Океан

I

— Я думала, ты презираешь джедаев, — сказала Митра. — Может, и так, — с неохотой согласился Аттон. — Но недавно я встретил миленькую джедайку в старомодном нижнем белье… Он поморщился и оборвал фразу на полуслове. Это был ужасный подкат, годившийся лишь на то, чтобы вызвать в Митре брезгливую жалость. Теряю сноровку, сказал себе Аттон. Как снова будем на Нар-Шаддаа, урву вечерок — и марш в кантину, тренироваться на самых красивых девчонках… — Ты только не думай, что я собрался в джедаи из-за тебя, — с вызовом сказал Аттон, и это прозвучало еще хуже, ведь обычно женщины хотят, чтобы мужчины совершали глупости именно ради них. К счастью, Митра не была обычной женщиной. Митра кивнула. Митра умела кивать так: многозначительно, молча, вместо тысячи слов. — Та женщина, та джедайка, я рассказывал — помнишь? И это уже совсем ни в какие ворота не лезло: ничто не способно так разочаровать женщину, как глупости, которые мужчина совершает ради другой. Но Аттон уже начал рыть себе эту яму и попросту не мог бросить на полпути лопату. — Когда она показала мне Силу, я испугался и побежал: от ситхов и от джедаев, от вашей глупой войны, которой был сыт по горло, и от Ревана тоже. Ну, — Аттон пожал плечами, — мне надоело бегать. Я хочу научиться Силе. И, может, в следующий раз, если тот бешеный голый ситх снова тебя догонит, я ему покажу, где гизки зимуют. Сказал и подумал: где гизки зимуют — вряд ли. Ври, да не завирайся. — Или хоть задержу его, пока ты уносишь ноги. Улыбка Митры была летящей и быстрой, как черточка метеора на низком осеннем небе. Стоит моргнуть — пропустишь. — Ну так что? — спросил Аттон. — Я больше не джедайка. — Да, помню. Ты талдычишь об этом несколько раз на дню! А я повторяю, что мне плевать на этих идиотов, которые выгнали тебя из джедаев. Я их тогда презирал и сейчас уважать не собираюсь. — Он с вызовом посмотрел на Митру, ожидая, что та будет защищать свой драгоценный орден, но Митра ничего не сказала. — Ты — не такая, как они. Ты пошла за Реваном, ты сражалась в мандалорской войне, ты была генералом в битве при Малакоре V. Ты знаешь цену победы. Если уж учиться, то именно у тебя, джедайкой ты там зовешься или нет. Аттон выдохся и замолчал. Митра молчала тоже. В тишине слышно было, как мерно и глухо шумит двигатель корабля да ездит по кают-компании настырный T3-M4. Плюс один. Плюс два. Плюс три. Минус два. Минус пять. Перевертыш. Это шесть карт, для боковой колоды нужно еще четыре… Митра кивнула опять: — Хорошо. Уф! Гора с его плеч. Нет — целая планета. — А… Что мне надо сделать? Есть ритуал или там — я не знаю — обряд посвящения для новичков? Мне нужно принести клятву? Или кого-то убить? — Аттон… — Процитировать кодекс? Я его знаю, кстати. Эмоций нет — есть покой… — Аттон, — оборвала Митра, — оставь кодекс в покое. Лучше скажи — твой плед далеко? — Нет, под приборной панелью. — Постели его на пол. Аттон вовремя прикусил язык, чтобы не поразить Митру очередной пошлой шуткой, и бросил под ноги плед, служивший ему одновременно и матрасом, и одеялом. — В два слоя складывай. — Ладно. Плед, надо сказать, был вовсе не его; а если и был, так только по праву находки. Сразу после того, как «Черный ястреб» нырнул в гиперпространство, оставив позади обломки «Перагуса», Аттон перепроверил каждый отсек корабля, каждый угол и каждый ящик в поисках сокровищ, оставшихся от предыдущих владельцев, и под одним из кресел нашел этот славный, немного затертый плед из восхитительной нежной шерсти. «Дж. Б.», гласили инициалы, вышитые в уголке. Кто такой этот Дж. Б., Аттон не знал, но думал, что человек небедный: альдераанских волкокошек еще сто лет назад занесли в королевскую книгу как охраняемый вид, и браконьеры драли втридорога за крошечный клочок шкуры… — Сделал. И что теперь? — Теперь ты ложишься и спишь. Вот оно снова: черточка метеора. — Стоп, ты смеешься? Это шутка такая? — Нет, это приказ, — строго ответила Митра. — Аттон, первый час ночи! А крепкий, своевременный сон и соблюдение режима — залог бодрого тела, ясного ума и спокойного духа. Ложиться нужно в десять вечера, а вставать — в семь. Можешь считать это своим первым уроком. Аттон по привычке хотел окрыситься или отшутиться в ответ, но прикусил язык: сам напросился. Давай исполняй теперь. Даже если Митра велит прыгать на правой ноге или обойти кают-компанию на руках. — Завтра начнем учиться по-настоящему, — утешила его Митра. — В восемь утра в грузовом отсеке. Приноси плед. И коробку винтов M1. — А отвертку? — уточнил он. — Отвертку тебе пока рано, — загадочно сказала Митра. — Спокойной ночи, Аттон. Он не сдержался и крикнул ей вслед: — Так я теперь твой падаван? — Нет, — зевнула Митра. — Ты юнлинг! Вот такой вот малыш. И опустила руку на уровень бедра.

