Океан

X

Из рубки Коррибан казался раскаленным, как сковорода, забытая на плите. Но датчик температуры за бортом показывал минус десять — а после того, как Аттон саданул по нему хорошенько, так и все минус пятнадцать, — и прежде, чем выйти, Митра, Микал и Аттон надели на себя все тряпки, что откопали в трюме, и обмотались кухонными полотенцами вместо шарфов. Когда створки шлюза разошлись, ледяной ветер тут же схватил Аттона за лодыжки, скользнул в штанины и укусил за яйца. — Ну и холодрыга, — буркнул Аттон. — В интересное место она забралась, эта ваша мастер Лонна Ваш. — Идем быстрее, — сказала Митра. — Академия рядом. Но никто не ускорил шаг. Если бы Аттона спросили, что в этом месте жуткого, он бы не нашелся с ответом. Статуи? Да, большие, возвышаются так, что лиц не разглядеть — а у многих и разглядывать нечего, нет ни шей, ни голов, только квадратные торсы на длинных мосластых ногах. Но мало ли что большое! Планеты вот, например, или военные корабли. Ветер воет? Ну пусть себе воет, лучше ветер, чем дикие звери. Усыпальницы? Все разрушены, и разграблены тоже. Теперь искатель сокровищ найдет там только дюжину сколопендр и старого паука. Надгробия? Да подумаешь, что он, кладбищ не видел, что ли. Да и вообще — пока Митра, спустившись на Ондерон, сражалась в гражданской войне, Аттон с безымянным мандалорцем и тихоней Визас Марр вошли в гробницу Фридона Надда, где окопались ситхи-убийцы, и вышли оттуда победителями. Чего им бояться теперь? Мертвецов, чьи кости давно рассыпались в прах? — Чувствуете? — спросила Митра, зарываясь носом в шарф из вафельного полотенца. — Чувствуем что?.. — Аттон тщетно пытался отогреть руки в дырявых карманах, и его больше волновали вещи, которых он уже не чувствовал: подушечки собственных пальцев, например. И мочки ушей. И нос. — Этот зов… Он как крики, — Микал поморщился, растирая висок. — Вроде бы близко, но далеко. Забирается прямо в голову… — Так может, тебе вернуться назад, если тебя пугают мертвые злые ситхи? — с раздражением спросил Аттон. Почему он не мог хоть раз дать правильный ответ? — Аттон, хватит. Микал, вспоминай, о чем мы с тобой говорили. Послушный Микал кивнул. Губы его, побелевшие, тонкие, тотчас зашевелились: «Нет эмоций — есть только покой; нет неведения — есть знание; нет страстей…» Есть ясность мыслей. Аттон стиснул зубы и припустил за Митрой, но каждый шаг на этой дерьмовой планете давался ему с трудом. Это все гравитация, думал он про себя. Ведь Коррибан был большим и тяжелым, и от этого — жадным: он притягивал их, людишек, в полтора раза сильнее, чем привыкли их мышцы. И песок: ноги вязнут. И огромное солнце, вспухшее волдырем над линией горизонта: яркое, резкое, слезы так и текут. И еще этот звук — вроде бы скрип песчинок, но похожий на стон, не то женский, не то мужской — ни слова не разобрать. Вроде из-под земли идет или из дальней гробницы, а иногда — как будто — прямо из-за плеча… Ему почти стало совестно за зубоскальство над белобрысым мальцом. — Это призраки? — выдохнул Аттон, едва поравнявшись с Митрой. — Древние лорды, да. — Что они говорят? Митра притихла, прислушалась, и на мгновение Аттон пожалел о своем любопытстве: если бы он был мстительным, очень древним и мертвым ситхом, он бы нашел для джедаев, пришедших топтать его кости, пару неласковых слов. — Они говорят… Сейчас… — При каждом слове изо рта Митры вырывался белесый пар. — Аттон, они говорят про тебя. Про него? Что ж, логично. Он палач и убийца, он дезертир, он — слабое звено. — Они говорят, что ты — пастух нерфов. Митра попыталась сказать это очень серьезно, даже мрачно, но не удержалась и все-таки фыркнула, а следом за ней против воли хмыкнул и Аттон, хотя в этой шутке не было ничего смешного. Наверное, плоское чувство юмора было одним из требований к юнлингам: по-настоящему веселых парней и девчонок в Орден просто не брали. А может быть, их учили отказываться от смеха и шуток как от мирских искушений вроде секса, красивой одежды и шелковых простыней. Он уже открыл было рот, чтобы уязвить Митру в ответ, но тут надгробия расступились, и показалась лестница. Огромная, просто гигантская, словно не для людей, а для статуй, если те оживут вдруг и пойдут на урок. На самом верху — два пустых флагштока и вычурные врата с приоткрытыми створками, а внутри — темнота. А выше, над входом, — надпись. Свежая, на ауребеше, а не на закорючках ситхского языка. Покой — это ложь.

