Океан

XVI

Пропасть начиналась под крылом корабля и уходила куда-то вниз: такая черная, ненасытная, что даже от случайного взгляда, брошенного наружу из рубки, у Аттона сосало под ложечкой и кругом шла голова. Еще чуть-чуть вправо — и экипаж на своей шкуре узнал бы, насколько глубокая у Малакора V утроба и сколько в ней скалистых клыков. «Ястреб» приземлился только чудом. Микал наверняка назвал бы это чудо Силой. Аттон бы плюнул ему в лицо. Или все-таки нет? Гравитация Малакора V навалилась на них, и мысли ползли медленно и неохотно, как мухи, влипшие в мед. Спустя полчаса, что Аттон просидел в рубке, тыкая в клавиши (зря: система диагностики не загружалась) и щелкая рычажками (бесполезно: двигатель не запускался), все они, не сговариваясь, встретились в кают-компании. Микал, к счастью, молчал и мусолил в руках рукоять светового меча, словно хотел сойтись в честной схватке со тьмой, окружавшей корабль. Мира вертела в руках уже опустевшую чашку. Бао-Дур потирал рога: то один, то другой, то третий, то лысину между ними, а потом начинал сначала. Визас стояла в углу: то ли медитировала, то ли уснула, то ли просто задумалась, поди разбери по ней. Мандалорец стоял в полной броне, уверенно расправив плечи и скрестив по обыкновению руки на широкой груди, но Аттон-то видел: воин был в замешательстве, как и все. Митра тоже стояла в центре кают-компании, и сквозь нее Аттон видел подернутого голубой дымкой Микала. Ушла, значит. Убежала. Оставила вместо себя голограмму. Он даже толком не слушал: иду искать Крейю, не ищите меня, чините корабль и улетайте, не оборачивайтесь назад, вы нужнее на Дантуине, кто восстановит храм и обучит детей лучше вас? Мнения разделились. Микал разрывался между тем, чтобы сейчас же броситься по следам Митры, и тем, чтобы выполнить ее последний приказ. Мира мыслила на редкость цинично и считала, что отряд обученных юных джедаев поможет им уравнять силы с армией ситхов, которая, несомненно, ждет их в глубине Малакора V. Бао-Дур уверял, что без починки двигателя никто никуда не полетит, хоть с Митрой, а хоть без. С Визас все было понятно: эта готова была последовать за Митрой хоть на край света, хоть на рога к крайт-дракону: если не поможет ей, так ляжет да помрет рядом. Лишь Мандалорец недолго терпел всю эту болтовню: он фыркнул, обозвал собравшихся мямлями и, топая сапогами, ушел пристреливать любимую лазерную винтовку и собирать рюкзак перед высадкой на планету. Аттон был с ним согласен. Он видел этот спектакль не раз и знал, чем все закончится. За первым актом, в котором мастер-джедай героически жертвовал собой и уходил сражаться в неравной битве, неизменно следовал второй. Во втором акте юный падаван безрассудно жертвовал собой, отправляясь за учителем в пекло. Если падавану везло, его сразу убивали. Если нет — то его ловили и насаживали на крючок, как малька. Если мастер не объявлялся, а охотник скучал, то в третьем акте малька начинали пытать. Иногда мастер объявлялся сразу, и это было весело, но опасно: можно было как обратить их двоих на Темную сторону Силы, так и завязнуть в битве. Сражаться с двумя джедаями разом непросто даже для опытного охотника, поэтому, как только приходил мастер, мальку обыкновенно перерезали артерию, но так, чтоб помер не сразу, а минут через пять. Иногда мастер объявлялся поздно, и это было неплохо: к тому моменту малек либо боготворил Ревана, либо висел на волоске от безумия. Благодаря глубокой ментальной связи между мальком и мастером работать с последним было приятно и просто. Порой мастер не объявлялся вовсе, и тогда охотник привозил в храм на Малакоре V не полноценного ситха, а так, юного неофита, готового расшибить себе лоб, если Реван прикажет молиться, но из некоторых неофитов получались отличные ассасины; да и вообще — все лучше, чем возвращаться к куратору-ситху с пустыми руками. А Джейден Корр никогда не возвращался в храм на Малакоре V с пустыми руками. Он оглядел экипаж, прикидывая, из кого вышла бы самая сочная приманка. Может быть, из Микала? Ведь белобрысый малец — живое напоминание о том, что храм на Дантуине когда-то звенел детскими голосами, а не привиделся Митре во снах. Может быть, из Миры, сиротки, что лишилась родителей дважды: родных — в мандалорской войне, приемных — в битве при Малакоре V, — и потеряет веру в светлую сторону Силы, если ей доведется лишиться еще и учителя? Может быть, из Бао-Дура, повязанного с Митрой смертью миллионов солдат? Может быть, из Визас Марр, доказавшей, что любовь долготерпит, не мыслит зла, всего надеется, все переносит и зажигает свет там, где раньше царила тьма? Или из Мандалорца? Странно, конечно, но чем сарлакк не шутит. Недаром же говорят, что из злейших врагов выходят порой крепкие друзья. Аттон знал, чем это все закончится, — и он оказался прав.

