***
Ёну — беспокойный ребёнок. Чимин уже которую ночь не спит, лишь ходит по спальне альфы и качает щенка, пытаясь убаюкать, но Ёну всё плачет и плачет, словно ему чего-то не хватает. Вроде, сыт и свеж, облюблен, так что же недостаёт младенцу? Чимин устал, просто ужасно устал. У него болят руки от многочасовых качаний волчонка, у него гудит голова и слипаются веки. Но омега упрямо продолжает заботливо покачивать сына в руках, подходя к окну. С улицы ещё пахнет жарой; Луноликая заглядывает в открытые ставни и ласкает лицо Чимина серебристым светом. Он почти вырубается, стоит моргнуть, но держится. Сын красивый. Очень на отца своего похож, оттого любовь омеги наполняется не только светом, но и болью. Потому, нахмурившись, Чимин вздыхает. Он пошатывается от усталости, однако начинает новый круг брожения по комнате, пока Ёну хнычет и сучит руками и ногами. Это так… тяжело. Чимин знал, что растить детей трудно, не думал лишь, что устанет так быстро. Не замечает сперва, как дверь тихо открывается, пропуская высокую фигуру Чонгука. Тот нависает над омегой, прикасаясь к его уставшим, почти деревянным плечам, вынуждает обернуться. Чонгук молчит. Просто пронзительно смотрит на бледное в лунном свете лицо, а после своевольно забирает волчонка из рук. Чимин столбенеет, хочет было возмутиться, но Чонгук его опережает: — Ты устал. Ему нужен отдохнувший тата. Ляг и поспи, — взгляд вожака непримирим, строг и настойчив. Чимин поджимает пристыженно губы, пока Чонгук, осторожно перевернув ребёнка, укладывает его головой на свою грудь и поджимает маленькие ножки. Ёну резко замолкает, причмокивает губами и принюхивается, словно улавливает знакомый, нужный запах определённого волка. Засыпает, шокируя Чимина, который бьётся с укладыванием сына уже который день. Чонгук проводит ладонью по растрёпанным волосам омеги и притягивает к себе, чтобы коснуться губами лба. Сдержанно, даже, можно сказать, скованно и смущённо целует, а после подталкивает к кровати. — Давай же. Чимин неловко идёт к постели и забирается, сразу же чувствуя, насколько устало его тело. Ноги гудят, руки ноют, и омега, только оказавшись в кровати, размякает. Чонгук стоит у окна и похлопывает по детским ягодицам, убаюкивая Ёну. Он неопытен так же, как и сам Чимин, но всё равно пришёл на помощь Паку, чтобы дать хоть одну ночь среди бесчисленного количества для передышки. Пак благодарно Чонгуку улыбается и вырубается, как только закрывает глаза. Утро приходит неожиданно: вот, Чимин смежил веки и сознание его отключилось, а тут уже рассветные лучи затапливают из приоткрытых ставень комнату. Падают на светлый деревянный пол, освещают белое постельное бельё. Чонгук лежит рядом, словно там ему и место. Чимину тревожно: он так сильно привязался к альфе, что отрывать будет только с мясом, когда ему придётся покинуть жилище вожака. Прикусывает губу, глядя на расслабленное смуглое лицо. Чон спит, а Ёну спокойно сопит на его груди, не шевелясь даже. Чимин улыбается. Он мечтал о таком, пусть и с другим мужчиной. Он хотел, чтобы семья его была счастливой, а получилось так, что сын дремлет на груди чужого альфы, который подобрал Чимина — одинокого, уставшего — буквально с улицы. Чонгук прекрасен. Сердце омеги застывает и начинает колотиться с новой силой, когда он смотрит на вожака. Добрый, сильный, заботливый, даже грозный — настоящий Отец стаи. Он терпелив и чуток, в Чонгуке столько любви скопилось. Его омеге повезёт, его истинный, которого Чон так ждёт, будет самым счастливым волком. С таким никогда не пропадёшь. Чимин так же думал и о том, кого любил. Его имя даже для внутреннего омеги под запретом, оно вызывает боль в груди и чувство такой пустоты, что становится тяжело дышать. Пак и сам не замечает, как шмыгает носом, прикусив губу. Тянет пальцы, чтобы отбросить тёмную прядь с глаз Чонгука. Тот продолжает крепко спать, тем не менее придерживая волчонка, чтобы тот, не дай Луна, не скатился с груди. Чимин ощущает, как колет в сердце. Ему не хочется отсюда уходить. Только остаться, чтобы просыпаться и видеть Чонгука, убаюкавшего Ёну. Но не получится. Приподнявшись на руках и нависнув