XI

— …И что теперь? — спросил Джейден, развалившись на стуле. Стул был железным и приваренным к полу. После того, как один ушлый падаван бросался в охранников мебелью — и одного покалечил, — все лишнее вынесли вон, а что осталось — намертво закрепили. — Теперь? Жди новых наводок, — пожала плечами Кара. — На Татуин какой-нибудь. Но, если очень попросишь, могут дать Альдераан. У нее были густые и кудрявые локоны, то и дело сбегавшие из плена бесчисленных заколок, родинки на округлых щеках и должность надзирателя в тюрьме для чувствительных к Силе. Джейден с радостью замутил бы с Карой — но та предпочитала женщин. — Да нет, я не про себя. А про вот этого парня. И Джейден кивнул на камеру, в дальнем углу которой сгорбился плененный джедай. Поимка была так себе: не мастер, а падаван, глупый зеленый юнец, считавший, что может разжалобить — или, смешнее, усовестить — своего палача. Но Джейден все равно гордился тем, как быстро и ловко он провернул свою первую самостоятельную охоту в вонючих болотах Нал Хатты. — А! Рейс послезавтра. — Куда их увозят? — Думаешь, мне говорят? — Я думаю, ты что-то слышала, — нахально заявил Джейден, вертя в руках карандаш. — Сплетни в кают-компании, разговоры в столовой. Ну, не томи, подруга. Вряд ли малец вернется и сам мне расскажет, да? Кара поджала губы. Плененные джедаи, которых увозили из тюрьмы на Малакоре V, и правда не возвращались. Точнее, никто из охранников не видел среди темных лордов знакомых по тюрьме лиц. Но заключенных — сотни, и ситхов, должно быть, тоже, и многие носят маски, и, многие, говорят, в честь перехода на темную сторону Силы берут себе звучные титулы и новые имена… Прямого запрета на обсуждение джедаев и их судьбы не было — но все уклонялись от разговоров. Не нашего ума дело. Кто их разберет, этих адептов Силы? Да никому и не надо. Но слухи ходили, конечно: про каторги на Зиосте, про пытки на Коррибане, про то, что джедаи в процессе либо кончали с собой, либо сходили с ума. Про то, что пыток и не было вовсе, точнее, была, но одна: джедаев вводили в покои Дарта Ревана, и он снимал мандалорскую маску, показывая, что под ней… О том, что под ней, никто не знал наверняка. Одни говорили, что под маской скрывается почтенный и убеленный сединами мастер, который отвернулся от Света, и его предательство пронзает сердца плененных джедаев быстро и точно, как алый клинок светового меча. Другие шептались, что Реван обезображен в мандалорской войне, и его страшный лик, — без ушей и без носа, а может быть, даже без половины лица, — обнажает пороки джедаев лучше, чем сотня обличительных тирад. Третьи им возражали: нет, Реван красив, как ночь; очи его — словно рубины, волосы — как черный оникс, а поцелуй — это дар, и когда он целует джедаев в зажмуренные веки, мутная пелена лицемерных учений наконец спадает с их глаз. Четвертые полагали, что на Дарта Ревана вовсе нельзя смотреть. Пятые утверждали, что можно, но как на вспышку сверхновой: только лишь один раз. Шестые считали, что Реван был мандалорцем. Седьмые вообще говорили, что Реван — это ты сам. — Я слышала однажды… — неохотно начала Кара. — Ну? — Джейден подался вперед. — Два ситха говорили об этом. Я просто стояла рядом. — Ага? — Они сказали вот так про джедаев, — Кара понизила голос: — «Они поймут, почему покой — это ложь». — «Покой — это ложь», — растерянно повторил Джейден. — Что это вообще значит? И причем тут Дарт Реван? Кара пожала плечами. — Религиозные штучки. Иносказание какое-то. Слушай, ты будешь каф?

XII

Еще десять лет назад академия на Коррибане была грозной фабрикой, где вчерашних пленных джедаев перемалывали в завтрашних ситхов. Нынче в ней, как и в джедайском храме, царило запустение. По коридорам гуляли сквозняки и очень злые тук'аты с животами, прилипшими от голода к хребтам. На истлевших матрасах свили гнезда шираки. В столовой сцепились личинки к'лор'слагов, не поделившие кладку водянистых яиц, и везде под ногами хрустели не то песчинки, занесенные ветром из распахнутых окон, не то косточки мелких зверей — в сумерках не рассмотреть. — Знаете, — сказал Аттон нарочито легкомысленным тоном, чтобы позлить Микала, — если бы Митра давала мне по кредиту за каждые руины школы для чувствительных к Силе, в которые она меня приводит, у меня было бы два кредита. Что не так уж и много, даже ставку нормальную в пазаак не сделаешь. Но любопытно, что их было бы целых два. Микал вздохнул. Наверное, не находил это любопытным. Или не считал, что над ситхской академией можно смеяться. Вообще-то ни в диких животных, ни в том, что тяжелые створки дверей будто бы сами собой захлопнулись за их спинами, и правда не было ничего смешного, однако Аттон все равно чувствовал облегчение. Теперь он знал, куда тюремщики увозили пленных джедаев. Теперь он знал, что стало бы с ним самим, если бы он, струсив, не сбежал бы из армии Ревана в трущобы Нар-Шаддаа. Жизнь в ситхской академии явно была не сахар, а двоечников отчисляли только вперед ногами. Но мысль о том, что будущие темные лорды учились, как дети, за партами, писали эссе, ели в столовой и ссорились из-за того, кто последним сидел в туалете и не использовал ершик, порядком Аттона забавляла. — Нет, — возмущался он, — ну вы видели эти сортиры? — Видела, — без улыбки кивала Митра. Дальше по коридору явно была кантина. Ее выдавали полукруглая стойка и батарея полупустых бутылок. В свете фонаря они вспыхнули, словно россыпь драгоценных камней, но, присмотревшись к этикеткам, Аттон узнал своих старых знакомых: альдераанское вино, ондеронский ром, кореллианский виски. — А мы уверены, что наша мастер-джедай где-то здесь? Не то чтобы я всерьез рассчитывал обнаружить ее за бокалом горячительного, но… Аттон привычно оглядел пол в поисках свежих следов. Он увидел лишь запятые, оставленные тук'атами, да белесую кость со следами зубов. Прищурился: вроде не человечья… Да кто ж в полутьме разберет. — …но она не разгоняла собак, не чистила туалеты, не ходила гулять на закате и даже не включала джаз. — Аттон посветил на музыкальный аппарат, стоявший в далеком углу: весь в пыли. — Так что она делала тут, эта ваша Лонна Ваш? — Аттон, — позвал блондинчик откуда-то из коридора. И было в его голосе что-то, от чего Аттон мигом отбросил развязную веселость, снял бластер с предохранителя и подошел к Микалу и Митре мягким, пружинящим шагом. Но зал был темен и пуст; там не было ни диких