Укради моё сердце

      Он берёт его ещё несколько раз в доме, когда они, переждав сцепку, в волчьем обличии возвращаются. Хватает за шкирку, рычит, вынуждая перекинуться. А после втрахивает в кровать, перемешивая их ароматы. Чимину ничего не остаётся, кроме как сначала обхватывать Чона руками, чтобы почти слиться в единое целое, потом цепляться пальцами за изголовье, пока альфа размашисто вбивает его в простыни, лежащего на спине, сильно раздвинув ягодицы. Чимин дрожит, когда его снова вылизывают, закатывает глаза, вспоминая о том, как принимал член раз за разом, слыша грубое звериное рычание альфы в гоне, как головка почти входила в глотку, а Чонгук стонал, сжимая взмокшие волосы Чимина. Сумасшествие — никак не назвать. И он бы ещё раз это пережил. И ещё. И много раз после этого.        Теперь всё тело ноет, укусы медленно заживают и чешутся, пока Чонгук дремлет, стиснув его в руках. Омега ёрзает, но вожак, ещё выходящий из гона, рыкает на него сквозь сон, не позволяя отодвинуться. Он послушно так и не пометил Пака — шея чиста, в отличие от всего остального тела. Руки, ноги, живот, грудь, бёдра, пальцы, пах — Чонгук укусил его везде, куда смог добраться. О заднице даже думать страшно, потому что омега почти её не ощущает от укусов и звонких шлепков.        Чимин шевелится и зевает. За окном ещё совсем темно, потому черты спящего альфы не разглядеть. Но тот горячо дышит ему в щёку, отчего Паку хочется лужицей растечься по постели. Тепло, драгоценно, так необходимо. Из-за обиды и одиночества Чимин уже позабыл, что такое — быть желанным. Что это — когда альфа стискивает тебя в своих руках, когда нуждается и целует каждый сантиметр тела. Сердце дрожит, мечется, словно сейчас выпрыгнет из груди и окажется в натруженных, широких ладонях Чонгука. Оно к альфе рвётся изо всех сил.        Чимин выкручивается в руках оборотня, обнимает его и тут же получает сонный поцелуй в истерзанные за столько слияний уста. Чонгук ленив и нежен, медленно обхватывает его губы по очереди, выдыхает, сладко смакуя их вкус. Гон его отпускает, но пахнет альфа по-прежнему мощно, каждый дюйм комнаты заполнен его запахом, как и каждый миллиметр кожи Чимина. И тот блаженно ощущает запах вожака на себе — знакомый, закономерный.        — Оставайся со мной, — хрипит тихо Чонгук, не размыкая век. — Останься жить в нашем доме. С Ёну. Я не хочу, чтобы ты уходил.        Хриплый шёпот запускает табун мурашек, и что-то горячо колет в груди Чимина. В носу щиплет. Он хотел услышать это, но сперва должен быть честен с Чонгуком.        — Я не дал себя пометить, — выдыхает Чимин, вынуждая Чонгука раскрыть глаза. — Пришло время для честности.        Чонгук приподнимается на локте и вздыхает.        — Я приму всё, что ты скажешь. И не отвернусь. Никогда.        — Почему? — высоко спрашивает омега, поглаживая по щекам вожака. — Ты ведь ждёшь…        — Не жду, — обрывает его Чонгук. — Я не жду никого, кроме тебя. И твоего решения.        Чимин поджимает губы. Ему больно-хорошо. Его ждут. Его принимают. Омега тянется и целует вожака снова, зажмурившись, а после отстраняется, позволяя ему лечь рядом. Укладывает голову на голую грудь альфы, вздыхает и теребит край одеяла, чтобы приготовиться.        Вспоминает самый болезненный день в своей жизни, который преследует до сих пор денно и нощно. Слова идут тяжело.       Это случилось больше полугода назад. В родной стае всегда была благодать. У Чимина были друзья — верные, как Тэ и Джин, — заботливые и чуткие. У него были тата и отец, которые берегли своего старшего ребёнка, заботились и лелеяли. Чимин рос в любви и трогательном отношении, он был намертво связан со своей общиной. Рос умным омегой, трудолюбивым, хозяйственным. Он был самым завидным женихом на всё поселение, обладая невероятной красотой и талантами. Чимин жил… прекрасно. В двадцать лет начал сближаться с альфой по имени Иен — он был так прекрасен, так нежен и чуток. До одури похож на заботливого, тёплого Чонгука со своими смешинками в глазах, с ярким характером и мощным волком внутри. Иен ухаживал за Чимином почти год, пока тот не сдался и не влюбился в ответ.        Их любовь была светлой, как только вставшее солнце. Иен в Чимине души не чаял, а Чимин отдавал ему всего себя. На Лунную ночь они просили разрешение родителей и вожака участвовать в гонке под светом Луноликой. И им позволили. Даже сейчас сводит грудь от воспоминаний… Чимин всхлипывает, но держится молодцом, а Чонгук просто молча его слушает не перебивая.        Лунная ночь прошла, словно в сказке: беготня, ритуалы, страстная дикая гонка среди леса под серебристым светом Матери. Иен догнал его и забрал венок, а после пометил, позволяя стать единым целым. Счастливее Чимина не было никого в тот момент, ведь он так окунулся в своего альфу, что ничего больше не видел.        Через год умер старый вожак, и на его место встал сын — Тáрас. Молодой, но хороший оборотень, он лишь учился управлять огромным организмом стаи, и Иен, как старший товарищ, ему помогал. Чимин так гордился, что его муж дружит с вожаком, он всегда был рад гостю в его лице. И всё было, словно в сказке. Сладкой, тягучей, счастливой. Но, как говорится, та самая ложка дёгтя… испортила бочку мёда.        