бумаг к глазам Дина и оценивает его. Дин смыл с лица грязь — настолько, насколько ее можно смыть холодной водой без мыла, и ярко-розовый шрам теперь явно проступает через оставшиеся на его лбу грязные разводы. На одной его щеке видны темные пятнышки крови. Он молча ждет. Кастиэль поправляется: — Тогда в восемнадцать ноль-ноль. Дин поднимает подбородок вместо салюта — уважительно, но с явной дерзостью в изгибе бровей — и преувеличенно торжественно отвечает: — Есть, капитан! — Хорошо. Вы свободны — и уберите это выражение со своего лица. — Какое выражение? Это мое лицо, сэр. Кастиэль награждает его пренебрежительным взглядом, одновременно говорящим «проваливай» и «не выпендривайся», и стряхивает в Дина пепел, когда тот разражается усмешкой, широко улыбнувшись и качнувшись на каблуках. Кастиэль проводит инспекцию квартир и оружия и начинает свой рапорт с той информацией, что у него есть. Он просматривает карты и сооружает в командном пункте роты песочную карту местности возле Рура, чтобы запомнить ландшафт, по которому наверняка придется двигаться дальше. Он съедает банку холодного рациона, пятнадцать минут безуспешно пытается перенести часть ландшафта с бумажной карты на песочную, но десятимильный участок оказывается до неразборчивости заляпан грязью и кровью, и Кастиэль идет в роту Фокс, чтобы позаимствовать карту у Габриэля. К семнадцати тридцати на песочную карту нанесены основные контуры местности и дороги. К семнадцати пятидесяти двум Кастиэль передает командование Вирджилу и направляется к базе снабжения батальона. Если он спланировал все так тщательно, как думает, то в основном складском помещении никого не будет почти полтора часа. Его собственная рота занята физподготовкой и упражнениями в навигации до девятнадцати тридцати; Авель и Чарли вышли в патрули к западу от своих секторов и не вернутся еще как минимум час, и штаб батальона занят брифингами в тылу с остальной дивизией. Фокс и Гольф отдыхают где-то за Энгельсдорфом после долгой обороны в окружении в Косларе, а Изи и Дог — на оборонительных позициях к северу, пока Бейкер не сменит их там в двадцать один час. Время есть — не много, но достаточно. Кастиэль и тому рад. Складское помещение заперто, но у Кастиэля есть ключ, выданный штабным отделом снабжения. Кастиэль проходит внутрь, вставляет ключ в замок с внутренней стороны, но оставляет дверь незапертой. Он снимает через голову ремень винтовки и аккуратно ставит ее на пол у одного из стеллажей, затем отстегивает ремешок каски и поглаживает место, где грубая ткань натерла подбородок. Он снова подсчитывает: если позволить себе побыть с Дином сорок минут, то останется еще двадцать минут до того, как Мастерс принесет рапорт, и несколько часов на то, чтобы закончить собственные отчеты в штаб. Кастиэль смотрит на часы. В этот момент дверь в конце помещения отворяется и появляется Дин. Он вовремя. Нет, понимает Кастиэль, глядя на минутную стрелку: он пришел рано. — Дин, — произносит Кастиэль. — Весьма… пунктуально. — Здрасьте, сэр. А что вы так удивляетесь? — Дин поворачивает в замке ключ и разворачивается к Кастиэлю. Он раскрывает ладони, и его улыбка становится озорной. — Начнем? Кастиэль указывает на деревянный ящик в конце ряда стеллажей. — Если начнете с той коробки и пересчитаете мне пакеты со стрептоцидом для отчетности, это сильно поможет, — отвечает он. Дин меняется в лице. Он роняет по бокам руки. — Погодите… Мы что, на самом деле… Кастиэль поднимает брови. — Хм. — К его чести, Дин не жалуется. Он вытирает руки о куртку, отчего они становятся только грязнее, и идет к ящику, ворча: — Нам нужно выработать какой-то сигнал: когда я нужен вам для «работы», а когда вы хотите нагрузить меня работой. Он опускается на колено у ящика, снимает с него крышку и осторожно отставляет ее в сторону, прислонив к стеллажу, и только тогда замечает, что Кастиэль не спешит к нему присоединиться. Дин замирает, поднимает глаза и тогда видит, что Кастиэль стоит все там же в центре помещения, сунув руку в карман, и его губы медленно растягивает полуулыбка. Дин отстраняется от ящика на корточках. Его лицо озаряет понимание, рот расплывается в недоверчивой ухмылке. — Ах вы засранец… — говорит он, и Кастиэль больше не в силах сдерживать улыбку: теперь широкую, затронувшую глаза. Дин хватает пакетик стрептоцида и швыряет Кастиэлю в голову. Кастиэль делает попытку увернуться, но Дин меток, и пакетик отскакивает от уха Кастиэля. — Осторожнее! — велит он Дину, пытаясь придать голосу сдержанность и авторитетность, но при этом защищаясь руками от следующего пакета. — Они нам нужны! Дин… Дин! Порвешь или потеряешь один… Дин бросает оставшиеся в руке пакеты обратно в ящик, встает и пересекает помещение к Кастиэлю за четыре широких шага. — Ты засранец, — повторяет он снова, мягче, сокращая расстояние между ними. Кастиэль смотрит на его губы. — Я пытаюсь донести это до тебя месяцами. — Вот как? — говорит Дин. Он снимает каску и бесцеремонно роняет ее на пол, затем делает еще шаг в пространство Кастиэля и опускает голос до интимного: — Скажи мне еще раз… Кастиэль подтягивает его за лямки обвязки и целует. Дин издает низкий смешок в рот Кастиэля, его руки оказываются на бедрах Кастиэля и направляют его между стеллажами назад, в дальнюю часть помещения, где их не видно от входной двери и из единственного окна. Дин напирает и напирает, пока спина Кастиэля не встречается со стеной, и тогда прижимает его за бедра и целует открытым ртом, проникая в его рот горячим настойчивым языком. Кастиэль отстегивает обвязку Дина, расстегивает на нем куртку и сталкивает ее с его плеч. Она застревает на локтях, так что Дину приходится на мгновение отпустить Кастиэля, чтобы высвободить руки. Кастиэль кладет ладони на его торс. Он смакует этим моменты, когда можно видеть Дина без тяжелого боевого снаряжения, когда можно его почувствовать: его упругую грудь и плечи, мускулистые руки, мягкий живот, выступы бедренных костей. Кастиэль прижимается к нему, так что они сливаются от груди до паха, и скользит ладонями по его талии, по бокам, присасывает его нижнюю губу. Сняв каску и расстегнув обвязку, он сбрасывает лишние слои к ногам и нетерпеливо возится с ремнем Дина, с пуговицей и молнией на его штанах. Он дергает в стороны ширинку и стаскивает штаны и белье с бедер Дина, чтобы высвободить уже начавший наливаться член. Кастиэль обхватывает ладонью головку, проводит большим пальцем по щели. Дыхание Дина спотыкается, бедра дергаются к Кастиэлю, прижимая его плотнее к стене. Кастиэль улыбается в кожу его щеки. — Ладно, — произносит Дин сквозь потяжелевшее дыхание. — И все равно ты засранец. — Протиснувшись руками между их телами, он и дергает штаны Кастиэля и, расстегнув ширинку, берет в руку его член, дразнит головку и вену под нею. Кастиэль содрогается, прижавшись к нему, его рот раскрывается в беззвучном стоне, бедра подаются вперед, в пальцы Дина. Дин как следует запускает руки в его нижнее белье, стягивая его все ниже, так что Кастиэль едва не спотыкается, чувствуя себя нелепо со штанами вокруг колен. — Иди сюда… — говорит Дин. Он опускается на колени, садится на корточки и пересаживается на пол, протянув к Кастиэлю руки. Кастиэль чувствует румянец смущения оттого, как стоит с членом наружу, возбужденный и раскрасневшийся, пока Дин сидит на полу, кажется, совершенно спокойный. Кастиэль выпутывается из собственной куртки, не обращая внимания на ноябрьский холод, и опускается на колени, оседлав ноги Дина. — Привет, — произносит он, чувствуя всю абсурдность своего положения. — Привет, — отвечает Дин, обхватив его руками за бедра, и резко опрокидывает его. Кастиэль приземляется на спину так, что из него вышибает дух, но ему выпадает всего секунда на то, чтобы рассердиться на Дина, нависшего над ним с самодовольной миной, и задаться вопросом, как его угораздило запасть на этого двуличного сукина сына. В следующее мгновение Дин притирается к нему, и тут уж Кастиэль вовсе не возражает. Вес Дина, вжимающий Кастиэля в половицы, его массивное крепкое тело, толщина его члена, упирающегося в бедро, несказанно заводят. Кажется, Дин вот-вот раздавит Кастиэля, но тому хочется быть еще ближе. Он разводит колени, чтобы Дин лучше поместился между ними, но штаны, собранные вокруг лодыжек, не дают свободы. Кастиэль подцепляет каблук ботинка носком другого и пытается стянуть ботинок без помощи рук, пока Дин наваливается на него, горячо целуя. Язык Дина скользит по языку Кастиэля медленно и лениво, и у Кастиэля вырывается тихий вздох. Он отдается поцелую, приоткрыв рот, ловя губы Дина. Полуотвлеченные попытки стянуть с ноги ботинок наконец увенчиваются успехом: Кастиэль высвобождается из него, и штаны остаются висеть на одной лодыжке, спутавшись на втором ботинке. Кастиэль разводит колени шире, давая Дину место, их бедра встречаются и Кастиэль принимается тереться о Дина в медленном, мучительном головокружительно возбуждающем ритме. Дин судорожно выдыхает ему в рот. Кастиэль удерживает его за шею, подтягивает ближе и горячо облизывает его рот, затем подносит другую руку к его лицу, обнимает его за подбородок и, чуть отстранившись, проводит пальцем по нижней губе. Рот Дина приоткрывается в еще одном дрожащем выдохе. Обхватив ноги Кастиэля и впившись пальцами в его бедра, Дин подтягивает его выше, притирается к нему. Они целуются как попало и неуклюже от нетерпения, Кастиэль проводит влажными губами от уголка рта Дина к его нижней губе, скользит языком по его языку. Их тела наэлектризованы возбуждением; Кастиэль чувствует близость Дина, напряжение его желания, и хочет его так сильно, что не может ни о чем больше думать. Он лежит на спине, задрав одну ногу в грязном носке, со спутанными штанами и нижнем бельем на другой, и выглядит, должно быть, вконец похабно, но важен только звук, который издает Дин, когда Кастиэль находит его член, когда проводит ладонью по головке, размазывая тонкий слой