над альфой, он целует невесомо приоткрытые губы. Чонгук не принадлежит ему. А Чимин не создан для вожака, не его судьба. Потому, смерив свою омежью суть и желание остаться в постели, прижаться к волку так сильно, что не отодрать, Чимин встаёт на ноги. Он… пропал. В тёплых карих глазах, горячих руках. Потому так трудно принимать касания Чонгука, потому что те воспринимаются особенными, наполненными нежностью, но недоверие только скалит зубы. Чимин боится снова испытать боль. Он её повторения не переживёт, а ведь нужен самому важному существу в жизни — своему сыну. Скрывается на кухне, чтобы умыться прохладной водой и привести себя немного в порядок. Отдых, дарованный Чонгуком, сразу же влияет на тело оборотня: нет усталости и ломоты, нет злости и раздражения. Чимин блаженно выдыхает, когда в дверь тихо стучат. Отворив, замечает Джина, тянущего козье молоко для Ёну. — Доброе утро, — тихо говорит омега, обнимая Чимина. Пак так к Киму прикипел, что тоже не разорвать. Он уже не может не обнимать в ответ, втягивая хвойный естественный запах Сокджина, не способен не отвечать на его доброту. — Доброе утро, Джин, — улыбается омега. Он чувствует себя таким счастливым, но в то же время встревоженным, что всё тело затапливает эмоциями. — Как вы тут? — шепчет друг, глядя на приоткрытую дверь спальни. Там уже, кажется, возится альфа и кряхтит ребёнок. — Пойдёт, — жмёт размыто плечом Чимин, протаскивая омегу мимо двери в комнату, чтобы не разбудить спящих. Но Чонгук всё равно просыпается вскоре, когда омеги уже пьют чай с молоком и тихонько беседуют. Джин рассказывает Чимину о предстоящей большой охоте, когда половина альф уйдут из стаи, дабы принести как можно больше добычи и обеспечить себе сытую зиму. Чимин поджимает губы, понимая, что Чонгук уйдёт с ними, и это продлится почти месяц. Как он будет здесь один? И пусть он прожил четыре месяца в лесу в полном одиночестве, Пак не может без укола в груди представить дни, которые проведёт в доме вожака без него самого. Но должен. Потому что скоро достроят его дом, и Чимину всё равно придётся уйти. Альфа шаркает ногами по полу и зевает, придерживая волчонка, хныкающего на груди. Сокджин обдаёт Чонгука странным, заинтересованным взглядом, пока тот передаёт ребёнка, а сам тянется за стаканом, чтобы отпить молока. — Доброе утро, вожак, — хитро вдруг тянет Джин, сощуриваясь. — И тебе не хворать, репейник ты эдакий, — усмехается Чонгук, глотая всё ещё тёплое молоко. — Это я репейник?! — шипит оскорблённо Сокджин, возмущаясь. — Айщ, прости! — взмахивает руками альфа, повторяя хитрое выражение лица старого друга. — Я забыл, репейники можно снять с одежды, а ты приклеиваешься как банный лист до задницы. Сокджин порыкивает на вожака, а тот, хохоча, исчезает из кухни под возмущения Джина. Чимин не может перестать улыбаться. Так приятно и тепло… Потому, присаживается за стол и покачивает волчонка, пока Джин помогает ему наполнить бутылочку молоком.***
Чонгук занят сбором на охоту: запасается снадобьями, если что-то случится с членами стаи, хлебом на всякий случай. Он выходит из дома лекаря, замечая Джина, сидящего на лавке рядом с Тэхёном, которые лукаво оглядывают вожака. Тот хмурится: если эти двое оборотней так смотрят, жди беды. Чонгук расслабленно спускается с крыльца — на охоту уже завтра, так что некогда лениться, пусть он оставляет стаю на Намджуна, но всё равно страшно беспокоится, особенно за Чимина с его маленьким волчонком. Оставить его совсем одного… хотя, рядом будут Джин и Тэ, они омегу в обиду не дадут. — Добрый вечер, вожак, — тянет Джин, сощурившись, а Тэ посмеивается. — И тебе хорошего вечера, — усмехается Чонгук уголком губ. — Где Чимин? — Гуляет с Ёну поблизости, — отвечает вместо старшего Тэхён, выглядывает из-за плеча Сокджина. — Ага, — кивает тот, выглядя ещё хитрее. — О, Хосок! Чонгук и сам переводит взгляд на молодого альфу — младшего брата Юнги, — а после машет ему рукой, пока волк склоняется и срывает редкие цветы возле забора Яна. Чон только любопытно изгибает бровь, рассматривая, с какой тщательностью оборотень складывает стебель к стеблю да поправляет листья. — Чего