Это случилось семь месяцев назад, когда в их стаю пришли северные волки. Они были такими странными, непохожими на членов стаи — холодные, беловолосые, со стальными глазами и гордо поднятыми подбородками. Их омеги были высокими и крупными. Они пришли заключить дружественный союз посредством брака сына их вождя — омеги по имени Сапсан — и вожака родной стаи Чимина. И всё было бы хорошо, если бы не одно «но».        Когда Сапсана с его роднёй пригласили в дом Тараса, там был и Иен. И Чимин. Мир рухнул в то мгновение, когда северный омега сбросил капюшон, и взгляд его случайно наткнулся на альфу Чимина. Омега буквально ощутил, как их связь разрывается в клочья, а глаза Сапсана и Иена горели звериным, показывая принадлежность друг другу. Истинные. Проклятые истинные, когда Иен уже принадлежал Чимину, когда сделал его своим несколько лет назад. Пак тогда едва не рухнул наземь, если бы лучший друг — Хин — его не поддержал. Не хватало дыхания от разрыва связи между ним и Иеном, ведь истинный перекрыл всё, что было до него. Абсолютно всё, он затмил Чимина, и Иен больше не мог обернуться на выбранного им омегу.        Мир рассыпался трухой, исчезающей меж пальцев, Чимин остался один в этом мире, пусть вокруг него были родные люди. Они старались подбодрить его, старались поддержать, но каждый оборотень в стае понимал — связь нерушима. Сапсан и Иен запечатлелись, связывая души на таком уровне, который для самого Чимина оказался недостижимым. А омега… остался сидеть на земле, горькой и чёрной из-за пожара, уничтожившего всё, в одиночестве.       Иен просил у него прощения. Но о каком прощении могла идти речь? Против Луноликой не пойдёшь. Чимин плакал, он не мог говорить, не мог понять, за что ему выпало такое. Он не винил никого, только судьбу, которую подкинула ему Матерь. А после… узнал о беременности. Он носил под сердцем волчонка Иена. Плод их когда-то искренней любви. До того момента, как появился Сапсан.        Пришлось вернуться стыдливо в родительский дом, и там его, конечно же, приняли с любовью, перемешанной с печалью. Чимин молчал о беременности, не в силах даже думать о ребёнке. Как он должен жить бок о бок с отцом своего сына, который смотрит наполненным любовью взглядом на другого? А тот наслаждается счастьем, его — Чимина — счастьем. Союз между стаями оказался нерушимым и долголетним. Община процветала, а Чимин… застыл в тумане и облаке горя. Он не хотел есть, не хотел дышать, не хотел выбираться из гнезда. Сперва его понимали, а после пытались вытащить из дома, вернуть в жизнь. Чимин же не желал. Он понимал, что не может быть рядом с тем, кого когда-то любил, и с тем, кто эту любовь растоптал одним взглядом.        И принял решение сбежать. Навсегда. Пусть лучше в одиночку, пусть лучше будет так, чем настолько нестерпимо больно, будто дробят рёбра и осколки пронзают все внутренние органы. Четыре месяца в лесу, когда Чимин мог говорить только с Ёну, всё еще растущим внутри него. Одиночество, голод, холод. Иногда Чимину казалось, будто он слышит голоса волков, идущих за ним следом, словно желающих забрать его домой, но то был лишь мираж. А после… малина. Она так манила бедного беременного омегу, что Чимин не сдержался. И теперь, оказавшись в другой стае — озлобленный, закрытый, истерзанный болью, — лежит в объятиях Чонгука и горько на него смотрит в свете встающего солнца.        Глаза Чонгука темны от горечи, взгляд тяжел и печален, альфа утыкается лбом в лоб омеги и зажмуривается, судорожно выдыхая. Чимин почти ощущает, как он разделяет с ним всю пережитую боль, и не получается сдержать слёзы. Те горько-солёными каплями текут по щекам, но теперь Пак отпускает. Воспоминания, имена, произносить которые всё ещё больно.        — Мне жаль… — только выдавливает Чонгук, стискивая омегу в объятиях. — Мне жаль, что тебе пришлось всё это пережить. Я не представляю, насколько было больно, — выдыхает Чонгук, целуя Чимина в щёки. — Но теперь… Ты дома, Чимин.        Омега вздрагивает, смотрит на вожака воспалёнными глазами.        — Мне всё ещё страшно. Когда я… слышал твои слова про истинного, мне было больно. Я запутался.        — Я не хочу никого ждать, кроме тебя, — выдыхает опасливо Чонгук, повторяя свои недавние слова. — Я хочу, чтобы ты был моим окончательно. Побежим в Лунную ночь?        Пак переводит взгляд и мотает головой — они оба знают, что ему нельзя. Он уже был мечен.        — Тогда просто будь со мной. Необязательно же, чтобы я тебя метил… — с надеждой проговаривает Чонгук. — Я подожду, пока ты не оттаешь. Я буду рядом.        Чимин вжимается в грудь альфы лицом, впервые за долгое время позволяя быть себе маленьким и слабым.        — Мы всё сделаем постепенно, — шепчет альфа. — Спасибо, что рассказал мне и был честен, — глухо проговаривает Чон. — Мы справимся, слышишь, я…        — Тише, — закрывает рот ему рукой Чимин. — Не говори того, в чём не уверен. Не говори того, что может сделать мне больно.       Чон кивает и, отведя руку омеги, целует запястье.        — Останешься со мной? — тихо-тихо спрашивает Чонгук, зажмурившись.        — Останусь, пока я тебе нужен, — вздыхает Чимин.        — Не говори так. Ты должен остаться навсегда, — настойчиво проговаривает альфа.       Чимин на это только грустно улыбается и обнимает его.

