Культы Пограничья

Терренс

Терренс вырос в сравнительно нерелигиозной семье. Разумеется, как все честные англикане, службы вместе с матушкой и сестрой он посещал, но делал это без удовольствия. Скромное убранство церквей не настраивало его на правильный и уж тем более праведный лад, проповеди не завораживали, а время от времени встречающиеся симпатичные дьяконы и певчие не вызывали в нём сколько-нибудь значимого отклика. Если Кассандра и Мария вдруг решили, что мужчины в сутанах — это горячо, Терри, несмотря на длительность их общей истории и общность иных эстетических воззрений, не обязан испытывать то же самое. Впрочем, разница вкусов и прохладное отношение к обрядовости не помешали художнику влюбиться в старинное церковное искусство. Ему нравились ажурные шпили и башни, словно из кружева, ему нравились страдающие святые на средневековых картинах и мрачная догматичность религиозной литературы. Находил он некоторое очарование и в ортодоксальных славянских церквях — тёплые краски на иконах, Спаситель с большими грустными глазами, серьёзные складки между бровей Богоматери. Всё это не шло ни в какое сравнение с мазнёй, которую творили модные в кругах бывших шепчущих современные оккультные художники. Терренс, сколь ни старался, никак не мог найти хоть что-то интересное в их картинах, с которых грудами валились влажные свежие внутренности и душный символизм со змеями, глазами и черепами. Дурновкусие в чистом виде! Любой мало-мальски талантливый следователь или монах из воинствующего ордена, едва взглянув на это безумие из акрила и истерики, закатает творца-визионера либо в жёлтый дом, либо в церковные застенки. Тоньше надо работать, господа, изящнее! Двоякое отношение к религиозной эстетике не помешало Терренсу без памяти влюбиться в Ватикан. Не сказать, чтобы город и его обитатели отвечали художнику взаимностью, но сдаваться он не собирался. После долгих изнурительных штудий и душеспасительных разговоров, предваряющих долгожданный ритуал очищения, художник отправлялся гулять и любоваться городом. Несмотря на уныние, густое как пудинг, царящее в их компании, ему, как всё ещё больному, прощались маленькие удовольствия, которые скрашивали его существование. На взгляд самого Терренса, если кому и требовалось «скрашивание», так это Беннету. На него без слёз смотреть было нельзя — их неутомимый вояка, гордость, краса и всё в таком духе, как будто в один момент сник, стух и потерял всякую волю к жизни. Оно и немудрено, учитывая, что любовь всей его жизни оказалась в, мягко скажем, крайне уязвимом положении. Поделать он с этим ничего не мог, равно как и все, но метался как тигр в клетке именно Бен. Терренс угадывал его логику — пока сам художник решал собственные проблемы, Теобальд пытался обольстить местное церковное начальство, а девочки занялись оккультной стороной вопроса, Беннет оказался… бесполезным. Он не был ни членом хоть какого-нибудь Ордена, ни одарённым потусторонней силой, следовательно, проку от него в данной ситуации было немного. В то же время он потерял едва ли не больше всех. Уж точно не так, как, положа руку на сердце, он с Марией и Теобальдом. Ближе всех по ощущениям к Беннету была Кассандра, но на неё в целом слишком много всего свалилось, и адаптироваться у неё времени не было. Впрочем, на жалость ни у кого не было ни времени, ни желания. Все судорожно напрягали усилия, чтобы сделать хоть что-нибудь. Они старались действовать как Джейн — с холодной головой и строго согласно плану. Для Терренса это было не сложно. Основной его задачей в данный момент была подготовка к церемонии очищения. Пост, молитвы, чтение религиозной литературы, никакого флирта и прогулки в пределах Ватикана. Практически лечебница с религиозным уклоном. Жаловаться, кроме скуки и жёсткой кровати, было особенно не на что. Не считая того, что у них у всех оторвало часть души, конечно же. Церемония приближалась неумолимо, бесполезные дни пролетали как один — не происходило решительно ничего, но при этом каждый день имел ритм, неумолимый как метроном. Проснуться, привести себя в порядок, помолиться (и по возможности сделать это с открытым сердцем), поесть, заняться штудиями. Обед, прогулка, немногочисленные разговоры, ужин, молитва, сон. Иногда в этот распорядок вклинивались встречи с девочками — Марии и Кассандре вход в Ватикан был заказан, но время от времени им удавалось встретиться в кофейне за оградой. Очень вероятно, что это отдаляло художника от его «очищения», но Терренс, справедливости ради, не считал, что дружба с девушками-оккультистками каким бы то ни было образом влияет на его моральный облик. Он был довольно испорченным мальчишкой и до знакомства с этой компанией. До болезни Терри вёл ту самую чудесную вольготную жизнь, о которой часто пишут чахоточные поэты и писатели в своих депрессивных заумных книгах. Он дружил с проститутками обоих полов, рисовал антивоенные плакаты в сыром подвале, пробовал разного рода излишества, от которых мутилось сознание и портилась печень, танцевал на столе и вообще