это он? — тихо спрашивает у главных сплетников стаи, а те только переглядываются. — Чимину, наверное, собирает очередной букет, — жмёт плечами Джин так, словно в этом нет ничего особенного. Чонгука пронзает холодным уколом. Значит, те цветы, что омега заботливо ставит в вазу, собирает ему Хосок? Альфа внутри вдруг ощеривается, прижав уши к голове, рычит, а Чонгук напрягается. Он, игнорируя хитрые взгляды омег, торопливо уходит, больше на Хосока не взглянув. Громко топает по дороге к дому, весь почему-то злопыхает и фыркает. Цветы таскает. К нему домой. Засранец. Ему ревностно вдруг так становится, что невмоготу. Но Чонгук себя одёргивает: он Чимина своим не делал, чтобы так реагировать, не метил, прав на него не заявлял публично, чего яриться. Но зверь внутри противится, злится, рычит и скалит белоснежные клыки на такие мысли. Альфа прикусывает губу. Пока доходит до дома, немного успокаивается и встряхивает головой, чтобы сбросить наваждение. Оставляет сумку с необходимым в сенях, а после движется в кухню. В глотке страшно пересохло, хочется пить, но стоит Чонгуку заметить вазу на столе, как альфа внутри снова протяжно и злостно воет. Цветы. От Хосока. В его доме. Для Чимина. Чонгук вазу буравит взглядом, осматривает несколько опавших лепестков и фыркает. Обходит стол, стараясь избавиться от негатива, затапливающего нутро. Чего это Хосок цветы Чимину носит? Виды на него имеет? Чонгука от одной мысли, что Хосок может приблизиться к омеге, раздражает даже воздух и солнечный свет. Альфа краснеет, зверь внутри рычит, а глаза сощуриваются. Оглянувшись, Чонгук бросает взгляд на распахнутое окно кухни, после — снова на цветы. Фыркает. Всё же пьёт, набрав в стакан воды из кувшина, крупными глотками и торопится, чтобы поскорее с кухни уйти. Только шаги его стихают, как вожак возвращается обратно и, схватив проклятую глиняную вазу, резво выкидывает в окно. Весь пышет гневом, поддаваясь эмоциям волка внутри, потому что… проклятье. Нечего таскать сюда проклятые цветы! Не в его дом, не к Чимину. И тут же настигает вопрос: а почему же он так реагирует. Он… ревнует? Волк из нутра талдычит согласно, а Чонгук только встряхивает снова головой и уходит из помещения, объятого пожаром заката. На столе остаются только печальные одинокие лепестки.***
Ночь перед охотой кажется такой тягучей и густой, что невмоготу. Жара лета сходит на нет, предвещая приход тёплого сентября, следом за которым явятся первые дожди и холода, обычно бушующие в начале октября перед самым Серебристом. Священный праздник оборотней, один из самых главных, потому Чонгук, чтобы не попасть впросак, должен отвести альф на охоту и принести как можно больше дичи и мяса. Он обязан обеспечить стаю провизией на период холодов, как говорится, саночки готовятся с лета. И волнительно. Это не первая, даже не вторая охота Чонгука, но он всё равно волнуется. Ещё когда его родители были живы, альфа отправлялся доблестно с отрядами на охоту, а теперь страшно покидать поселение. Потому что здесь останется Чимин с новорождённым щенком, в его доме. Конечно, альфа ратует на оставшуюся сильную половину стаи в плане защиты и на омег, которые не бросят Пака с родительскими обязанностями. Когда Чон только увидел уставшего омегу, едва от недостатка сна стоящего на ногах, то не смог остаться в стороне. И с тех пор укачивает Ёну только он, пусть Чимин и противится. Сегодня омеги устраивают большой ритуал на удачу, и Чимин играет в нём важную роль. В августе появились на свет трое щенков, один из которых сын Пака. Омеги для народа волков священные создания, их способность созидать, вынашивать и являть на свет новые жизни — почитаются. И их кровь крайне ценна. Охота — не менее серьёзное мероприятие. Потому, когда альфы собираются идти на охоту, омеги, родившие щенят незадолго до этого, должны мужчин благословить. В этом году целых трое! Значит, Луноликая благоволит. Костры горят ярким пламенем, когда Чонгук приближается к площади. Он, как и все альфы, собирающиеся в дальний путь длиною в месяц, разделся по пояс и позволил незамужним оборотням повязать в волосы короткие яркие ленты. Здесь