предсемени, лениво лаская его расслабленной рукой. Дин тихо хнычет и, затаив дыхание, прижимается лбом ко лбу Кастиэля. Затем он подносит руку ко рту Кастиэля, но его пальцы — в темных пятнах грязи и бог знает чего еще, и Кастиэль отдергивает голову. — Твои руки… омерзительны, — произносит он, тяжело дыша. Дин небрежно дергает плечом. — Не грязнее обычного, — отвечает он и сует два пальца в собственный рот. Кастиэль смотрит, как он обсасывает их, смотрит на округлость его розовых губ вокруг пальцев, на промельк языка, заметный, когда Дин вынимает их, влажные, изо рта. Дин опускает руку и потирает подушечками пальцев задний проход Кастиэля. Дыхание Кастиэля спотыкается, и он запрокидывает голову, тяжело сглатывая. Ритм его руки на члене Дина сбивается, вызывая запинку дыхания уже у Дина. Но прикосновение пальцев Дина слишком легкое, и Кастиэля одолевает нетерпение. — Давай же, — просит он, приподнимая бедра. — Давай… — Я думал, вы волнуетесь о гигиене, сэр. Кастиэль шипит сквозь зубы: — Богом клянусь, блядь, Винчестер… — Ладно, ладно, потерпи, — отвечает Дин и наклоняется, чтобы поцеловать ложбинку горла Кастиэля, одновременно с этим медленно проникая внутрь кончиком пальца. Все тело Кастиэля напрягается, но он уже привыкает к этому ощущению. Он отводит плечи, упираясь ими в пол, закрывает глаза, чтобы легче было расслабиться, и медленно подается на палец Дина. Он сосредотачивается на неровном ритме дыхания Дина, на том, как его бедра дергаются мелкими рывками в кулак Кастиэля, сосредотачивается на постепенно растущей нужде в паху. Дин двигается неспешно, вынимая палец и входя глубже, наполовину, но Кастиэлю хочется большего. — Да… — произносит он рассеянно, сосредоточившись на этом легком жжении — Еще — продолжай. Вот так… Дин с силой надавливает, и слова Кастиэля обрываются натянутым стоном от чувства растяжения, породившего новую волну возбуждения. Он скользит свободной рукой по плечам Дина, по его лопаткам на затылок и притягивает его в поцелуй. Он вылизывает рот Дина горячо и влажно, чувствуя, как каждое нервное окончание в теле оживает от движений языка Дина, как бегут мурашки по позвоночнику. В паху накаляется жар, сбивающий дыхание, и в этот момент Дин чуть сгибает палец внутри Кастиэля. От этого что-то внутри него оживает. Это лишь краткий прилив, но Кастиэлю хочется почувствовать его снова. Он подается на палец Дина — и вот оно, снова: словно разряд, оставляющий за собой тяжесть в паху, как при нужде по-малому, но заставляющий Кастиэля приоткрыть рот и наполняющий его трепетом. Он запрокидывает голову, не в силах сдержать низкий звук, родившийся в груди, и подается бедрами к Дину, крепче сжимая в кулаке его член. — О-о, — стонет Дин тихим рокотом сквозь сбивчивое дыхание. Кастиэль прочесывает рукой его волосы, гладит его по груди, по плечам, и бедра Дина начинают двигаться быстрее, вталкивать член в руку Кастиэля резче, сбивчивее. Дин вжимается лицом в шею Кастиэля, обдавая его ключицу горячим влажным дыханием, и Кастиэль чувствует мокрые контуры его губ, когда он стонет: — Кас… ох… Он вторгается в Кастиэля вторым пальцем, и волна удовольствия, охватывающая Кастиэля, когда Дин сгибает в нем два пальца, острее, жарче. Он выгибает спину, и Дин пробирается свободной рукой под его бедро, чтобы приподнять его выше. Кастиэль охает, когда его зад оказывается прямо в паху у Дина, так что он ощущает выступы бедренных костей Дина задней частью бедер. Угол неловкий, член Дина выскальзывает из пальцев Кастиэля, и Дин трется им в щель между ягодицами Кастиэля, тяжело дыша и грубо трахая его двумя пальцами. Кастиэль чувствует, как влажная головка члена трется о его копчик, и с силой насаживается на пальцы Дина — теперь уже на три. Дин разводит пальцы, заполняя его, растягивая широко и разжигая внутри дикий жар, так что Кастиэль едва выносит это безумное возбуждение. Он слышит собственное бормотание: «О… блядь, вот так, еще…» Пальцы Дина смещаются внутри него, и Кастиэля охватывает такое острое удовольствие, что с губ невольно срывается долгий стон. — Боже, Кас, — произносит Дин ломающимся голосом. В ямке его ключицы и вдоль линии горла блестит пот, и Кастиэлю не терпится отведать его на вкус. Он дышит сбивчиво, его грудь тяжело вздымается. Он вцепляется в майку Дина и тянет его к себе — целуя его с участием языка и зубов, влажно, жарко и непристойно. Он пробирается ртом под подбородок Дина и проводит влажными губами по его коже, царапает зубами точку пульса, присасывает выступ челюсти, облизывает кадык. Бедра Дина дергаются, с губ срывается краткий возбужденный стон, и Дин начинает сбивчиво бормотать: — Ох… Кас… о… Он проталкивает в Кастиэля пальцы, Кастиэль подается на них резко и быстро, грубо, так что больно, но хочется большего. Господи, как сильно хочется — хочется так, как Кастиэль всегда хотел Дина, но постоянство этого желания ничуть не умаляет его. Он хочет чувствовать Дина ближе, плотнее между бедер, хочет ощущать его вес, его член вместо руки. Хочет, чтобы Дин вошел в него и оттрахал до отдачи в зубах. Он хочет ощутить наполненность — целостность, — и чтобы Дин терял самообладание с ним вместе, содрогаясь в экстазе, и в мире не осталось ничего кроме них, их слившихся тел. Ему хочется, хочется, и тут Дин задевает что-то внутри него снова, так что воздух вырывается из легких Кастиэля. — Ох, Дин, блядь… — Голос выходит неожиданно хриплым и срывается. — Если бы ты мог… — Боже, как я хочу трахнуть тебя, — выпаливает Дин, прежде чем Кастиэль успевает закончить. — О, если бы… — Давай же, давай! — Руки Кастиэля вцепляются в Дина, вслепую ощупывая его плечи, тело, и Кастиэля охватывает непередаваемое, неуправляемое возбуждение оттого, что он одновременно ощущает в себе пальцы Дина, порождающие волны удовольствия, и понимает, что сейчас сможет получить больше. — Дин, просто… давай… Пальцы Дина выскальзывают, оставив после себя пустоту, вызывающую в теле протест, и Дин несколько мгновений возится, стаскивая с бедер штаны. — Черт, мы на самом деле… — начинает он, обхватывая пальцами собственный член. — Если поторопишься, — выдыхает Кастиэль, — то да. — Его пальцы впиваются до синяков в бедра Дина, в его талию, пытаясь притянуть его ближе, и Дин падает вперед. Он упирается рукой в пол рядом с головой Кастиэля, другой рукой крепко удерживая член у основания, делает несколько вздохов, собираясь с духом, и подается вперед бедрами. Кастиэль резко выпускает задержанное дыхание: головка члена Дина надавливает, но никуда не продвигается, лишь увеличивая давление, перерастающее в боль. Быть может, они что-то неправильно делают, думает Кастиэль. Или нужно просто потерпеть — но непохоже, что дело движется. Он стискивает зубы, приподнимает бедра для лучшего угла доступа и подается навстречу Дину, но от этого внизу лишь расцветает боль, свежая и резкая, и Кастиэль шипит между зубов: — Блядь…. Нет — стой… погоди, погоди! Дин мгновенно замирает. — Кас? Кастиэль устало опускает бедра на пол и член Дина соскальзывает, упершись под его яйца. Кастиэль медленно судорожно выдыхает. Разочарование настолько осязаемо, что он чувствует его привкус. Он раздраженно взмахивает рукой: — Просто… — Не получается, — заканчивает за него Дин. — Нет. — Кастиэль отводит взгляд и пытается сдержать подступившее к горлу острое чувство досады. Он заставляет себя дышать ровно и прочесывает руками потные волосы. Но Дин вдруг снова обхватывает его бедра и поднимает его ноги выше. Кастиэль настороженно смотрит вниз. — Что ты… Его речь обрывается, когда Дин целует его бедро изнутри влажным открытым ртом. Кастиэль чувствует его зубы в ложбинке у промежности, тепло языка, скользящего по коже у основания члена, и дергается ему навстречу. — Дин… — вырывается у Кастиэля. Дин мычит ему в кожу, давая понять, что слушает, но Кастиэль чувствует, как член отзывается, и дыхание застревает в горле. — У меня идея, — произносит Дин в кожу Кастиэля. — Да?.. — Бенни рассказывал, как пробовал такое со своей девчонкой. — Дин раскрывает рот на внутренней стороне бедра Кастиэля, присасывает нежную кожу, прикусывает ее до боли. — Она чуть с ума не сошла. — Винчестер, не знаю, стоит ли говорить, но я не девчонка, — начинает Кастиэль в замешательстве. — Не думаю, что получится… Дин опускает голову, удерживая его ноги под коленями, и Кастиэль успевает произнести только «Господи, Дин, ты что…» — когда Дин целует его под яйцами и смещается ртом ниже, к заднему проходу. Кастиэль дергается от неожиданности и невольно издает сдавленный звук, его руки взлетают к голове Дина, чтобы остановить его: какого черта он делает — вот только рот Дина горячий, влажный и разжигает в Кастиэле нужду, какой он раньше не чувствовал. Влажные контуры его губ, тепло дыхания, настойчивый нажим языка… — А-а… — вырывается у Кастиэля, его спина выгибается, бедра инстинктивно напрягаются вокруг головы Дина. — Блядь, Дин… Это невыносимо, и в то же время этого недостаточно. Кастиэлю хочется большего, большего, и от каждого прикосновения он трепещет, чувствуя мурашки по позвоночнику. Дин находит рукой руку Кастиэля и направляет ее ниже, придержать яйца, после чего снова скользит языком по отверстию, медленно и уверенно, и Кастиэль чувствует, что теряет самообладание. Это горячо, грязно, бесстыдно и развратно. Кастиэль чувствует влагу на внутренней поверхности бедер, между ягодиц, где их раздвигает Дин, и может только вообразить, как выглядит в этот момент, когда Дин лижет за его яйцами, надавливает языком на отверстие. Он издает глубинный стон, какого еще от себя не слышал: низкий и похотливый. Мышцы плеч Дина напрягаются, когда он припадает ближе, чтобы лизнуть глубже. Дин изгибает язык, так что Кастиэль невольно извивается. Он отчаянно подается бедрами Дину навстречу, одной рукой ища упора на полу, другой зарывшись в его волосы. Дин медленно раскрывает его и разводит его ноги шире, приподнимая таз. Его язык проникает внутрь мелкими