XVII

Охотница Мира вызвалась идти первой, сказав, что годами выслеживала свои цели в трущобах Нар-Шаддаа, так что выследить Митру посреди каменистой равнины для нее будет просто, как отнять леденец у ребенка. Визас скользнула за Мирой, как тень. Затем — Бао-Дур, которого без труда уговорили отложить ремонт «Черного ястреба». Потом прошел Мандалорец, чеканя во-военному шаг, и, наконец, трусцой пробежал Микал: он задержался из-за возни с перевязью меча и припустил догонять. Аттон шел позади, замыкая их недружный отряд. Он прекрасно помнил дорогу к ситхскому храму, ведь Джейден Корр в свое время бывал здесь множество раз. Сначала он прилетал на инструктаж, потом привозил сюда пленников, чтобы передать их с рук на руки ситхским тюремщикам, а иногда и охотился тут, между гор металлолома и низких каменных гряд. Джедаи нередко прилетали сюда во время гражданской войны. Одни надеялись освободить пленных товарищей, другие искали тела погибших, чтобы похоронить их с честью, третьи хотели вызвать Ревана на дуэль, а иные пытались остановить и образумить первых, вторых и третьих, но Джейден Корр всегда находил всех быстрей. Ситх-наставник талдычил ему: не смей брать эти победы в голову, не вздумай задирать нос. Малакор V — сердце тьмы. Горе тут слепит джедаев, подкупает их обещанием сладкой кровавой мести, и пока они, стиснув зубы, борются с искушением, тьма проникает сквозь трещины и травит их изнутри. Это Малакор V. Это Сила. Это, дружок, не ты. И Джейден не брал в голову, и не задирал носа — тем более что охота на Малакоре V и вправду давалась ему проще в несколько раз, чем поиски в джунглях Хатты или на людных улицах Корусканта, — но что значит «сердце тьмы», понял только сейчас. Малакор V был мертв. Раньше Аттон считал мертвым Коррибан, но тот оказался полон звуков и жизни. Коррибан шелестел змеиным брюхом о мелкий песок, хрустел костями под подошвой ботинка, выл ветром в арках гробниц, звенел мошкарой, угрожал голосами давно умерших ситхов. Но тут, на Малакоре V, было тихо. Здесь не росли деревья, которые могли бы шелестеть листвой; не жили мошки, которые могли бы наполнить воздух звоном; и даже ветра дули редко и неохотно, потому что любое движение воздуха запутывалось в нагромождениях металлолома и скал. Редкие молнии разрезали мглистое небо редко и тяжело, словно делали кому-то одолжение. Даже мертвые тут молчали, абсолютно равнодушные к живым. — Ну и местечко. Поганое, да? — спросил Аттон, делая вид, что оказался здесь в первый раз. Никто ему не ответил. Скалы меж тем расступились: путь вел падаванов через «плешь». Когда-то здесь, должно быть, было поле, но теперь его испещряли рубцы: десятки и сотни корабельных обломков. Некогда здесь царила аномальная гравитация, но с тех пор планета поумерила свой нрав, смилостивилась, и ходить по таким местам стало безопасно для живых — ну, если не считать джедаев, конечно. Микал поежился, словно озяб. Мира храбро сделала вид, что «плешь» совсем ее не трогает. Бао-Дур побледнел: должно быть, подумал о том, что это его рук дело. Визас споткнулась: миралуки с Катарра верили в то, что в таких местах приоткрываются врата в загробный мир и мертвые зовут к себе живых. Мандалорец замедлил шаг. Из-за таких мест Малакор V называли то кладбищем кораблей, то братской могилой, но больше всего он был похож на свалку. В детстве Аттон, как и любой ребенок, обожал корабли и сейчас против воли узнавал обломки за долю секунды. Фрегаты с Кореллии. Штурмовики с Корусканта. Истребители с Оссуса. Спасательные шлюпки, сплющенные гравитацией, как консервные банки. На некоторых — символы скорой медицинской помощи: эвакуировали раненых. А вот — Аттон вздрогнул, и холодок пробежался по его спине — грузовой кораблик класса «Динамичный», неудачливый брат-близнец их «Черного ястреба». А дальше — огромный дредноут мандалорцев, разломанный пополам. Должно быть, лишь только на нем одном погибли десять тысяч элитных мандалорских воинов, не считая экипаж. — Митра прошла здесь, — сказала охотница. Бао-Дур поддакнул ей. Микал свел на переносице брови: — Значит, мы пройдем тоже. Если присмотреться, вокруг и правда можно было заметить следы, оставленные Митрой: то отпечаток сапога на бесплодной земле, то сорванную сухую травинку: сунула в рот, жевала. Аттон видел это так четко, словно шел с Митрой бок о бок, и это его пугало. В дни службы на Ревана он видел так своих жертв: стареньких мастеров, уверенных в себе рыцарей, неопытных падаванов. — Эй, — позвал он, ускоряя шаг, чтобы догнать Мандалорца. — Это же штурмовик мандалорский, класс «Керамид», я прав? Кусок обшивки вонзился под углом в землю и торчал с тех пор как огромным надгробным камнем. Сверху он был исковеркан и смят, словно чья-то рука поймала и перекрутила его, как домохозяйка скручивает мокрые простыни. С земли по обшивке карабкался бледный мох, больше похожий на плесень. Он уже съел букву «И», написанную на мандо'а, и подступился к «Р». — Это «Джехави'ир», — поправил Мандалорец. Если он и понял, что Аттон намеренно ошибся, чтобы завязать разговор, то ничего не сказал. — Пять двигателей, пять сдвоенных турболазеров, три тяжелых ионных пушки и пятьсот крестоносцев, готовых взять любой вражеский корабль на абордаж. Уязвить Мандалорца, казалось, невозможно. Если его народ побеждал и, побеждая, умирал тысячами и десятками тысяч, он гордился, ведь таков мандалорский путь. Если его народ терпел поражение, и, проигрывая, умирал тысячами и десятками тысяч, он все равно гордился, ведь таков мандалорский путь. Единственное, что могло бы разочаровать его — это бегство с поля боя или добровольная сдача в плен, но мандалорцы никогда не бежали и не сдавали позиции… Никогда, кроме как после битвы при Малакоре V. Стоит ли тыкать палкой в этот осиный улей? Аттон посмотрел на мутноватое низкое небо, на бледный плевочек солнца, на пустошь, поросшую редкой и жесткой травой, как рыжими волосками, на унылые спины товарищей по несчастью… И