тук'ат, ни голодных к'лор'слагов, ни ситхов-ассасинов с алыми световыми мечами — только лишь Лонна Ваш; а ей уже не помог бы даже лучший в галактике врач. Микал опустился на пол — должно быть, хотел закрыть Лонне оставшийся левый глаз. Вместо правого — рана, провал с темной запекшейся кровью. Аттон скривился: от трупа пахло говном, как и от всех мертвецов, и пованивало гнильцой. Аттон видел много трупов во время войны и после. Он видел и «своих», и «чужих», и тех, по которым уже и не скажешь, под каким флагом они приносили присягу и с кем шли бок о бок в бой. Он видел рваные раны от осколков гранаты, язвы от газа, следы от пыток, ожоги от плазмы и бластерного огня — но тело Лонны Ваш поразило его. В том, как неизвестный палач обезобразил ее, было что-то страшное и личное одновременно. — Мы возьмем ее тело с собой? — Микал поднял на Митру влажный щенячий взгляд. — Вот еще, — возмутился Аттон. — На корабле нету морга, если ты не заметил. Он ты хочешь, чтобы он весь провонял мертвечиной? Зароем ее тут во дворе, если найдем лопату. И если тот, кто ее запытал, не найдет нас первым. — Я… плохо помнил мастера Ваш, — негромко сказал Микал. — Она жила в храме на Корусканте и лишь один раз проводила для нас урок про третий великий раскол в Ордене джедаев, после которого я захотел стать историком. Я слышал, что Лонна Ваш была мудрым наставником и справедливым джедаем. Пожалуйста, Митра, — мы можем вернуть ее домой? Теперь от Ордена так мало осталось… — Справедливым, — повторил Аттон. И покачал головой, словно не верил своим ушам. — Когда мы смотрели записи с голокрона, ты, видимо, пропустил момент, когда Лонна Ваш первая проголосовала за изгнание Митры. Митра предостерегающе положила ладонь Аттону на запястье, но Аттон уже завелся: должно быть, запах мертвечины, становившийся все сильнее, действовал ему на нервы. — Мудрая, значит, да? Расскажи мне — что делала эта мудрая джедайка, когда мандалорцы бомбардировали Серроко? Когда они расстреливали всех мужчин и женщин, которые отказались перейти на их сторону, на Амбрии? Дай угадаю: твоя драгоценная мудрая Лонна Ваш отсиживала на Дантуине зад, читая лекции про сострадание и светлую сторону Силы. Да хватит ее теребить, Микал! Воняет же невыносимо! — Но я не трогал, я просто… — Видел я, как ты «не трогал», — огрызнулся Аттон. Вонь душила его: лезла в нос и щипала в глазах. — Ты все лицо ей облапал! — Тише, — сказала Митра. — Она умерла всего час назад. Трупы не начинают разлагаться так быстро. И они, не сговариваясь, вместе повернулись ко входу, где стоял человек: высокий, широкоплечий, мертвый и очень опасный. Аттон застыл, не в силах двинуться с места, и как во сне видел Микала, который вышел вперед и заслонил собой Митру. Ситх открыл рот, и его голос раздался у Аттона в голове.

XIII

— Покой — это ложь. Есть только страсть. Аттон так удивился, что поперхнулся чаем. Микал, сидевший напротив, выглядел потрясенным. Мира подняла бровь. Бао-Дур сморщил лоб. Визас открыла рот. И даже от безымянного мандалорца, который стоял поодаль и, как всегда, делал вид, что забрел на собрание джедайского клуба совершенно случайно, повеяло замешательством. — Так написала бывшая джедайка Сорзус Син в своем путевом журнале после того, как провела несколько лет в изгнании на Коррибане, — пояснила Митра. — Эта фраза легла в основу мантры первых темных джедаев, а тот со временем превратился в кодекс ситхов. Со страстью я получаю силу. С силой я получаю мощь. С мощью я достигаю победы. Победой я разорву свои цепи… — И Сила освободит меня, — тихо, одними губами закончила фразу Визас. — …И Сила освободит меня, — кивнула Митра. Она прервалась, чтобы налить воды в синий фаянсовый чайничек, купленный за бесценок у торговца старьем блошином рынке Изиза. Листья белого альдераанского шиповника заваривались быстрее, чем Аттон мог бы пересчитать пальцы на обеих руках. Однако Митра делала чай по странному, ей одной известному рецепту, привезенному с дальних планет: она кидала в воду щепотку специй и пять сушеных, слипшихся от сахара ягод васака, а после плотно закрывала крышку и прижимала ее ладонью. Через минуту получался душистый напиток, похожий больше на компот, чем на чай, и Аттон сперва воротил от него нос, однако теперь охотно подставлял под струю свою щербатую чашку с логотипом «Холодных призраков» — команды подрейсеров с Хота. Не то чтобы он любил под-гонки или Хот — просто на кухне «Черного ястреба» было так мало посуды, что выбирать не приходилось. — В храме нам не рассказывали про ситхский кодекс, — бесцветно сказал Микал, подставляя свою фарфоровую пиалу под душистую струю заварки. Он был единственным, кто раскошелился на новую посуду ради чайных церемоний в кают-компании. — Мастер Кавар говорил, что даже размышления о темной стороне Силы может привести неокрепший разум к соблазну. — То-то теперь ордена больше нет, — беспардонно ответила Мира. — У нас, мандалорцев, есть старая поговорка: знай себя хорошо, но противника еще лучше. Джедаям стоило меньше писать трактатов о техниках медитации и больше думать о ситхах. Охотница Мира начала постигать джедайскую науку совсем недавно, и, видно, медитации ей не давались. — Я понимаю, почему совет говорил, что изучение новой философии может привести детей к соблазну. Но мы ведь давно не дети, — задумчиво сказал Бао-Дур, протягивая Митре кружку. На ней красовался полустертый портрет красавчика с маленькими ушами и очень длинными лекку: не то актера из голобоевиков, не то талантливого музыканта на семиструнном холиксете. На Бао-Дуре заварка и кончилась. Вытряхнув из носика последние янтарные капли, Митра налила в чайник следующую порцию дымящегося кипятка. Отсыпала специй. Кинула в воду ягоды, слипшиеся бочками, как два сахарных близнеца. — Мы не дети, и мы способны на критическое мышление, — продолжил забрак свою мысль. — Мы понимаем, ради чего мы сражаемся. Мы можем взять из учений то, что поможет нам победить, и противостоять соблазну. Разве нет? — Ты пока не джедай, Бао-Дур. Вот это да! Никак Визас Марр впервые за несколько месяцев сказала больше трех слов кому-то, кто не был ее возлюбленной Митрой Сурик? — Ты не понимаешь, как силен может быть зов темной стороны. Ты не знаешь, как она находит твои слабые места и обещает тебе мощь и силу. Визас — как и всегда — шептала, словно знала ужасный секрет, настолько кощунственный, что о нем нельзя