***

       Осень близится к середине, а у Чимина жизнь, кажется, только начинается. С тех пор, как он рассказал альфе правду, омеге стало легче дышать, ведь вожак его понял, принял всё, что случилось с Чимином, не оттолкнул, а наоборот — стал лишь ближе. Чонгук неимоверно заботливый. Как только исчезли все границы между ними, как только безмолвно они признались в чувствах, которые тянут их друг к другу, то жизнь в просторном доме сама по себе стала светлее. Понемногу сердце омеги оттаивает, поддаваясь заботе и бережливости Чонгука, оно, показывая осколки, оставшиеся от давно забытого горя, медленными и верными движениями срастается, словно альфа осторожно каждый друг к другу приставляет и чинит. Чимин начинает чаще улыбаться, чаще танцевать.        Он встаёт сегодня ни свет ни заря, чтобы отправиться помочь стае. Близится Серебрист, совсем немного осталось. Потому все оборотни готовятся к большому гулянию осеннего праздника, чтобы проводить октябрь и подготовиться к небольшому ноябрьскому затишью. Чимин повязывает Ёну тканью у себя на груди так, что щенок спокойно может двигать конечностями, но плотно привязан к его телу.        Много работы предстоит, нужно подготовить сети и силки для последней осенней охоты, напрясти для зимы ещё пряжи и набить одеял. Чимину тяжёлую работу не дадут из-за Ёну, ведь омега не сможет что-то тягать с младенцем в руках, а вот такую простую он и сам не прочь выполнить. Солнце кажется обманчиво ярким, но Пак знает — за окном уже довольно прохладно, особенно утром. Потому натягивает на волчонка шапочку, а сам набрасывает на плечи шаль, чтобы не продрогнуть.        И как только покидает дом — их, получается, с Чонгуком дом, — сразу же окунается в работу. Он не поднимает головы, прядёт нитки из мягкой овечьей шерсти, а Ёну у него на груди играется с кулоном в виде полумесяца — подарок альфы, как он сам сказал, по причине новоселья, связанного с согласием омеги жить с ним всегда. Дом, постройкой которого занимается стая, не остался заброшенным, его решили достроить и отдать молодым членам общины. Чимин шипит, разгибая спину и блаженно потягивается, пока Ян рядом перемалывает травы в ступке — готовит вино для Серебриста, особенное, почти обладающее магией в такой прекрасный праздник. Ветер слегка поднимается и треплет отросшие светлые волосы Чимина. пока он отдыхает от согнутого положения. Допрясть осталось совсем немного, ещё чуть-чуть и пойдёт прогуляется.        — Где вожак? — вдруг раздаётся знакомый голос Хими, словно тот с кем-то разговаривает. — Я не видел его с утра, спросите его омегу.        Чимин ищет оборотня взглядом, а когда находит, искренне застывает. Ещё немного и его челюсть готова упасть в пожухлую октябрьскую траву под ногами. Хими указывает прямиком на него ладонью, но Чимин этих людей видеть не желает.        — Омега вожака, значит, — Чимин хочет забыть этот голос. У него получилось почти ведь…        Ком — колючий, невозможный и нетерпимый — становится в горле, а омега подскакивает, переворачивая прялку и рассыпая по земле лёгкую шерсть, которую тут же подхватывает порывами ветра. На Чимина смотрит три пары до ужаса знакомых глаз, он бы вовек их всех не видел. За что Луноликая так с ним жестока? За что она снова посылает ему испытания, почему Чимин должен пройти их опять? Слёзы желают пролиться, они вместе с противным комком стоят в глотке, но глаза остаются сухими.        — Чимин! — вскрикивает Джеин, бросается к Паку, но возникший из ниоткуда Тэхён преграждает дорогу младшему брату омеги.        Он низко рычит, не позволяя чужаку приблизиться, глаза сверкают голубизной, и Джеин отскакивает, тут же ощериваясь. Чимин же просто опускает глаза. Пульс в его груди зашкаливает, дыхания осточертело не хватает, и омега только и может, что прижимать Ёну к груди.        Сокджин, так же навострившись, закрывает Чимина своей фигурой, волки стаи напрягаются, понимая, что Хими позволил чужакам найти Чимина, пройти на территорию стаи. Где, чёрт возьми, патрульные? Где Чонгук?        — Чимин, — почти плачет Джеин, стараясь поймать взгляд старшего из-за спин двоих настороженных омег. — Брат, откликнись же!        Чимин не хочет. Он не желает испытывать это жгучее чувство всепоглощающего стыда. Он думал много раз, как там его тата, как отец и Джеин, но понимал, что лучше было поступить так, чем зачахнуть на их глазах от горя. Теперь… у него всё нормально.        — Зачем вы пришли? — глухо проговаривает омега, пряча волчонка и стоя вполоборота.        — Потому что ты — член стаи, — раздаётся голос, который Чимин молил больше никогда не слышать.        Нутро трясётся, внутренности сжимаются, а Ёну, словно ощущая настрой таты, разрывается плачем. Он ревёт во всё горло, привлекая внимание, которого Пак для него не желает.        — Чимин, — зовёт омегу Иен, а тот лишь весь ссутуливается и старается сжаться в комок за спинами друзей. — Кто там…        — Не приближайся, — низко рычит Джин и перекидывается, уже откровенно скалясь на явившихся чужаков. Тэхён показывает клыки, загораживая Чимина, но ему всё равно не удаётся укрыть от внимательных глаз бывшего возлюбленного Чимина маленького плачущего щенка.        Иен застывает. Он ошалело смотрит на мальчишку, которому отроду всего два месяца, но он до ужаса похож на него самого. Чимин ощеривается и показывает клыки, предупреждая альфу не приближаться, а когда замечает стоящего поодаль взволнованного Сапсана, и вовсе впадает в ярость. Взял с собой своего истинного. Взял его сюда… Чимину больно, взор застилает гневом. Намджун обхватывает рвущегося к Чимину Джеина поперёк туловища, и тогда зло на него смотрит уже Иен.        Они все не ожидают, что из-за домов выскочит серый большой зверь, сразу же несясь к собравшимся оборотням. Чонгук. Какое-то неясное предчувствие пронзает Чимина. Он уже был в такой ситуации. Но не успевает омега вскрикнуть и попросить вожака не приближаться, как тот оказывается перед ними и зло, крайне громко рычит на вторгнувшихся волков. Чонгук прижимает уши к голове, пригибается, готовясь защищать своих, а Чимин хочет к нему приблизиться. Что-то… что-то омеге не даёт покоя.        Чон перекидывается и часто выдыхает.        — Какого чёрта вы делаете на моих территориях? — ревёт Чонгук.        — Чонгук, — голос словно исчез, Чимин двинуться не может. Он через силу шагает к своему альфе, хочет дотронуться, а боль сковывает на пару со страхом его внутренности.        Он не успевает, как не успел в прошлый раз. Они пересекаются взглядом, выбивая у всех почву из-под ног, Чимин и сам бы рухнул на колени, если бы не Ёну, плачущий на руках и никак не желающий прекращать. Чимину так больно, больнее, наверное, чем было впервые. Вожак, подаривший ему дом, чистую любовь и тёплую заботу, его мужчина, который начал лечить раны Пака, неотрывно глядит в глаза его младшему брату. Джеин падает на колени, его голубые глаза горят так ярко, что почти ослепляют. Или это настолько больно самому Чимину? За что, Матерь? За что ты так с ним снова? Чимин воет неосознанно, болезненно, двое омег рядом ошеломлённо застывают и вздрагивают от звука голоса Чимина, наполненного болью. Чонгук весь напрягается, он дёргается, словно хочет обернуться. Но они все знают: не сможет.        Юнги панически подбегает к вожаку, но тот не двигается, алая радужка недвижимо застывает на омежьем взоре.        — Матерь, — выдыхает Юнги и переводит нечитаемый, убитый взгляд сначала на Тэхёна, который закрывает испуганно рот рукой, а после многие оборотни оборачиваются на Чимина. Тот лишь стоит, как стоял и прежде, впервые столкнувшись с подобным.        Чонгук нашёл своего истинного, когда уже больше не желал с ним встречаться.        У Чимина каменные, неподъёмные ноги. Он, даже слыша плач Ёну, не может вынырнуть из боли, которая окутывает его нутро плотным, непроницаемым пологом. Омега внутри падает на раненое брюхо, он истерзан, измучен болью, едва дышит и держит глаза открытыми. Большой сильный волк практически уничтожен. Потому что в руках Чонгука он едва-едва начал исцеляться, но судьба продолжает издеваться и подкидывать вот такие «подарки». Чимин с трудом выныривает из мучительных ощущений, слыша, как разрывается его сын. И замечает, как Иен двигается к нему навстречу. Джин рычит, не позволяя альфе подойти, а Чимин приходит в себя, но не до конца. У него в ушах всё ещё стоит звериный скулёж, вырывающийся из пасти собственного волка, пока тот ослабевши дышит. Больно. Ужасающе больно. Всё снова рассыпается на осколки. Что такого омега натворил в жизни, что с ним так жестоко обходятся?        Он смаргивает подступившие слёзы и делает шаг назад. Шаркает ногой, сразу же привлекая внимание Тэхёна и Джина, которые за ним наблюдают.        — Не убегай, — с мольбой хватает его за руку Тэ, глядит большими тёплыми глазами, а с тёмных ресниц срываются слёзы, которые не выходит удержать.        Они все понимают, что это значит. Всё то, что сложилось между Чимином и Чонгуком оказывается перечёркнуто напрочь, разорвано и выброшено в мусор. Чимин стискивает губы, силясь не показать всего урагана эмоций, который сносит внутренности и превращает кости в щепки. Он уже переживал это, сперва думает, что получится ещё раз, снова собрать себя по клочкам и кусочкам, но нет. В этот раз даже больнее. Мужчина, который латал его душу, который отказался от поиска истинного и его ожидания, Чимин его лишился. Он не знает, как втолкнуть в лёгкие воздух и не задохнуться. Тэхён держит крепко, не позволяет омеге броситься прочь. А ведь это — первое и единственное желание. Умчать как можно дальше, чтобы больше никто не отыскал. Спрятать своё израненное сердце, укутать во что-то, что больше не позволит его изорвать и изломать.        