решил — что да, стоит. — Почему вы сдались? — легкомысленно спросил он, поддевая носком сапога обугленную железяку: то ли кусок обшивки, то ли деталь чьей-то брони, теперь поди разбери. — Ну, в плане, я слышал, что Реван снес голову высшему Мандалору и забрал его шлем. И что? Мандалор же не царь, а его шлем — не корона. Вы могли бы назначить нового. Неужели у него не было правой руки или толкового генерала? Мандалорец долго молчал: не то собирался с ответом, не то размышлял, достоин ли собеседник того, чтобы тратить на него слова. — Когда Мандалор снял шлем, он сказал, — произнес воин наконец, по-прежнему чеканя шаг, — что мандалорцы напали на республику не потому, что это был наш выбор, и не потому, что это был наш путь; и не потому, что мы хотели реванша за поражение в предыдущих сражениях… Он сказал, что мандалорцы — лишь пешки в иной войне, которую ведут адепты Темной стороны Силы. — Он говорил про войну, которую начал Реван несколько лет спустя? — спросил Аттон, только чтобы поддержать разговор. Аттон слышал историю про победу над Мандалором уже не в первый раз, потому как джедаи, сопровождавшие Ревана в той битве, последовали за ним на край вселенной, а после вернулись обратно лордами ситхов. От них эта история перешла к неофитам, которые еще вчера медитировали под мантры о том, что эмоций нет, а есть только покой, а от тех — к солдатам Ревана, не владевшим Силой, и охотникам вроде Джейдена Корра. Но Мандалорец покачал головой: — Нет. Он говорил про иную, более ужасную войну, которую мы даже представить себе не можем. Он говорил, что это война мировоззрений, которая продолжается уже тысячи лет и будет идти еще столько же, если не больше. Он говорил о сражениях и кровопролитных битвах… И пожелал Ревану успешной охоты. С тех пор все войны перестали иметь значение. Все, кроме той. — Ах вот оно что, — протянул Аттон. Он не раз задавался вопросом, почему воин оставил свой клан и поднялся на борт их крошечного корабля. — Ты думал, что Митра подготовит тебя к сражению в той войне. — Она подготовила, да. Ох уж эти джедаи, мандалорцы и ситхи! На словах вроде разные, а поскреби — всё бы им воевать, выясняя, кто правей да сильней, бросая свои и чужие жизни на ветер. Как хорошо, что он, Аттон, покончил с этим. Никаких больше лекций, философских трактатов, мозголомных вопросов, упражнений с мечом, медитаций на кайбер-кристаллы. Идите к сарлакку, джедаи и ситхи, адепты и неофиты, Микал и Визас, Атрис и Крейя, Реван и даже Митра… Впрочем, если быть честным, расстаться с Митрой у него, Аттона, попросту не хватило сил. Иначе он был бы не здесь, а где-нибудь на Дантуине: пас бы нерфов, выигрывал у местных фермеров в карты, возделывал бы ту дамочку с корнеплодным лицом… И, покачав головой, Аттон молча ускорил шаг. Он догнал Бао-Дура, но тот был не в настроении для пошлых шуток о том, как дюрос, твилек и мириаланка однажды зашли в хаттский бар. Хотел задеть Визас вопросом про ее любовь к Митре, но не придумал как. Поравнявшись с Микалом, бросил на того взгляд: парень белый, как мел, и шепчет: «Эмоций нет, есть покой. Эмоций нет, есть покой». Эмоций и правда не было: лишь легкий, приятный холод в груди. Все было ясно, все было понятно. Все было решено. Кривые, окольные тропы вывели их на дорогу, мощеную кирпичом. Кирпич кое-где раскрошился от времени и потускнел от пыли, но все еще сохранял свой цвет, густой и багровый, как венозная кровь. «Это ловушка», — сказала Мира. Микал прижал меч к груди. Визас кивнула. Бао-Дур помрачнел. Мандалорец снял винтовку с плеча. Пока они мешкали, Аттон всех обогнал. Он шел легко и свободно по этим мрачным местам, с удовольствием подмечая знакомые глазу приметы: то зубья скал, то обломки кораблей, то белеющие в сумраке черепа. Он шел так, словно покинул эту пустошь только вчера; так, словно не бегал долгие десять лет и от других, и от себя; словно он никогда не встречал Митру Сурик в старомодном белье. Сумрак быстро густел: сутки тут были короткие. На дорогу ложились тени, из пещер наползал туман, скрывая выбоины и щербатые кирпичи, а путь все длился и длился. Справа и слева все тянулись обломки, только на смену мандалорским корветам пришли осколки республиканского флота. Взгляд выхватывал из темноты то фюзеляж истребителя, то яркий крест на рваном боку бывшей спасательной шлюпки. Аттон продолжал шагать легко и свободно, не оборачиваясь и даже не замедляя шаг, чтобы понять, идут ли за ним остальные. Он понимал: идут. Идут просто потому, что, если они хотели спасти свою драгоценную Митру, им было попросту некуда больше идти. Он помнил, где находится храм, и все равно вздрогнул, увидев его. Фасад здания был некогда врезан в скалу, как имплантат — в живую, кровоточащую плоть. Но это было давно; не сотни и даже не тысячи — скорее, десятки тысяч лет назад. С тех пор все раны зарубцевались. Сейчас, когда Малакор V погиб и от него остался только истлевший скелет, здание еще стояло. На фасаде не было ни надписей, ни барельефов — взгляд, скользя по его гладкой и чистой поверхности, утыкался в нависшее темное, без единой звездочки, небо, — но Аттон все равно прошептал: Сила освободит меня. Ему показалось: попахивает мертвечиной. — Вот и пришли, — беззаботно сказал он, будто Мира сейчас не целилась ему в затылок, а Мандалорец — между лопаток. — Это ловушка, — сдавленно прошептал Микал. Превеликая Сила, ну что за идиот! Мир подернулся рябью, и дюжина ассасинов сделала шаг навстречу. — Приветики, — сказал Аттон. — А я вам тут подарочек привел. Незрелый джедай, травмированная миралука, бесполезная охотница и старый мандалорец, не знающий слов любви. И однорукий забрак. Развлекайтесь. За его спиной грязно выругалась Мира. Рассмеялся Мандалорец. Грозно загудели световые мечи Визас и Микала. А Аттон застыл как вкопанный, ведь из ворот академии тот самый ситх, воняющий мертвечиной. Дарт Сион открыл рот, и его голос раздался у Аттона в голове. Добро пожаловать, дурак.