упоминать всуе. Все притихли, чтобы расслышать ее, — Микал отставил свою пиалу, Мира бросила бренчать ложкой, — и каждое слово миралуки падало в тишине, как камень. — Мой бывший мастер ужасен, — прямо сказала она. — Он взял меня в ученицы больше года назад, но даже я не представляю себе, есть ли еще под маской плоть, а под доспехами — кости. Дарт Нихилус — это рана в Силе. Дарт Нихилус — это голод, который не могут насытить миллиарды живых существ. Это ситх, а не человек. Я согласна с охотницей: вам нужно понимать философию ситхов, вам нужно быть готовыми, иначе Дарт Нихилус съест вас, как съел всех, кого я любила и знала. Но если не быть осторожными, Темная сторона Силы сожрет вас раньше, чем Дарт Нихилус. — Девки дело говорят. Мандалорец стоял в стороне, облокотившись о стену, и лицо его, как и всегда, было скрыто забралом угловатого шлема. — Когда джедаи вступили в войну, мы не знали о них… — Мандалорец пожал плечами, — ну, почти ничего. Слухи ходили, конечно. Еще истории, сплетни — да ваши голофильмы, сказки для малолетних детишек и взрослых остолопов. Когда появился Реван со свитой, мы думали, что убить его легче, чем расстегнуть портки и обоссать два пальца. Мандалорец глухо засмеялся, и его мощные плечи заходили ходуном. О, как бы Аттон хотел сомкнуть руки на его горле и затолкать этот смех обратно в луженую глотку! Он ненавидел Мандалорца холодно, яростно (и, разумеется, совершенно не по-джедайски) как человека, который однажды прошелся по его родной земле с оружием и огнем и — дай только возможность — с радостью сделал бы это снова. — Но знаете что? Реван и его генералы, — Мандалорец кивнул на Митру, — превратили жалкое сборище дегенератов в боевую машину. Они не боялись замарать руки. Они жертвовали тысячей солдат сегодня, чтобы выиграть сражение завтра. Они поджигали свои города, чтобы нашим отрядам негде было укрыться, и поля, чтобы нам нечего было есть. Он не стал мандалорцем, этот Реван, но думал как мандалорец. И чем быстрее мы начнем изучать ситхов, тем ближе будет победа. Аттон ненавидел Мандалорца за то, что тот был прав, и за то, что Митра наливала душистый дымящийся чай в его подставленную флягу. — Я согласен, — сказал он сквозь зубы. — Но знаете что, ребята? Кто возьмет в руки красный меч, получит в подарок выстрел в лобешник. Понятно? Прошла еще пара минут, прежде чем они устроились на креслах, налили себе по последней порции чая и успокоились, готовясь к самой необычной лекции за все время существования их джедайского клуба. Микал нервно моргал. Мира невозмутимо прихлебывала чаек. Бао-Дур был задумчив. Визас, похоже, уже исчерпала свой запас слов, отпущенный на сегодняшний вечер, сложила на груди руки и обратилась в камень. — Ситхи видят Силу не так, как джедаи, как мы, — начала Митра. — Они считают, что Сила по своей природе конфликтна. Для них Сила и есть конфликт. Она яростна и безразлична к людям, как явление природы. Как… Она замолчала, подбирая слова. — Шторм? — предложил Микал. — Гравитация, — прошептал Бао-Дур. Мандалорец, который так и остался стоять, помедлил, а помедлив, сказал: — Очень большая водородная бомба? — Ситхи верят, что Силу можно понять, только вступив с ней в борьбу, — продолжила Митра, и голос ее звучал уверенно и ровно. — Одних Сила подчинит себе и перемелет в пыль, другие сумеют обуздать ее, навечно или на время, но каждый, сразившийся с ней, выйдет из этой битвы не таким, каким был. Один из ситхов по имени Людо Кресш, живший во времена Великой Гиперпространственной Войны, в своем трактате писал… В тот вечер Митра рассказывала долго, и рассказывала много. Она говорила о пиктограммах, оставленных предками чистокровных ситхов на стенах пещер глубоко под землей Коррибана; о древних текстах, начертанных на алых глиняных табличках за тысячи лет до того, как первые дже’дайи, еще не называвшиеся тогда джедаями, собрали свои первые световые мечи; о философах и монахах давно минувших времен с шершавыми именами: Марка Рагнос, Нага Садоу, Симус Восш. Она перечислила шесть различных трактований ситхского кода, включая то, что считалось еретическим и было запрещено при диктатуре лорда Вишейта. Она рассказывала про эссе, считавшиеся настолько запутанными и сложными, что для того, чтобы истолковать их, историки написали в десять раз больше текста. Давно опустели кружки. Остыла в термосе вода. Визас рассказала о том, как Дарт Нихилус уничтожил ее планету и забрал ее, единственную выжившую, с собой. Аттон, пересилив себя, рассказал все про ситхов, что знал, притворившись, что воевал против Ревана, а не с ним. Митра давно замолчала, сложив на коленях руки, и наблюдала за спорами своих великовозрастных падаванов: они как раз пытались понять, как им, зеленым, неопытным, одержать верх над ситхами. Как победить мертвого Дарта Сиона, который поддерживал в себе жизнь силой ненависти ко всему живому? Как выстоять против Дарта Нихилуса, который способен был в одночасье оставить от миллиарда жизней только пепел? Микал думал, что самое главное — верить. Ведь тьма страшная и густая, но не может быть вечной: чтобы ее разогнать, достаточно и свечи. Неужели они, падаваны Митры, не смогут зажечь ее? Мира верила, что нужно ждать. Ведь все совершают ошибки: нельзя бесконечно воевать на два фронта и побеждать каждый день, каждый час. Однажды кто-то из ситхов оступится и соскользнет, дрогнет рука и ослабнут пальцы, сжимающие рукоять. В этот момент джедаи должны оказаться рядом и нанести единственный, но смертельный удар. Бао-Дур склонялся к тому, что нужно просто работать, изо дня в день, не покладая рук. И правда: какой из него, Бао-Дура, джедай? Он — инженер и солдат. Пусть генерал решит, что требуется для победы — он выполнит любой приказ Митры, даже если ему потребуется умереть. Даже если приказ опять разобьет ему сердце, как уже было в битве при Малакоре V. Визас считала, что главное — это любить, ведь нет больше иной силы — кроме той, что с заглавной буквы, — способной преодолеть время, пространство и смерть. А Мандалорец, как и все мандалорцы, считал, что сражаться — вот первый и последний ответ. До последней секунды, до последней капли крови, пока остаются силы — и даже потом, когда их уже нет. Никогда не сдаваться — вот мандалорский путь. И Аттон старался — видит Сила, старался! — но не мог найти никакого, даже самого завалящего ответа и, заглядывая в себя, видел один лишь страх.