толчками, нагнетающими в паху Кастиэля такой жар, что перехватывает дыхание. В голове нет ни одной связной мысли, кроме желания большего, и Кастиэль поднимает зад ко рту Дина, чтобы впустить его глубже, едва замечая жжение в мышцах ног и спины. Он слышит низкий вибрирующий звук, при каждом выдохе вырывающийся из собственного горла, и не знает, как его сдержать. Но вскоре эта забота отходит на второй план, потому что Дин отпускает бедро Кастиэля и входит в него пальцем параллельно с нажимом языка. Кастиэль ловит только хвост вырывавшего нечленораздельного «а-а… о… вот так, еще…» Он подается на руку Дина и стонет. Дин издает низкий сдавленный звук, и на мгновение темп его пальца, которым он трахает Кастиэля, спотыкается. Кастиэль смотрит на него, раскрасневшегося, и видит, как Дин взялся другой рукой за собственный член. Кастиэль порывается остановить его, сказать, что сам хочет довести его до края, хочет чувствовать его вкус в момент экстаза, но палец Дина изгибается внутри Кастиэля, и единственный звук, который он в состоянии породить, — обрывочный и бессловесный. Кастиэль видит, как движутся бедра Дина, когда он дрочит в собственную руку, и мысль о том, что он заводит Дина до такой степени, что тот не может не прикасаться к себе, выводит Кастиэля на новый виток. Он обхватывает рукой собственный член и не может сдержать стона, сорвавшегося с губ от одного прикосновения. Он так близок, что больно, так мучительно близок. Кастиэль резко мастурбирует, дергая бедрами в руку и одновременно отдаваясь языку Дина. — Вот так, еще, Дин — да, еще — пожалуйста — о … — Кастиэль понятия не имеет, что вырывается из его рта, но слышит, как голос охрип и слова выходят междометиями между вздохами. Одной рукой он вцепился в волосы Дина до белых костяшек, другой быстро скользит по члену, и возбуждение достигает такого накала, что он не может сосредоточиться ни на чем больше. — Блядь, Дин, вот там, вот так…мне нужно… — выпаливает он, и его накрывает. С губ срывается сдавленный стон, бедра дергаются, и Кастиэль кончает на свою мятую несвежую майку. Он приходит в себя, тяжело дыша, а Дин все не останавливается — все трахает его языком, горячим и скользким, все шевелит внутри пальцем, так что ощущения переполняют Кастиэля и он едва успевает сжать зубы и прервать звук, неприлично близкий к всхлипу. — Дин — Дин… — выдавливает он, и господи, как же непристойно звучит его осипший и огрубевший голос. Кастиэль выпускает волосы Дина, чувствуя, как ноют пальцы, и пытается ухватить его за голову, чтобы подтянуть выше. — Винчестер, иди сюда. Дин приподнимает голову, пряча лицо в бедро Кастиэля, прижимаясь к нежной коже на внутренней стороне открытым влажным ртом. Кастиэль чувствует нажим его зубов, когда Дин шепчет: — Я так… Черт, я близко, Кас, я… То, что Дин довольствуется мастурбацией, когда Кастиэль только что получил один из лучших в жизни оргазмов, просто нелепо. Кастиэль опускает колени и тычет его в ребра ногой в носке, и, когда Дин вздрагивает от удивления, хватает его за воротник рубахи и подтягивает к себе. Дин повинуется легко, хоть и неловко, едва не саданув Кастиэля коленом в яйца и только успев подставить под себя руку рядом с головой Кастиэля. Он раскрасневшийся, его член тяжело свисает между бедер, штаны собраны почти у колен. Кастиэль скользит ладонями по бокам Дина, пробирается ими под его рубаху и грубо дергает рубаху ему под мышки. Дин подцепляет воротник сзади большим пальцем и сдергивает рубаху через голову, а Кастиэль тем временем подтягивает его выше за талию. Дин едва успевает выпутать из рубахи голову и руку, когда Кастиэль, приподнявшись на локоть, целует его ребра. — Кас, да ладно… — произносит Дин натянуто. Кастиэль ласкает его медленно. Он целует грудь и живот Дина открытым ртом, проходя зубами там, где только что побывал язык. Одной рукой он оглаживает бок Дина, выступ его бедра, царапает тупыми ногтями талию; другую, еще скользкую от собственной спермы, опускает на его член. Кастиэль прикасается к нему легко, не спеша: господи, как красив Дин в таком виде — разрумяненный от возбуждения, тяжело дышащий. Кастиэлю не хочется, чтобы это мгновение заканчивалось. Он хочет узнать Дина всего: он целует его в грудь, прослеживает дыханием ключицу, проводит влажным ртом по соску. Воздух судорожно вырывается из легких Дина; его бедра дергаются, член проскальзывает в руке Кастиэля, и звук, который издает Дин при этом, низкий и восхитительный. Кастиэль не спешит: он ласкает языком сосок Дина, целует и присасывает его, пока полусогнутые руки Дина, упирающиеся в пол по обе стороны от головы Кастиэля, не начинают дрожать. Припав к груди Дина, порозовевшей и веснушчатой, Кастиэль не видит его лица, но чувствует, как трепещут его мышцы, слышит его тяжелое прерывистое дыхание и понимает, что тот совсем близок. Дин быстро раскачивает бедрами в руку Кастиэля, головка его члена мокрая и блестит там, где упирается в пальцы Кастиэля, обнимающие ее дразняще-легкой хваткой. Дин молчит, как всегда, когда забывается от возбуждения, и Кастиэль знает, что его язык сейчас заткнут в уголок рта, лоб сосредоточенно наморщен, и он прижмет к груди подбородок, когда будет совсем близок. Вот оно: Дин наклоняет голову и утыкается лицом в волосы на макушке Кастиэля. Кастиэль чувствует рукой, когда напрягаются мышцы живота Дина, когда напряжение сковывает его спину. Дин дышит торопливо. Кастиэль не спешит: его пальцы прослеживают вену под головкой члена, большой палец нежно проходится по головке. Дин издает тихий звук, высокий и сдавленный, похожий на хныканье. Его бедра двигаются безо всякого ритма, резкими напряженными рывками; член в руке Кастиэля горячий и твердый, и от каждого движения расслабленных пальцев Кастиэля с губ Дина срывается вздох. Он уже не в том состоянии, чтобы разговаривать, — он едва мог связать два слова, еще когда дрочил сам себе между ног Кастиэля, а теперь его тело дрожит от плеч до колен. Кастиэль оставляет засос на его грудине, проводит зубами по чувствительному следу. Он не торопится. Дин едва держится, стоя над Кастиэлем на четвереньках: Кастиэль чувствует мелкий трепет в его пояснице. Он дышит тяжело и отрывисто, словно хватая воздух влажными глотками. Кастиэль облизывает его сосок и, сжав руку на его члене, начинает дрочить ему как следует. Он успевает прогнать член Дина дважды: Дин напрягается, задерживает дыхание и кончает. Кастиэль чувствует это животом, который вдруг забрызгивает горячим и мокрым, и его собственный член заинтересованно отзывается. Три секунды спустя локти Дина подгибаются и он обрушивается на Кастиэля с изяществом товарного поезда. Голова Кастиэля оказывается зажата под грудью Дина, нос расплющен до боли. — Твою мать… Дин… — Кастиэль высвобождает руки и подставляет их под плечи Дина, чтобы поднять его и помочь ему опереться на локоть. — Черт… прости, — произносит Дин надломленным голосом. Он переносит вес прочь с Кастиэля — давая тому дышать, но оставшись спутан с ним ногами, — и Кастиэль замечает, что глаза у Дина красные. Он испуганно моргает. — Дин, ты что… — Ничего, все нормально. — Дин отворачивается. Он прочищает горло, прочесывает пятерней волосы и после — словно запоздало вспомнив — вытирает глаза тыльной стороной руки. — Просто… Черт, не знаю, все как-то… Блядь. — Он на несколько мгновений зажмуривает глаза. — Да. — Все в порядке? — озабоченно спрашивает Кастиэль, и его рука сама собой поднимается с плеча Дина и обнимает его подбородок, поглаживая по щеке большим пальцем. — Дин?.. — Да, — отвечает Дин снова и открывает глаза. Его голос еще огрубевший и звучит как-то пусто. — Все в порядке. Просто… необычно было. — Необычно? — Кастиэль хмурится, переживая все больше. — Что было необычно? — Все это… Ты… — Больше Дин не говорит ничего, и, если бы не вечная тревожность Кастиэля по поводу того, что что-то не так, он бы каким-нибудь образом запечатлел этот момент: Дин Винчестер, лишенный дара речи. Дин сглатывает и пытается объяснить: — Не знаю. Никогда раньше не делал этого так. Так… медленно. Кастиэль смотрит на Дина — на то, как тот неуверенно подается лицом в его руку, — и несколько мгновений молчит, осознавая: несмотря на всю браваду и кажущуюся опытность Дина, никто никогда не относился к нему с нежностью. Кастиэль смотрит ему в лицо и замечает румянец на его щеках и то, как Дин избегает встречаться с Кастиэлем глазами. — Дин, — начинает Кастиэль, крепче обнимая его ладонью за подбородок и касаясь пальцами его волос. — Если это слишком для тебя… Дин медленно и нетвердо выпускает сквозь зубы воздух. — Кас, все в порядке, — говорит он. — Честное слово, все было заебись, просто… я как-то не ожидал… Фух, дай мне секунду. — Но все в порядке, — говорит Кастиэль снова, на этот раз утвердительно. Он ловит взгляд Дина и удерживает его. — Да. — Дин встречает его взгляд тихим, мягким выражением глаз: есть в его взгляде что-то, от чего у Кастиэля ноет в груди. — Да, все в порядке. — Он наклоняется вперед, и Кастиэль понимает, что сейчас последует поцелуй. Он, не раздумывая, отворачивает голову — и Дин застывает. Все эмоции читаются на его лице: растерянность, пощечина отвергнутости. — Нет, Дин… — Понимая, что он вот-вот отдалится и замкнется, защищая уязвленную гордость, Кастиэль не дает ему такого шанса. Он крепче сжимает пальцами подбородок Дина и убирает другой рукой волосы с его лба. — Я просто… помню, где побывал твой рот. Дин смотрит на него, наморщив лоб, но затем черты его лица разглаживаются. Он безобразно фыркает. — Твою мать… — Он вытирает костяшками рот, морщит нос. — Да. Это было — душисто. Кастиэль со стуком роняет голову на пол. — Молчи, — велит он тихо. — Можно бренд запускать: туалетная вода «Eau de Novak». — Дин утыкается носом в ключицу Кастиэля. — Продаваться будет в улет. — Никто тебя не просил… делать это. Кастиэль чувствует кожей улыбку Дина и готов поставить на то, что она самодовольная и заносчивая. — Минуту