II

Согласно спецификации, «Черный ястреб» был спроектирован для одного пилота и восьми членов экипажа. Должно быть, главный инженер работал над чертежами, уединившись в пещере, и годами не видел живых людей. Или он прогулял курс по эргономике и получил зачет, дав преподавателю взятку. Или он вообще был дроидом, которому чужды вопросы поглощения пищи, мытья и дефекации, и это бы объяснило, почему человек, садившийся на унитаз, бился коленками о дверь ватерклозета, а кухня была не больше, чем стойло для ириазов. Больше всего Аттону понравились первые недели путешествия, когда они с Мирой вдвоем обживали «Ястреб», а Крейя баюкала обрубок руки в самом темном углу самой темной каюты. Никто не мешался возле плиты, не брал его кружку, не играл в голо-шахматы, громко радуясь каждой победе, и не заглядывал в кокпит в неурочный момент, когда Аттон, прокладывая маршрут, задумчиво почесывал яйца. Увы, эта сладкая жизнь продлилась не слишком долго: у Митры была привычка подбирать неудачников, как бездомных гизок. Сначала на «Черном ястребе» поселился забрак Бао-Дур, который придумал систему орбитальных щитов для защиты планет от ковровых бомбардировок. Это было мощной, полезной, достойной всех похвал штукой — но только на экране их старенького датапада. На деле ни у кого — ну, кроме столицы, конечно, ведь Корускант, несмотря на войну, продолжил купаться в деньгах, — не нашлось триллионов кредитов на то, чтобы возвести в небе это чудо забракской мысли. Потом Митра приютила свою несостоявшуюся убийцу — миралуку по имени Визас Марр, которая, проиграв дуэль, вдруг пала на колени и стала при всех признаваться Митре в преданности и любви. А вот теперь на корабле появилась… — Доброго тебе утречка! — поздоровалась Мира, звонко бряцая ложкой. …горе-охотница за головами с Нар-Шаддаа. Мира была одета как портовая девка, и к ее сиськам, большим и упругим, липли досужие взгляды. Глазели вороватые торговцы; вглядывались охранники, словно надеялись разглядеть в ложбинке между грудей искомый пропуск; завистливо косились плоские, как доска, девочки; неодобрительно моргали, поджимая губы, ханжи; тайком оглядывался Бао-Дур; щурились старики, давно забывшие, как у них стоял хер; пялились прыщавые юнцы, которые еще толком не понимали, что с этим хером делать. И Аттон пялился тоже, хоть и знал: это ловушка. Пока смотришь на сиськи, Мира вытрясет из тебя душу. — Значит, ты теперь юнлинг, да? А я-то думала, ты презираешь джедаев. Аттон скорчил гримасу. — Что, каждая гизка на корабле уже в курсе? — Пока только я. Но это ненадолго. Ммм, славный чай вышел! Будешь? От ее кружки поднимались щупальца вонючего пара. Пар заволакивал тесный кухонный уголок «Ястреба» и выползал в коридор, отравляя не только воздух, но и утро сонного Аттона, которое и без того было слишком ранним и вовсе не добрым. Мира считала, что крепкий чай с листьями ши помогает проснуться. Аттон считал, что это не чай, а отрава, годная лишь при похмелье, когда жизненно необходимо как следует проблеваться. — Знаешь что, Мира? — Да? — Сделай мне одолжение, выйди в открытый космос. — Да расслабься ты, что ли, — отмахнулась Мира. — Все равно все узнают. Не сейчас, так чуть позже. Она распахнула кухонный шкафчик и чуть не заехала Аттону по затылку. Шкафчик забили доверху: галетами, пластисыром, вег-мясом, маринованными бобами и просроченными, но еще съедобными офицерскими пайками, выторгованными по дешевке в трущобах Нар-Шаддаа. На верхней полке кренилась стопка пакетиков для синтезатора пищи, угрожая вот-вот вывалиться на пол. Их стоило бы выкинуть нахрен — ведь еда, которую готовил синтезатор, отдавала плесенью и была такой мерзкой, что даже Крейя предпочитала грызть галеты с изюмом, — но Бао-Дур, собиравшийся починить все, что на корабле было сломано, и настроить то, что разладилось, всякий раз останавливал карающую длань Аттона. Еще немного, уверял он — и синтезатор станет как новый. На нижней полке приткнулся пакет с сухим молоком снежных бант. Мира сыпанула две ложки в свое гадкое пойло. — Фу, — поморщился Аттон. — В этом порошке от молока только имя. — Да, — подмигнула Мира. — Но в тебе от джедая даже этого нет. — Мира, шлюз в той стороне. Дай-ка я провожу тебя, не то заблудишься по дороге. Но охотница вырвала локоть из его цепкой хватки. — Эй, руки! Пошутили и хватит. Митра согласилась взять тебя в падаваны? То есть, простите, в юнлинги? Пожалуйста, ваше дело. Но как по мне, ты нашел еще один странный способ за что-то себя наказать. Я без понятия, за что. Она подняла палец кверху. — Но рано или поздно узнаю.