Чимин судорожно выдыхает со стоном, и плечи Чонгука едва заметно вздрагивают, будто он хочет обернуться. Джеин плачет, стоя на коленях, дрожит всем телом, но у Чимина не хватает силы взглянуть на младшего брата. У него нет больше ничего, только Ёну. Ради него омега должен продолжать дышать, потому приказывает себе втянуть как можно больше воздуха, а сердце вынуждает качать остывающую вязкую кровь. Чимин отстраняется. От шока чувства, которые сносят ему разум с орбиты, немного притупляются.        Выпутав из хватки кисть, он медленно отворачивается. Тэхён бросается следом, но не он один — Иен преодолевает расстояние между ними в один большой прыжок и преграждает бывшему мужу дорогу.        — Чимин…        — Отойди, — рычит, откровенно злится омега, оскаливая зубы и трясясь, как осиновый листочек на ветру. — Проваливай. Не подходи ко мне. Никогда не приближайся.        Чимин отпихивает альфу, сверкнув голубыми глазами и рыкнув почти разъярённо на шокированного Иена, поддерживает Ёну под ягодицы и набирает скорость. Он не замечает, как Чонгук, словно преодолевая нечто, мешающее ему отмереть, почти со скрипом поворачивает голову в его сторону.        Омега не понимает, как быстро идёт. Волчонок испуган, он разрывается хриплым плачем, а Чимину не удаётся успокоить его. Он качает Ёну, влетая в дом Чонгука, сам едва не рыдает от того, сколько всего сейчас наваливается невыносимым грузом на плечи. С такой мощью, что мгновенно придавливает к полу и не позволяет даже пошевелиться. Пак хватает корзинку и скидывает вещи Ёну в них, бросает туда свои скромные, почти никакие пожитки, а после останавливается, глядя в кривое зеркало, стоящее на подоконнике.        Ничейный. Брошенный. Отвергнутый альфой уже дважды. Луноликая что, издевается над Чимином? Шутит свои шутки, заманивая его в такие ловушки? Чимину не хочется верить уже никому на этом свете, кроме родной крови в руках; лёгкие горят нестерпимо, каждый удар сердца — донельзя болезненный.        Куда Чимин пойдёт? Снова в лес? Да куда угодно, подальше лишь бы от боли и мучений, от жалостливых взглядов. Снова. Всё повторяется, будто круговерть, и Чимин ничего, абсолютно ничего с этим поделать не способен. Он судорожно дышит, покачивая и поглаживая всё ещё плачущего щенка по маленькой спинке. Даже сын играет против — никак не успокаивается, а срывает голос в крике.        Чимин не ожидает, что Тэхён и обнажённый после превращения Сокджин ворвутся в дом, заставая его панически бродящим по комнате. Тэ забирает волчонка, хотя Чимин мычит отрицательно и противится. В его ушах набатом стучит пульс, который, кажется, зашкаливает. Сокджин старается обхватить его руками, но Пак рвётся, и сам не понимает, куда, зачем, почему. Сознание мутнеет, и Чимин не может остановить круговерть, в которую превращается спальня, где он спал с Чонгуком. С теперь чужим альфой. Чимин всхлипывает так громко, что его самого оглушает, а после сдавленно вскрикивает.        Его разрывает, ему больно, Матерь, как же больно. Омега падает на колени и только заботливые руки Сокджина уберегают его от того, чтобы рухнуть лицом вниз. Хвойный запах заполняет лёгкие, приводит в себя хоть немного. Омега прижимает Чимина к обнажённой груди, плачет вместе с ним, но тем не менее твердит:        — Чимин, плачь, плачь, кричи, дерись, только не уходи, — голос Джина звучит надорвано, словно он действительно не хочет, чтобы Пак их покидал.        Но как? Кто скажет, кто объяснит — как Чимину это пережить? Шок и боль кажутся такими жестокими и нестерпимыми, что Чимин просто не понимает, где верх, а где низ, как ему дышать и, дьявол, существовать. Он обхватывает пальцами плечи Джина, ища опору хоть в ком-то, чтобы не отправиться к Луноликой прямо сейчас. Плотину прорывает со вскриком. Чимин сдавленно кричит в собственную ладонь, расширив глаза, всхлипывает и позволяет слезам, наконец, пролиться. Сознание проясняется слишком резко: зрение прекращает тошнить омегу крутящимся пространством, кислород кажется раскалёнными углями, а пол — слишком холодным. И только Джин, служа якорем для Чимина — тёплый. Его кожа греет, его запах вынуждает всё ещё чувствовать себя живым, и Чимин цепляется за него.        Ёну прекращает плакать в руках Тэхёна, которые сам утирает мокрое лицо. Трое омег находятся в комнате одни, и только яркое осеннее солнце светит через распахнутые ставни. Уж лучше бы лил дождь. Изо всех сил, с грозой и молниями, с запахом озона, втесавшимся под кожу, застывший там смоляными каплями, так что не выдрать. Чимин не понимает, как ему теперь быть. Что делать. Куда идти. Он не знает. Лишь может цепляться за Сокджина и ощущать тёплую руку присевшего рядом на корточки Тэхёна.