марево дыма жжёт глаза, барабаны агрессивно стучат, а им только и остаётся ждать омег, которых готовят остальные члены стаи. Особенный ритуал, который знает только слабый пол общины, альфам строго запрещено даже нюхать воздух рядом с местом, где омеги настраиваются передать свою энергию другим оборотням, потому Чон смирен и спокоен. Барабаны меняют ритм, прибавляются глубокие, почти потусторонние голоса волков, заводящих необходимые песни, будто они чувствует чужое приближение. Чонгук весь подбирается, а рядом с ним Юнги и Хосок, тоже готовые к отправке. Их сопровождают шестеро самый старших омег поселения — держат факелы над головами, в свободных руках — пучки полыни и вербены, периодические поджигая так, чтобы естественный запах омег не разносился дальше положенного. Все трое укрыты белыми полупрозрачными отрезами, из-под которых виднеются только кончики пальцев на ногах. Волк внутри Чонгука вздрагивает и весь нахохливается, ощущает запах черёмухи даже несмотря на старания старших оборотней, он знает, что Чимин идёт справа. Альфа ворчит в груди, принюхивается и присматривается. Он желает, чтобы именно Чимин благословил его. Обычно, если на охоту уходит один из пары, тем более что второй принёс в свет ребёнка, их связь и таинственные чары Луноликой особенно сильны. Загвоздка в том, что Чимин — не пара Чонгука, а Ёну — не его волчонок. И этот факт почему-то вызывает досаду. Потому что Чонгук постоянно об этом забывает и уже правда начинает причислять Пака к, богиня, своему омеге. И стыдится, потому что делает это лишь мысленно, наглеет, а на разговор с омегой не выходит. Он сомневается, боится, мечется, и самому Чонгуку это не нравится. Он бы хотел, чтобы Луноликая, как к вожаку, подвела Чимина к нему первым, но тут уж… как распорядится судьба. Пак же медленно шагает — самый невысокий среди троих волков, хрупкий, полотно тянется за ним хвостом, собирая листья и сухие травинки. Чонгук даже дыхание задерживает, когда омега шагает в его сторону. Десять альф — трое омег. Этой силы должно хватить сполна для удачной охоты. Чимин становится напротив него, и волк внутри сходит с ума, глаза вожака расширяются, ноздри трепещут, когда он старается уловить запах пришедшего к нему оборотня. Позади каждого наречённого на ритуал останавливаются двое старших. Они поднимают над головами, сокрытыми под пологами, чашу с особенным отваром и выливают его прямо на ткань, пропитывая материю, волосы и всё, что скрыто. Чонгук наблюдает за тем, как красная жидкость стекает, вынуждая ткань прилипать к коже, не может не смотреть на него, даже если лица не видно. Дикость природы сводит с ума, для чего Луноликая так шутит с ним? Такое чувство, что Чимин — его истинный без истинности, без той самой заставляющей дуреть связи, когда ты умрёшь следом за своей парой. Чимин — его наваждение. Чонгук прикусывает внутреннюю сторону щеки, когда двое пожилых оборотней сдёргивают с головы Пака полотно, взлохмачивают волосы. Губы Чимина испачканы красным, глаза вертикально пересекают чёрные полосы, а на шее — жёлтый обруч. На омеге только коротенькая рубаха, пропитавшаяся отваром и прилипшая к худому телу, она едва прикрывает ягодицы и часть бёдер, так что Чонгук вынужден отвести взгляд. Чонгук не дышит, когда Пак шагает к нему. Сзади омеге подают тонкий узкий кинжал, и тот молчаливо принимает оружие. Становится вплотную, заглядывая Чону в глаза голубыми звериными радужками, только после размыкая сочные от природы губы. — Да благословит тебя Луноликая, как благословляю я, — хрипло произносит Чимин, глядя только Чонгуку в глаза. — Да подарит она тебе силы, чтобы сотворить задуманное. Да даст она тебе удачи моей, чтобы та явилась нитью путеводной для твоей дороги домой, Альфа. Чонгук весь внутренне загорается от слов Чимина. Словно это не просто ритуал, а его личная просьба. — Да сбереги ты сына своего. Отца нашего, волка лесного, зверя истинного, — продолжает Чимин в унисон с остальными двумя оборотнями, но Чонгук слышит лишь его тембр. Омега подносит кинжал к шее и надрезает кожу на изгибе. Обычно волки используют запястья, пальцы, бёдра и шеи, и Чонгук бы