Призыв принца Ситри

Дилюк всё так же лежал на спине, хотя провод с его тела загадочно исчез, а демон, назвавшийся Кэйей, поднялся и теперь задумчиво игрался прямо рукой с пламенем свечи. Огонек скользил за когтем, точно приклеенный, и искрил ярко-синим. Дилюк глубоко дышал. Мысли причудливыми потоками смолы растекались внутри. Стоило бы ожидать, что цена возмутит его, что он ощутит себя в ловушке. Но свет причудливо играл в иссиня-черных прядях демона, его широкие плечи, скрытые плащом, будили странные мысли. Кэйа не казался больше чужеродным. В каком-то плане, в причудливом разбитом зеркале мира, чужеродными теперь казались собратья по храму — лживые, молчаливые, ничего не делающие с неприглядной правдой. На их фоне демон казался честным — иначе честным, не таким, как привык видеть Дилюк. Ему единственному за его восемнадцать лет, оказалось легко заглянуть внутрь, увидеть почти затухшее в холодном стекле пламя. Гроза за окном стала далекой, глухой, усыпляющей. Может, это был дурман, демоновы чары, может быть, их связала вынужденная откровенность, может, Дилюк слишком отчаялся, а может, в нем накопилось что-то нерастраченное и... греховное. Но он решительно сел, рванул верхние пуговицы сутаны. Кэйа обернулся, весело поблескивая глазами. — Я думал, ты будешь противиться. Или хотя бы корчить скорбную мину — всё ради детей, ради возмездия… А ты прыгаешь в адский омут двумя ногами. — Я хорош в прыжках, — отчаянно закусил губу Дилюк, замирая — Кэйа, тихо рассмеявшись, присел подле него, ласкающе очертил пальцем линию по его выступающим ключицам. — И я… действительно хочу освободиться. — Тогда я помогу тебе, — проворковал демон. Схватился за дилюково запястье, провел по нему влажно длинным языком. Прежде чем Рагнвиндр успел что-то понять, на коже мягко сомкнулись клыки, тело содрогнулось от слабой боли, а горячая красная жидкость побежала по кисти. Кэйа облизнулся, хищно щурясь, а в его свободной руке вдруг возникла чаша — старый глиняный кубок, который в церкви использовался для причастия. В нем почему-то уже плескалось что-то, пахнущее спиртом и виноградом, и демон провел чужой безвольной рукой над чашей, роняя туда капли. Отпил тут же немного, а затем поднес кубок к губам Дилюка. Это выглядело… так интимно. — Пей. Дилюк послушно отхлебнул. По языку ударила сладость с привкусом соли, пищевод непривычно обожгло. — Это не кагор, — озадаченно поднял он глаза на лукавые разноцветные звезды под длинными ресницами. — Доуз Винтаж Порт. К черту кагор, когда можно выпить отличного полусладкого, — рассмеялся Кэйа. — Допивай. Так будет проще. Пока мне нужно подумать над плотью для нашего причастия. Дилюк нервно обхватил чашу пальцами, сделал еще несколько глотков, наблюдая, как Кэйа будто листает невидимую книгу, зависшую перед ним. — Яблоко? Слишком банально, хоть и хорошо подходит под раздор. Хлебом я уже на триста лет вперед наелся. Ты просил подумать о детях церкви… дети… семена… есть идея, — лихорадочно бормотал он под нос и наконец вытащил прямо из воздуха темно-красный плод, ароматный и тяжелый. — Гранат? — неловко переспросил Дилюк, наблюдая, как Кэйа разламывает кожуру прямо пальцами. Сжатый слишком сильно, плод брызнул соком — и теперь на лице демона причудливо смешались капельки крови и сока, и потемневшие от вина губы, припухшие, сладкие даже на вид. Кэйа заметил его взгляд, поманил рукой. И чертово безумие, но Дилюк поцеловал его первым. Неловко коснулся губами и хотел было отстраниться, но жесткая рука сгребла его за волосы на затылке, властно удержала, острый язык скользнул меж зубов, и Дилюк тихо застонал, ощущая себя как в лихорадке. Это было так непривычно, так режуще, так… пьяняще. Кэйа терзал его рот, покусывал язык, оставляя пряный вкус внутри. На миг отстранившись, демон толкнул в его рот несколько зерен граната, и Дилюк послушно, задыхаясь, слизнул их с холодной ладони. Кэйа удовлетворенно кивнул, закинул и себе в рот несколько красных бусин. — Хороший мальчик, — утробно пропел Кэйа, напоследок смачно проводя языком по щеке. — Но всё еще слишком одетый