***

       Они уводят его к Яну. Омега выглядит бледным, когда Чимина приводят с Ёну к нему в дом, но молчаливо принимает их у себя, не зная, что даже сказать. Паку слова сейчас не помогут, он изодран в клочья, потому, спрятавшись в комнате, которую Ян ему выделяет, просто клубком сворачивается вокруг щенка и застывает в таком положении. Нет сил даже делать гнездо, чтобы почувствовать себя лучше. Чимин не почувствует. От такого лекарства нет. Точнее было — в тёплых смуглых руках, но и его зло отняли, отрывая от сердца омеги с львиной долей несчастного органа. Он лежит, глядя на барахтающегося сына, играет с его маленькими пухлыми пальчиками. Даже не плачет — нет сил. И желания тоже нет. От его слёз ничего не изменится.        Чимин понимает, что у него нет права падать в апатию и жалеть себя. У него на руках Ёну, он есть у Чимина — опора, якорь, чтобы не утопать в собственном бессилии, не подчиняться горю. Омега думает над тем, что ему делать дальше. Уйти и из этой стаи? Бросить снова всё, бросить свою часть, оставаясь в прогорклом диком одиночестве? Он не может. Щенку нужен дом, нужна защита. Чимина здесь принимают, просят остаться. Видимо, Сокджин понял, что Пак попросту сбежал из дома, а после уже оказался у них. Потому что, когда друг входит в тёмную комнату и останавливается на пороге, взгляд его многозначителен.        Чимин приподнимается на локте, обхватывает Ёну, чтобы прижать к груди лопочущего ребёнка, а после молча глядит в ответ. И стоит Джину присесть на край его постели — молчаливо, ничего не спрашивая, как слова из горла омеги начинают литься нескончаемым потоком. Нет даже слёз, на них попросту не осталось никаких сил, а Джин, по всей видимости, плачет за них обоих, по мере рассказа Чимина начиная глухо и молчаливо всхлипывать в ладонь, которой закрывает себе рот. Чимина не перебивает, лишь слушает, проникаясь и пропитываясь его историей. Он смотрит с сожалением, с гневом на судьбу, которая столько отнимает у Чимина, а после просто обнимает.        — Что ты будешь делать дальше? — гнусаво спрашивает омега.        — Я не знаю, — от стресса и того, как внутренний волк закрыл и запер всю боль, даже может показаться, что Чимин безразличен. Но это не так — омега внутри воет ранено из последних сил, почти не поднимает головы.        — Ты снова уйдёшь? — тихо, на грани шёпота спрашивает Сокджин, с болью глядя в глаза Чимину.        Тот понимает: не уйдёт. Не может так эгоистично поступить с сыном, он и без того в прошлый раз погорячился и оставил родимую стаю, скорее всего, разбив сердце близким людям. Чимин — трусишка. Он испугался собственных ран, бросился опрометью прочь, даже не задумываясь о родных, которые его холили и лелеяли всё это время, которые старались выходить ужасно разбитого волка. А он… просто сбежал, чтобы спрятаться от чувств и от судьбы. Второй раз Пак эту ошибку не совершит. Посмотрит Матери в лицо, ожидая ответов на заданные вопросы, которые ни разу за всё прошедшее время не получил, попросит у неё разъяснения, как же Чимину поступать дальше, что ему делать, куда девать своё разбитое сердце.        Он понимает, что Иен не уйдёт. Он не знал о Ёну, не ведал о том, что Чимин под сердцем носит дитя, когда тот стыдливо удирал из стаи в лес. Альфа захочет ответов. Джеин так же захочет поговорить. В конце концов, как бы ни складывалась судьба, он — младший брат Чимина. Его кровь и плоть. Он не виноват в том, как распоряжается их судьбами Луноликая. И… Чонгук. Самое болезненное — вспоминать о нём. Об альфе, который исцелял его душу, который укутал его комфортом, заботой, любовью. Чонгук был рядом. Он не прогнал с самого начала, не обидел ни разу, был так тёпл к нему и так чуток. Чимин влюбился, как юнец, наверное, ещё в момент, когда попал в его стаю. Как только увидел его обеспокоенное лицо, хотя Чимин был совершенно чужим для вожака, а тот, оставив в селении, дал не просто пристанище — дом.        Они долго упирались оба, слишком долго. И выделенного им времени оказывается мало до одури. Хочется плакать снова, но Чимин держится — он не позволяет себе сойти с ума от горя, хотя очень хочется. До дурной тошноты горит нужда жалеть себя, сетовать на несправедливость, да разве от этого что-то изменится? Разве время повернёт свой бег в обратном направлении? Нет. Потому Чимину нужно брать себя в руки и что-то решать. Заставлять себя жить полноценно ради маленького сына, который нуждается в тате, а тата нуждается в нём.        — Я не уйду, — тихо отвечает Чимин, поглаживая пухлые нежные щёки волчонка, но на Джина пока посмотреть не может. Он борется с внутренними демонами и старается хоть немного зализать раны, даже несмотря на то, что ему дико плохо.        Волк в груди лишь прижимает уши к голове и отворачивается. Он бессилен, ранен, слаб и изувечен, белую шерсть пропитывает алая кровь от растерзанной души и уничтоженной любви. Но… Чимин и с этим справится.