назад ты не жаловался. Кастиэль закатывает глаза, но не спорит с этим. Его руки находят пристанище на теле Дина: одна обхватывает бицепс руки, на которую Дин опирается, нависая над Кастиэлем, другая праздно рисует узоры на его бедре. Выглядят они, должно быть, вконец нелепо: Кастиэль — в одном ботинке и без штанов, Дин — без рубахи, со спущенными до колен штанами. Животы липкие от спермы там, где прижимаются друг к другу. Кастиэль уверен, что его майка не в том состоянии, чтобы показывать ее кому-либо, и, если по прическе Дина можно судить о его собственной, то и каску какое-то время ему снимать не придется. Они вспотевшие, перепачканные — само воплощение похоти, — и, когда Дин наконец отлипает от Кастиэля и встает, их взгляды встречаются почти застенчиво. Дин садится на корточки, подтянув штаны, и возится с ширинкой, и Кастиэль морально подготавливается. Он чувствует в заду и между бедер влагу слюны и спермы, и когда пытается осторожно сесть, ощущения при этом отвратительные: холодные, мокрые, скользкие. Поморщившись, Кастиэль плюхается обратно на пол. — Черт… — бормочет он, возводя очи к небу в поисках подмоги, потому что нет сомнений, что Дин будет совершенно невыносим. — Лучше б я об этом не просил, но… — Он делает вдох. — Мне бы зад вытереть. Дин разражается бесстыдным злорадным хохотом. — Ага! Значит правда, что говорят об офицерах! — Винчестер, иди на хуй! — О, с этой картиной в голове — с удовольствием, — отвечает Дин и складывает пальцы кольцом, грубо дергая запястьем перед промежностью. — Уж это скрасит мне одинокие ночи… Кастиэль хмурит брови и тянется к валяющемуся на полу ботинку, намереваясь зашвырнуть им Дину в голову, но, прежде чем он успевает схватить ботинок, Дин пинает его ногой в сторону и вскидывает брови. — Сэр, вам никто не говорил, что у вас лицо — как открытая книга? — Господи, какой же с тобой геморрой, — жалуется Кастиэль. — Вот как? — Дин ухмыляется, выгнув брови. — А по вашей реакции ранее мне показалось, ощущения были приятные… Дина прерывает робкий стук в дверь склада. Они оба тут же застывают: Дин — с обнаженной грудью и рубахой в руках, Кастиэль — растянувшись на полу, голый ниже пояса, в одном ботинке. Они не дышат. Ничего не происходит. Они смотрят на дверь во все глаза, ожидая, когда кто-то попробует открыть ее или хуже, достанет ключ и отопрет, но тишина все растягивается, становится все напряженнее. Кастиэлю начинает казаться, что его настигнет сердечный приступ. Наконец следует еще один стук — на этот раз громче, но по-прежнему неуверенный. Из-за двери слышится нервный голос: — Э… Я ищу капитана Новака. Кастиэль узнает голос: это Бредбери. Он обвинительно стреляет взглядом в Дина, но тот спокойно надевает рубаху через голову. — Понятия не имею, здесь ли он, — продолжает из-за двери Бредбери высоким и нарочито невинным тоном. — Просто… проверяю везде. Но если он здесь, один, сортирует поставку, то, гм, лейтенант Ширли ищет его в штабе роты. Дин разглаживает рубаху на животе и роется в карманах куртки, пока не находит тряпку сомнительной свежести, которую комком бросает в сторону Кастиэля. Кастиэль ловит ее. В одном ее углу кровь и явный след грязной руки, но лучше ничего не отыщется, так что он начинает наспех вытираться. — Ну ладно, — доносится из-за двери едва слышно. — У меня все. Э… конец связи от Бредбери. — Слышатся затихающие шаги по асфальту, и Кастиэль уставляет суровый взгляд на Дина. Тот упрямо избегает зрительного контакта. — Бредбери знает, — произносит Кастиэль медленно — и более важную часть: — Ты рассказал Бредбери. Дин пыхтит и агрессивно набрасывает на плечи куртку. — Все в порядке, ладно? — отвечает он нетерпеливо. — И вообще я не понимаю, что в этом такого, — ты рассказал лейтенанту Уолласу… Прошли месяцы, но упоминание имени Иниаса все еще теребит рану в груди Кастиэля, и скорбь тут же перерождается в гнев. — Я ничего не рассказывал Иниасу! — отвечает он резко, чувствуя румянец стыда, только раздражающий его сильнее. Он сминает в комок теперь влажную тряпку и швыряет в голову Дину, который уворачивается. — Он знал, что я гомосексуал, с тех пор, как мне было пятнадцать, — он все понял, как только я увидел тебя. Это другое… — …и вообще, — продолжает Дин, перебивая его, — я не знаю, как можно было ожидать, что Чарли ничего не поймет, когда мне пришлось просить его притвориться, что он мне навалял — не забыл еще? — Он с вызовом встречает взгляд Кастиэля. — Чтобы скрыть тот факт, что это сделал ты. Кастиэль протестует: — Но не обязательно же было… Дин вздыхает. — Господи, Кас, в такой ситуации не так уж много простора для маневра. «Кстати, приятель, мой командир четыре раза врезал мне по лицу, и мне нужно, чтоб ты его прикрыл. Но не спрашивай, когда и где это случилось, почему мы вообще оказались наедине, почему лейтенант повел себя так непрофессионально, или почему я его защищаю…» — так, что ли? — Он вскидывает руки. — Что, черт возьми, ты хотел, чтоб я сказал? Кастиэль поднимается на ноги и сердито смотрит на Дина, но сложно выразить всю свирепость своего гнева, когда стоишь, натягивая штаны, спутанные вокруг лодыжек. — И ты просто… — Я не сказал ему прямо… Но он не дурак. — Дин дергает головой в сторону двери. — И я решил, уж если кто-то застукает нас в горизонтальном положении, так лучше пусть это будет кто-то, кто уже знает. Кому мы можем доверять. Кастиэль пристально смотрит на него. — А мы можем? Дин вздыхает. — Да. Можем. — Откуда ты знаешь? — Оттуда, что Чарли не подонок и не хочет, чтобы я пошел под трибунал? — Дин закатывает глаза. — Слушай, у Чарли хватает своего дерьма, о котором он помалкивает. А мне он специально рассказал — в знак доверия. — Дин делает акцент на последнем слове, подняв брови. — Он никому не скажет, а если скажет, то ему тоже пиздец. Кастиэль прищуривается. — О чем ты? Дин проводит пальцами вокруг рта, и Кастиэль видит его нерешительность и понимает, что грядет откровение, но не знает, чего ожидать. Дин говорит: — Чарли у нас дамочка. Кастиэль смотрит на него, не понимая. — В каком смысле? — Его лоб морщится. — Это невозможно: его бы не признали годным к военной службе. Кто-то бы заметил, он не мог… — Или, во всяком случае, — продолжает Дин осторожно, — он так думает. Кастиэль умолкает посреди фразы и смотрит на Дина, пытаясь понять, шутка ли это. Но нет: выражение лица Дина — искреннее, даже немного неловкое. Кастиэль медленно произносит: — Я не понимаю. Дин тяжело выдыхает, надувая щеки. — Да я тоже, в общем-то, — признает он и прислоняется спиной к стойке стеллажа. Он сует одну руку в карман штанов, другой рассеянно затыкает майку за пояс. — Не знаю, что тебе сказать. — Значит… он тоже гомосексуал. — Да вроде нет? — Лоб и рот Дина морщатся. — Ему нравятся женщины. Я не знаю, я сам толком не понимаю, но суть в том, что он тоже каким-то боком в этой теме. Кастиэль какое-то время не отвечает. Он смотрит на Дина, изучая выражение его лица, наблюдая за его ленивыми легкими движениями, когда он проводит рукой по груди и животу, чтобы опрятнее заправить майку. Его волосы в полном беспорядке, торчат пучками и клочьями — Дин приглаживает их рукой, но лучше не становится. Наконец Кастиэль спрашивает: — И он тебе рассказал? Дин кивает. — Когда понял про нас с тобой. Рассказал, чтобы мы были на равных. Чтоб я был спокоен, что он не проболтается. — А мне что делать? — Ничего. Только… не сдавай меня. — Я должен что-нибудь сказать? — спрашивает Кастиэль медленно. Дин фыркает. — Ну, если хочешь, чтобы он начал рассказ о том, как мы трахаемся, перед всем батальоном, — милости прошу. Кастиэль вспыхивает. — Я сам мало что знаю, но Чарли не хочет, чтобы кто-то еще узнал, так что, наверное, он по-прежнему старый-добрый рядовой Чарльз Бредбери. — Дин застегивает молнию куртки и наклоняется, чтобы поднять с пола обвязку, но потом колеблется. — Кто Чарли, когда, гм… она дома… я не знаю. Кастиэль смотрит, как он застегивает ремень обвязки, как поднимает с пола каску и надевает на голову. Дин встречается взглядом с Кастиэлем, и Кастиэль отводит глаза. Он сует ногу в носке в лежащий на полу ботинок и приседает, чтобы затянуть шнурки. После долгой паузы он заставляет себя произнести: — Прости. — Это получается у него все лучше. Дин поднимает голову. — За то, что я выразил недоверие, — поясняет Кастиэль, не глядя на него. Он сосредотачивается на том, чтобы затянуть штанины поверх ботинок, тщательно заправляя ткань. — Ничего, — говорит Дин после краткой паузы. Кастиэль видит боковым зрением, как он пожимает плечами. — То есть — не обижайся, но мне всегда казалось, что у тебя в целом сложности с доверием. Пальцы Кастиэля замирают на ботинке. Он сглатывает. — В этом вопросе — конечно, — признает он. — Но все равно, я должен доверять тебе — и доверяю. А ты доверяешь Бре… — Он осекается. — Ты доверяешь Чарли. Так что… — Ладно… конечно, — отвечает Дин. Кастиэль медленно выпрямляется и в большей степени чувствует, чем видит, что Дин перестал одеваться и только смотрит на него. — Ты всегда старался заботиться обо мне, — говорит Кастиэль, чувствуя себя так, словно движется внутри собственной раскаленной кожи. — Временами — когда я этого вовсе не заслуживал. Ты ставил мои нужды выше своих, даже когда тебе же лучше было бы оставить меня в покое. — Собственная нерешительность ощущается неприятным клубком нервов внутри. Кастиэль наклоняет голову и добавляет тише: — Мне бы очень хотелось найти возможность сделать то же для тебя. Дин смотрит на него резко. — Мне этого не нужно. Вспоминая Дина в ярости и скорби с кровью Бенджамина Розена на руках; изгиб его губ, когда Кастиэль случайно признался, что задумывался об их будущем; его срывавшееся дыхание, когда кто-то наконец отнесся к нему с лаской, Кастиэль отвечает: — Хорошо. Дин продолжает: — Мне вовсе не нужно, чтобы ты обо мне заботился. И этих телячьих нежностей — или что это, блядь, было, — говорит он, грубо дернув рукой