XIV

Вообще-то Аттон уже поднаторел в разных джедайских премудростях, а не только в медитации. Он не раз и не два одерживал верх над Микалом в честном джедайском бою и больше не злился, когда тот выбивал тренировочный меч из его рук. Он проходил в портовой толпе с завязанными глазами, не коснувшись прохожих ни рукой, ни полой куртки. Он уже знал, что за карта ляжет на стол пазаака, пока его противник еще потирал свой медальон на удачу и мусолил колоду. Он легко поднимал в воздух и дюжину винтов, и отвертку, и матрицу для калибровки, и бутерброд с ветчиной, стоя в планке или отжимаясь от пола. Он научился медитировать и с Митрой, и один, в тесноте отсека для турелей, где лишь молчаливые звезды составляли ему компанию, и в рубке, не раздражаясь на шум, доносившийся из коридора, — ведь осознание этого шума и было его медитацией. Он даже — странно подумать — обзавелся своим мечом! Словом, Аттон поднаторел в джедайских премудростях и вырос из юнлинга в настоящего падавана, но тут Коррибан. И Дарт Сион. И «Сила освободит». И рассказы про Темную сторону Силы… С того самого вечера все пошло наперекосяк. Аттон опять видел сны — а во снах видел лица. Ему мерещился веснушчатый падаван, который так и не смог усовестить ни его, ни охранников Кары. Ему чудились две девчонки, которых джедайка — твилек — везла в храм на Дантуин, притворяясь матерью семейства. Ему вспоминался джедай с глазами небесно-синего цвета, настолько древний, что с трудом держал в руке меч — но он чуть было не убил Джейдена, заставив его приставить бластер к собственной голове. Это были люди, которых он убил; и люди, которых он пытал; и люди, которых он передал ситхским отрядам и выкинул из головы, уверенный в том, что никогда больше них не увидит. Это были лица, которые он так долго старался забыть, что почти уверил себя: у него получилось; но теперь память возвращала их, как волны после шторма выносят тела утопленников на берег. Аттон забирался в отсек для турелей, но звезды, которые обычно настраивали его на философский лад и помогали медитировать, теперь напоминали о том, что где-то среди них странствует Дарт Сион, мертвый и одновременно живой вопреки здравому смыслу, и скитается Дарт Нихилус, бывший владыка Визас, чей голод настолько велик, что его лишь на время утоляет обед из миллиардов живых существ. Аттон закрывал глаза, но видел не пляж, а холодные коррибанские дюны, облитые кровавым светом, и кости, хрустящие под ногами. Он вспоминал голос Митры, чтобы вцепиться в него, как в спасательный круг, но слышал лишь голос Дарта Сиона. Ты пришел сюда за ответами? Здесь их нет. Ответов в медитации и правда не было — только вопросы, и те множились как гизки, оставленные без присмотра. Кто эти ситхи? Они родились такими? Они стали такими, когда их перемолола война? Это карма? Это судьба? Это Реван, который пустил их в свои покои и показал, что скрывается под мандалорской маской? Или это он, Аттон, когда-то догнал их, поймал и передал с рук на руки ситхским палачам? И почему он, Аттон, решил, что из него выйдет джедай? Аттон мыкался и маялся, слонялся по кораблю, не в силах найти себе место, пытался медитировать больше (но это не помогло), пытался медитировать меньше (но лучше тоже не стало), сунулся к Митре от безнадеги, открыл было рот… И ушел, не сказав ни слова. У Митры, понимаете, был дар видеть лучшее даже в пропащих людях. Помочь, приютить, подать руку, поддержать добрым словом, зажечь маяк там, где раньше царила ночь, вернуть утерянную надежду под градом бластерного огня — вот что делала Митра. Но раненому в бою порой нужен скальпель, а не кольто-гель. Нужен хирург, а не медсестра с ласковыми руками. — Зачем ты пришел? — равнодушно спросила Крейя, не повернув головы. Аттон подумал, что совершает ошибку, но отступить не мог и потому сказал: — Мне нужен твой совет. — А, вот оно что. Крейя повернулась к нему: сгорбленная фигура, две седые косицы, тонкие злые губы в сеточке дряблой кожи. Лучше бы не оборачивалась: было что-то древнее, жуткое в ее слепом взгляде. — В последний раз ты предпочел моим урокам пустые слова джедайских учений, которые все еще проповедует Митра. Так что случилось, дурак? Почему ты вернулся ко мне? Неужели советы Митры стали для тебя недостаточно хороши? Или ты понял, что джедайские мантры — ложь, в них нет покоя такому убийце, как ты? Аттон втянул воздух сквозь зубы. Вот ведь старая сука! Знает ведь, зачем он пришел. Играет с ним, как тук’ата с мышью. Щелкает зубами над ухом. Смотрит: даст драпака или нет. Но ничего: у Аттона хватит выдержки не поддаться на эти трюки. — Мне нужен твой совет, чтобы защитить Митру, — твердо сказал он, стараясь смотреть Крейе под капюшон, не опуская взгляда. Крейя Митру ценила. Крейя Митру любила. Крейя о Митре заботилась, и хоть от этой змеиной заботы кровь порой леденела у Аттона в жилах и дыбом вставали волоски на тыльной стороне рук, он надеялся, что старуха видит в Митре ученицу и внучку, а не вкусный обед. Крейя, подумав, кивнула. Косицы, выскользнув из капюшона, качнулись с ней в унисон. — Тогда спрашивай быстрей. — Я вызвался стать джедаем, чтобы защитить Митру от того мертвого ситха. Но что, если… — Аттон запнулся. Мгновение, второе, вдох-выдох. Он взял себя в руки и бросился на амбразуру: — Ты сама говорила, что после вещей, которые я совершил, остались глубокие шрамы. Что, если во мне что-то сломалось тогда и это уже не исправить? Если меня перемкнет и я захочу убить Митру или отвести ее в лапы Дарта Сиона? Он замолчал. Пот щекотал виски и холодил ему спину. — Сломалось ли что-то в тебе, убийца? — Старуха поджала губы. — Да, может быть, ты и прав. Может быть, ты действительно сломан, и в нужный день и час достаточно будет точного слова, или беглого взгляда, небольшого толчка, чтобы сбросить тебя в ту бездну, который ты так боишься. Но это пустые мысли — а ты полный дурак, если позволяешь им плодиться в твоей голове. Я видела, как Темная сторона поглощает и безрассудных, что с любопытством гуляют по краю, и осторожных, что до последнего мига отворачиваются от нее. Она принимает и тех, кто желал власти, и тех, кто хотел воспользоваться ей