был далёк от местного идеала. После того, как жизнь заставила его несколько сбавить обороты, некоторые элементы беснования пришлось исключить. Им на смену пришло общение с жителями Саммерфилд-парка. Не самое здоровое времяпрепровождение, если так подумать, но хотя бы никто опиумом не балуется. Терренс ценил друзей. Неудержимое упорство и жизнелюбие Марии, упорядоченность и холодную голову Джейн, эмпатичность Кассандры. Он уважал миролюбие и дисциплинированность Беннета и теперь пытался проникнуться тёплыми чувствами к доброте Теобальда и мрачной сосредоточенности Люциана. Если и продолжать жить, то ради всего этого. Ну, и ради маминых клубничных булочек, конечно. Фу, что за мрачные мысли! Он, в конце-то концов, вступает в новую жизнь, полную чудес, приключений и всё это, заметьте, без ломоты во всём теле и постоянного страха перед простудой. Монахи говорят, что к очищению нужно подходить осознанно, с открытым сердцем и уж точно без страха. С восторженным предчувствием благодати, как выразился отец Филипп, который, вроде как, здесь главный. Постная мина в духе Люциана Хорна мало подходит под это описание. Но страх и напряжение никуда не денешь. Кто вообще решил, что танцы с серебряными чашами, купелями и стихотворения на религиозную тематику могут вылечить рак? Если в Иных богов Терренс поверил, потому что видел проявление их силы, то с благословениями всё было не так просто. Да-да, есть светоносцы, есть благословлённые, но по большому счёту, кто сказал, что всё это — не причуды «той стороны» реальности? Может, нет никакой святой силы, а есть расплата после смерти? Впрочем, Терренс всё равно попадёт в ад, по этому поводу он иллюзий не питал. Поэтому ладно! Хорошо! Уговорили! Святые ванны? Пусть будут святые ванны с серебряными ковшиками и стихотворениями на религиозную тему. Он готов в это поверить, потому что нужно верить хоть во что-то, а эта штука и эти люди обещают ему спасение. Утром в Тот-Самый-День Терренс вскочил задолго до рассвета. То, что он вообще уговорил себя поспать, было большой победой, но чтобы быть спокойным, надо быть отдохнувшим. Не хотелось внезапно клюнуть носом или перепугаться их-за взмаха кадилом в критический момент. Своё настроение художник мог бы охарактеризовать как «напряжённое». Что, в сущности, было неудивительно. Напряжение достигло своего апогея в тот момент, когда к нему в келью постучал брат Павел. Терри отлично различал местную братию по шагам и по манере обозначать своё присутствие — большинство монахов просто приоткрывали скрипучую дверь и с интересом заглядывали в его келью. Они, по-видимому, привыкли к тому, что их жизни не слишком-то отличаются друг от друга, поэтому нет смысла дорожить уединением. Некоторые открывали дверь рывком. Некоторые, как Павел, долго и деликатно шаркали у входа, а потом несмело стучали. Терренс связывал это с более мягким характером и жалостью по отношению к раковому больному. И временем послушания, вероятно, но эту гипотезу у него уже не было времени проверять. Напряжение достигло апогея — сердце подкатывало под кадык, ладошки потели, дыхание, казалось, вообще пропало. Неужели через несколько часов всё изменится? Неужели всё правда не будет как раньше, и болезнь уйдёт? Терренс всё ещё не мог в это поверить, но времени на сомнения у него уже не осталось — мир вокруг закрутился с какой-то умопомрачительной скоростью. Вот он сидит в трапезной, ест кашу и смотрит через окно на толстого грача. Вот он облачается в колючую серую робу. Вот идёт по коридору, запинаясь о стыки каменных плит. Плиты старые, помнят, наверное, кучу уважаемых людей вроде Медичи. От плит на серой ткани остаются пыльные следы, смутно напоминающие узоры плесени. Вот открываются двери. Нет никакого хора, не горят свечи, всё выглядит как-то буднично. Терренс представлял себе, что будет помпезный обряд с песнопениями, благовониями и прочим размахиванием церковной утварью. Но по началу его очищение больше всего походило на скучную утреннюю службу. Стой здесь, читай это, смотри в пол и будь благодарен, что тебе дозволено присутствовать. Тексты, конечно, от привычных отличались и могли бы несведущему уму показаться ересью. Но Терренс привык ко всякому. Взять, к примеру, Люциана. Он вообще воплощение понятия «ересь», но посмотрите-ка кто занял в Каире руководящий пост! Проще говоря, для Терри церковь и её правила, а, в особенности, правила Ордена святого Варанаса, до сих пор оставались терра инкогнита. Он ничего не знал, всего боялся, но, тем не менее, ухватился за предложенную возможность исцеления, как утопающий за любезно брошенный спасательный круг. Вдруг другого шанса не будет? Терренс боялся, а под потолком плыл напевный баритон отца Филиппа. Моложавый мужчина неопределённого возраста взял художника на поруки, и, как теперь выяснилось, был за него в ответе. Нечто вроде крёстного отца, но с определёнными местными тонкостями и оговорками. Баритон читал что-то о благодати божией, о том, что Спаситель дарует облегчение немощам, что только истинной верой… Тут