в направлении Кастиэля, и Кастиэль понимает, что Дин говорит о его медленных благоговейных поцелуях. — Мне не это нужно. — А что тебе нужно? — спрашивает Кастиэль тихо. Дин обращает на него взгляд, и в его глазах читается вызов, какой Кастиэль уже видел: Дин ожидает, что Кастиэль уже знает ответ. Это застает Кастиэля врасплох: он смотрит на Дина, вспоминая их слова, их прикосновения, и не знает, что сказать. С каждой проходящей секундой Дин все больше закрывается. Он выпрямляет спину, его губы сжимаются, но за этой внешней суровостью читается какая-то беспомощная растерянность. Наконец Дин опускает глаза. — Забудь, — говорит он и проходит к своей лежащей у следующего стеллажа сумке. Кастиэль следит за ним взглядом. — В чем дело? Дин поднимает сумку на колено и набрасывает на плечо лямку. — Какое дело? — Что не так? — спрашивает Кастиэль намеренно провокационно: холодно и недовольно, почти снисходительно. Актер из него паршивый, но, похоже, прием срабатывает. Дин поднимает голову, на его лице мелькает раздражение и он шумно выдыхает. — Господи, не знаю я, — произносит он — и не так идет все, потому что в этом месте Дин должен дать отпор. Раздражение должно развязать ему язык, и он должен наконец объяснить Кастиэлю, что случилось. Но вместо этого Дин награждает его тяжелым взглядом и спрашивает: — Какой ответ тебе дать, чтобы ты оставил меня в покое? Кастиэль вздрагивает и приоткрывает рот. Такой отлуп жалит, как пощечина. — Я… — начинает он, но умолкает. Потом сглатывает и коротко кивает: — Конечно. Я не должен был… прости меня. — Он делает неопределенный жест рукой. — Я больше не буду тебе докучать. Он отворачивается и, уязвленный, начинает собирать оставшуюся одежду и снаряжение. Продолжая одеваться, он слышит, как Дин вздыхает. — Черт… Кас — подожди! Кастиэль не ждет. Он натягивает куртку, грубо дергает молнию к горлу и надевает на голову каску. Позади слышатся шаги, медленные и неуверенные: Дин приближается. Он подходит вплотную, в личное пространство Кастиэля, и несколько мгновений просто стоит — так близко, что Кастиэль видит боковым зрением, как вздымается и опускается его грудь под тяжелым снаряжением. Кастиэль настороженно ждет, чувствуя напряжение в плечах. Наконец Дин прочищает горло: — Прости меня. — Он протягивает руку и неловко касается костяшками пальцев подбородка Кастиэля. — Я просто… Дай мне немного времени. — Времени, — повторяет Кастиэль, не глядя на него. — Да. — Большой палец Дина проходится по линии подбородка Кастиэля, и тот вопреки здравому смыслу подается в это прикосновение. — Не знаю. Я просто… не уверен, где я сейчас. Кастиэль поворачивает голову и встречается с ним взглядом. — В Германии. Вопреки его ожиданию, Дин смеется. Набравшись храбрости в его улыбке и нежном касании, Кастиэль продолжает: — Могу дать точные координаты, если это поможет. — Спасибо, — произносит Дин с улыбкой, но с какой-то затаенной грустью и кротостью. — Да. Может быть. Он опускает руку от лица Кастиэля, но не оставляет взглядом его глаз, и от того, как Дин смотрит на него, у Кастиэля сжимается горло. — Я могу дать тебе время, — отвечает он. Ему хочется утешительно прикоснуться к Дину — положить ладонь ему на плечо или на запястье, сообщая прикосновением: «Я по-прежнему здесь, я никуда не денусь». Он сжимает руки в кулаки и сдерживается. — Бери столько, сколько нужно. Дин сглатывает. — Спасибо. — Он сует руки в карманы и одаривает Кастиэля едва заметной улыбкой. Дин уходит первым, отперев дверь выйдя на зимнее солнце, а Кастиэль остается еще на мгновение, глядя на широкоплечую фигуру, исчезающую вдали. Внутри у него все завязано в узел. Он расправляет куртку, застегивает ремешок каски и поднимает с пола винтовку, стоящую у стеллажа. Набросив на плечо ремень, он поправляет ее вес у бедра.29 ноября 1944 г.
Дымный день сменяется сиреневыми сумерками, холодными и ясными. 116-й полк продвинулся от Энгельсдорфа к Бурхайму, готовый выступать на Юлих. Следующие цели уже определены: ряд опорных пунктов на западном берегу Рура, в старом здании бассейна на площади Шпортплатц и в фермерских постройках Гут Хазенфельд. В бой рота пока не вернулась, но уже так близка к передовой, что Кастиэль нутром чует угрозы следующей атаки. Едва ли не каждый час в воздухе гремят немецкие зенитные орудия, снаряды падают совсем рядом с позицией Бейкер вдоль шоссе Ахен-Юлих, вдалеке трещат пулеметные очереди, над головой шипят трассеры. Прошлым вечером в двадцать часов майор Сингер отправился в патруль с семью стрелками из роты Дог для сбора разведданных — вернулись пятеро и Сингер с дырой в позвоночнике. Его эвакуировали из медпункта батальона в тыловой госпиталь, и из роты Изи до Кастиэля дошел слух, что Сингер — на пути в Англию и, вероятно, больше не сможет ходить. Кастиэль медленно бредет извилистыми улицами с тлеющий в губах сигаретой. Солдаты расквартированы в уцелевших зданиях и получили немного личного времени. Из тыла пришла почта, разбита полевая кухня, где разливают теплый суп, и люди рассеяны среди руин и бетона: кто-то ест, кто-то дремлет, привалившись к ранцу, кто-то спорит за чисткой орудий, кто-то пользуется возможностью побриться и почистить зубы. В третьем взводе в разгаре игра в блэкджек, но, как Кастиэль понимает по выкрикам солдат, часть колоды потерялась во время последнего наступления. Он кратко переговаривает с лейтенантом Ширли, указывает заблудившемуся новобранцу дорогу к командному пункту его роты Чарли и уже почти докуривает сигарету, когда замечает Дина. Дин стоит на тротуаре дальше в направлении второго взвода и сжимает в руках лист бумаги. Он поглощен написанным, и, когда Кастиэль подходит и приветствует его любезным «Добрый вечер, Винчестер», вздрагивает. Кастиэль поднимает брови. — Все в порядке? — Да. — Дин бросает на него взгляд с каким-то неспокойствием, затем снова смотрит в бумагу. — Почту получил, — отвечает он уклончиво. Кастиэль кивает. — У Сэма с Джессикой все хорошо? — Нет, это… гм… от отца. — Дин опускает письмо и незаметно сминает его в кулаке. — Неважно. — А… — Кастиэль изучает его профиль: аккуратную линию носа, рассеянный взмах ресниц. Как его губы сжимаются, чтобы не показывать огорчения. Кастиэль кое-что знает об отношениях Дина с отцом, но не чувствует себя вправе совать в них нос. — Как у него дела? — деликатно спрашивает он. Дин протяжно выдыхает. Он потирает рукой шею, так что каска слегка съезжает ему на глаза. — Неважно, — говорит он снова. — Прости меня, если я в это не верю, — отвечает Кастиэль. Дин бурчит что-то нелицеприятное себе под нос и проводит рукой по лицу. — Я не хочу об этом говорить, — заявляет он прямо и сует скомканное письмо в карман куртки. — Хорошо. — Кастиэль наклоняет голову и смотрит вдаль улицы. — Тогда могу я заинтересовать тебя прогулкой и приятной компанией? Дин смотрит на Кастиэля несколько мгновений, и похоже, что он откажется. Его плечи подняты и напряжены, выражение лица настороженное. Однако, когда Кастиэль уже собирается извиниться и уйти, Дин медленно выдыхает, стравливая напряжение. — А что, кто-то к нам присоединится? — спрашивает он. Кастиэль закатывает глаза и направляется по улице — и Дин после секундной задержки догоняет его. Они входят в ногу, но не сказать, что целеустремленно идут, — скорее бредут, куда глаза глядят, но Дин рядом, и этого достаточно. Кастиэль ощущает тяжесть воцарившегося молчания и заговаривает первым. Он рассказывает Дину о своих растущих опасениях в связи с перебоем поставок, о том, как одна из его новых запонок прошлой ночью отстегнулась и едва не потерялась, о мозоли на пятке и о том, как Эстер упорно претендует на роль главного раздражителя 29-й дивизии. Он спрашивает, слышал ли Дин о пари между Бредбери и Харвеллом о том, сможет ли Харвелл неделю протянуть на одном шоколаде и воде — и это впервые вытягивает из Дина комментарий: признание в том, что и он сыграл в этом роль. Кастиэль совершенно не удивлен. Они идут узкими переулками мимо четвертого взвода, постепенно сворачивая в сторону часового поста Авель. Небо темнеет через оттенки индиго, и вокруг опускается холодная ночь. Кастиэль сжимает и разжимает кулаки, чтобы не замерзали кончики пальцев. И когда они направляются прочь от лагеря Авель обратно в сторону Бейкер, Дин вдруг говорит: — Это была его самая долгая отлучка. Кастиэль бросает на него взгляд, но не отвечает. Дин молчит долгое время, и лишь суета выдает его настроение: он почесывает и теребит пальцами короткие волосы на затылке. — Я думал, может быть, он… — Дин осекается и роняет взгляд на землю. — Он что? — спрашивает Кастиэль, хотя ему кажется, он догадывается, к чему клонит Дин. — Не знаю. — Дин неопределенно дергает плечом, и жест выходит слишком резким для безразличия, которое он пытается изобразить. — Не знаю, просто… Я начал думать: если с ним что-то случилось… Кастиэль думает о том, как Дин вечно переживает о своем младшем братишке, оставшемся за четыре тысячи миль. Он касается рукой локтя Дина. — Это понятно, — говорит он тихо и ободряюще. — Когда Сэм так далеко… Дин смотрит на него пустым взглядом. — Сэм? — повторяет он, словно не понимает, — и невесело усмехается. — Сэм… — блядь, да с Сэмом все было бы в порядке. Я просто… я… Они перестали идти и стоят в конце переулка за заброшенным немецким дотом, в пыли, поднимающейся из его узких бойниц, когда дует ветер. Где-то неподалеку слышны голоса роты Авель, лейтенант Каин разговаривает с другим офицером, солдаты ссорятся из-за какого-то пустяка. Дин стоит, толком не глядя на Кастиэля. — У нас все сложно, — говорит Дин наконец и, убрав с шеи руку, прижимает пальцы ко лбу. Его дыхание размеренное и спокойное. — Он временами порет всякое — и я это понимаю. И я понимаю, что из него не всегда образцовый отец, но он старается, он на самом деле старается, и… Все, что у меня есть, — все, что я есть, — это все от него. Кастиэль ничего не говорит. Он чувствует, что Дин не его