***

       Первые несколько дней к дому Яна не подпускают никого, кроме Тэхёна и Джина, как бы ни рвались бывшие соплеменники Чимина и отчаявшийся Чонгук. Чимин знает, что он приходит, но не хватает ни духу, ни решимости, чтобы подпустить к себе вожака. Он слышит озоновый аромат за пределами дома, но способен только забиться в самый дальний угол, понимая: если сейчас увидит Чонгука, то вся собранная по крупицам решимость испарится, словно и не было. Но оттягивать долго в любом случае не получится.        Ян встречает его скованным выражением лица, когда Чимин с утра выходит на кухню, удерживая в кольце рук Ёну.        — Как себя чувствуешь? — осторожно спрашивает лекарь, словно боится затронуть какую-либо из опасных тем и вынудить Чимина сорваться.        — Сносно, — деланно спокойно отвечает омега. Он держится молодцом, ну, ему так кажется.        — Чимин, — прочищает горло целитель, — тот альфа, чужак… он уже второй день с крыльца не сходит. Даже метлой попытался его выгнать. Не уходит.        Чимин понимает — Иен и не уйдёт. Он знает, что Ёну — его ребёнок. И требует разговора с бывшим омегой. И Чимин, наконец, должен дать ему нужное.        — Можешь, пожалуйста, пустить его и дать нам время поговорить? — сипло проговаривает омега, на Яна не глядя от стыда.        Он столько проблем окружающим приносит, что даже стыдно. Чимин… проблемный, неправильный, какой-то не такой, будто бы ошибка, которую Луноликая хочет истребить. Только почему и за что — не понимает ни он, ни кто-то другой. Ян, оглядев омегу с беспокойством, только медленно кивает. Он наливает Чимину чаю сперва, наполняет ещё вторую чашку и только после этого нерешительно движется в сторону сеней. Слышатся тихие слова — взволнованные, сиплые, наполненные множеством чувств, и Чимин мысленно собирает себя в ежовый кулак, не позволяя вырваться и трусливо спрятаться в раковине. Он изначально неверно поступил: не стоило сбегать, как маленький щенок, не стоило прятаться от проблем. Натворил дел, конечно, знатно.        Иен входит робко, сперва долго смотрит на омегу, который покачивает мальчика в руках, а тот всё цепляется за подаренный кулон. Альфа мнётся, но его не прогоняют, потому Иен присаживается напротив Чимина, как раз там, где Ян оставил вторую чашку чая. Чимин пока молчит, он не знает, какие слова подобрать и вообще каким образом начать этот тяжёлый разговор.        — Как ты…        — Не стоит спрашивать такое. Ты сам знаешь ответ, — резко довольно начинает омега, а после, поумерив пыл — он ведь не собирается ругаться с Иеном, — выдыхает и продолжает чуть медленнее: — Прости. Я не должен срываться на тебе.        — Ты имеешь на это полное право. Из-за меня тебе и так многое пришлось пережить, — голос Иена надрывается в какой-то момент, и Чимин понимает — альфа тоже не в сахаре. Он винит себя, это сквозит в знакомом до одури запахе малины, преследующем его изо дня в день.        Пак собирается с мыслями, Иен тоже молчит. Между ними несколько лет брака, маленький ребёнок, трудности, разорванная, уничтоженная связь. Попросту оба не знают, как сложить все бушующие, нагнетённые эмоции в единый комок или же облечь в слова.        — Ты промолчал, что носишь щенка, — немного обиженно проговаривает Иен, хотя старается не звучать обвинительно — Чимин нутром ощущает.        — Да. Я не должен был так делать, но был настолько разбит, что не хотел даже находиться на территории стаи.        Иен молчит. Несколько минут он анализирует то, что происходит в его голове и складывается в единую картинку. А после альфа сглатывает и сцепляет руки в замок. Ему тоже, по всей видимости, тяжело.        — Прости меня.        — Ты уже просил прощения, не стоит, — мотает Чимин головой. Как ни странно, былой боли он не испытывает. Ну, или это уже заглушает её новая, более разрушительная порция.        — Я не из-за этого. Не знаю, как просить прощения за то, что решил и сделал не я, — передёргивает плечом Иен, и Чимин видит след усталости на его красивом лице. — Я хочу попросить прощения за то, что было после. Я не должен был пускать твоё состояние на самотёк, не должен был прятаться от боли. Я не мог никак признать, что тебе гораздо хуже, и сгорал от вины. Я не знал, что делать дальше, как сделать так, чтобы ты не страдал.        