не удивился, если бы то был не Пак. Но он… совершенно не против. Алая капля крови скользит по светлой коже, манит альфу, глаза которого вспыхивают моментально красным. Красиво, соблазнительно, Чонгук устоять не может — шагает вперёд. Его грубые, жёсткие пальцы зарываются в чуть влажные волосы и вынуждают омегу склонить голову. Чимин послушен, покорен, он по доброй воле отдаёт свою внутреннюю силу, желая, чтобы вожак и его альфы домой вернулись в целости и сохранности. Чон же, забывшись, слизывает каплю крови языком и тут же дуреет. Он должен сделать полноценный глоток — небольшой, но всё же, до того, как ранка затянется на шее. Чонгук чуть давит на порез зубами и языком, отчего Чимин дрожит и мычит в его руках, вынуждая альфу порыкивать, а клыки выступать. Вожак глотает кровь Чимина и отстраняется, ещё храня её тёплый вкус на своих губах. Однако… омега даст испить крови не только ему, а ещё двоим альфам. И следующие — Юнги и Хосок. И если первый никаких задних мыслей у вожака не вызывает, то второй… Юнги благодарно принимает дар Чимина и глотает крохотную порцию крови из его ладони, после, как и полагается, целуя тыльную сторону, чтобы отпустить дальше. Чонгук внимательно глядит за Хосоком, который глаз не сводит с Чимина. Волк внутри Чонгука беснуется и пляшет яростный танец, стоит собрату припасть губами к повреждённому запястью — каждый альфа должен получить своё место для испития. Чонгук не сдерживается и порыкивает, когда Хосок слишком задерживается, отчего тот, глянув пристыженно на вожака, отлипает от Чимина. Тот слабнет быстро, но к нему всё ещё без повода прикасаться запрещено, потому омеги, проводящие ритуал, подхватывают Пака под руки и уводят с площади.***
Они собираются отправиться, пока солнце даже ещё не взошло, потому, когда звёзды ещё сверкают на тёмном полотне неба, Чонгук выходит из своего дома. Он знает, что омега уже проснулся, что он открывает дверь и тихонько выходит, чтобы не разбудить Ёну. Подкрадывается сзади, видя, как вожак застыл в проёме входной двери, и прикасается мягкими ладонями к спине в лёгкой рубашке. Честно признаться, Чонгук ждал этого мига. Он казался ему таким важным, и кажется сейчас. Словно последний разговор перед охотой что-то сломит внутри него, изменит однозначно в ином направлении. Альфа давно мечется. Он хочет, уже может это откровенно признать, сблизиться с Чимином. Не просто до такого состояния, когда ему хватит только поцелуя. Чонгук всегда мечтал об истинном, отчасти и сейчас мечтает, но сомневается. И сомнений по-прежнему много, именно по этой причине он ещё не предложил омеге остаться в его доме навсегда. Быть может, проветрив разум и впустив внутреннего зверя в своё тело, вожак поймёт для себя что-то ещё. Чимин ждёт, пока Чон развернётся, встречается с его взглядом, буравит пристально. — Удачной охоты, вожак, — шёпотом произносит он. — Ты уже и без того даровал мне свою силу и удачу, — улыбается Чонгук, видя, как лёгкая улыбка трогает чужие губы в ответ. Чимин вдруг хватает его за руку и крепко сжимает узловатые пальцы. Чонгук это позволяет, так же, как и переплести их ладони. Альфа внутри снова валяется брюхом вверх, готовый подчиняться дарованной ласке. — Чонгук, — начинает вдруг Чимин, и Чон обращается весь в слух. — Когда ты вернёшься домой… Я хочу поговорить. Нам давно следовало это сделать. — Но ты был не готов. Я всё понимаю и согласен был ждать. Чимин на него благодарно глядит и, привстав на цыпочки, касается губами щеки. Сердце альфы делает кульбит внутри от близости, от цветочно-пряного запаха омеги, и не удаётся сдержаться. Потому вожак обхватывает Чимина за талию и притягивает к себе. — Я в смешанных чувствах, но уверен, что когда вернусь к тебе домой, то мне тоже будет, что сказать. По дороге сформулирую это так, как мне нужно. Чимин кивает, обнимая Чонгука, у того нос сводит от его густого запаха, но вдыхать прекратить оказывается невозможным. Альфа утыкается ему в висок и, вдохнув напоследок, выпускает из рук. Всего месяц охоты. Эта разлука окажется либо соединяющей, либо разведёт их по разным тропкам, и Чонгук впервые возносит молитвы Луноликой, которые отличаются от его обычных просьб.***