XVIII

План Аттона был безумен, но лаконичен и прост. Стряхнуть пыль с личины Джейдена Корра. Силой (поняли? поняли? ха!) или обманом вывести к ситхскому храму товарищей по кораблю. Пока отряд ассасинов, стоящий на страже у тяжелых ворот, занят четырьмя джедаями-недоучками, одним Мандалорцем и дюжиной его разрывных гранат, сделать вид, что вернулся домой, и войти в академию через парадный вход. Найти Митру в лабиринте сумрачных коридоров. Если придется, убить (одноглазого ситха). Спасти (Митру). Поцеловать (Митру). Убить (Крейю). Конец. Аттон понимал, что это, мягко говоря, дерьмо полное, а не план, но ничего лучше, чем втереться в доверие ситхов, он придумать не смог. На случай, если личина Джейдена Корра все-таки поистрепалась за десять лет, что висела в дальнем углу, и уже не могла никого обмануть, Аттон придумал план «Б». Встретить одноглазого ситха, обзывавшегося дураком. Отвлечь его на себя. Пасть в неравном бою. Получив смертельную рану, прохрипеть что-нибудь остроумное и активировать три разрывные гранаты, украденные у Мандалорца. Погибнуть и унести одноглазого ситха с собой. На всякий случай Аттон заготовил еще несколько планов, пока шел к храму, и остановился на букве «И», но все эти планы рассыпались, когда пальцы Сиона в лохмотьях и струпьях сомкнулись на его горле. Засохшая плоть, приоткрывавшая зубы, дрогнула чуть заметно, будто ситх пытался выдавить из себя человеческую речь… Но не смог — и вложил слова Аттону прямо в голову: — А. Джейден Корр. — Вы обознались, — прохрипел Аттон ему в лицо. Тут бы собраться с духом и рвануть за чеку… Но глупые руки Аттона метнулись не вниз, а вверх, не к поясу, а к шее, силясь разорвать клещи из костей и гниющего мяса. — Разве? — задумчиво переспросил Дарт Сион. — Нет, это все еще ты, маленький охотник на джедаев. Ответить Аттон не мог. Он не мог даже пикнуть: пальцы Сиона выдавили из него воздух, а боль в груди — мысли, не говоря уже об остроумных ответах. Он шарил по поясу — тщетно! У него не достало сил, чтобы рвануть за чеку. Граната, звеня, покатилась по лестнице прочь, подпрыгивая на стертых до блеска ступенях. Пальцы Сиона сжались, и в глазах потемнело. — Реван считал, что ты стал бы занятным ситхом, если бы ты не струсил. Аттон бы удивился — но спазм в легких — и эта боль в горле — и тьма, застилавшая мир, пока не осталось ничего, кроме лица в трупных пятнах и разномастных глаз. Один — как бельмо. А второй — как игла. — Я не Реван, — сказал Сион тяжело. — Но я покажу тебе то, что не успел показать тебе он. Я тебя разломаю, а потом сложу заново. Я тебя переделаю. Он повертел Аттона так, как мясник — тушу хряка, висящую на крюке, прикидывая, с какого бока сподручней ее свежевать. — Ты станешь достойным ее. Ее? Митры? Крейи? Силы? Ситх говорил что-то еще — но сознание ускользало от Аттона, как и надежда уйти из жизни с музыкой. Ну что же, на этот случай у Аттона имелся план под кодовой буквой «Я». Войти в Академию ситхов через парадный вход. Встретить одноглазого ситха. Проиграть. Быть запытанным до смерти, как те мальки, которых он несколько лет ловил по всей галактике и привозил сюда. А потом стать единым с Силой. Вот так.

XIX

— Зачем ты пошел за мной? — спросила Митра. Кресла, к которым пристегивали жертв для пыток, обыкновенно называли «постелькой». Он не знал, кто это придумал, и, услышав прозвище в первый раз, счел его чрезвычайно глупым, но через неделю оно само соскакивало с языка. «Уложить в постельку». «Спит в постельке». У-у-у, мерзость какая, тьфу ты. Словом, Митра лежала в постельке, и ремни уже натерли ей лодыжки, запястья и шею до болезненной красноты. Ну надо же было кому-то тебя спасать, хотел сказать он. Не доверять же такое ответственное дело мальку-историку, верно? Но вместо этого он открыл рот и снисходительно пояснил: — Потому что я ненавижу тебя. Я возненавидел тебя, как только увидел — там, еще на Перагусе. От вас, джедаев, нет ничего хорошего, а от тебя — особенно. Что это было — видение? Воспоминание? Сон? Он видел, как его руки против воли перебирали инструменты, заботливо разложенные дроидом-ассистентом. Он знал, что за спиной стоит его ситх-куратор, хотя ни разу не обернулся. Он понимал, что женщина — это Митра, но не мог пересилить себя и посмотреть ей в лицо, и обращал свои слова то к розовой мочке уха, то к локону черных волос: — Я хотел скрыться от джедаев. Я хотел никогда вас больше не встречать — но нет! Ты нашла меня даже на Перагусе. Именно ты с твоими джедайскими штучками, и медитациями, и нравоучениями, и бабушкиным бельем, в котором, надо сказать, не очень-то и смотрелся твой зад. «Постельку» давно не «перестилали». Она была старой, потертой, в темных въевшихся пятнах от предыдущих гостей, и от нее несло экскрементами и мочой, ведь все, кого тут пытали, от крошечного малька до мастера-джедая, рано или поздно гадили под себя. — Прости, — сказала Митра. — Я… — Да помолчи, — фыркнул он. — Я знаю все ваши джедайские штучки, и я на них не куплюсь. Старайся получше, красотка, если хочешь сбить меня с толку.

XX

— …что Сила — это монета, у которой две стороны. Но Сила — это колодец. Сила — это гравитация. Древние ситхи писали об этом. Дарт Реван понимал это. Он умел подводить людей к этой бездне так, чтобы они сами хотели сделать шаг ей навстречу. После того, как Реван показывал им бездну, джедаев больше не было. Только ситхи — и мертвецы. Дарт Сион говорил неспешно и ровно, подчеркивая свои слова не интонацией, а болью. Аттон кричал. Он выл, он хрипел и бился, ломая ребра о прутья клетки. Он очень, очень хотел быть мертвым прямо сейчас. — Поэтому я и пошел за ним, хотя он не владел мечом так искусно, как Дарт Малак, и не притягивал к себе людей так, как она. А, сообразил Аттон, у тебя в голове тоже Митра. Он даже не удивился: во-первых, не было сил. Во-вторых, Митра нынче была в голове у каждого встречного-поперечного. Подумаешь, ситх влюблен. Что, ситхи не люди, что ли? — Поэтому Дарт Реван назначил Митру своим генералом битвы при Малакоре V. Пепел к пеплу, прах к праху, одна гравитация к другой. Ты понимаешь меня, маленький охотник на джедаев? Аттон не понимал. Он не понимал, почему смерть, которую он бы встретил с распростертыми объятиями, как дешевую шлюху, как старую боевую подружку, не спешила к нему. Разве хрупкое, мягкое человеческое тело способно выдержать столько пыток? Он знал ответ: пытка едва началась; худшее впереди. — Я не Дарт Реван, — сказал Дарт Сион. — Все, что доступно мне, — это боль и твои воспоминания, маленький охотник на джедаев. Он почти ласково взял Аттона за подбородок, и, поворачивая его голову то вправо, то влево, внимательно рассмотрел ее, как произведение искусства из кровоточащей плоти. — Я заставлю тебя увидеть, кто ты на самом деле такой.