III

Вдох. Выдох. И вдо-ох. И вы-ыдох. И снова вдо-о-ох. И теперь вы-ы-ыдох. И еще дольше: вдо-о-о-ох. И еще чуть-чуть дольше: вы-ы-ы-ыдох. Аттон не знал, с чего начинается обучение джедаев, но точно не думал, что так. Нога затекла. Нос раззуделся как проклятый. Над правым ухом что-то негромко свистело, но встать, почесаться, размяться и наконец проверить, не пошла ли вразнос труба с охлаждающей смесью, и без того державшаяся на честном слове и куске изоленты, Аттону было нельзя. Помехи, сказала Митра. Они, как и страхи, кормятся твоим вниманием. Чтобы почувствовать Силу, нужно лишить их пищи. Вдох и вы-ыдох. Аттон старался как мог, но помехи об этом не знали и множились, как фишки на сукне для пазаака, когда игроки, войдя в раж, ставят не только деньги, но и ключи от спидеров, апартаменты, рабов и даже свою свободу. В ноге закололо. Лбу было щекотно от растрепавшейся пряди. Нос перестал чесаться — хоть на этом спасибо, — но засвербело в боку, и тонкая игла свиста исколола его барабанные перепонки. Вдали засмеялась Мира — над ним? Пусть выйдет в шлюз, Аттон выдержит эту пытку и станет настоящим джедаем, всем джедаям на зависть. Жаль, что у Миры отличные сиськи. Такая трата отличных сисек на назойливую девицу. Плюс один. Плюс три. Дабл-карта, его славная спутница, украденная на Телосе-4 из кармана местного игрока, пока тот требовал четвертый стакан, празднуя свою победу. Минус пять. Перевертыш… — Хватит, — сказала Митра. Аттон поднял веки, и белый свет полоснул по глазам, как нож. — Почему снова карты? — Из-за тебя, — честно ответил Аттон. — Ага, — нахмурилась Митра. — А часовенку тоже я?.. — Часовенку?.. — переспросил Аттон. Так они и застыли, как два круглых дурака: Аттон смотрел с недоумением, а Митра — со смущением, но и со смехом во взгляде. Игру в гляделки выиграл Аттон: Митра отвела взгляд и — черточка метеора! — легкомысленно хихикнула в кулак. — Шутка такая есть, — пояснила она. — Приезжает турист в древний город, напивается и буянит, а назавтра, когда ему рассказывают о минувшей ночи и выставляет счет, спрашивает: а часовенку тоже я развалил?.. — И часовенку тоже он? — без особого интереса уточнил Аттон. — Нет, в том-то и соль. Часовня уже лет триста в руинах стоит. Аттон поднял бровь, ожидая шутки, и только когда молчание затянулось, понял, что шутка уже была. М-да. С чем бы ее сравнить? С традиционной хаттской комедией? С беззубым родианским стендапом? Митра пожала плечами. — Ну прости, нам, юнлингам, она казалась смешной. Чуть животы себе не надорвали, когда Алек — это мой друг — впервые ее рассказал. Нам было по восемь лет. — Вот оно что, — хмыкнул Аттон. — А мы с пацанами лет в восемь придумывали дразнилки друг про друга. Кто придумал самую смешную, тот выиграл. Кто обиделся, тот лох. — Давай так, — предложила Митра. — Кто не сможет помедитировать сегодня хотя бы пять минут, не возвращаясь мысленно к картам, тот лох. — По-моему, это не очень педагогично. — Это тоже была шутка. — Это было хорошее предложение. Но оно не сработает. Просто… Дело ж не в том, что я так сильно люблю карты. Просто вы — ну, люди c Силой — лезете другим в голову. Может, вы не нарочно. А может, вы вообще не лезете никуда, просто все наши мысли отражаются в Силе, а вы ловите их, как радары. Но пока я играю в пазаак, вам сложнее понять, что у меня на уме. Так что это привычка. Вьелась еще с войны. Понимаешь? Он замолчал, надеясь, что Митра и правда поймет. Он-то, конечно, выпендривался перед ней, когда говорил, что все джедаи предсказуемы и похожи друг на друга, как горошины в стручках антарийского гороха, а ловить их не сложнее, чем отнимать конфеты у трехлетних малышей. На деле охотиться на джедаев было не так-то просто. Мысленная игра в пазаак, которой научил его ситхский куратор, помогала скрывать свои мысли от бесчисленных жертв, а после, когда он сбежал — скрываться от бывших коллег. Без игры в пазаак Аттон был беззащитным и голым, как пленник, прикованный к пыточному столу. — Ага, — поняла Митра. — Давай попробуем во что. Есть ли на свете место, где ты чувствовал себя в безопасности, когда был еще ребенком? Может быть, это дом? Подумай, не торопись. — Если не вспомню, я лох? — Точно. И Аттон стал думать, нарочно не торопясь. Он перебрал в памяти все комнаты дома, начиная с детской спальни, которую он делил с братом, и заканчивая каморкой, где тот однажды запер его на полдня. Вспомнил сарай для нерфов, огромный, не меньше дома, пахнущий навозом и сеном, с качелями, которые сделал для них отец. Вспомнил подсобку у дома, где скрывался во время игр в прятки и где однажды уснул и продремал весь вечер, пока мать, сообразив, что не досчиталась ребенка перед семейным ужином, не вышла его кричать. «Джейден! — надрывалась она, стоя на крыльце. — Джейден Корр, где тебя носит? Немедленно возвращайся домой!» Нет, это место не подходило тоже. Он вспомнил навес, под которым доживал свой век старый, скрипучий катер с облупившимися бортами. Отец запрещал сыновьям рыбачить в море с тех пор, как в шторм утонула их бабка, но они забирались в катер и, воображая себя бесстрашными капитанами, покорителями просторов, первооткрывателями земель, ссорились из-за того, кто будет стоять у руля. Вспомнил дом дяди, стоявший поодаль. Вспомнил и берег: свинцовый блеск волн, рыжий песок, солнце над горизонтом и блеск маяка под полосой сизых туч вдалеке. — Подумал. И что теперь? — Отлично! — кивнула Митра. — Теперь закрывай глаза. Представь себе, что ты находишься не здесь, в грузовом отсеке, а в месте твоего детства, где спокойно и хорошо. Ты в безопасности. Тебе ничего не угрожает. Ты оглядываешься — и видишь то, что видел тогда. И вместе с картинкой к тебе приходят звуки… И звуки пришли: злое шипение волн, бросающихся на камни; шелест травы; далекие и протяжные крики необъезженных трант. — Картина оживает перед твоими глазами, и ты погружаешься в воспоминания глубже, пока не приходят запахи… И Аттон почувствовал, как пахнет ветер — солью; как пахнут камни — тиной; как пахнут руки мальчика, который весь вечер строил песочные замки, — влажной землей, слипшейся под ногтями. — И вместе с запахами к тебе приходит ощущение тела… И ощущения тоже пришли: солнце щекочет висок, колени саднит от песчинок, ветер прохладной ладонью гладит пропотевшую спину. — …и ты вспоминаешь, что чувствовал тогда. Оглянись еще раз. Ты в безопасности. Все хорошо. Возможно, дело было в волшебной силе беззаботных детских воспоминаний, а может, в спокойном голосе Митры, погрузившем его в особый джедайский транс, но Аттон, не открывая глаз, улыбнулся в ответ. — Почувствуй Силу вокруг себя. Она везде, она как… вода. Почувствуй, как она течет вокруг тебя. Как собирается в водовороты, как то ускоряет, то замедляет бег… И питает каждую жизнь, начиная от самой малой. Даже слепней питает небось, с удивлением подумал Аттон, вспомнив, как был покусан в семь лет, и Сила всколыхнулась в ответ на его обиду. — Все лишние мысли и чувства следует отпустить, — строго сказала Митра. — Если тебе так проще, представь, что Сила уносит их вдаль, как воды горной реки. «Так точно, мэм!» — хотел ответить ей Аттон, но отпустил этот соблазн и проследил своим внутренним взором, как тот уплывает от берега, покачиваясь на волнах. Гордился собой, но недолго: гордость он тоже выбросил вниз с обрыва. И боковую колоду. И раздражение на свист трубы. И пиликанье Т3-М4. И Миру с ее вопросами, сиськами и чаем ши. Зря он боялся, что Сила захлестнет его с головой, как было в прошлый раз с той джедайкой, сдерет с него кожу, вывернет наизнанку. С хорошим учителем это было не страшней, чем пройтись по берегу в штиль; не опасней, чем лечь на воде на спину в тихой бухте; не рискованней, чем нырнуть, открыть под водой глаза и рассмотреть мелких рыбешек и разноцветную гальку. Только один вопрос свербил у него внутри, никак не хотел уноситься волнами в далекую синюю даль и не давал Аттону покоя. — Митра, — позвал он, наконец, приоткрывая глаз. — Что? — А винты я зачем приносил?