пытается убедить. На какое-то время Дин умолкает. Он смотрит, не моргая, куда-то в точку перед ботинками, сглатывает раз, другой и рассеянно постукивает костяшками по бедру. Его рот кривится. — Я ведь, когда вступил в армию, впервые в жизни уехал из дома — ты, вот, знал? Кастиэль мягко отвечает: — Я этого не знал. — Да. Первый раз попал за пределы Канзаса. — Дин усмехается. — Да что там — первый раз отъехал больше чем на десять миль от округа Дуглас! Кастиэль знает, каково это. У Иниаса однажды была подружка в Ричмонде — в четырех часах езды на двух шатких автобусах, — и Кастиэлю в то время казалось, что с таким же успехом можно гулять с кем-то на луне. Уж что-что, а кругозор его война расширила. — Я никогда не жил без отца, — продолжает Дин. Он поднимает глаза на Кастиэля. — До этого я всегда работал с ним в гараже, помогал воспитывать Сэмми после смерти мамы. Вел для него учет, занимался его делами и… — Он глубоко вздыхает. — Прошло два года с тех пор, как я видел его, и я уже не тот, кем был, когда уезжал. И, мне кажется, во многом это потому… потому что не нужно было переживать о том, что он подумает. О том, тупица ли я, выгляжу ли дураком. Усложняю ли ему жизнь, слюнтяй ли я — мне не нужно было… я мог просто… Дин не может закончить мысль, и Кастиэль вспоминает, каким узнал его — дерзким, громким, неспособным заткнуться — и впервые думает, что, может быть, Дин только обрел свой собственный голос. — Я думал, может быть, он мертв, — выпаливает Дин наконец то, с чего начал. — Я думал, может быть… и все не мог перестать думать об этом. А потом оказалось, что нет. С ним все в порядке. И видит бог, это такое облегчение — правда, но… на мгновение я представил себе… — Он проводит рукой по лицу и делает неопределенный жест, словно все еще держит в руке письмо. Его пальцы смыкаются в воздухе. — Да… не имеет значения. Все в порядке! — Слова вырываются у него с нехарактерной для него страстью: — Я все равно трачу время впустую. Я все такой же тупица. Все это… неважно! — Дин, — Кастиэль делает шаг ближе. — Ты не тупица. — Да ладно, все в порядке. — Дин пожимает плечами и его снова одолевает нервозность. Он переминается с ноги на ногу, его пальцы на бедре нервно подрагивают. — Все в порядке. Кастиэль знает, что Дин ему не верит. Он хочет предложить утешение, но не понимает как: он не мастак в речах. Однако он знает Дина. Между ними всегда существовала некая зона отчуждения, разобщенность, порожденная неспособностью выражать чувства, но ее всегда можно было преодолеть прикосновением. Они достаточно далеко от квартир батальона, чтобы это сошло Кастиэлю с рук: он ласково кладет руку на подбородок Дина. Почти больно видеть, как Дин вздрагивает, как постепенно, не сразу расслабляется в прикосновение. Это кажется непростительным: Дин — самый ласковый человек в жизни Кастиэля и столь непривычен к ласке. Кастиэль не знает, как сказать ему, что все не так, что он — куда больше, чем его отец в состоянии разглядеть, и вместо этого поглаживает большим пальцем щеку Дина, обняв его пальцами за ухом, и надеется, Дин поймет. На лице Дина мелькает что-то безобразное и болезненное, и он просит: — Кас — не надо… Рука Кастиэля замирает. — Не надо что? Дин уклоняется от контакта. Он едва заметно отворачивает голову от руки Кастиэля, словно от пролетающей мимо мухи; его плечи снова напрягаются. — Просто… не надо. Господи. От этого только хуже. Кастиэль медленно опускает руку. — Прошу прощения, — говорит он тоном, из которого ясно, что он не сожалеет. В тон прокрадывается что-то, чего не хотел выдавать — закипающее втайне раздражение. Он жалеет о том, что не сдержал его. Дин резко поворачивает голову, хмуря брови. — В чем дело? Кастиэль не хочет этого выяснения отношений. У Дина своих забот хватает, и последнее, чего хочется Кастиэлю, это расстраивать его еще сильнее, но он уже дал слабину и обнажил скрытое недовольство. Он сглатывает. — Ни в чем, — отвечает он — и тут же понимает, что сделал только хуже. Взгляд, которым награждает его Дин, безжалостен. — Не надо вот этого, блядь… — Чего? — Вот этого вздора — ты очевидно зол на меня, так в чем дело? Кастиэлю не хочется, но он заставляет себя пропустить вызов в этом вопросе мимо ушей: резкая реакция лишь породит что-то непоправимое на той дистанции, которую уже создал между ними Дин. Кастиэль отвечает, стараясь сохранить в голосе мягкость: — Как ты можешь обвинять меня в том, что я зол, когда это ты отказываешься говорить со мной? Дин моргает. — О чем ты? — Ты сердишься на меня, — говорит Кастиэль и отстраненно понимает, что делает: разворачивает обвинение на Дина, чтобы не касаться сути проблемы. Иниас ненавидел в нем это — порой, во время более жестких ссор, он говорил Кастиэлю, что тот трус, но Кастиэль не знает, как вести себя иначе, и правда в том, что Дин отдаляется. Страх сворачивается внутри холодной змеей, и Кастиэль не может смотреть на Дина, но слова льются из него сами: — Ты сердишься уже какое-то время, и я не понимаю, что я сделал. И не знаю, как загладить свою вину, потому что… Дин покачивается на каблуках и вытирает рукой лицо. — Блядь… Ты ничего не сделал, ладно… Желудок Кастиэля тошнотворно сжимается. — Значит, я должен был сделать больше, — возражает он и чувствует, как в голос просачивается отчаяние. В реальность воплощается его самый большой страх, ведь одно дело отталкивать Дина, и совсем другое — отдаться ему безоглядно и затем услышать, что ты больше не нужен. — Ты… чего-то иного хочешь от меня? Потому что, если ты только скажешь мне, что не так, если скажешь, что тебе нужно, я смогу дать тебе это, но… — Кас, прекрати, блядь. — …я не знаю, чего именно ты хочешь, и ты не говоришь мне — временами даже не смотришь на меня. А потом иногда вроде бы все нормально, и я не знаю… — Нормально? Голос Дина громкий, резкий. Он обрывает сбивчивый лепет Кастиэля, заставив того умолкнуть. Кастиэль смотрит на Дина и видит в его лице смесь изумления и ярости. — Кас! — говорит Дин. — Это никогда не будет нормально! И Кастиэль вдруг понимает. На мгновение он теряет голос. Он смотрит на Дина — на его упрямо сжатые губы, на напряженные плечи — и видит перед собою только испуганного мальчишку, и это рвет ему душу. Он знает, что Дин ждет возражений. Если Кастиэль начнет спорить, Дин сможет отразить подачу, ответить громче, злее. Кастиэль ничего не говорит. Молчание растягивается все дольше, пока Кастиэль не начинает опасаться, что неверно просчитал ситуацию и Дин только отдалится сильнее. Но тот наконец заговаривает. Его голос звучит грубо, и начинает он словами: — Они все говорят о «после», как будто нам это доступно. Кастиэль опускает глаза. — И я не могу перестать думать об этом, — продолжает Дин. — У Джо есть его бар, у Эда есть его девушка, Чарли хочет вернуться в колледж, и мой отец пишет мне, подумал ли я, чем хочу заниматься после — потому что, если верить ему, война уже, по сути, окончена, да и я тут ничем полезными не занимаюсь, так когда уже я вернусь домой? — Дин говорит все быстрее, спотыкаясь в словах от возбужденной спешки. — Когда я уже вернусь в его гребаный гараж и буду чинить с ним машины весь остаток жизни — пока Сэмми можно заняться чем-то другим, можно исполнять свои мечты на другом конце континента, можно быть с человеком, с которым он хочет быть — а меня никто никогда не спрашивал, чего я хочу! И знаешь, что? Быть медиком — паршивая работенка, но, по крайней мере, я ее выбрал! — Он решительно шагает к Кастиэлю, как будто это Кастиэль пытается отобрать все это у Дина, и стучит пальцем себе в грудь. — Я это выбрал! Это мое, и все, что у меня есть здесь, — мое! Люди, которых я встретил, люди, которых я спас, вклад, который я внес, — это мое. И ты… Горло Кастиэля сжимается. — Я выбрал тебя! — восклицает Дин, и его голос надламывается. — И мне все равно, чем заняться после: я хочу, чтобы ты был рядом. Кастиэль смотрит на Дина, и чувство такое, будто в животе застряла горячая острая шрапнель. — Дин… Для меня там нет места. Дин смеется. — Да ну, — говорит он и качает головой с горькой улыбкой. — Да что ты говоришь, Кас. А то я не знаю! — Дин, мы не можем… — Кастиэль силится подобрать слова, чтобы выразить, как нелепо даже думать об этом — о том, что они оба пройдут войну живыми, и найдут друг друга за сотни миль, разделяющих их дома, и однажды проснутся в мире, который не ненавидит их за их извращения. Кастиэль отворачивается и проходит глубже в переулок, остро осознавая близость лагерей Авель и Бейкер. — Ты не сможешь взять меня с собой домой. Мы не возлюбленные. Дин идет следом. — Почему нет? — Мы… — Кастиэль чувствует истерический порыв засмеяться. — Мы не поженимся, Дин, мы… Дин кладет руку на плечо Кастиэля, разворачивает его и шагает ближе, в его личное пространство. В его глазах вызов. — У меня было полно возлюбленных, на которых я не женился, — и с тобой я зашел дальше, чем с кем-либо из них. — Географически — да, но… — Очень смешно, — прерывает Дин. — Я серьезно. Что — ты хочешь мне сказать, что даже не задумывался об этом? Во рту у Кастиэля пересыхает. — Нет, — отвечает он. Уголок рта Дина дергается в горькой полуулыбке. Она не достигает его глаз. — Чушь. Кастиэль делает глубокий вздох, стараясь успокоиться. — Я пытался изо всех сил не думать, — сознается он тихо. Он слышит в собственных словах стыд и не может встретить взгляд Дина. — Мне известны правила игры, известен срок годности командира роты. Ты — медик, Дин. У тебя неплохие шансы остаться невредимым, вернуться домой. Насчет своих шансов я иллюзий не питаю. — Кастиэль чувствует набухающий в горле комок. — Я не могу позволить себе роскоши мечтать, какой моя жизнь может быть после. — Но если бы мог… — начинает Дин, и Кастиэль пятится от него: шаг, другой. — Дин. Я не в праве ничего просить у тебя, — говорит он. Прямо в этот момент ему нехорошо от мысли, что Дин еще не понял: для него вернуться к прежней жизни, оставить позади это