XXI

— Прости, — повторила Митра. — мы связаны через Силу. — Конечно, — хохотнул он. Смех ободрал его горло, как мутный самогон, что гнали солдаты в последние дни мандалорской войны. — Я давно знала, что узы Силы, что завязались между мной и моими друзьями, намного сильнее и крепче, чем у других джедаев… — И что? Я ведь тебе не друг, — укоризненно сказал он. — А ты просто дуреха, если позволила вот так просто себя обмануть. Но Митра как будто не слышала: она говорила тихо и ровно, лишь иногда прерываясь на стон или болезненный вздох. — …Я знала, что все, с кем я долго общаюсь, хотят быть ближе ко мне и делать, что я скажу. Поэтому Реван назначил меня… своей правой рукой. Генералом в войне и в битве при Малакоре V. Вместо ее лица — белое с алым пятно; он ударил ее по губам, но все еще отводил свой взгляд. Пальцы (уже переломаны). Запястье (кровит от ремня). Шея (с коричневой родинкой). Предплечье (чистое, белое; лучший холст для ножа). Он не знал, что случится, если пересилить себя и заглянуть ей в лицо, но понимал: что-то страшное, непоправимое. Что-то, о чем даже думать нельзя. — Увидев тебя в первый раз, еще тогда, на Перагусе, я почувствовала, как Сила снова прорастает во мне. Она использовала наши узы, как… — Митра запнулась. Вздохнула. Набралась сил. Продолжила: — Как плющ — ограду. Как корабль — гравитацию. Он знал, что ситхский куратор, молча стоящий поодаль, не терпит уловок и вскорости потребует: подними взгляд. Посмотри. Но пока не потребовал, он, Аттон Рэнд (Джейден Корр), вертел в руках клещи для вырывания ногтей и перебирал ножи. — Я знала, что ты полюбишь меня. — Огромный мясницкий нож. — Я знала, что ты умрешь за меня. — Маленький «дамский» ножик для ювелирной работы. — Я знала, но ничего не сказала тебе. Не сказала, ведь годы в изгнании… были долгими и пустыми. Увидев тебя, я поняла, что влюбилась. Подумала, что ты — это сон… Хватит, подумал Аттон, пожалуйста, замолчи. Ты знаешь, какой была моя жизнь до того, как ты вошла в нее в старом нижнем белье и с бластером наизготовку? Да, в ней больше не было ни психованных ситхов, ни кошмаров, ни пыток, но знаешь, что было? Чужие постели, сальные карты, мутные работенки, задолженности по кредитам, глухие, окольные тропы — в избытке, прям с головой. Хотелось ли ему умереть, пока он не встретил Митру? Да нет, разумеется, нет. Но жить, по правде сказать, ему не хотелось тоже. — Хватит, — сказал он, — пожалуйста, замолчи. Не нужны мне твои признания. Мне не нужно от тебя ничего, ну, кроме того, что у тебя между ног. Да тут ты не уникальна: есть много баб пофигуристей да посмазливей, чем ты. Он улыбнулся, пробуя пальцем нож для свежевания мяса. — Да и потом… разве ваш код не учит, что эмоций нет, есть покой?

XXII

— …покой — это ложь, — тяжело сказал Дарт Сион. — Вселенная потеряла покой через доли секунды после того, как она родилась. Как только температура упала, квантовые эффекты ослабли, и гравитация положила конец симметрии времени и пространства. С тех пор вселенная — это хаос. Вселенная — это движение частиц. Он все говорил, говорил, говорил, и речь его текла как вязкий, густой бетон. — Джедаи считают, что мы — светящиеся существа, а не материя наших тел. Но атомы, из которых состоят наши тела, родились в горнилах погибающих звезд. Скажи мне, маленький ситх, что ты видишь, когда закрываешь их. Скажи, что ты видишь, когда разводишь пену сегодняшнего дня и заглядываешь в бездну времен. Скажи мне, видишь ли ты отпечаток Большого Взрыва, оставленный в Силе частицами и пронесенный сквозь пространство и время, чтобы достичь твоих глаз. Аттон, конечно, видел. Эка невидаль, думал он. — Камень может казаться нам мертвым, но даже он не знает покоя: внутри у него каждый миг рождается и умирает бесчисленное множество виртуальных частиц. Покой — это конец всего. Покой — это смерть вселенной через долгие миллиарды лет. Ты понимаешь, маленький ситх? И Аттон понимал. Он понимал это не хуже Дарта Сиона, а может, даже и лучше: он слышал это не раз. Об этом рассказывала Митра, перебирая, как четки, звания и имена древних философов, упокоенных в коррибанских гробницах. Об этом шептались ситхи из армии Дарта Ревана, с которыми он служил, пил вино и делил постель. Об этом говорила ему и собственная природа, но он так давно и старательно отворачивал взгляд, глядя куда угодно: на карты, на девок, на деньги, на глухие окольные тропы, вьющиеся под ногами,— что сейчас не был уверен, найдет ли он путь назад. — Открой глаза и смотри, — сказал ему Дарт Сион, — и непременно найдешь.