для моей платы. Впрочем, я не собираюсь отбивать локти и колени, твои и мои, на этом полу. Демон повел рукой — в воздухе пахнуло чем-то сладким, запретным. От его магии почему-то пахло свежими шоколадными пряниками, которые Дилюк обожал в детстве, пряными, ломающими во рту и под пальцами аппетитными кусочками. Подле алтаря встала, будто тут всегда стояла, кушетка, обитая мягкой, дорогой изумрудной тканью. Широкая и длинная, с изголовьем и изогнутой спинкой. Дилюк будто воочию представил себе, как его тело раскладывают на этой кушетке, и по низу живота пробежала дрожь возбуждения. И предвкушения. И страха. Все его терзания, мысли отступили на второй план. И думать, виноват ли в этом дурман колдовства, не хотелось. Хотелось жадно пить новообретенную жизнь прямо из ее сломанной шеи. Впрочем, кое-что всё-таки маячило в его сознании. — Нас могут увидеть. Сестры ночуют в помещении рядом, иногда заходят сюда, если не спится, — он то и дело косился то на кушетку, то на закрытые двери притвора. — О, об этом надо было думать, когда вызывал меня, солнечный, — сладко пропел Кэйа, хватая его за руку и толкая на кушетку — внутри всё всколыхнулось горячим, Дилюк отчаянно жаждал — новых прикосновений, нового контакта, новых ощущений. — Молись, чтобы стихия за окном всё заглушила. Если еще не возненавидел молитвы как явление, конечно. Гроза всё еще шумела за окнами, глухо и ворча, как своенравный облачный кот. Свечи почему-то горели всё ярче, приобретая странный отлив, и Дилюк подумал, что и тут не обошлось без магии. Демон замер напротив сидящего Дилюка, глядя строго сверху вниз. — Ты что же это... Можешь менять что угодно? И создавать что угодно? — кушетка под задницей была совершенно настоящей, мягкой и приятной на ощупь, ткань хотелось гладить ладонью. Кэйа усмехнулся, медленно расстегивая пуговицу за пуговицей на своем плаще. — Хочешь проверить? Ты можешь пожелать что-то к моему виду. Попробуй. Дилюк, завороженно глядя, как из-под черной кожаной материи выступает смуглая кожа, непроизвольно облизнулся. Кэйа вольготным движением сбросил плащ себе под ноги. Свечи делали его карамельную кожу произведением искусства. Ласкающе рисовали ямочку между ключиц, широкую грудь, поджарый живот, длинные худощавые бедра и изящные лодыжки. В темных, похожих на крохотные виноградинки сосках блестели позолоченные колечки, и лицо Дилюка бросило в краску. Ниже пупка он вообще пока не отваживался смотреть, проскальзывая каким-то чудом где-то по томному изгибу выставленного вперед бедра. — Так и думал, что ты выберешь обнажение. Ведь ты, в свою очередь, обнажил мне свои страхи. Нравится? — хриплым шепотом рассмеялся демон. — Говори, не стесняйся. Сам же пожелал. Я обычно такое не ношу, — он небрежно провел пальцами по собственному соску, задевая колечко. — Ты хочешь его облизать, я знаю. Не сдерживай себя. Он шагнул навстречу, оказавшись головокружительно близко к остолбенело сидящему Дилюку в полураспахнутой сутане, нежно поймал его под затылок, вынудил прижаться губами к холодному металлу. Сам сосок был горячим и будто пульсировал. Отпираться было поздно. Мир горел, и всё горело, и горел Дилюк. Он с тихим вздохом провел языком по выступу, очертил колечко. Кэйа снова рассмеялся, его смех отдавался вибрацией по телу. Кожа пахла ванилью и свежими яблоками, и Дилюк лизнул ее еще раз, одурманенный. И еще. Отчаянно выдохнув, прикусил полоску, вызывая где-то сверху сдавленный вздох. — Я могу?.. — он что-то хотел, отчаянно хотел, не очень понимая, что именно, но Кэйа лишь утвердительно заурчал, поймал его руки, уложил на свой голый живот. Щеки в очередной раз полыхнули, Дилюк знал, что сидит уже весь красный — он легко краснел, а сейчас, когда он бесстыдно трогал обнаженное тело демона прямо в церкви, пока сестры молились где-то совсем рядом за спасение человеческих душ, за пару стен от него, было просто невыносимо. Почему-то мысли об этом только заставляли его яростней вылизывать чужую кожу, и жадно обрисовывать руками худощавые бока, и давить на упругую стенку живота, точно проверяя на