IV

Дантуин дышал Силой. Так шепнула Визас, едва ступив с бетонной посадочной полосы на землю, и Митра склонила голову в молчаливом кивке. Аттон, топавший следом за ними, шумно втянул носом воздух. Он не то чтобы подслушивал чужие разговоры, но… Хотя нет, будем честными: он подслушивал, ведь миралука ему не нравилась. Она походила на сувенирные куколки с Альдераана, в чьих пышных одеждах прятали то жучки, то тайные послания, то комки ваты, пропитанные сладким ядом. И пусть Визас уверяла, что в ней нет ни хитрости, ни притворства — а есть только преданная любовь к Митре, которая родилась в их первый миг встречи в Силе, — Аттон считал, что миралука врет как дышит. Знал он ее породу — охотников на джедаев. Раз напала на Митру один раз — нападет и второй. Поэтому он шагал легко и вроде бы беззаботно, щуря глаза на солнце, но не упускал из внимания ни шепот, ни полуулыбки. Пахло дешевым топливом от пустых корабельных цистерн, теплым навозом ириазов, сваленным в кучи за зданием администрации, влажным ветром с далеких холмов — и, увы, ничем кроме. Митра засмеялась. То ли едва слышной шутке Визас, то ли потугам своего ученика, вздумавшего учуять Силу возле кучи какашек. Наклонилась. Сорвала очередную травинку. — На, держи. Протянула ему цветок в ладони, замызганной соком. — Это цветок? — глупо переспросил Аттон. — Ага. Съешь. — Я настолько похож на нерфа? Митра усмехнулась и, похоже, собиралась сказать, что на пастуха нерфов он похож куда больше, — но вместо этого вложила стебелек в его подставленную руку. — Детьми мы горстями их лопали. Он вкусный, поверь мне. Попробуй. Аттон даже не стал высматривать насекомых в пушистой сердцевинке и сунул цветок сразу в рот. Ему приходилось есть вещи и постраннее: тушеные лапки гизок или похлебку из требухи диких пятнистых угрей. Цветок оказался пресным, с тонкой медовой ноткой. — Бедные, — сказал Аттон, покачав головой. — У вас в вашем храме что, совсем не было конфет?

V

У юнлингов были конфеты. А еще у них были торты, подарки на дни рождения, страшилки, рассказанные друг другу срывающимся от восторга шепотом, когда уже выключен свет, но никому не хочется спать; походы с ночевкой в лес, песни у костра, игры со всех концов света, экскурсии на другие планеты (тут Аттон всерьез задумался о том, кто финансировал этот детский сад) и детские влюбленности в рыцарей и друг друга (тут Митра, смущенно хмыкнув, заправила за ухо непослушную прядь и отказалась рассказывать дальше). А Авнер как-то раз… — Какой такой Авнер? — ревниво спросил Аттон. Разумеется, в шутку. Ведь не мог же он всерьез приревновать Митру, свою взрослую, загадочную Митру, изгнанного джедая и бывшего генерала республиканской армии, к какому-то юнлингу из ее детства. — Авнер был моим другом, — сказала Митра. — Однажды мы подобрали квенкера, и Авнер поселил его под своей кроватью в гнезде из полотенец. Вон там. Она показала пальцем. В послевоенные годы из храма вынесли все, что получилось снять, открутить, отломать, вырвать с гвоздями и мясом; все, что стоило больше кредита на местном подпольном рынке и могло пригодиться в хозяйстве. В комнате, где раньше жили юнлинги, чудом остались лишь остовы от кроватей, хрупкие от прошедших лет и склизкие от грибка. В углу, там, куда показала Митра, карабкалась по стене желтоватая плесень. — Где вы взяли квенкера? — поразился Аттон. — На дальнем лугу за храмом, — Митра кивнула в сторону выбитых окон. Рамы щерились осколками помутневшего плексигласа, и кусочек неба, видневшийся между ними, был ярким, как леденец. — Квенкер сидел в траве рядом со входом в нору и пищал, и мы думали, что мамка придет за ним, и спрятались в соседних кустах, чтобы не отпугнуть ее, сидели там до заката, но мамка так и не пришла. Когда нас позвали на ужин, Авнер поймал его и пронес в храм с собой. — И вам разрешили? — Ты думаешь, мы спросили? — фыркнула Митра. — Нам было по восемь лет. Авнер засунул его в штаны, да и дело с концом. — Ого, — с уважением сказал Аттон. — Не знаю насчет джедая, но контрабандист из этого парня мог бы выйти что надо. А что стало с этим квенкером? — С Джетом. А Джет… Ну, он вырос. И Митра, разведя руки, показала, насколько. — Полгода у нас прожил, наверное. Мы таскали ему еду из столовой и по очереди убирали какашки. А потом Джет тяпнул Алека за ногу, и ступня так распухла, что он не смог встать с постели. Мы спрятали Джета в шкафу, и я сочинила целую историю о том, как Алека укусил дикий квенкер во время последней прогулки. Мы учили ее наизусть, пока не пришел мастер Ламар... — Он вам поверил? — с неподдельным интересом спросил Аттон. Митра фыркнула: — Да конечно! Он открыл шкаф, забрал Джета и унес его в лес. А после собрал всех юнлингов в зале и прочитал нам лекцию о том, что безопасность товарищей важнее, чем милосердие к диким тварям. — Сильно расстроилась? — Да. Но больше всех плакал Алек… На дальней стене висела доска для записей, покачиваясь на одиноком гвозде. Через слой грязи еще проступали детские круглые буквы: «Расписание на месяц». Расписание включало в себя мытье полов, вытирание пыли и уборку кроватей. Аттон, прищурившись, несколько мгновений искал там имя своей спутницы (а также ее друзей детства: бесстрашного Авнера, засунувшего ядовитую, пусть и маленькую крысу себе в штаны, и плаксы Алека), хотя к тому дню, когда ситхский флот под предводительством Дарта Малака разбомбил Дантуин, девочка Митра уже давно выросла, стала рыцарем, побыла генералом в кровопролитной войне и была изгнана за то, что принесла Республике победу, а в этой комнате поселились совсем другие дети… — Слушай, а где жил мастер Камар? Где у вас вообще жили члены совета? — Врук Ламар, — поправила Митра. — На третьем этаже. Но сейчас от него, наверное, ничего не осталось — ты сам видел, что с крышей… — А я все равно схожу посмотрю. Ты тут поищи Ламара — а встретимся в холле на втором этаже. Так будет быстрее, правда? — Будь осторожен. Здесь могут быть не только квенкеры… — Но и лайгреки. Я помню. Я справлюсь, детка. Кивнув Митре напоследок, Аттон вышел из бывшей спальни юнлингов в коридор, поправил кобуру на бедре и, переступая через обломки, отправился туда, где, по его разумению, любой архитектор расположил бы лестницу. Храму пришлось несладко. Взрывами выбило окна, частично обрушило кровлю, и дело Дарта Малака продолжили силы природы. Дождь смыл краски фресок со стен, ветер занес семена, солнце пригрело ростки — и теперь плиты вздыбились под напором корней. На стебельках, проросших между камнями, колыхались созвездия белых пушистых цветков. Заглянув в пару комнат, зайдя в пару залов и чуть не наступив на высохшие какашки лайгрека, Аттон пришел к экспертному заключению, что никакого мастера Врука Ламара здесь давно уже не было. Но Аттон бродил тут не для того, чтобы найти джедая, а для того, чтобы дать Митре немного пространства для горя. Хотя, может, она и не горевала вовсе, а думала, как однажды, после победы над ситхами, стены возведут снова. Кровлю — починят, траву — подстригут, в рамы вставят новые окна, а мозаику протрут тряпочкой, чтобы засияла под солнцем. Оттереть репутацию ордена будет немного сложней: тут недостаточно тряпки, таза с водой и мыла; но рано или поздно, через год или десять, дети снова станут мечтать, что в их дверь постучится волшебник со световым мечом и доброй лукавой улыбкой. В коридорах опять зазвенят голоса, в залах появятся коврики, и они, преклонив колени, вместе закроют глаза, чтобы начать групповой урок медитации: горстка пятилетних карапузов, он, Аттон, бывший палач, и чудом пережившая геноцид миралука… Раздался крик. Следом — выстрел. Аттон дернулся: Митра! Он промчался по коридору, ругая на чем свет стоит себя (за отлучку), Визас (за то, что осталась их ждать на площади возле руин) и — за компанию — всех джедаев на свете. Лайгреки? Ситхи-убийцы? Наглые мародеры? Судя по звукам выстрелов, рикошетящим в пустых залах, — похоже на мародеров… Он вбежал в залу и споткнулся о труп. Поодаль лежал второй мародер. Возле ног Митры — третий. Четвертый — какая удача! — стоял к ней лицом, а ко входу — спиной. — Аттон, стой! Опусти бластер! — С чего бы? — с подозрением спросил Аттон, тыкая дулом в русый патлатый затылок. — Пожалуйста, прекратите, — вежливо попросил патлатый, поднимая вверх руки. — Я республиканский историк, и я вам совсем не… — Заткнись, — буркнул Аттон, тыкая дулом снова. — Митра, ты как? В порядке? И Аттон пристально оглядел Митру от макушки до самых ног. Митра улыбнулась в ответ. — В полном. Опусти бластер. Микал, это Аттон. Мы путешествуем вместе.