XXIII

— Эмоций нет, — шептала женщина, чье лицо он так и не смог разглядеть. — Есть только покой. Нет неведения — есть лишь знание. Нет страстей — есть ясность мысли. Нет хаоса… — …есть гармония, — эхом повторил он. Когда-то он повторял эти слова множество раз за день. Он вспоминал про кодекс, когда открывал глаза, ведь он был тогда не просто пилот, или контрабандист, или шулер, он был падаваном бывшего генерала мандалорской войны, самой Митры Сурик. Он перебирал эти строчки как четки, скрещивая ноги на холодном полу, когда приходило время совместных медитаций. Он улыбался этим словам, как старым приятелям, когда забирался в отсек для турелей и прикрывал глаза. Когда появился психованный ситх и начались кошмары, он цеплялся за эти слова, как слепец — за чью-то руку, и, повинуясь им, брел все дальше и дальше, надеясь, что джедайский кодекс выведет его с глухих, страшных, окольных троп к блеску маяка и берегу океана. Но сейчас знакомые слова были пустыми, как плацебо, и значили не больше, чем глупая загадка для маленьких детей. Есть только покой — это что вообще такое? — Помоги мне, — взмолился он. — Помоги, я ничего не понял. Он не слышал, но знал: его куратор приблизилась мягким пружинящим шагом. Забрала нож из его ослабевших рук. Ласково улыбнулась, но быстро, стоит моргнуть — и пропустишь, как черточку метеора на низком осеннем небе. Сказала ему: — Посмотри. Нет, он не хотел смотреть. Он спрятал лицо в ладонях и долго, так долго тер его, что, казалось, содрал с него кожу и добрался до мяса. Под веками вспыхивали огни. Звенело в ушах, нарастая, эхо Большого взрыва. — Чего ты боишься? — спросила его куратор. Чего он боялся? Он боялся посмотреть на пыточное кресло и увидеть, что снова убивает женщину, которую любил. Он боялся посмотреть в зеркало и снова увидеть там Джедейна Корра. Но больше всего он боялся открыть глаза и обнаружить, что все это время шел не на свет маяка, а все глубже во тьму и что он теперь ни за что не найдет дорогу обратно. — Не бойся, — сказала куратор. — Не бойся, я же с тобой. И правда: чего он боялся? И он открыл глаза. И медленно, будто нехотя, рассеялась пелена, застилавшая взгляд. Как он мог подумать, что джедайка, лежавшая на пыточном кресле, — это Митра? Ведь у них не было почти ничего общего, и спутать их можно было ну разве что издалека. Нос картошкой. Лицо круглее. Совсем другие глаза. Он смотрел на это лицо — бледное, с испариной, волосы прилипли ко лбу, закушенная губа — и не испытывал ничего, кроме легкой досады на самого себя. И он отпустил наконец: и ревность к Микалу; и зависть к Визас; и опасение встретить в путешествиях кого-нибудь из прошлой жизни; и страх, побрившись раз поутру, увидеть в зеркале Джейдена Корра; и отчаяние из-за того, что медитация не выходит дольше пяти минут; и жгучее желание вскочить и сбежать куда глядят глаза; и страх перед смертью; и желание смерти; и кошмары; и чувство вины; и презрение к джедаям; и страх перед Дартом Сионом; и даже презрение к самому себе; все выбросил, все отпустил. И чем меньше в нем было шелухи, тем больше в нем было Силы, и та бурлила, как река. Нет — как штормовой океан. Он повернулся к Митре. — Что теперь? — спросил он. Митра опять улыбнулась черточкой метеора. Погладила — очень ласково — по саднящей щеке. Скользнула по губам пальцем. Вложила ему в руки нож. Митра сказала: — Убей.

XXIV

— Нужно было убить ее, Реван, — обронил Алек. Он сказал это с тяжелым сердцем и невольно оглянулся на друга в поисках одобрения, кивка или тени улыбки. Ведь, кажется, именно так поступали адепты Темной стороны Силы: стремясь сохранить свои тайны, казнили даже тех, в кого без памяти влюблены? Но Реван был занят: он колдовал над своим фарфоровым чайничком. Кинул туда горстку листьев шиповника, щепотку специй, названия которых Алек всякий раз спрашивал, а услышав, тут же забывал, и несколько сушеных, приторно-сладких ягод васака. Закрыл крышку, прижал рукой. Кинул взгляд на часы. — Реван, — повторил Алек. Но Реван не ответил: теперь он смотрел в иллюминатор, на звезды. Их флот летел через гиперпространство на полной сверхсветовой, но звезды все равно проплывали за бортом медленно, будто бы нехотя, голубоватые по курсу и красноватые позади. Реван всегда любил космос: считал, что тот настраивает на философский лад. Это кузница материи, колыбель жизни, место, где все рождается и однажды умрет, — и так далее, и тому подобное, и всякое вот такое. От чайничка тем временем повалил густой пар. — Авнер! — рявкнул Алек. — А! — испугался Реван. — Задумался, извини. Он споро разлил золотистый, немного передержанный чай по двум крошечным пиалам и протянул одну Алеку. Реван готовил этот чай по странному, ему одному известному рецепту, привезенному с его родной планеты, и, попробовав его в первый раз, Алек решил, что это совершеннейшая бурда, но со временем привык и даже полюбил ее. Как говорят: приобрел вкус. — Митра, — напомнил Алек, сделав душистый глоток. — Митра, — поддакнул Реван. Он любил ее, как и все. Ну и что? Это ведь у джедаев Сила всегда справедлива и не никогда просит больше, чем ты можешь ей дать. Любой изъян в этой картине мира они немедля называли Темной стороной и говорили, что это искушение, которому нельзя поддаваться, и порок, и грех, и, разумеется, зло. Но Сила не была ни медалью, ни монетой, у которой две стороны. Она была — цельной, была — единой, она была, как океан, то тихой и ласковой, то страшной и ненасытной, она то дарила покой, то требовала кровавых жертв, и потому любой ситх всегда играл с ней в поддавки: послушаться тут, поплыть по течению там, чтобы потом подчинить себе десятибалльный шторм. Когда Митра заявила, что не последует за Реваном в Дальние рубежи, а вернется на Дантуин и предстанет перед джедайским судом, Сила кричала Алеку: убей, убей, убей. Он оглянулся на Ревана, но тот лишь улыбнулся в ответ и сказал Митре: — Конечно, иди. И добавил: — До встречи, друг. Алек тогда подчинился Ревану, а не Силе и до сих пор жалел. — Митра знает, куда мы летим, — сказал Алек. — Митра знает зачем. Она расскажет об этом Совету… — И что? — перебил его Реван с улыбкой. — Если расскажет — пусть. — Но джедаи подготовятся к нашему возвращению, и тогда… — Думаешь, наша война будет сложней и дольше? — Алек кивнул, и Реван продолжил: — Наоборот, мой друг. Рассказ Митры о войне и о том, как мы выиграли битву у Малакора V, посеет смуту среди джедаев, подточит их изнутри. Когда мы вернемся, нас будет ждать армия аколитов, жаждущих изучить Темную сторону Силы. И мы сможем выбрать себе в ученики самых сильных, самых талантливых из них. — Когда ты стал таким мудрым? — шутливо проворчал Алек. — Я просто хорошо помню, как сам был джедаем, — фыркнул Реван в ответ. Они помолчали, смакуя остывающий чай. Реван достал датакрон с очередным трактатом почившего чистокровного лорда и погрузился в ситхскую вязь письмен. Алек пытался последовать примеру друга, но день был долгим, а трактат — мудреным, похожим больше на научный текст о квантовой физике, чем на философское эссе. При виде ситхских закорючек казалось, будто в глаза насыпали мелкого речного песка. Потянувшись, он встал. Прошелся туда-сюда по каюте, разминая затекшие ноги. Потрогал холодный бок чайника и наконец спросил: — Я все-таки не понимаю, Авнер… Как Митра смогла отвернуться от правды, увидев то, что и мы? Как смогла отказаться от Силы? Это же все равно что разрезать себя пополам. Реван моргнул, отвлекаясь от ситхских письмен. Перевел взгляд на друга. Поскреб подбородок, на котором уже пробивалась щетина. — Я задаю себе тот же вопрос, — признался он. — Я-то думал, что мы отправимся искать лорда Вишейта втроем… Может быть, я просчитался. Может быть, генералом при Малакоре V нужно было поставить тебя. Может, для Митры это такой странный способ за что-то себя наказать. Реван погладил датакрон, как маленького зверька, и тот послушно свернул голограмму. Алек некстати вспомнил, что Авнеру с детства хотелось иметь то гизку, то транту, то карликового акк-пса, но в храме, конечно, не разрешали заводить домашних животных даже мастерам-джедаям, что уж говорить про сопливых юнлингов. — А помнишь, — спросил он внезапно, — как ты пронес квенкера в храм, спрятав его в штанах? — За пазухой, — беззлобно поправил Реван, как поправлял всегда. — А помнишь, как ты влюбился в мастера Атрис? — А как ты украл червивую грушу с кухни? — А как ты списал эссе про жизнь и наследие Калы Брин с трудов мастера Кавара, а он ничего не заметил и тебя похвалил? Тем вечером они сидели долго: сначала вспоминали детство, затем юность, когда они собирали свои первые мечи и гордились падаванскими косичками, а после — молодость и первые самостоятельные миссии. Потом обсуждали войну, еще совсем свежую в памяти их обоих, а еще — лорда Вишейта, у которого надеялись получить ответы на все свои вопросы о Темной стороне Силы. Малак сожалел, что Митры не будет с ними. Реван считал, что Митра их непременно разыщет. Звезды, знавшие правду,, смотрели на них холодно и безразлично.