Две недели охоты пролетают неимоверно быстро, Чонгук даже моргнуть не успевает. И если вдруг ему показалось изначально, что зверь, вырвавшийся из него на время охоты, приглушит нужду в чужом присутствии, то ошибся. Уже через несколько дней он занервничал. От нехватки омеги рядом, от того, что привык к его феромону, к его присутствию, к прикосновениям невзначай. Он привык к голосу Чимина, к тому, как тот едва слышно напевает, укачивая Ёну. За довольно короткий срок омега завладел им, привязал к себе так крепко, словно крупными цепями и всеми известными верёвками. Они остановились у реки. Два воза, которые оборотни взяли с собой для перевозки добычи, заполнены почти под завязку, и, возможно, охота в этом году закончится раньше, ведь природа им и правда благоволит. Дичь сама почти летит в лапы, рогатые пугаются и путаются, попадают запросто в волчьи ловушки, почти гнать по лесу не приходится. Чонгук перекидывается, впервые за две недели становясь на две ноги. Непривычно после мощных лап и горы сизой шерсти, но оборотень встряхивает головой, когда входит в прохладную реку. Хочется вымыться, оказаться в тёплой кровати, но никакие потребности в комфорте не заменят дикой свободы, которую дарует Луноликая во время обращения Охоты. Юнги рядом с ним, плещется, споласкивает уставшее, но крепкое тело, моргает, показывая зелёные радужки, как-то странно на вожака посматривает, будто в чём-то подозревает. Тот на это внимания обращать не хочет, но так или иначе, что-то начинает нетерпеливо порыкивать в ответ изнутри, словно альфа в его сущности настораживается, становится агрессивнее, выпуская множество чувств Чонгука. — Что? — изгибает бровь вожак, зачёсывая отросшие тёмные волосы назад. — Ничего, — с усмешкой жмёт плечом Юнги. — Но ты же явно что-то хочешь сказать или спросить. — Что у вас с Чимином? — вдруг резко спрашивает друг, полностью разворачиваясь к Чонгуку. Тот прослеживает, как капельки воды стекают по рельефному животу и широким плечам, падая в реку. Чонгук молчит. Он не метил омегу, он даже не прикасался к нему, хотя, признаться честно, желание по этому поводу было дикое. Но, во-первых, Чон не имеет права трогать недавно родившего оборотня, а во-вторых… Чонгук не может приблизиться к Чимину, пока не будет знать, что с тем случилось. — Чонгук, — снова давит Юнги, вынуждая альфу рыкнуть в ответ. — Чего вы все ко мне пристали? Снова заведёте шарманку о том, что мне нужен омега. — Но ведь тебе и правда нужен. Да, ты мечтаешь об истинном, и сам ведь знаешь, насколько в наше время те редки. Чон смотрит перед собой. Он отбрасывает все пагубные мысли, которые его одолевают. — Чимин прекрасный омега, — тихо продолжает Юнги, не глядя на вожака, который гневно буравит его вдруг покрасневшими радужками. — Ты преобразился с его появлением. Веселее выглядишь, всё время на подъёме, вся стая ощущает твои изменения. Ты близок к нему. — И что? — рычит Чонгук, не понимая, откуда исходит злость, затапливающая вожака, когда речь заходит об истинном и Чимине. — Что лучше, друг мой, — поднимает взгляд на него альфа. — Ждать призрачную судьбу, которая до самой старости и смерти к тебе может не явиться, или же принять в сердце омегу живого — из крови и плоти, настоящего, тёплого и заботливого? Чонгук поджимает губы. Конечно и он сам об этом думал. О том, что истинный из мечтаний может и не прийти. И что рядом с ним есть Чимин. Чимин, который преобразил его скупое холостяцкое жилище, Чимин, который любит свежие цветы в вазе, который качает волчонка на руках. Который пахнет летом и большим полем, усеянным цветами. От его прикосновений зверь Чонгука поёт и воет, сам вожак его желает. Чтобы просыпаться рано утром рядом, чтобы вонзить, проклятье, клыки в его шею, сделав своим навсегда. Чтобы перед Луноликой принести немую клятву верности. А после долго целовать его красивое изящное тело, к которому так хочется притронуться, слышать омежьи выдохи, познать, каков он, когда фигура буквально трясётся от удовольствия. Чтобы Чимин принадлежал только ему и Луноликой, которая заберёт когда-то их обоих. Прежде