в благих целях. Она одинаково безжалостна и равнодушна ко всем, так что поверь мне, дурак: когда это случится с тобой, будет уже все равно, сломан ты или нет. Аттон замер. «Когда». Он должен был испытывать ужас, но ощутил — облегчение, как ревнивец, который, вернувшись домой, видит там, наконец, свою красотку-жену в объятиях молодого забрака. — Это точно? Это судьба? Ты увидела это в Силе? Как этого избежать? — А я смотрю, занятия с Митрой все-таки пошли впрок, — холодно сказала Крейя. — Ты полагаешь, что Сила течет мимо, как вода, и ты сам выбираешь, как глубоко зайти. Ты считаешь, что у тебя есть свобода воли. Она поднялась с колен: степенно, но ловко, как будто и не старуха вовсе, а женщина, полная сил, в серой старушечьей чешуе. — Послушай меня, — властно сказала она. — Послушай, раз уж пришел, и запомни мой последний урок хорошенько, дурак. Когда-то джедаями были люди, желавшие постичь Силу во всей ее полноте, но это время давно прошло. Их взгляды закостенели, как лава, что с ходом лет застывает базальтом. Они возвели себе клетку из принципов и философских трактатов и заперлись изнутри, и так привыкли к ней, что боятся не только ключа, способного отпереть замок, но даже мысли о том, что за прутьями клетки есть жизнь. Ситхи, которых ты знаешь — с которыми ты служил — появились немногим позже, после первой гражданской войны. Проигравшие нашли пристанище на Коррибане, куда их привела Темная сторона Силы, но вместо того, чтобы прислушаться к ней, Сорзус Син привезла джедайский орден с собой. Ситхи считают, что Сила освободит их, но так привыкли к цепям, что сами сковали новые, еще тяжелее прошлых, из презрения к джедаям и светлой стороне. Джедаи и ситхи — просто две секты равнодушного бога. Они погрязли в крестовых походах и религиозных распрях, и пока они выясняют, что такое есть Сила, Сила течет через них. Но в Силе нет правды, убийца. В ней нет ни свободы, ни истины. У Силы есть только воля, и в ней — обещания грядущих трагедий и кровопролитных войн. Ты думал, что я держу тебя здесь, пилотом на «Черном ястребе» — угрозами, принуждением, пытками, шантажом? Или ты думал, что тебя держит чувство — признательность к Митре, благоговение, похоть или, может быть, даже любовь? Нет, дурак, это Сила, она в тебе и вовне тебя, и, быть может, ты нужен ей именно таким, какой есть: убийцей и палачом, тенью Дарта Сиона, предателем тех, кто полюбил тебя. Она замолчала, и в каюте стало очень тихо. Так тихо, как бывает в окопе, когда над ним только что разорвалась граната, и ты не успел сообразить, кому оторвало ноги: товарищу или тебе. Кем он считал Крейю раньше — библиотекаршей? Архивисткой? Полоумной старухой? — Знаешь, — сказал Аттон спокойно, — а ты очень хороша. Потому что теперь, как один убийца замечает другого по манере держаться и холодному блеску глаз, так и Аттон, бывший палач, увидел Крейю такой, какой она всегда и была. — Ты ситх, — сказал Аттон. — Я знаю вашу породу. Я убивал ради вас. Я нес вашу правду джедаям. Но это осталось в прошлом. Никогда больше, слышишь? Никогда. — Я ситх? — Крейя пожала плечами. — Да, может быть, и так. Но разве не поэтому ты пришел именно ко мне, когда джедайские учения Митры подвели тебя? И вот в чем штука: перед лицом старухи сомнения в том, достоин ли Аттон быть и называться джедаем, развеялись сами собой. Теперь они казались смешными, не стоящими даже пустой скорлупы от яйца. Да, он боялся идти вперед. Ну и что? Больше всего на свете он боялся снова остаться на месте и потеряться между игорных столов, мелких краж, случайных романов, попутчиков, долгов и должков, непыльных работенок, съемных кают и грязных чужих простыней, пока его не догонят: вибронож — под ребро, выстрел бластера — в спину, кошмары и пуля — в висок. Он был уверен: что бы с ним не случилось, Митру он не предаст. — А, ты боишься разочаровать Митру, потому что думаешь, что любишь ее, — протянула Крейя. — Давай я напомню тебе, как ты любил однажды и чем это кончилось и для тебя, и для нее. Напомню, что это единственный способ любить, который ты знаешь, убийца, — с помощью клещей и ножа. Аттон открыл рот, чтобы сказать ей «Вон из моей головы!», — но было уже поздно. Крейя все же достала скальпель и разрезала его так быстро, словно это ничего ей не стоило, и все ментальные защиты, которые Аттон выстраивал с помощью Митры и медитаций, рухнули в один миг. И вдруг все вернулось, сильнее и ярче, чем прежде: и нетерпение охоты, и ярость гражданской войны, и жгучая ненависть к женщине, раскинувшейся перед ним на пыточном столе, и похоть к ней же, и нежность, с которой его рука сомкнулась на ее горле, и предвкушение того, как ее грудь дрогнет в последний раз, и ослепляющая любовь. Аттон не устоял и, оглушенный, свалился на четвереньки. Лицо этой женщины — белая с красным маска в обрамлении черных волос — расплывалось перед глазами. Должно быть, он плакал — но понял это, лишь когда женщина подняла руку (нежно звякнула цепь) и прикоснулась к его щеке. Кто это? Имя стучало кровью в его ушах, как набат. Митра. Митра. Митра. — Я люблю тебя, — прошептала она. Он хотел разжать пальцы — и не мог; хотел остановиться — но не понимал, как. Он любил ее. Он хотел убить ее. Покоя не было — только страсть. Аттон вскочил посреди отсека — мокрый от головы до пят, сердце колотится, между ног колом стоит, — и выбежал вон, едва разбирая дорогу. Ввалился в душевую. Привалился к стене, включил воду, не раздеваясь, — холодную, как ледяная граната, — и спрятал лицо в ладонях. Он стоял долго. Стоял, пока не превратился в ледышку. Пока Микал не постучался и вежливо — хоть и громко — не спросил, все ли у Аттона в порядке и не нужна ли ему помощь. Пока Мира не стала колотить в дверь с криками, что он, мол, сейчас потратит всю воду. Пока Бао-Дур не перекрыл воду в инженерном отсеке. Пока Визас не постояла молча под дверью душа, а потом так же безмолвно не ушла. Пока Мандалорец не стал ругаться, что задниц на корабле много, а сортирная дырка только одна, так что не был бы Аттон любезен вылезти, пока у него не вывалилась кишка. А потом они все разошлись в молчании по своим каютам и оставили Аттона одного.