VI

Кунда была настолько бедна, что на праздничном столе дымились миски с рыхлыми корнеплодами, скрипевшими на зубах, а содержимое винных бутылок вышибало слезу крепким самогонным духом. Но Аттон не воротил нос. — …Потом он такой: «Руки вверх!» А я ему: «Нет, это ты — руки вверх». Фермерша, сидевшая справа, распахнула глаза. — Ой! Ну ничего себе! Глаза у нее были чудесные — большие и голубые, будто бы обведенные тушью по самому краю радужки. Аттон смотрел только на них, потому что кроме глаз в этой фермерской девке ничего красивого не было. Она уродилась с землистым, корнеплодным лицом, и Аттон окучивал ее так, как обработал бы грядку: одной левой, авось что и взойдет. — И вот тогда он нацелил на меня пистолет, а я достаю свой меч и говорю ему… Митра сидела в дальнем конце стола, с мастером Вруком Ламаром по левую руку и администратором Адаре — по правую. Администратор Кунды глушила самогонку, одну стопку за другой, и даже не морщилась, а джедай набивал пюре за обе щеки и, не прикрывая рта, рассказывал что-то Митре, тыкая вилкой то в небо, то себе за спину — в сторону храмовых развалин. Аттону Врук не нравился. И вовсе не потому, что он, размахавшись руками, чуть было не ткнул Митру в глаз. — Мастер джедай… — Что тебе, милая? — А где же ваш световой меч? — Какой еще меч? — рассеянно спросил Аттон. Митра зачем-то подозвала к себе белобрысого парня по имени Микал, который после встречи в руинах увязался за ними, и теперь они размахивали руками втроем: Митра, Врук Ламар и парень. — Ну, тот, которым вы отсекли голову мародеру… — А, — с досадой сообразил Аттон, вспоминая, что наплел за последние полчаса… Особенно если учесть, что никакого меча у него и в помине не было. — Он сломался немного, нужно будет чинить. Я оставил его на корабле. Дамочка кивнула, но, похоже, расстроилась. — А ты хотела посмотреть? — Очень, — с намеком прошептала она. — Я однажды просила господина Ламара показать мне свой меч, но господин Ламар отказал. — Немного ты потеряла, — заверил Аттон. Он кинул еще один взгляд на дальний конец стола. Разговор продолжался; парень поддакивал Вруку Ламару с видом старательного ученика, записывающего каждое слово в тетрадку, а лицо Митры Аттон больше не видел. — Готов поспорить, что у господина Ламара очень старый и слабый меч… Не то что мой. Пойдем, покажу? И потная ладонь дамочки скользнула в его подставленную пятерню.