XXV

Аттон очнулся, уверенный, что с момента, как Митра сказала: «Убей», прошли миллиарды лет. Что стены джедайского храма давно рассыпались в пыль, а от пыли остался лишь холм, поросший мелкими и сладкими, как конфетки, цветами. Что на Коррибане переменился климат и он теперь покрыт джунглями, но духи давно умерших ситхов, неупокоенные и злые, все еще скитаются между влажных лилий с белыми лепестками. Что небоскребы Корусканта обрушились и мимо руин ходят крутобокие быки, вспахивая душистую землю под звонкие щелчки хлыстов. Что имена Дарта Ревана и Дарта Малака забыты, а мандалорская война превратилась в абзац в учебнике по истории, который уже некому читать. Что Республика давно пала; что четыре луны — Дксун, Дагри, Эвас и Сутре — упали на Ондерон, наконец, и стерли жизнь с лица его земли; и что на космических кораблях, бороздящих пространство, путешествуют создания с головами рыб. Потом он открыл глаза. Он увидел каменный пол в пятнах запекшейся крови, горстку праха и лежавший в ней меч — не его, ведь свой меч, побоявшись стать ситхом, он когда-то выкинул за борт, — и несколько ассасинов. Их сердца стучали ровно и тихо, но он все равно услышал. А за звуками пришел запах: блевотины, крови, пыли. А затем навалилась боль: в груди — как будто дыра, вся правая половина лица — сплошной оголенный нерв, мясо под содранной кожей; в правом виске — игла. И сразу же пришли чувства: и ярость, и гнев, и злость… Сила обрушилась на Аттона со всей свирепостью, с которой смерч может обрушить волну на маленькую одноместную лодку. Подмять ее под себя, переломать все доски, перемолоть до щепок и выплюнуть, что осталось… Но нет. Аттон стиснул пальцы на рукояти меча. А потом стиснул зубы (зубы остались целыми? удивительно — да) и встал, отряхнувшись, словно рыбак, что вернулся домой, переждав в океане шторм. Ситхи — их было пятеро — стояли молча и недвижимо, как соляные столпы. Раньше Аттон Рэнд придумал бы что-то остроумное, ну, например: «Эй, пацаны, что с лицом?» Нет, не подходит — они все носили шлемы, и ни одного лица не было видно. Ну тогда: «Эй, парни, у вас все спина белые». Или даже так: «Где этот хваленый Дарт Сион? Куда он сбежал? Я еще не закончил с ним!» Эта реплика отлично бы подошла, если б он умирал и храбрился из последних сил. Но он не умирал и не проигрывал; он не боялся и не храбрился; он больше не хотел ни притворяться, ни казаться. Там, где раньше зияла дыра из сомнения и страхов, был лишь ровный, приятный холод. Боль — а что боль? Да, сжала в тисках, но под ее давлением внутри него, Джейдена Корра, рождался кто-то еще, как рождается драгоценный металл в горниле погибающей звезды. Он смерил взглядом пятерых ассасинов. Нащупал кнопку включения на рукояти светового меча, который так славно лег в его окровавленную ладонь. Держать его было больно — похоже, сломан мизинец? И ладно. Кого беспокоит такая бесполезная мелочь? Как-нибудь заживет, а пока — боль питает его. Боль — и любовь. — Где Митра? — спросил он хрипло, и удивился звуку собственного голоса, и тому, что у него вообще получилось хоть что-то спросить. — Проводите меня. И ситхи склонили головы, медленно и ровно, как один, и тот, что повыше, сказал: — Как пожелаете, мой лорд.