XV

Когда «Черный ястреб» царапнул днищем космопорт Дантуина, Аттон решил, что он с корабля — ни ногой; но никто его не спросил. Всем было наплевать. Митра ушла в храм джедаев, где ее ждали трое мудрецов из ларца: Кавар, Ламар и Зез-Кай Элл, единственные мастера, оказавшиеся достаточно ушлыми, чтобы спрятаться от Джейдена Корра и его коллег в гражданскую войну, но недостаточно мудрыми, чтобы сидеть тише воды и ниже травы сейчас, когда по галактике снова рыскали ситхи. Давным-давно, когда Аттон только встретил Митру, он считал, что та ждет отпущения грехов, ведь именно это и делают настоящие джедаи — каются и прощают; но с тех пор он уже уяснил, что Митра не такая, как все. Тени битвы при Малакоре М не омрачали ей день. Крики убитых не чудились ей во сне. Если каким-то чудом обратить время вспять, она снова без промедления отдаст судьбоносный приказ. О, Митра шла на джедайский совет не с покаянием, а с проповедью, и Аттон от всей души пожелал бы Митре удачи, если б ему не было наплевать в ответ. Вскоре после того, как Митра сошла по трапу, щурясь на утреннем солнце, Микал и Визас молча выскользнули за ней, как прилежные падаваны, которые не способны даже на минуту оставить учителя, если боятся, что он в беде. Мандалорец вышел «пострелять диких собак», а Мира — «размять ноги», но Аттон был уверен, что оба сейчас стоят посреди полей, закрыв глаза, а может быть, даже и преклонив колени, и слушают Силу. Бао-Дур решил поискать запчасти на местном рынке, а вереница дроидов увязалась за ним, рассчитывая на очередной апгрейд, и вот так Аттон обнаружил, что остался на корабле совершенно один, если не считать Крейи. Та по своему обыкновению сидела в дальнем углу женского отсека, надвинув капюшон на глаза, и Аттону было очень легко притвориться, что никакой Крейи не существует вовсе, — и заняться полезным делом. «Ястреб» был старой, пусть и надежной посудиной, поэтому, несмотря на все усилия неугомонного Т3-М4 и работящего Бао-Дура, обычно хоть что-то на корабле да требовало умелой руки с молотком, термопастой и набором отверток. Но сегодня Аттона не интересовал заедающий замок в сортир; не волновал сломанный вентилятор в медотсеке, из-за чего там было душно, как в логове у вампы; и ни капли не трогала система навигации, которая уже пару раз пыталась проложить курс на Кореллию вместо Дантуина (возможно, корабль был настолько стар, что уже предвидел свою скорую кончину и стремился вернуться домой, чтобы умереть в тишине и покое). Сегодня «Ястреб» занимал в мыслях Аттона самое последнее место. Он прошелся по коридору, выключил забытые голо-шахматы, протер кресло пилота, на которое несколько суток назад опрокинул тарелку с подогретыми соевыми макаронами, и вытащил из-под него старый потертый рюкзак. Дантуин Аттону не нравился. Во-первых, эта захудалая планета была далека от его представлений о местечке, где можно перекантоваться, найти новое дельце и подцепить хорошенькую девчонку, которая не будет компостировать ему мозг. Во-вторых, искать попутного рейса до Нар-Шаддаа или там Корусканта здесь можно было до второго пришествия Ревана, а становиться фермером Аттон не собирался. И все же оставаться на корабле и терпеть сочувственные взгляды товарищей по команде больше не было ни желания, ни сил. Так что прощай-пока, Митра. Покедова. Досвидосы. Полетали вместе — и хватит. Аттон потеребил в руках плед из ангарской кошки с инициалами «Дж. Б.», сложил его, проверил, влезает ли в рюкзак, — влез, и еще место осталось. Подумал. Направился в камбуз. Аттон был непритязательным по части завтраков, обедов и ужинов — брюхо набито, и ладно, — однако в последнее время камбуз его радовал. К концу второго месяца их совместных путешествий Бао-Дур устал бодаться с синтезатором пищи и признал его негодным к починке, а потому Аттон выбросил в мусорный шлюз все пакетики с биомассой. Следом за ними отправились просроченные пайки, и свободное место заняли более вкусные вещи: сушеные грибы, из которых получался замечательный забракский суп, рыбные консервы с Тариса, бурый рис, хлопья, фасоль, тягучий альдераанский мед и пара плиток горького шоколада с клюквой, которая, если смотреть на ценник, была собрана девственницами в болотах на Дагоба. Вот с шоколада-то Аттон и начал. Он взял плитку, банку с кукурузой, пятерку пайков посвежее, упаковку вафель из водорослей и горсть пакетиков с кафом, а после, подумав, взял и вторую шоколадку, рассудив, что без сладкого зубы Митры и ее падаванов будут только целее. Пошарил по ящикам в поисках другой еды, по которой не будут плакать. Отмахнулся от пищевой моли, свившей гнездо в пакете сладких орехов. Бесстрашно полез в темную пропасть ящика и вдруг наткнулся рукой на что-то гладкое и холодное. Толкнул холодное пальцами. Холодное приветственно булькнуло в ответ. О-па! Вот это да! Извернувшись, Аттон вытащил на свет полупустую бутылку отличного кореллианского бренди. Похоже, один из прошлых пассажиров «Ястреба» спрятал ее то ли от ушлой таможни, то ли капитана, то ли от самого себя, и она пряталась тут годами, собирая пыль. Аттон открутил крышку, понюхал, чуть-чуть отхлебнул — и, когда жидкий огонь опалил его горло, вознес хвалу вселенной за то, что предыдущий владелец бутылки был человеком, а не, положим, дуросом, ведь дуросский алкоголь был ужасной бурдой. И Аттон, рассудив, что брать бутылку в бега неразумно, приложился к горлышку снова. Он очень давно не пил. Бренди дал ему в голову