VII

— Ну здрасьте, — сказал Аттон, переступая порог грузового отсека. — Ты чего тут забыл? Микал поднял взгляд от датапада и улыбнулся ему — по-доброму, как-то услужливо, — и оттого у Аттона, еще мучимого похмельем после попойки в Кунде, по новой разболелся затылок. — Митра попросила прийти. Вы тут занимаетесь, верно? — Может, и тут, — с подозрением ответил Аттон. — Тебе-то какое дело? Аттон уже знал, что Митра учит премудростям Силы не только его, но и Визас. Однако миралука облюбовала угол в «женской» каюте, выползая оттуда лишь за едой, и убегала, как пугливый зверек, стоило лишь сказать ей «Привет» или «Эй, доброе утро». Было легко представить, что они с Митрой не медитируют вместе, а красят ноготочки, переплетают косы и занимаются прочей девической чепухой. От перспективы учиться вместе с Микалом у Аттона свело зубы. — Ну нет, — сказал он. — Ты будешь меня отвлекать ковырянием в носу. — Я стал юнлингом в три года, — со сдержанным достоинством ответил Микал. — Мое обучение прервалось из-за мандалорских войн, но я все равно успел… — Ну так закончил бы его на фронте, — оборвал Аттон. — Митра пошла воевать. А ты что? Неужто зассал? Он был несправедлив к белобрысому мальцу. Когда мандалорцы захватили Тарис и оккупировали Иридонию, заставляя забраков вступать в свои ряды под страхом смертной казни, а Галактический Сенат наконец-то решился объявить мобилизацию, Джейдену Корру было семнадцать лет. Почти восемнадцать, если верить анкете, которую он подавал, записываясь добровольцем во флот. Он, как и все гонористые сопляки, казался себе настоящим мужчиной. А вот Микал был младше Аттона лет на пять, и любой офицер, увидев в приемном пункте тринадцатилетнего мальчика, первым же рейсом отправил бы горе-добровольца назад. Словом, Аттон был несправедлив к Микалу и знал об этом — но оттого злорадство было слаще и будто бы даже острей. — Я не смог уйти на войну следом за Митрой, ты прав, — тихо ответил Микал. — Но сейчас я здесь. Я готов. Я помогу ей, в чем бы она ни нужда… — Вот в этом-то и проблема! — Аттон скрестил руки на груди. — Ты здесь. Корабль не резиновый, знаешь, — и мое терпение тоже. Я вижу, как ты следишь за Митрой, вьешься вокруг нее, и даю тебе слово, что если… — В чем дело? — спросила Митра, появляясь в дверях. В руках она держала грубые тренировочные мечи, купленные за бесценок у дантуинских торговцев. Вместо клинков у них были круглые легкие трубки, а в гарде прятались батарейки: убить таким не убьешь, но синяков понаставишь, и током побьешь в придачу. — Не бери в голову, детка, — махнул рукой Аттон. — Так, мужской разговор. Микал ничего не сказал, но поглядел на Митру снизу вверх, благоговейно, как будто однажды слизал пыль с ее старых ботинок и мечтал повторить. — Ладно. Тогда начнем. Митра бросила им мечи. Аттон поймал тот, что с расколотой гардой. Микал — тот, что с длинной трещиной вдоль трубочного клинка. От Аттона не укрылось, как малец осторожно, но все-таки со знанием дела перехватил рукоять. — Но я умею сражаться. Да и парень, смотрю, тоже не пальцем деланый. Может, возьмем настоящие? Аттон кивнул на ящик, где дожидались своего часа световые мечи — трофеи, добытые в битве с двумя ситхами-ассасинами в проулках Нар-Шаддаа. Но Митра покачала головой: — Цель упражнения не в том, чтобы научиться фехтовать. А в чем, Микал? Тот откликнулся сразу же, как послушный и умный мальчик: — В том, чтобы почувствовать свое оружие в Силе и стать с ним единым целым. Чтобы научиться сохранять это ощущение на протяжении всего боя. — Точно, — кивнула Митра. — А для этого нужен баланс, который мы обретаем с помощью медитаций. Один из вас стал упражняться совсем недавно, другой бросил десять лет назад — вы должны быть на равных. Приступим? Аттон вздохнул, перехватывая рукоять. Он по праву считал себя неплохим дуэлистом. Он сражался с мандалорцами, тренировался с эчани, спарринговал с новоиспеченными лордами ситхов и даже пару раз скрестил мечи с джедаем в настоящем бою. Найти баланс у оружия, пусть и такого дерьмового, было делом нехитрым — с медитациями или без них. Книжный червь, что годами протирал штаны в республиканском архиве, был ему не соперник. Верно?

VIII

Эмоций нет, есть покой. Митра велела ему повторять эту фразу, перебирать как четки вместо игральных карт, если потребуется успокоить мысли и скрыть чувства от остальных. Эмоций нет, есть покой. Эмоций нет, есть покой. Эмоций нет, есть… Аттон фыркнул: покоя не было. А эмоций — да завались. Ревность, обида, досада — оттого, что почти проиграл тренировочный бой юному недоджедаю. Радость и даже злорадство — оттого, что нанес решающий, пусть и подлый удар, швырнув пустой ящик сопернику между лопаток. Без рук. При помощи Силы. Он щелкнул пальцами, и тюбик с кольто, лежавший в открытом шкафу, тут же прыгнул в его подставленную руку. Восторг! Аттон швырнул тюбик вверх, тут же его поймал, — одной только силой мысли, сунув руки в карманы брюк, — и, задрав голову, посмотрел, как тот парит под потолком, описывая круги. Потом он подбросил в воздух аптечку. Затем — подушку и плед. Сила бурлила внутри него дерзким, но послушным потоком. Когда Аттону надоело, а шея затекла, тюбик немного снизился и полетел в сторону Митры, тихо стоявшей в дверях. Аттон не то чтобы чувствовал, что Митра появилась за его спиной, а, скорее, знал об этом, хоть и не мог объяснить откуда. Так солдат, не спавший трое суток, знает, остался ли в бластере противника заряд, а пилот, налетавший тысячи часов, не глядя на приборы понимает, насколько глубок гравитационный колодец ближайшей черной дыры. — Больно? — спросила Митра. — Да глупости, — отмахнулся Аттон, словно минуту назад не рассматривал в зеркале след от тренировочного меча, прикидывая, сойдет ли он за пару-тройку недель. — Сядь. Я тебе намажу. Аттон опять хотел мужественно возразить — мол, что там мазать, это пустяк, а не настоящий ожог, бывало и хуже, до свадьбы само заживет, а если и не заживет, так даже лучше, ведь шрамы украшают мужчин, — но потом передумал. Не каждый раз после боя красивая женщина мажет твой бок кольто-гелем. Так что он сел на кушетку, повернувшись к Митре спиной, и на всякий случай бросил жилет на колени. Эмоций нет, есть покой, бубнил он про себя. Эмоций нет, есть покой… — Это же так не всегда? — спросил он, зная, что Митра поймет. — Потом оно станет… тише? — Станет, — согласилась Митра. — Главное — медитируй. И руку подними. Подними, говорю! Мешает. Аттон послушно поднял руку, гадая, какие у Митры ладони — мягкие или шершавые? Осторожные или смелые? Ласковые, как у той, другой, — или, быть может, жесткие, привыкшие к дюрасталевой рукояти меча? И чем они пахнут — кафом, дешевым мылом, клеем от изоленты — или кремом для для рук? Он так размечтался, что проморгал момент, когда Митра мазнула гелем по коже, вздувшейся от ожога, нашлепнула на его бок большой тренировочный пластырь и сказала: — Ну, все. Но Аттон не спешил встать. — Митра, — сглотнул он. — Что? — Митра застыла в дверях. — Я швырнул ящик в Микала, потому что разозлился на него. По-крупному разозлился, всерьез, ведь он выигрывал бой. Это же… Плохо, да? Митра ответила не сразу. Пока она задумчиво наматывала иссиня-черную прядь на палец, сердце Аттона успело пропустить несколько ударов. Он вспомнил все, что — обрывками — слышал от бывших джедаев: про злость, про гнев и про зависть, про силу и власть темной стороны и про желание победить любой ценой, ведь только победа разорвет ложные цепи, и… — Слушай, — сказала Митра. — В три с половиной я заболела ветрянкой. — Я болел в пять, — прищурился Аттон. — Это… Как-то связано с Силой? — Чесалось просто ужасно, — продолжила Митра, поднимая палец: мол, слушай внимательно и не перебивай. — Чесалось так, что я спать не могла. Родители мазали волдыри скисшим молоком банты, чтобы унять зуд, и это даже помогало немного, но пахло оно еще хуже. Ты знаешь, как пахнет скисшее молоко? — Могу догадаться, — кивнул Аттон. — Оно и свежее-то не очень… — Не можешь, — отрезала Митра. — Я пахла помойной ямой. Соседские дети прозвали меня «вонючкой». — Хм, — глубокомысленно сказал Аттон. — Если бы мы были персонажами плохого романа, из этого вышла бы отличная история становления второстепенной злодейки. — Однажды соседский мальчик сложил про меня стишок, — продолжила Митра, скрестив руки на груди. — Уже и не помню какой. Наверное, очень глупый, мы все-таки были детьми. Но я так сильно обиделась, что столкнула его с забора. — …с помощью Силы? — уточнил Аттон. — Верно. Он упал на груду железного лома и распорол себе ногу. Ох, сколько было крика! — Тебе было стыдно? — Да, — ответила Митра. — Но, признаться, не сразу. Тогда я считала, что он заслужил, да и вообще — сам дурак. — Он заслужил и дурак, — кивнул Аттон. — А в чем мораль рассказа? — В том, что это история каждого второго джедая. А может, и каждого первого. Авнер вот, например, в пять лет чуть не свернул шею незадачливому бандиту, который вымогал деньги у его старшей сестры. Меньше переживай, — заключила она. — И больше медитируй. — Эмоций нет, есть покой, — кивнул ей Аттон, выдохнув через нос. — Эмоций нет, есть покой. Я понял. Большое спасибо. Митра ушла, улыбнувшись ему. Эмоций нет, есть покой, повторил Аттон, глядя ей вслед. Эмоций нет, есть покой. Какие у Митры все-таки длинные стройные ноги. Какой подтянутый зад! Он вскочил, захлопнул дверь в медотсек, запер ее на замок и потянулся к ширинке.