Терренс несколько засомневался — истинной верой он похвастаться не мог совершенно точно. Но он был восприимчив к разного рода теологическим идеям, учитывая, что с Иными богами он познакомился достаточно близко. А если есть они, то почему бы не существовать доброму парню из другого древнего города, который страдал за наши грехи? Да и вообще, проповеди не стоит воспринимать буквально… Терренс стоял так долго, что ему начало казаться, что он сейчас упадёт. Тело его стало одновременно тяжёлым и невесомым, словно свалянное из ваты. Может, дело было в недосыпе или в напряжении, а может в гипнотическом эффекте проповедей и местной атмосфере, густой как классическая английская овсянка. Художник не чувствовал ничего необъяснимого. Необычно? Да. Но не более того. Благодать не снизошла, священные врата не открылись, ничего такого. Терренс даже было подумал, что ничего не получится. Недостоин. Не заслужил. Они все в нём ошиблись. Всё дело, видимо, в завышенных ожиданиях. Чем больше ждёшь, тем меньше в итоге получаешь, потому что воображение несоизмеримо сильнее реальности. Оно может создать целые миры, обмануть серое вещество в черепной коробке и больно ударить вас лбом о реальность, которая преступно не соответствует тому, что вы себе навоображали. Терренс послушно пил из чаш освящённое вино — холодное, терпкое и оставляет горькое послевкусие, нырял в купели — бодряще, мурашки, слишком горячо — и где-то здесь, на уровне телесности, родилось его личное чудо. Сначала он думал, что это обманка, временное облегчение, какое бывает после сеанса закаливания или старомодного кровопускания. Он уже это проходил, боль всегда возвращалась и приводила с собой друзей. Но не в этот раз. Он выслушал завершающую часть службы, пытаясь отыскать в себе хоть какие-то неприятные ощущения. Ничего кроме слишком грубой казённой сорочки в теле не отзывалось. Он почесался, и даже этот намёк на неудобство пропал. Неужели всё? Он очищен? Никаких больше пилюль, сомнительных лекарей и изнуряющего страха смерти? От последнего, он подозревал, отделаться будет не так-то просто. Терренс нашёл глазами Теобальда и несмело ему улыбнулся. Светоносец в ответ буквально засиял — кожа мужчины на несколько мгновений засветилась изнутри мягким солнечным светом. Видимо, это означает, что всё прошло как надо. Сработало! В самом деле сработало! Разумеется, потом нужно будет всё проверить, но это «потом» невыразимо сильно отдалено от них во времени и пространстве. Терренс готов был кричать от радости, буквально орать во всё горло, целовать руки и подолы мантий, строчить матери с сестрой восторженные письма, пить, петь и танцевать. Он вернул себе полноценную жизнь! Нормальную, обычную жизнь богемного художника. Монахи начали расходиться. С глухими хлопками закрывались молитвенники, начали обсуждать погоду и урожай в местном огороде, отец Филипп гремел чашами и чуть не опрокинул купель. Всё закончилось! Терренс так напряжённо прислушивался к себе, что практически не замечал мир вокруг. А он требовал к себе всё больше внимания. К счастью, не от художника, но непосредственно у него на глазах. Пока Терри набирался смелости, чтобы поблагодарить отца Филиппа, путь к священнослужителю перегородил Теобальд. Никакого праздника, конечно, ну и ладно. Терренс сдержанно улыбнулся и навострил уши — едва ли светоносец собирается обсуждать с церковным начальством религиозные тексты. Наверняка всё сведётся к проблеме Джейн. — Отец Филипп, мы вам безумно благодарны, — начал Тео издалека. Терренс согласно покивал. Отца-настоятеля он побаивался, он него веяло мрачной деятельной энергией, способной если не сворачивать горы, то менять чужое мировоззрение точно. Он напоминал Терри папу, с которым отношения у них не складывались вплоть до самой его смерти. — Но у нас есть одна небольшая проблема. Небольшая проблема, как же. Огромная проблема, размером с руины храма. Или с Трёхглазого Лиса, как вариант. Отец Филипп шага не сбавил, и им с Тео ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Мужчина перевёл на них усталый взгляд серых глаз. Взгляд не сулил ничего хорошего. — С миссис Киллет, я полагаю? Вернее, с господином дю Нортом. Всё не так просто, сын мой, уверен, вы понимаете. Какой восхитительно безликий ответ! Он словно чай без молока или кофе без печенья. — Нам не требуются подвиги веры или помощь боевого крыла, только подскажите, где мы могли бы… Отец Филипп продолжал идти, словно надеясь, что они с Тео отстанут от него, как собаки, которым надоело бежать за экипажем. — Брат Теобальд, вы, видимо, слишком поверили в свои силы. Нас вполне устраивает, что виконт сейчас находится по ту сторону. Вполне вероятно, что он оттуда не вернётся. А Джейн?.. Не слишком-то благостно, наверное, оставлять её там. У Терри хватило ума не говорить этого вслух. У Теобальда, к счастью, тоже. — Простите, я забылся. — Мы продолжим этот разговор позднее. Терренс с трудом сдержал желание цокнуть языком. Было ясно как день — они не поговорят. Вечером их всех ожидает ураган «Беннет».