недоразумение, что между ними было, так просто! — Ведь, вернувшись домой, ты еще можешь жениться на милой девушке, завести детей, чтобы твой отец гордился… — Да мне похуй, чего хочет отец! — прерывает его Дин, повысив голос. — И к черту нормальность, Кас, не хочу я жить нормально!.. — Почему?! — восклицает Кастиэль, иррационально разъяряясь на то, что Дин не ценит и не хочет своего счастья. — Я бы все на свете отдал… — Ты издеваешься?! — вопрошает Дин, и Кастиэль ждет продолжения, но Дин молчит. Он только смотрит на Кастиэля в упор, пока тому не становится неуютно, и Кастиэль понимает, что Дин ждет от него чего-то. Ответа, быть может, — Кастиэль не уверен. Он не знает, почему Дин смотрит на него так — и почему снова такое чувство, будто у Дина преимущество, будто у него на все есть ответы и он терпеливо ждет, пока Кастиэль тоже дойдет до них. Наконец Дин издает краткий невеселый смешок. — Господи… Ты и впрямь понятия не имеешь. — О чем? Дин снова шагает к нему — как-то по-хищнически. Кастиэль сглатывает. — После всего этого — ты думаешь, я тут почему? — спрашивает Дин. — Потому что из тебя хуесос отменный? Постепенно до Кастиэля доходит, в чем дело. Дыхание в груди перехватывает. Он не хочет этого. Дин сглатывает. — Господи, Кас, я же… — Не надо! — выпаливает Кастиэль и делает еще шаг назад в слепой панике. Его спина упирается в стену дома. — Что бы ты ни собирался сказать — не смей! Дин идет следом. Он надвигается, пока между ними не остаются какие-то дюймы, и нависает над Кастиэлем, высокий, импозантный и невозможно нежный. Его рука мягко ложится Кастиэлю на локоть. Он наклоняет голову к Кастиэлю и говорит: — Кастиэль, я без ума от тебя. Ты это понимаешь? Горло Кастиэля смыкается. — Пожалуйста, — умоляет он хрипло, — не говори мне этого… Рука Дина — все еще на локте Кастиэля, тепло его кожи ощущается даже через куртку, и Кастиэль смотрит на него. Сумерки сгущаются все сильнее, так что Дин теряет очертания в темноте и постепенно от него остается лишь линия носа, изгиб рта, взмах ресниц в свете уличного фонаря. Несмотря на это, Кастиэль видит, как дергается его кадык, как он нервничает, его умоляюще приоткрытый рот. Они так близко, что это простой инстинкт: Кастиэль смотрит на его губы. Он отводит взгляд, потому что, господи, нельзя сейчас думать о том, чтобы поцеловать Дина, но, прежде чем он успевает отвернуть голову, Дин поднимает руку к его лицу, берет его ладонью за подбородок и целует. В то же мгновение Кастиэль вцепляется в куртку Дина и притягивает его к себе. Он раскрывает рот, оторвавшись от Дина и вдыхая его трепетное дыхание, и целует его снова. Сердце замирает, голова кружится, и все, о чем Кастиэль может думать, это что он любит Дина, любит его… Он произносит Дину в губы: — Я представляю тебя. Когда я… Дин отстраняется и смотрит на него, и Кастиэль не может закончить фразу. — Так что? — произносит Дин наконец, и его голос — тише, чем Кастиэль когда-либо слышал. — Ты со мной до конца? — Блядь, Дин… — Кастиэль закрывает глаза. — Конечно я с тобой, я просто… — я должен смотреть на вещи реально. — Неужели это такое уж безумие? — Да, — отвечает Кастиэль. — И, честно говоря, я предпочел бы никогда больше не видеть тебя, чем обнадежиться и потом пережить крах надежд, когда что-то пойдет не так. — Тогда скажи слово, и я заткнусь, Кас, потому что я выбираю быть с тобой. Кастиэль открывает глаза и смотрит на него. Дин не дает ему ни дюйма пространства. Одна его рука лежит на локте Кастиэля, другая обнимает его лицо. Он не двигается, опираясь на Кастиэля не меньше, чем тот опирается на него. — Я возьму, что у нас есть, — говорит он. В тусклом свете видна робкая полуулыбка Дина, его расслабленный рот, и Кастиэль смягчается и тает. Невозможно не поддаться неизменному оптимизму Дина: Кастиэль чувствует, как уголки его собственного рта трогает улыбка. Правда в том, что Дин неотразим.30 ноября 1944 г.
Церковь выпотрошена, опустошена, как стреляная гильза. Скамьи вытащены куда-то на баррикады — от них остались лишь длинные зазубренные следы в каменном полу. Части изображения «Крестного пути» отсутствуют, так что Иисус каким-то образом оказывается на кресте без посторонней помощи, не споткнувшись. У стены стоят пустые ящики с кривой надписью «20cm leichter Ladungswerfer» на боках, и единственная сохранившаяся скамья в задней части церкви сломана с одного конца и шатается под Кастиэлем всякий раз, когда он ерзает на сиденье. Винтовка зажата между его коленями, уставленная дулом в высокие своды церковного потолка. Заряженная. Он не подумал разрядить ее, когда вошел, и теперь чувствует, что, запоздало делая это здесь, только привлечет внимание Господа. Кастиэль думает об исповеди. О том, что он сказал бы: должна ли она начаться со смертей, которые он допустил, которые причинил сам или поощрил приказом, или же она должна начаться с члена Дина Винчестера у него во рту. С рук Дина на его бедрах. Наверное, исповедоваться в том, что планируешь повторять снова и снова, нет смысла. По правде говоря, Кастиэль и сам не уверен, зачем он здесь. Вот уже несколько недель распятие лежит лишним грузом в кармане его обвязки, запутавшись вокруг консервного ножа. Он не молился с тех пор, как они вышли из Франции, и не думает, что начнет снова теперь. Он сидит, поставив ноги по обе стороны от винтовки, и смотрит, как лучи бледного сероватого и розового света льются через разбитые окна. Он сидит и думает о том, как удивительно это, что церковь выстояла, когда Бурхайм уже видел столько насилия и смертоубийств. В этот момент на каменных плитах позади него раздаются шаги, медленные и легкие — не Винчестер. Прежде, чем Кастиэль успевает обернуться, человек подходит и плюхается на скамью рядом, не преклонив колен: это Габриэль Лафейсон. — Добрый вечер, — здоровается он, сняв каску. Он кладет ее на скамью с другой стороны и лениво вытягивает перед собой ноги, положив винтовку на колени. — Добрый вечер, сэр, — отвечает Кастиэль. Габриэль усмехается. — Ой, ну вас к черту… — Он пренебрежительно отмахивается. — Я был выше вас рангом месяцами, не начинайте теперь! Кастиэль задумчиво наклоняет голову. С тех пор, как Габриэля повысили в должность кадрового офицера батальона в связи с эвакуацией майора Сингера, прошло меньше суток; Кастиэль все еще привыкает к этому новшеству. — Это верно, — отвечает он. — Но теперь у вас есть полномочия наложить на меня взыскание. — Если бы, парень… Воцарившаяся тишина не вполне комфортна. Они в некотором роде друзья, но не слишком хорошо друг друга знают. Впервые за многие месяцы к Кастиэлю возвращается прежняя неловкость, неуверенность в том, что сказать, чтобы не оборвался разговор. — Красивая церковь, — говорит он наконец, когда молчание слишком затягивается. Габриэль фыркает. — Да? — Он поднимает брови. — Я нынче во всем вижу только потенциальные укрытия. Кастиэль грустно улыбается уголком рта. — Из того трансепта отличная дефилада. — К черту трансепт, я займу шпиль! — Габриэль бросает взгляд на Кастиэля. — Вы верующий? Кастиэль не знает, как ответить. После растянувшейся паузы, он отвечает: — В теории. Габриэль хмыкает, но не комментирует уклончивость Кастиэля. Кастиэль вспоминает, как когда-то видел Габриэля на мессе в Форте Блейдинг, и смотрит, как тот зевает и непочтительно пинает ногой кусок щебня по каменным плитам. Габриэль прочищает горло. — Я не помешаю вашей глубокомысленной интроспекции, если скажу, что у меня для вас приказ? Кастиэль смотрит на него. — Нет. Что нужно сделать? — В семнадцать ноль-ноль в штабе батальона будет брифинг. Завтра утром выдвигаемся в Хазенфельд Гут, но майор Кэмпбелл расскажет об этом подробнее позже, — говорит Габриэль. — И еще ходят слухи о переводах…? — Габриэль оканчивает фразу полувопросом, и на его лице отражается недоумение пополам с апатией. — Я что-то об этом слышал, — отвечает Кастиэль настороженно. Габриэль выпускает воздух. — Буду откровенен: я сам не знаю, что происходит. После майора Сингера осталось столько всего, что мне еще предстоит разобрать… Но, как только я узнаю подробности, я вам сообщу. — Спасибо. — Да… — Габриэль молчит какое-то время, но на этот раз иначе — кажется, словно весь мир затаил дыхание. Подбородок Габриэля поднят к потолку, язык его тела сдержан и нечитаем. После долгой паузы он произносит: — Мы их порой хаяли, Новак, но тут не лучше. Кастиэль смотрит на него. Он не хочет слышать о том, как тяжело всем до самой верхушки служебной лестницы. — Да, сэр, — отвечает он только, аккуратно выдерживая тонкую грань между иронией и искренностью. Габриэль откликается на иронию: он смеется. — Ладно, — говорит он и встает, отряхивая штаны. — Меня ждут дела. Замолвите за меня словечко перед всевышним. — Он набрасывает на плечо винтовку. — Или пусть катится на хуй. Мне в общем-то все равно: я непритязателен. Если уж Кастиэль не будет молиться за себя, он определенно не будет молиться за Габриэля, но и к такому богохульству не готов. Он не знает, как ответить, поэтому ничего не говорит, а только смотрит, как Габриэль нахлобучивает на голову каску и развязно двумя пальцами отдает салют. — Увидимся позже, Кастиэль, — говорит он и уходит. — Увидимся, — отвечает Кастиэль в пустоту и тишину. Он думает о том, чтобы помолиться. Прокручивает в уме «Отче наш» — не с чувством, а механически, словно проверяя, помнит ли слова. Церковь вокруг безмолвна, воздух кажется густым и тяжелым. Через разбитые окна доносятся звуки отдаленных боев под Юлихом, но на мгновение Кастиэль может притвориться, что не слышит их. Он может притвориться, что на каменных плитах нет осколков витражей, отбрасывающих на ботинки летаргические радужные блики, нет шаткой полуразбитой скамьи под ним, и в мире нет войны. Он достает из куртки листок мятой бумаги и как может расправляет его на колене. Листок топорщится и пачкается с задней стороны, но для своей цели сойдет. Кастиэль находит карандаш и начинает писать: Дорогая Ханна, Пожалуйста, не принимай во внимание мое последнее письмо. Я знаю, что выразил желание сохранить дом матери, но теперь уже не уверен, что хочу этого. Я продолжу посылать вам свое жалование, чтобы платить за содержание дома в мое отсутствие, но думаю, когда война закончится, переехать для меня будет все же лучше. Это столь большой дом, и подобное расточительство мне ни к чему, несмотря на связанные с домом сентиментальные воспоминания. Он делает паузу, замерев карандашом над страницей. Он смотрит на свои узкие ползучие буквы, пока их линии не сливаются в единое пятно. Перед его мысленным взором возникает дом матери — свежевыкрашенный в синий и кремовый, как когда она была еще жива. На кухне выставлены желе и выпечка по случаю, для которого наверняка пришлось вымыть пол и опрятно одеться. Кастиэль любил ее послушно, отстраненно, как можно любить старое дерево на заднем дворе, растущее там с тех пор, как ты себя помнишь. Он вернулся на ее похороны в 1936-м, впитав опрятную скорбь соседей, как дым оседавшую на коврах и половицах, — и не был дома с тех пор. Он рассеянно постукивает кончиком карандаша по бедру. Ему хочется закурить, но он еще не так далеко зашел, чтобы курить в церкви. Кастиэль опускает карандаш на бумагу. Пожалуйста, продолжайте содержать дом, чтобы я мог уладить свои дела, когда вернусь в Бедфорд, но я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы начали присматривать потенциального покупателя на после войны. Хорошо было бы жить ближе к Бисмарку, чтобы мы могли чаще видеться. Я подумываю перебраться на Запад.2 декабря 1944 г.
Приходит время снова выступать, и Кастиэль торопливо обходит взводы, надзирая за организацией роты, когда к нему подбегает незнакомый штаб-сержант с сине-серой нашивкой на рукаве и пристраивается в ногу. — Простите, — говорит сержант, листая на ходу стопку бумаг, закрепленных на слишком маленьком для нее планшете. — Вы из 116-го, так? Кастиэль бросает на него мимолетный взгляд, просматривая свои документы. — Так точно. — Можно вас на минутку, мне нужно вас спросить… Кастиэль встряхивает рукавом, чтобы взглянуть на часы: пять двенадцать. У него меньше пятнадцати минут на то, чтобы закончить всесторонние приготовления роты от боеприпасов до снаряжения, от списка раненых до проверки провизии. Если боеготовность страдает хоть в чем-то, он знает, кому за это влетит от батальона. — Можем ли мы поговорить позже, сержант? Сейчас просто… — Сэр, я посыльный из дивизии, — неуверенно уточняет сержант, как будто не хочет разыгрывать этот козырь. — Если это имеет значение. Кастиэль останавливается. Он не без подозрения смотрит на сержанта и бросает взгляд за его спину, где в хаосе приготовлений видны снующие посыльные батальона. Кастиэль возвращает взгляд на сержанта. — Чем могу помочь? — Я только на минуту, обещаю. — Сержант снова начинает пролистывать бумаги и затем еще дольше ищет ручку в кармане куртки. — Значит, вы со 116-м, и вы…? — Капитан Новак. Нан-Обой-Виктор-Авель-Кинг, — отчеканивает Кастиэль. — Командующий ротой Бейкер второго батальона. — Спасибо. И у вас полная укомплектованность, так? Кастиэль колеблется. — Нескольких человек не хватает, — отвечает он осторожно. Он лишился от шестнадцати до тридцати четырех человек, в зависимости от оптимистичности прогнозов. Сержант бросает на него взгляд поверх планшета. — Вот как? Скольких людей вы ждете? — Шестнадцать, — отвечает Кастиэль. Он смотрит вдаль на шум и суету второго батальона, где солдаты пакуют вещи, перераспределяют запасы и толкаются за место. Он понимает, что нельзя отослать посыльного из дивизии, но ему не терпится уйти. Он переминается на месте и мысленно перебирает список дел: поручить сержантам взводов осмотреть остатки лагеря, убедиться, что у всех солдат есть хотя бы минимальный запас еды, сигарет и боеприпасов, скоординировать патруль с командирами других рот, доложить о готовности в батальон. — Сколько технических специалистов среди этих шестнадцати? — Где-то восемь-девять. — Где-то? — Детали у меня в ранце в командном пункте — если хотите, я уточню, но я вынужден буду сообщить вам позднее, так как… — Нет, ничего, оценки в восемь-девять достаточно. — Штаб-сержант записывает хмурясь. — Восемь-девять специалистов не хватает — это инженеры, медики…? — В основном инженеры. Мне также не помешали бы еще переводчики, коли уж мы об этом говорим. Сержант беззвучно усмехается. — Нам всем не помешали бы еще переводчики, капитан. Кто ваш лучший медик? — Дин Винчестер, техник четвертого ранга. Дин — старший медик, и не только по званию: с первого дня он проявил себя как самый быстрый, самый эффективный из медиков роты, самый умелый в обработке ранений и в том, чтобы внушить спокойствие и уверенность раненому солдату, бьющемуся в судорогах, истекающему кровью и взывающему к матери. Кастиэль помнит, что надо найти и Дина и других медиков — убедиться перед выдвижением, что у них в аптечках всего хватает, — их уже должны были снабдить, но Кастиэль не помнит, включил ли это в свой рапорт первый сержант Мастерс, а рапорт уже ушел к кадровому офицеру. Сержант согласно мычит, записывая что-то на подрагивающем планшете. — Хорошо. Мы свяжемся с вами по поводу дополнительных специалистов, как только к нам поступит следующая партия новобранцев, а пока возьмем Винчестера и организуем для вас что-нибудь на будущее. Кастиэль поднимает голову. — Простите? — Не сию минуту, не волнуйтесь, — отвечает сержант, не поднимая глаз от планшета. — По крайней мере на ближайшую операцию вы в прежнем составе. Мне сказали, вас уведомят за семьдесят два часа, и будет это не сразу: ожидайте, что его заберут где-то через неделю. — Заберут… — начинает Кастиэль. — Что вы… Сержант поднимает глаза от планшета. — Вас же проинформировали о переводах, не так ли? — Нет. Следует момент, когда они смотрят друг на друга, ничего не говоря, и потом, как раз когда штаб-сержант опускает планшет и начинает: «Ваш кадровый офицер должен был…» — Кастиэль перебивает его: — Простите, — говорит он торопливо. — У нас в данный момент реорганизация в штабе — наш кадровый офицер был ранен несколько дней назад, и его эвакуировали на лечение в Англию, поэтому у нас пока не совсем эффективные каналы коммуникации между… — Должен ли я заключить, что и остальные командующие в батальоне будут так же неосведомлены? — прерывает его сержант, устало опуская плечи. — Да, сержант, — отвечает Кастиэль. Что-то кольцами опутывает его ребра, стискивает их. — Господи… — Сержант снова начинает перебирать бумаги. — Что ж, проинформировали вас или нет, приказы идут из Пятого корпуса. Смотрите, у меня тут информация, что и к вам медики изначально были переведены — из 104-го. Слова Кастиэля застревают в горле. — Да — это правда, но… — Это неоптимальная ситуация, однако на фронте под Хюртгеном и в Клайнхау огромные потери и там нужно больше людей. На прошлой неделе мы лишились целого медпункта. — Значит, теперь моих людей там будут крошить! — перебивает его Кастиэль. Умом он понимает, что нельзя вести себя так: надо отступить, кивнуть и сказать «да, сержант, хорошо, сержант», но этого не происходит. Он чувствует, как теснота в груди дает трещину, оставляя зазубрины, и что-то сейчас прорвется в нее. — Капитан… — Неважно! — говорит Кастиэль резко. — Я не могу его отдать. Он мой старший медик, он критичен для сплоченности роты, он пользуется огромным расположением — упадок духа будет колоссальным, не говоря уже… — Простите, капитан Новак, но боюсь, это не подлежит обсуждению, — отвечает сержант. — Нет, я хочу обсудить! — Дыхание Кастиэля выходит неровным. Он сглатывает, пытаясь сохранить твердость голоса. — Так не… — Возьмите кого-то другого. Сержант поднимает брови. — Сэр? Это в высшей степени непрофессионально, но Кастиэлю все равно. — Я могу отдать одного медика, но не его. Сержант возражает: — Капитан, я не могу выбирать на базе слепого фаворитизма… — Это не фаворитизм, — лжет Кастиэль. — Вы спросили, кто лучший, и он лучший, но на то есть причины и именно поэтому он нужен здесь. Выражение лица сержанта постепенно меняется с вежливо-заинтересованного на враждебное. — Послушайте. Это не в вашей компетенции. Мои приказы — от самого генерала Герхардта, и ваш батальон их утвердил, так что проблем быть не должно, — говорит сержант натянутым голосом. — Я приношу извинения за неудобства, которые эти приказы доставляют вам лично, но повлиять на них не в вашей власти. Вас уведомят как минимум за семьдесят два часа, чтобы вы могли подготовиться к переводу и реорганизовать роту должным образом — и это более чем щедро. Мы пришли к соглашению, или мне придется сообщить командиру вашего батальона о неповиновении приказу? Кастиэль стискивает зубы. — Не придется, сержант. Сержант кратко категорично кивает. — Благодарю вас, — отвечает он с плохо скрываемым пренебрежением. — За семьдесят два часа вам сообщат. Мы будем на связи. — Да, сержант. Офицер награждает Кастиэля продолжительным взглядом: подозрение все еще читается в его нахмуренных бровях. Наконец он надевает колпачок на ручку, кратко кивает вместо салюта и уходит, оставив за собой тишину, как после разрыва снаряда. Несколько мгновений Кастиэль стоит, застыв посреди суеты вокруг. Впереди снуют в последних приготовлениях солдаты Бейкер: меньше, чем через шесть минут они должны быть построены и готовы к выходу. Первый сержант Мастерс кричит до хрипоты, подгоняя опаздывающих. Миллиган выбрасывает на улицу ранцы и громко выкрикивает имена, написанные на отслаивающейся зеленой ленте. Вирджил поочередно смотрит в два, казалось бы, идентичных листа бумаги, сверяя и перепроверяя. А Кастиэль стоит и не понимает, что делать. Он снимает каску, грубо прочесывает рукой волосы и шепчет: «Черт — черт». Сглотнув комок паники, он выдыхает, медленно и судорожно. Он вытирает рукой подбородок, надевает каску и отправляется обратно в гущу солдат. Делать нечего: нужно выдвигаться.