слова Юнги были восприняты враждебно, потому что Чонгук не хотел никого искать. И, по всей видимости, Луноликая сама привела к нему Чимина. Того, кто прятался в малиновых кустах, сперва был груб и язвителен, а теперь проводил его на охоту, поделившись чем-то важным. Чимин обещал ему разговор, который, скорее всего, коснётся его прошлого, а это может значить только то, что омега готов раскрыться перед вожаком, чтобы стать до предела откровенным. Значит, чувства Чонгука взаимны?.. Юнги прожигает его взглядом, считывая эмоции. — Ты можешь ждать вечность или быть счастливым сейчас с омегой, который ждёт тебя дома, — вздыхает Мин, тут же перекидываясь и выпрыгивая из воды.***
Агрессия Чонгука растёт. Они решили переложить добычу на один воз и отправить двоих оборотней обратно в деревню, чтобы продолжить охоту и принести ещё больше. Юнги остался с ним, как и ещё шестеро волков, даже Хосок. И Чонгук солжёт, что не рад — Хосок ведь не отправился домой. Но вот состояние вожака не нравится им всем. Юнги постоянно морщит мокрый нос, мех его чёрный встаёт дыбом, а уши то и дело дёргаются. Они останавливаются на привал лишь раз — вожак гонит альф всё дальше, словно осточертевший. Он не устал, лишь непонятный коктейль чувств заполняет нутро. И когда один из волков буквально валится на третий день бега без передышки, Юнги рычит на Чонгука, призывая его остановиться. Чёрный крупный волк пригибает шею и тявкает на альфу, а тот только высится над всеми ними, источая волны раздражённых феромонов. Юнги вдруг перекидывается и принюхивается человечьим носом, словно хочет удостовериться, глаза его сразу же краснеют, а Чонгук только роет лапами землю, раздражаясь с пустого места ещё больше. Его бесит медлительность оборотней, его бесит воздух в лесу, потому что в нём чего-то не хватает. — Пора возвращаться домой, вожак, — хрипит Юнги, оглядывая его с ног до головы, пока оставшиеся волки прижимают уши к голове от агрессии Чонгука. — В гон нельзя охотиться. Чонгук рычит на старого друга, но слова его доходят всё же до разума — ему вот-вот снесёт крышу, и лучше будет, если Чон окажется в это время в поселении. Запрётся, как и раньше, дома, переживёт травматичные события, проклятый гон, который превращает его в настоящее животное, без разума и цели. Потому пускается рысью в направлении своих территорий и деревни стаи.***
Чимин словно ощущает неладное, когда в дверь что-то с грохотом врезается. Сейчас только время близится к вечеру, и громкий звук пугает омегу. Он, подхватив спокойного сына на руки, выходит из комнаты, чтобы посмотреть, в чём там дело, но не ожидает, что дверь с грохотом распахнётся, врезаясь ручкой в стену. Чимин прежде не видел Чонгука в облике зверя, потому не сразу узнаёт его. И даже запах, сейчас напитанный злостью и перечным привкусом, смешавшимся с озоном, не распознаёт с первого вдоха. Волк Чонгука огромен, он точно ростом с самого Чимина, широкий, с пушистой серой шерстью, топорщащейся сейчас. Альфа, сверкая алыми глазами, клацает длинными когтями по полу и приближается к омеге. Оглядывает его пристально, носом ведёт, втягивая феромон, а Чимин вдруг весь начинает дрожать изнутри и прижимать к себе Ёну. Чонгук давит. Впервые с момента, как Пак появился в поселении, Чон давит на него своей силой, пригвождает к полу и вынуждает омежью суть прижиматься брюхом к земле, да поскуливать. Чимин настораживается, даже дышать забывает, когда слышит короткий, но очень низкий гортанный рык со стороны оборотня. Всё его тело по линии позвоночника прошибает током, отчего омега судорожно выдыхает и снова втягивает в лёгкие грозовой аромат. — Чимин, — раздаётся голос Яна со стороны выхода, словно ощутившего происходящее в доме вожака и примчавшегося на выручку. — Иди сюда. Чонгук стоит между ним и Яном, и омега весь застывает, не зная, как вырваться из чар альфы, который вынудил ноги почти приклеиться к деревянному полу. — Чимин, иди сюда, — повторяет Ян уже строже. — Надо уйти. Но Чонгук вдруг рычит, прижимая уши к голове. Он делает шаг к омеге снова, царапает дерево пола когтями, а Пак вжимается в стену спиной. Мощный, сильный, крупный