IX

Вообще-то Аттон уже поднаторел в медитации. Поначалу это было немногим проще — а то и потяжелей, — чем таскать груженные рудой и топливом телеги на «Перагусе». Стоило ему прикрыть глаза, кое-как примостившись на разложенном пледе, — и мысли его тут же разбредались петлять по привычным дорожкам. Перед его мысленным взором появлялись астронавигационные карты, чертежи кораблей, приборные панели, кантины, девки, игорные столы — и, само собой, карты с размякшими уголками, потускневшие от тысяч рук, пахнущие газом тибанна, потом, одеколоном и дешевым вином. Лучшие карты в мире. Он ласково перебирал боковую колоду, предвкушая новый мысленный матч: плюс один, плюс три, дабл-карта… — Эмоций нет, — говорила Митра, и Аттон, опомнившись, призывал непослушные мысли к порядку. Со временем он попробовал тренироваться и сам, раскладывая свой плед между кресел в кокпите, но это было сложнее, ведь двери в кокпит заклинило, а на корабле с утра и до самого позднего вечера не стихали ни праздные разговоры, ни звуки. В один день, например, Мира села играть в голо-шахматы и, когда ей наскучило выигрывать у программы, уговорила на партию Визас. Та плохо знала правила и перед тем, как сделать ход, переспрашивала каждую мелочь. В другой вечер Крейя покинула свое логово и долго звенела ящичками в медотсеке. Устроила, понимаешь, инспекцию кольто-геля, действовала на нервы. Аттон бы пожалел ее, если бы старуха не была такой сукой. Потом их новый член экипажа — безымянный мандалорец, поднявшийся на корабль в диких джунглях Дксуна, — спелся с Бао-Дуром, и вместе они под надзором презрительного HK-47 устроили тир в грузовом отсеке, пристреливая винтовки... А T3-M4, эта консервная банка, круглыми днями ездил по всему кораблю и путался под ногами, уверяя, что калибрует то гипердвигатель, то антенну, то его, Аттона, анус. — Вот обнулю — будешь знать! — рыкал вслед ему Аттон. — Аттон + джедай = отрицание. Аттон = пастух нерфов, — насмешливо свистел дроид. — T3-M4 >> удар током >> Аттон. Отрицание. Удар током + Аттон = грустная Митра Сурик. Какой тут покой. Какая уж тут медитация. Дело пошло на лад, когда Аттон стал забираться в тесный отсек для турелей. Во-первых, открытый космос был чем-то похож на ночной океан. Во-вторых, он настраивал Аттона на задумчивый лад: это кузница жизни, место, где все рождается и однажды умрет, — всякое вот такое. В-третьих, — и это важно! — черные дыры не лезли в его дела; кометы не готовили остро пахнущую лапшу; а звезды, проносясь мимо на полной сверхсветовой, не гудели о том, что «Аттон = первоклашка». — Эмоций нет, — повторял Аттон, загадочно улыбаясь туманности за бортом. — Есть покой. И, поднимая в воздух горстку винтов М1 незначительным напряжением воли, он чувствовал себя умиротворенным и мудрым, как престарелый джедай. Его прогресс на пути к просветлению был виден со стороны. Митра похвалила Аттона за успехи, дала пару упражнений, велела самостоятельно продолжать тренировки — и переключилась на менее способного ученика. Проходя мимо грузового отсека, Аттон видел не раз, как блондинчик сидит на коленях, прикрывая глаза, а речь Митры льется степенно и тихо, как река; она говорит про кодекс, объясняет про Силу, разжевывает ему, что имел в виду древний философ и джедай Одан-Урр, когда написал, что «медитация — это встреча с самим собой». Эмоций нет. Есть покой. Как ей не надоело? Он, Аттон, бы крышей поехал рассказывать одно и то же по десять раз на дню. Хотя, возможно, кодекс ей помогает? Эмоций нет. Есть покой. Возможно, иметь учеников — следующая ступень просветления, до которой он, Аттон, когда-нибудь дорастет. Эмоций нет. Есть покой. Что, интересно, думает Митра, когда Микал перед ней опускается на колени, и светлый вихор падает ему на лоб? X Когда Бао-Дур работал, — а работал он почти круглые сутки, — вокруг него вертелись дроиды. И ладно еще Дистанционка. В том, как тот сновал вокруг хозяина, было что-то трогательное и по-собачьи преданное, и Аттон почти не бесился, когда натыкался на него в кают-компании или кухонном уголке. Но под ногами Бао-Дура все время путался Т3-М4, насвистывая анекдоты, вопросы и целые рассказы, хотя инженер, сгорбившись над верстаком, отвечал односложно: «Мгм», «Ага», «Угу» и — редко — «Вот это да». HK-47 вставал чуть поодаль и чистил свою винтовку, поглядывая на Бао-Дура так, словно искал оптимальный ракурс для проникновения дюжины пуль в этот рогатый мясной мешок. Странно, что Бао-Дур не прогонял его и даже подкручивал гайки и винтики в облупившемся ржавом корпусе. А что до G0-T0 — тот иногда подлетал к Бао-Дуру, вытягивал длинный щуп, тыкал им в микросхемы, разложенные на верстаке, и разражался тирадой: начинал он с бахвальства и похвалы своей эргономичной модели, а заканчивал тем, что выпрашивал пару апгрейдов. Аттон не любил дроидов и не доверял им ни йоту. Он считал Т3-М4 дерзким и назойливым, HK-47 — непредсказуемым и опасным, а G0-T0 вызывал у него ассоциации с палачами, которыми в эпоху войны был оснащен каждый отряд по поимке джедаев. Чтобы