прочность. Кэйа, смеясь, остановил его, обхватив лицо ладонями с двух сторон. Дилюк запрокинул голову, щурясь и пытаясь поймать немного плывущее смуглое лицо с коварной улыбкой на устах. — Будто котенок к сиське мамки-кошки, честное слово. Жадина, — демон снисходительно потрепал Дилюка по голове. Это было почему-то обидно, и Дилюк мстительно прищурился, пытаясь представить. …Кэйа озадаченно ощупал голову, где вместо рогов в прядях вдруг пробились два мягких пятнистых снежно-серых ушка, провел рукой по шее, которую обвило плотное кожаное кольцо с бубенчиком, демонстративно покрутил длинным пушистым прямым хвостом. — Я иногда забываю, что ты с характером, — мурлыкнул он, явно решив сразу вжиться в образ и артистично облизав собственную руку с поджатыми в “лапку” пальцами. — Ну-ну, не смотри на меня, как на новогодний подарок. Всё наоборот — сегодня это ты мой подарок. И я, — Кэйа вдруг опустился своим весом на колени Дилюка, уселся уютно, будто на положенное ему место, — хочу уже его развернуть. Ткань сутаны поползла под его пальцами, будто истлевая вмиг под огнем, только огня не было. И боли. Дилюк охнул — Кэйа толкнул его назад, вынуждая принять полулежачее положение. Тело сладко тянуло от ощущения горячего веса на бедрах. Дилюк осмелился наконец опустить глаза. Тонкий темный член с блестящей головкой покачивался прямо над его молочно-белым животом. Его хотелось… потрогать. Его хотелось взять в рот. Его хотелось… поместить в себя. Кэйа с усмешкой поймал его взгляд, огладил свой ствол рукой небрежным жестом, дразня. — Придется подождать, птенчик. Я люблю неспешные трапезы и хорошо разогретую еду. Все священники такие модные? — он вдруг фыркнул и издевательски пробежался рукой по ткани просторных белых семейников, единственной вещи, оставшейся на теле Дилюка. — Ты специально их не испарил вместе с остальным, чтоб меня подразнить? — обиженно и зло прошипел Дилюк, пытаясь стукнуть невыносимого демона, пока тот, хихикая в плечо, изучающе принялся бродить пальцами по солнечному сплетению, плечам и ребрам, выступающими под бледной кожей с крапинками-веснушками. — Разумеется, солнечный. И к тому же — что я только что сказал про растягивание трапезы? Холодные острые пальцы переметнулись ниже, и Дилюк задушенно застонал, ощущая, как они стискивают его горящее от желания естество через ткань. Ему на губы тут же легла властная ладонь, плотно сжалась. — Молчи, птенчик. Или ты хочешь, чтобы твои сестренки по вере прибежали сюда? — Кэйа медленно, будто по капелькам ртути вливал слова прямо ему в ухо, касаясь пылающей мочки, пока Дилюк извивался под его тяжелым телом, не удерживая глухих вскриков. Умелые пальцы гладили плоть, сжимали, давили, выбивая искры из глаз. Никакая ткань не смогла бы стать помехой. — Представь, как они удивятся, увидев тебя, такого маленького, хрупкого, сахарного мальчика, невинного, горящего от смятения, в моих жадных твердых руках. Удивятся, когда ты будешь умолять меня сделать что-то с пожаром в твоей крови, перестать дразнить, кусать твою нежную кожу, — Кэйа прошелся, чуть давя острыми клыками на горло, указанным им маршрутом, и Дилюк снова измученно застонал ему в ладонь, трепеща. — Поразятся, как ты покорно растекаешься подо мной. Как слушаешься моих команд. Дай-ка мне свои руки, птенчик. Дилюк, еле дыша сквозь жаркую пелену, протянул вперед обе руки, едва не всхлипывая. При мысли, что его могут найти в таком положении, член болезненно дергался, невыносимо изматывая. Кэйа медленно, один за другим вылизал его пальцы, не давая вывернуться, крепко сжимая его бедрами. Вкруг запястий стянулся тонкий ремень с золотистой пряжкой и цепочками, почти такой же возник на левом бедре, кажется, просто украшая и давя на чувствительную кожу. На глаза легло что-то из ткани, красное и почти непрозрачное, плотный узел скрепил это нечто, и теперь всё очутилось в бархатной темноте, обостряя чувства. — Умница, — как сквозь туман, донеслось до Дилюка, пока он чувствовал, как Кэйа откинул его руки назад, укладывая так, чтобы зацепиться ремнем за навершие изголовья. Пока он ощущал, как Кэйа