Вот тут уже в глотке омеги встаёт вязкий комок. Он поджимает дрожащие губы. Они оба натворили дел. Чимин умолчал о беременности, трусливо удрал, бросив всё и рискнув сразу двумя жизнями. Иен испугался и трусливо заперся в себе, не помогая Чимину пережить горе. Они пересекаются взглядами.        — Прости, Чимин, я оказался плохим альфой, — тихо проговаривает Иен, а Пак прикусывает сильнее губу, чтобы сдержаться.        — А я — трусливым беглецом, — выдыхает он, сильно прижимая к себе Ёну. — Прости, я не должен был умалчивать о положении.        Они замолкают ещё на несколько минут, переваривая. Много лет чувств — все они умещаются в расстояние между ними. Глухая тишина является непроходимым лесом, сквозь который обоим не продраться. Чимину всё ещё больно, а Иену всё ещё трусливо, ещё затапливает необъятной виной.        — Как его зовут? — почти шёпотом спрашивает Иен, смущённо глядя на собственного сына.        — Ёну, — хрипит в ответ Чимин. — Он омега.        — Я… мне жаль, что я не смог быть рядом, когда он появился на свет, — сглатывает альфа. — Можно мне подержать немного?        Чимину, если честно, не хочется давать сына в руки Иену, несмотря на то, что тот — его родной отец. Но и поступить по-другому он не может. Потому поднимается на ноги и медленно, нехотя приближается к альфе. Тот осторожно принимает ребёнка и с нежностью на него глядит. Удерживает с трепетом. Ещё будучи парой, они мечтали о детях. О том, что в их доме будет много волчат, что они будут их любить. Но единственный след связи между двумя оборотнями — крохотный младенец, который нежданно начинает разрываться в плаче, как только оказывается в руках отца-альфы. Ёну плачет так, словно ему больно, и Чимин забирает щенка из рук Иена, а тот неловко застывает, глядя на ребёнка с долей непонимания и боли. Они оба не могут понять, отчего у малыша такая реакция. Быть может, то виновны ужасные мысли Чимина, который большую часть беременности провёл в одиночестве и боли из-за произошедшего.        — Ты ведь не вернёшься домой? — с грустью в голосе спрашивает Иен, хотя уже знает ответ.        Нет. Чимин не вернётся. Хотя, наверное, это было бы разумным. Но… что в одной стае, что в другой Чимина ждёт идентичная картинка: как любимый когда-то или сейчас мужчина проводит время и проживает жизнь с тем, кто предначертан ему судьбой. И потому, в подтверждение догадке альфы, Чимин отрицательно вертит головой.        — Чимин…        — Пожалуйста, Иен, — тихо просит омега. — Я простил тебя. Нет твоей вины или вины твоего омеги в случившемся. Многие решения я принял сам. Какие-то оказались неверными. Прошу тебя лишь… быть счастливым.        Альфа поджимает губы. Они много разговаривали, точнее, пытались, ещё когда всё случилось. Иен и правда просил прощения, стоя на коленях, потому что никак не мог разорвать эту связь. Истинные — навсегда. Так им твердят с детства. Священный подарок Луноликой, от которого оторвать себя невозможно.        — Я знаю и чувствую, что ты тоже будешь счастлив, — горько произносит напоследок альфа, прежде чем, ссутулившись, уйти.        Недосказанность исчезает, как только за ним закрывается дверь, а омега снова падает на стул. Истинные. Шутка над его чувствами, повторившаяся, словно издевательство. Джин говорил ему о своих ощущениях, которые помнит даже спустя столько лет. Дышать без пары — невозможно. Жить без него не получится. В момент, когда истинность проявляется от первого взгляда повзрослевших волков, мир переворачивается, сворачивается до мизерной точки, концентрируясь только в одном существе. И по ощущениям, когда встречаешь свою пару, дарованную Матерью, можешь и погибнуть от горя, стоит его лишиться. Но Чимин… никогда не ощущал этого. И не желает. Истинные причиняют и причинили ему слишком много боли. Он может судить только из-за ощущений, поведанных ему другими, на себе испытывать даже не желает.        Опершись лбом о выставленную руку, Чимин судорожно старается привести себя в чувство. У него получится двинуться дальше, как только омега разберётся со всем, что накопилось.