XXVI

Он вышел из Академии как раз вовремя, чтобы увидеть, как «Черный ястреб» улетает прочь. Корабль поднялся над пиками дальних скал и тут же исчез, нырнув в низкие рваные облака. Если знать, куда смотреть, и смотреть очень внимательно, можно было заметить несколько слабых вспышек — это Бао-Дур включал маневренные двигатели, чтобы обойти стороной грозовые тучи. А если прикрыть глаза и прислушаться, еще можно было услышать в Силе голоса бывших товарищей по кораблю. Микал весь в мыслях о том, как восстановит доброе имя джедаев. Мира полна решимости: путь бывшей мандалорки лежал на Корускант, где она собиралась искать чувствительных к Силе детей. Бао-Дур спокоен: он нашел способ уничтожить Малакор V и, доверив эту работу верному Дистанционке, думает о том, как отстроит разрушенный храм на Дантуине. Визас баюкает свое разбитое сердце, думая, что найдет утешение в обучении крошечных юнглингов. А что до Мандалорца… Он возвращался домой, чтобы объединить кланы и подготовить их к самой славной войне. Всем им казалось, что темные лорды повержены, что в холлах академии гуляет один лишь ветер, а Митра погибла, отдав жизнь за своих падаванов. В каком-то смысле так оно и было. Он хотел спросить, как Митра провернула этот трюк, задурманив голову пяти чувствительным к Силе сразу, но подумал: успеется. Будет время и спросить, и научиться самому. Вместо этого он постоял на щербатых ступенях, глядя, как «Черный ястреб» с пятью падаванами Митры пропадает во тьме. Как круги, подумал он. Еще идут по воде, хотя камень ушел под поверхность и тонет, тонет, тонет. Уходит на дно океана. Но ничего, подумал он. Оказалось, тут тоже есть жизнь. Да какая! — Эй, — сказала Митра, — что, ситхи сменили форму, пока я тут сидела? Она не была ранена, но выглядела худой и усталой, словно за те часы, пока они были порознь, успела пешком дойти до края обозримой вселенной и вернуться обратно. Свет, заключенный в ней, который отмечали и Визас, и Микал, и Мира, и даже Мандалорец, который не знал слов любви, будто бы преломился и стал еще ярче и как будто острей, как солнечный луч, пробившийся сквозь грозовую тучу. — Повторюшка, — фыркнул он, садясь рядом. — Что, слабо придумать свой собственный подкат? — Слабо, — согласилась Митра. — Я ж не по этой части. Сам знаешь: джедайкой быть сложно. Ни любви, ни семьи, ни мужа… И они засмеялись, потому что Митра не была джедайкой. Раньше бы он непременно слямзил что-нибудь глупое и бравурное. Ну, например: «Соболезную, что застряла со мной, а не с блондинчиком из голофильмов». Но теперь, когда он чувствовал связь между ним и Митрой в Силе каждой клеточкой тела, каждым движением души, соперничество с Микалом казалось ему смешным. Или: «Куда направимся, детка? Мне все равно нечем заняться, так что я не прочь составить тебе компанию». Но теперь он знал, что их путь лежит за границу обозримой вселенной, туда, где пропадает след, оставленный Реваном, и, может быть, у него будет шанс лично спросить у Авнера, не боялся ли он, что квенкер, гм, откусит ему что-нибудь. Но вместо этого он сказал: — О, нет. Только не вы! — Злобное ликование: это именно мы, — возвестил HK-47, выходя к академии из ночной темноты. За ним катился T3-M4, недовольно гудя, когда под его гусеницы попадали мелкие камешки, и плыл по воздуху G0-T0, тыкая в Дистанционку щупом. Опознав Митру, тот дернулся, выскользнул из-под конвоя и прижался к ее ноге. — Маленький паршивец пытался вновь запустить генератор гравитационной тени, — недовольно сказал G0-T0, размахивая щупом. На конце щупа поблескивала искра. — Это забрак его надоумил, не иначе. — Злоба: это уничтожило бы Малакор V вместе с нами, госпожа. — И ситхское наследие было бы потеряно, — продолжил G0-T0. — Но Малакор V и вы, ситхи, необходимы для политического равновесия. Согласно моим расчетам, без вас галактика через несколько лет погрузится в анархию. А я терпеть не могу беспорядок в галактике! — Вопрос, — сказал HK-47, подрагивая от нетерпения, — позволит ли мне госпожа казнить маленького предателя? Митра погладила Дистанционку по матовому боку, как бездомного щенка. — Что, — спросила она, — напугали они тебя? Дистанционка пиликнул: говорить он не умел. Он и соображал-то с пятого на десятое, поэтому даже не шевельнулся, когда Митра достала меч. Приставила к его боку. Нажала на кнопку. Конец. — Удовлетворение: теперь госпожа нравится мне намного больше, — с одобрением HK-47. — T3-M4 + Митра, — просвистел астромех, подъезжая к ступеням. — T3-M4 + Реван. Поиск. Вечность. — Вопрос: неужели госпожа собиралась на поиски Ревана без меня? Восклицание: если бы госпожа не была моей госпожой, о, сколько восхитительных и мучительных способов убить ее за это я бы придумал! — А ты и придумай, — улыбнулась ему Митра. — Путешествие будет сложным и длинным. Нас ждет много врагов… Так что твоя фантазия нам весьма пригодится. — Осторожный вопрос: можно ли мне опробовать первый способ убийства на мясном мешке по имени Аттон Рэнд? Он включает в себя восемь гизок и два пчелиных улья. HK-47 угрожающе повел винтовкой в сторону мясного мешка по имени Аттон Рэнд, но мясной мешок Аттон Рэнд совершенно не впечатлился. — У него все идеи такие? Если да, то, похоже, пора его обнулить. Забери-ка его винтовку, а я поищу выключатель. HK-47 отступил назад, прижимая винтовку к себе. — Негодование: мне не требуется обнуление! Наблюдение: чувство юмора мясного мешка по имени Аттон Рэнд оставляет желать лучшего. Утверждение… — Мой лорд, — перебил он дроида. — Утверждение: это ошибка, у меня может быть только один мясной господин, и сейчас это Митра. — Мой лорд, — повторил он спокойно. — Не хочешь называть меня господином? Ладно. Значит, будешь звать «мой лорд». Лорд… Он запнулся. Лорд Аттон? Лорд Джейден? Кажется, он начинал понимать, отчего лорды ситхов брали себе новые имена. — Лорд Нотта, — сказала Митра одновременно с тем, как он сказал «Лорд Неджей», и оба они засмеялись, и хохотали так, что боль, притихшая было под его треснувшими ребрами, вызверилась снова, а Митра стала икать от смеха и вытирала от слез глаза. Потом, когда они успокоились, HK-47 неодобрительно сказал, что в перевернутых именах, в отличие от изобретательных убийств, нет ничего смешного. Любой дурак может читать имена и слова задом наперед, не только ажопсог и лорд кошем йонсям, и они захохотали снова. Нет, похоже, прием, который сработал для Ревана, не сработает для него. Тем временем рассветало. Рассвет тут был чудный, серебряный. Солнце медленно выходило из-за дальних скал, закутанное в туман, как невеста — в шелка. Они посидели с Митрой бок о бок, переплетя пальцы, и Сила вокруг них была темной, упругой и плотной, как вода в глубине океана. Пятеро ситхов стояли за их спинами в воротах академии, молчаливые и почтительные, как тени. — Эй, — сказал он, наконец, обернувшись, — а вас как зовут? FIN апрель 2020 — апрель 2024