сползал ниже, по-кошачьи вылизывал его живот, его бедра, вскидывал ноги себе на плечи, целовал и кусал жилку под коленом, заставляя судорожно мычать и до крови кусать губы. — Ты очень чувствительный. Настоящий грех — это держать в церкви, в оковах целомудрия, такое сокровище. А сейчас… сейчас тебе будет немного больно. Но тебе понравится, обещаю. Только будь тихим лучиком, хорошо? Обещаешь мне? Дилюка хватило только на судорожный кивок, полуутвердительный вдох. Он услышал где-то совсем рядом шипение свечи, затем — почувствовал ее подступающее тепло, а после грудь и соски обожгло горячими каплями. Тело рефлекторно изогнуло дугой. — Ммм! — Тише, солнышко, — Кэйа сладко погладил его по бедру, поцеловал лодыжку, обкатал языком косточку на щиколотке. — Я сделаю так еще раз. А потом — еще. Это — приправа к твоему удовольствию. Почувствуй. Дилюк в этот раз успел вдохнуть полной грудью — кожу все еще тянуло слабой, пикантной болью застывающего воска от этого движения — когда капли начали рисовать дорожку вниз по его животу. Он дрожал, кусал беспомощно губы, но терпел, а Кэйа, то и дело прерываясь, заглаживал это сладкими поцелуями. Воск потек и по бедру, прямо по внутренней стороне, по чувствительной коже так близко к паху, что Дилюк взвыл, пошел волной, но всё же не закричал. — Пожалуйста… — Пожалуйста что, солнечный? — Кэйа замурчал ему в шею, ковырнул длинными когтями уже застывший на соске воск, заставляя снова вскинуться. — Потрогай меня там… Не могу… — Можешь. Потерпи, птенчик. И перевернись на живот. Кэйа упер его лицо в изголовье, и дышать стало еще трудней. Руки, закинутые вверх, тянуло, лопатки трепетали, поясница изогнулась под давлением чужого колена. Кэйа за спиной критически цокнул, и что-то изменилось. Белье, как и сутана ранее, истаяло, исчезло, и Дилюк снова глухо застонал, ощущая, как ледяные пальцы крепко сжимают его задницу, затем с размаху шлепают, затем — тянут за ремешок на бедре, устраивая поудобней. Воск снова закапал на кожу тысячей огненных поцелуев, стек по линии позвоночника вниз, застывая в лужицу над крестцом. Несколько тонких капель легли кружевным узором на ягодицы, заставляя уже неистово скулить. Член горел, Дилюк терся им о мягкую ткань кушетки, но это не помогало. Нужно было больше, больше… — Кэйа… — Попроси меня, солнечный. — Возьми меня. — Сделка есть сделка. Кэйа рывком перевернул его обратно на спину и сдернул повязку. Плывущим мутным зрением Дилюк фиксировал, как Кэйа — все еще с очаровательными ушками леопарда и возбужденно мечущимся позади хвостом — растер что-то вязкое и блестящее по пальцам. Прошелся этими пальцами по стоящему колом члену Дилюка, раз, другой, плотно сомкнув их кольцом и выбивая один за другим задушенные вздохи. Затем он провел ладонью меж ягодиц, обрисовывая колечко мышц. Дилюк приготовился к боли — пальцы Кэйи были остры, как кинжалы, но почему-то ощутил только нарастающее давление внутри, скорее непривычное и некомфортное, нежели болезненное. Кэйа задвигал рукой активней, неотрывно смотря Дилюку в глаза, сжигая его своим взором. Дискомфорт… отступал, а под кожей один за другим начинали цвести ядовитые, обжигающие цветы. От толчков фаланг внутри будто шли разряды, и Дилюк дрожал, как в лихорадке, на этих пальцах. Кэйа снова закинул его ноги к себе на плечи, притиснулся жарко — Дилюк умоляюще смотрел из-под ресниц с предвкушением — и наконец скользнул внутрь сам. Дилюк с трудом бы поверил, что эти сиплые звуки, будто он чем-то давится, он способен издавать сам. Все напирало изнутри, на миг стало больно, затем быстро схлынуло, плавные движения высекали из него искры, и он начал жадно толкаться навстречу, совсем обезумев и наполовину прикрыв глаза, не в силах сосредоточиться. Церковь кружилась в зрачках, слабые разряды молний за окнами делали картинку нереальной. Кэйа давил своим весом, не позволяя двинуться, не позволяя освободиться, даря… невероятное. Дилюк с усилием потянул руки, умудрился сдвинуть их с изголовья, жадно набросил их на чужую шею, притянулся еще ближе, взглянул в чужое лицо, искаженное от