поговорить с забраком наедине, без этой робосвиты, понадобились несколько дней внимательных наблюдений и немного удачи. — …Аттон, — сказал Бао-Дур, выходя из сортира. — У тебя есть минута? — У меня есть чувство дежавю. — Я не собираюсь спрашивать про мои шансы с Митрой, если ты об этом. — Ладно, — кивнул Бао-Дур. Но Аттон видел по глазам: не поверил. — Тогда мы можем поговорить в кают-компании? — Нет. — В грузовом отсеке?.. — Нет! — В кокпите? — Исключено! — отрезал Аттон. Там было много охотников подслушать, начиная с Миры. Как ни крути, а уголок, где пряталась дверь в сортир, был самым уединенным местом на «Черном ястребе». — Слушай, у Митры был падаван во время мандалорской войны? — А, — Бао-Дур просветлел лицом. — Ты спрашиваешь про шансы Микала с Митрой? Аттон вздохнул. Интересно, чего он ждал? Тактичности от человека, — забрака, — прямого, как траектория от бластерного луча? — Да. Именно так. — Я ведь уже говорил: понятия не имею, Аттон. Ни малейшего, честное слово. Мы виделись раз в несколько дней, но говорили лишь о войне и о том, как продвигается сборка моего прототипа. — Бао-Дур ненадолго замолчал, а потом встряхнул головой, отгоняя воспоминания, и предложил: — Может, мы отойдем от сортира? — Нет, погоди, — настаивал Аттон. — Все-таки Митра была генералом. Всегда на виду, всегда в первых рядах. Люди, наверное, говорили?.. Бао-Дур пожал плечами. — Если и говорили, то я сплетен не слушал. Я не знаю, какие мужчины ей нравятся. Я даже не уверен, что ей в принципе нравятся мужчины. Я ответил на твой вопрос? Но Аттон вцепился в забрака, как татуинский клещ — в толстую шкуру вампы. — Стой! Ты хочешь сказать… Ее равнодушие к флирту, партии в голо-шахматы с Мирой, вечерние медитации с Визас вдруг обрели новый смысл. Может ли быть, что Митра… — Нет, Аттон, — поморщился Бао-Дур. — Я не имел в виду, что Митре нравятся женщины. Просто джедаям не разрешено влюбляться и заводить романы. Никогда и ни с кем. Ты разве не знал? Аттон задумчиво поскреб щетину на подбородке. — Я знал. А еще я знаю, что исключения были. Плюс Митра говорит, что она не джедайка вовсе… — Это сейчас она так говорит, — возразил Бао-Дур, потирая макушку между щербатых рогов. — Но тогда… Война меняла нас, Аттон. Мы должны были измениться, чтобы у нас появился хоть тысячный шанс на победу над мандалорцами. Реван понимал это, и генерал Алек, и, думаю, Митра тоже. Они пытались стать жестче, смелее — и нетерпимее к слабости. Я думаю, они боялись перемен в себе так же сильно, как желали их, и потому держались за то, что еще оставалось от джедайского кодекса, так крепко, как только могли. Если ты спросишь меня, где я встречал настоящих джедаев, я скажу — на войне. За день до битвы при Малакоре. За час. За пять минут. Бао-Дур помрачнел, и тень Малакора V легла на его лицо, подчеркивая мешки под глазами и морщины на лбу. Глаза опустели; телом забрак был на «Ястребе», но мыслями — там, на орбите, за миг до того, как Митра кивком отдала судьбоносный приказ. Аттон не участвовал в битве при Малакоре V. Эсминец «Одиночка», на котором он служил, по прихоти судьбы застрял возле Дксуна из-за мелкой поломки; когда корабль вынырнул из гиперпространства с орудиями наготове, все было уже кончено. Глядя на космический мусор, оставшийся от двух армий, команда не сразу сообразила, как же им повезло. Поймав себя на желании открыть Бао-Дуру душу, Аттон дал самому себе крепкий мысленный подзатыльник. Еще чего не хватало — откровенничать тут. — Значит… Никаких вольностей? — уточнил он, возвращаясь к джедаям. — И никаких романов? — По крайней мере, до Малакора. Да. Но это было давно, — сказал Бао-Дур, кивая. — Реван покинул нас, а вернулся совсем другим человеком с красным мечом в руке. Генерал Алек пропал. Орден теперь разрушен. Джедаев, считай, вовсе нет. И кто из нас знает, что видела Митра за годы изгнания и путешествий по Дальним рубежам? На твоем месте я бы не думал о прошлом. Позови ее на свидание. Если она согласится… Ну, дальше ты разберешься как-нибудь без меня. Аттон мрачно подумал, что он бы разобрался. Джейден Корр всегда был хорош и нравился разным девкам, от дочек альдераанских вельмож до дешевых портовых шлюх, но, вступив в армию Ревана, отточил это умение, как оттачивают вибронож, и выяснил, что джедайки любых возрастов и рас не так-то и отличаются от самых обычных баб. Одни, отринув кодекс, сами рады были с головой броситься в сладкий мир плотских удовольствий. Другие держались строго и отводили взгляд, но стоило их зацепить, как в глазах тут же загоралась искра. Третьих можно было смутить дерзостью, сбить комплиментами с толку и взять горяченькими — врасплох. Четвертым лишь дай кого-нибудь пожалеть: привести к свету, наставить на истинный путь, научить, приголубить, спасти… — Это все? — спросил Бао-Дур. — Тогда я пошел. Наши турели сами себя не откалибруют. — Спасибо за совет, — буркнул Аттон ему вдогонку. — Я, эээ, подумаю. И соврал — ведь чего тут думать? Никуда он Митру не позовет: нечего лезть со своим свиным рылом в этот калашный ряд.