стремительно и жестоко, не оставляя трезвости ни единого шанса, и вот Аттон, хотевший сделать всего пару глоточков, понял, что сидит на полу, скрестив ноги, а бутылка уже изрядно осиротела. А, ну и к сарлакку, сказал себе Аттон. Пусть это будет его ритуалом выхода из джедаев! Он бросил медитации, оставил тренировки и перестал посещать собрания джедайского клуба несколько недель назад. Митра, конечно, сразу заметила перемену и полезла к нему с вопросами и душеспасительными разговорами, но отстала, когда Аттон показал зубы. Остальные товарищи по команде не сказали ни слова, лишь бросали в его сторону внимательные взгляды исподлобья: считали, небось, что он, Аттон, — предатель. И правильно. Потому что никакой он не джедай: он предатель, убийца и дезертир. Аттон бы сидел так долго, посасывая бренди, но случайный взгляд на часы взгляд ужалил его, как квенкер. Следовало шевелиться, особенно если он хотел пошарить в вещах своих товарищей по несчастью! Так что Аттон он, покачался, убедился, что стоит на ногах, закинул рюкзак за плечо и пошел мародерить дальше. Сначала Аттон заглянул в медотсек, пошарил по ящикам и забрал несколько упаковок пластырей, большой эластичный бинт и едва початый тюбик с кольто-гелем. Тюбик заставил его вспомнить о том, как он еще несколько месяцев назад радовался тому, что смог победить Микала. Поморщившись, как от острого приступа зубной боли, Аттон прихватил два блистера анальгетиков и один — адсорбентов. Незаменимая штука в дороге, ведь ты никогда не знаешь, как давно мычала твоя котлета из банты и с какой планеты прилетела твоя «набуанская кукуруза». Потом он заглянул в каморку, которую облюбовала Мира, как следует пошарил в ее заначке и конфисковал у нее несколько оглушающих гранат. Других, увы, эта девка с собой не носила: она, фу-ты ну-ты, считала себя выше «бессмысленных убийств». После вышел в кают-компанию, замер, прислушался снова (тихо!) и направился в сторону отсека, который облюбовали мужчины, — то есть Микал и Бао-Дур, — но задумался на полпути. Брать у белобрысого мальца было нечего: его достоянием были световой меч да сотня унылых книг, закачанных на датапад. А что до Бао-Дура, то инженер хранил прорву интересных вещичек, но все — не под койкой, а в гараже, в ящиках у верстака. Там, например, лежали компьютерные отмычки последнего образца и дюжина разных мульти-отверток, которые придутся весьма кстати, если Аттону вдруг вздумается вскрыть электронный замок. Скажем, замок от сейфа, в котором Мандалорец хранит свои разрывные гранаты… Да, отвертка была бы кстати. Приняв решение, Аттон развернулся на пятках и встретился лицом к лицу с Крейей. Ну здрасьте. Вылезла, значит, из пещеры. Вышла из спячки, сука. — Чего приперлась? — недобро спросил Аттон. Что-то было связано с этой старухой: не то открытие, не то потрясение; не то шантаж, не то пытка. Аттону всегда казалось, что стоит лишь немного поднапрячься — и он вспомнит. Но мысль всякий раз ускользала, и проклятый джедайский фокус — а это был, несомненно, он — порой доводил его до исступления. Аттон то и дело хотел припереть, фигурально выражаясь, эту старуху к стене и потребовать, чтоб она перестала пудрить ему мозги, но постоянно забывал об этом, как забывал и о самой Крейе, как только она скрывалась из виду и пропадала в каюте, и это было, конечно, еще одним джедайским трюком, которым раньше учили детей в этой — ну как ее — джедайской школе на Дантуине. — Не отвечаешь? — недобро спросил Аттон. — И славно. А то как откроешь рот — так жди очередной непрошеной лекции. Сила, туда-сюда, джедаи, бла-бла-бла, ситхи, хуе-мое. — Он повел рукой, и остаток бренди на донышке бутылки возмущенно булькнул, подтверждая его слова. — Как же, ребята, вы меня заебали! В печенках сидите. Сил нет. Сила есть, а сил нет. Аттон хмыкнул получившемуся каламбуру. Из этого, подумал он, вышли бы прекрасные панчи для стендапа. Сила есть — ума не надо. Во! Точно про джедайский совет. И немножечко про Микала. Он представил себя на занюханной сцене полулегального бара развлекающим разношерстную маргинальную толпу. Икнув, решил, что в нем определенно умер комик. — Может, ты и права, и у Силы есть воля, — пьяно сказал он Крейе. — Но знаешь чего? Мне похуй. Отныне я буду жить так, как будто никакой Силы вообще больше нет, по крайней мере, во мне. — Он снова развел руками и с удивлением обнаружил, что бренди почти совсем нет. — Хоба! Когда это я успел? Ему показалось, что Крейя вот-вот ответит, ведь раньше она и правда не упускала момента для нравоучений и лекций, но старуха молчала, а после и вовсе развернулась и пошла в сторону трапа, словно никакого Аттона на свете не существовало. — Эй! — крикнул он вслед сгорбленной спине. — Валишь? Ну и вали! И Митру с собой забери, и джедайский совет, и Ревана вашего, блядь, надоели вы все! Слышишь меня, ты, карга? Бутылка выскользнула из его руки, бздынькнула об пол, не разбившись лишь чудом, и откатилась к стене. На этот раз бутылка была восхитительно, чудесно пуста. Поздно ночью, уже после того, как Крейя и правда убила трех мастеров Кавара, Ламара и Зез-Кай Элла, оставив джедаев без худого, но все-таки совета, и сама куда-то пропала, Микал, Мира, Бао-Дур, Визас и Мандалорец нашли во дворе джедайского храма целую, невредимую, но бездыханную Митру, и вместе вернулись на «Ястреб». Аттон сопел на полу в коридоре, воняя кореллианским бренди, и видел третий сон. Из его рюкзака торчала украденная шоколадка.