похоти. Кэйа хрипло рассмеялся, потерся носом о его нос — в такт толчкам. — Да. Смотри на меня, птенчик. Знаешь, о чем я думаю? Я думаю о том, чтобы залить в тебя моего семени. Сначала в твою прекрасную задницу, потом в твое горло, чтобы оно у тебя текло отовсюду… — его голос магнетически тянул Дилюка куда-то за грань. — Чтобы ты пропитался мной насквозь и отравился мной навеки, — толчки становились все сильней, и Дилюк начинал задыхаться, в глазах всё темнело. — А потом, мой сладкий, ты сделаешь то же самое со мной. Начинишь меня своим семенем, своей жизнью, я похищу ее, выращу в себе, поглощу, как губка соки. Холодные пальцы наконец легли снова на жаждущий член Дилюка, и тот яростно толкнулся в него, чувствуя, что уже близок. — Мы будем связаны. Навсегда. Кэйа резко вжал его в кушетку, на секунду замерев — безумные лазурно-золотые глаза неотрывно смотрели в его алые — затем совершил несколько сильных, частых фрикций, умело выдаивая чужой член в своей когтистой руке, и Дилюка разнесло, растащило на тысячу золотых пылинок, горячая сперма брызнула из него, точно белок из перегретого яйца. Его собственный проход наполнился хлюпающей, обжигающей жидкостью, потекшей по бедрам. Это было — чернота космоса, восхитительно-пустая и совершенная, это был сладкий аромат, набивающийся в нос, оставляющий след, это были печати молитвы огненными буквами на его коже. Способность заново осязать Дилюк обрел не сразу. Вытащил его голос. — Оближи, — властно скомандовал демон, Дилюк удивленно хлопнул ресницами. Испачканная в его семени икона была сжата в когтистой руке. Это было богохульно. Ужасно. Дилюк это сделал. Вычистил рамку и хрупкую, облупленную краску языком. Кэйа сыто прищурился, наблюдая за этим, небрежно отложил изображение в сторону. Перекатился по кушетке, укладываясь рядом и забавно тычась Дилюку в бедро своим пушистым хвостом. Пальцы нежно плыли по местам, где застыл воск, очищая кожу одними прикосновениями, поглаживали плечи, лопатки, бедра, затем нежно чесали кожу головы. Дилюк, полный ощущения, будто из него вытащили все кости, прогрели его на адской жаровне и промяли каждую мышцу, лишь часто-часто дышал, смотря на это. — Это правда, что ты сказал? — прошептал Дилюк, изучая каждую черточку бедствия, которое сам призвал на себя в поисках мести — тонкие морщинки подле уголков глаз, капельки пота на скулах, длинную прядку, стекающую по острому плечу, острые клыки, таящиеся во тьме полуоткрытых губ. — О чём, птенчик? — Кэйа, часто дыша, глядит на него глубоким взглядом. — Что ты хочешь, чтобы я тоже с тобой сделал что-то такое, — теряя голову от своей дерзости, поинтересовался Дилюк. Глаза демона забавно округлились, тут же хищно прищурились. — Ого. Я, кажется, всё еще недооцениваю тебя. Неужели хочешь побыть с другой стороны? Наверное, это было глупо. Он мог бы отпустить демона. Отправить выполнять то, что тот обещал. Справедливость, да. Мысли об этом были сладки. Но и жажда... ох, как же накопившаяся жажда была сильна. — Всю жизнь мной управляли. Мной помыкали. Мной командовали, — Дилюк оперся на руку и сел, медленно, но решительно толкая Кэйю от себя, ощущая, как внутри заново что-то воскресает, бьется забыто-живым под ребрами. — Теперь я хочу ощутить, каково это — быть с другой стороны. Кэйа приоткрыл губы, но Дилюк отчаянно, не до конца веря в себя, скомандовал: — На пол, демон. Я так хочу. И ты так хотел. Ты прав, это сделка. И тебе придется подчиниться. Он восхищенно, как ребенок, наблюдал, как Кэйа, с полыхнувшими похотью глазами, сполз на пол, встал перед кушеткой на колени. Как точно по волшебству его запястья и лодыжки обвились широкими кожаными браслетами, и все они через цепочку соединились длинным металлическим стержнем, не дающим плотно сомкнуть ноги, не дающим двигать руками — распоркой. Кэйа чуть наклонил голову вбок, его кошачье ушко очаровательно дернулось, хвост почти стеснительно обвил смуглое бедро. — Ох, в тихих мальчиках водятся самые отчаянные бесы, — взгляд Кэйи сделался темным, вязким, глубоким, точно лужа мазута. — Итак, что же прикажете… господин?