волк оказывается поблизости и втягивает запах с волос Чимина, а тот даже пошевелиться не может от давящей ауры. Но в то же время, когда страх чуть отступает перед альфой, Пак ощущает нечто неистовое, но знакомое, будто оно всегда окружает Чонгука в обычной жизни. Осознать не выходит, и Чимин, слушаясь лекаря, делает шаг в сторону, чтобы обойти вожака. Но тот снова низко рычит, сверкает алыми глазами. Ёну начинает испуганно плакать в руках таты, и Чимин взвинчивается, сразу же нахохливаясь в ответ. Он чувствует немую угрозу от феромонов вожака для своего щенка, потому, ощерившись, скалит белоснежные клыки и отвечает рыком Чонгуку. Тот опешивает на мгновение, и это позволяет проскользнуть Чимину к Яну, а тот, схватив омегу за запястье, буквально выволакивает из дома. И только когда Пак оказывается снаружи, может полноценно вдохнуть. Вернувшись, Чонгук заполнил собой сразу весь дом, а омега пока не может сообразить, что же с ним такое. Он привык к заботливому и шутливому вожаку, а не к дикому оборотню. — Пока гон Чонгука не пройдёт, побудешь у меня, — хрипло говорит целитель, и Чимин тут же понимает. Гон. Чонгук в гоне. Потому рычит на всех, потому давит своей сутью. И щенок, восприимчивый к феромонам, напрягается. Вот в чём дело. Омега внутри сладко скулит при упоминании альфьего гона, виляет хвостом, и Чимин готов на него пристыженно шикнуть. Слишком уж личное это — период дикости вожака, раз он запирается дома и выставляет Чимина прочь. Омега поджимает губы, а волк внутри всё не унимается и скулит, тянет его обратно.***
Чимин переживает. Он сидит в комнате дома у лекаря и качает щенка на коленях, пока только, что и делает, как смотрит в окно. Не может омега мыслями сосредоточиться на настоящем, не способен быть здесь и сейчас, потому что зверь, бушующий внутри, не даёт ему покоя. Чонгук закрылся в доме и уже второй день от него ни слуху ни духу, от того Пак весь изошёлся. Нет, это совсем не потому, что внутренний волк взволнован тем, что альфа проживает гон там, когда Чимин так далеко. Они друг другу не принадлежат, не меченые, не связанные, оба странные, вроде, желают быть вместе, но всё никак не приблизятся. Чимин хотел ему всё рассказать, когда альфа бы вернулся. Он хотел поведать свою историю, грустную, разрывающую ему душу по сей день, но не получается. Будто Луноликая пока не позволяет, посылая всё новые и новые преграды, будь то внутренние или внешние. Чимин места себе не может найти, ёрзает в кресле. Зверь внутри будто чует Чонгука даже отсюда, мается, мечется, зажимая пушистый хвост меж задних лап. На улице резко разразился дождь, теперь даже погулять не выйдешь, так что им с Ёну приходится сидеть в доме и развлекать себя любыми доступными способами. Ян спокойно сидит в кресле и плетёт кружево из тонких шёлковых ниток, добытых в их поселении, это будет красивая рубашка, только пока непонятно, для кого такая. Похожа на те, которые дарят на свадьбу. Ян не признаётся. — Не переживай ты так, — вздыхает лекарь, поднимая на Пака взгляд и замечая, насколько тот взвинчен. За окном гремит гром, и Ёну начинает, испугавшись, плакать, но Чимин быстро его успокаивает, мурлыча несвязно щенку, прижимая к груди теперь. Дверь дома раскрывается, показывая вымокшего Тэхёна и такого же мокрого Сокджина. Двое омег тянут банку с молоком, они всегда приносят его для Ёну, хотя Чимин уже говорил, что может пойти и надоить самостоятельно. Ему на это ответили: «Ничего не знаем, подрастёт, будешь доить, а пока…» Пак не понимает, почему его так оберегают, почему так хорошо относятся в стае, даже порой тёплый ком подкатывает к глотке. Он благодарен своим друзьям, от всего сердца. — Утро явно недоброе, — усмехается Тэ, встряхивая тяжёлыми кудрями и позволяя колокольчикам в тонкой косичке от макушки звякнуть весело. — Утро всегда доброе, а вот погода… — усмехается Ян, откладывая рукоделие и потягиваясь, чтобы привести в чувство затёкшую от долгого сидения спину. — Как ты? — присаживается на подлокотник кресла Джин, треплет ребёнка за пухлую щёку, на что тот только недовольно кряхтит и глядит на старшего внимательными глазами. — Пойдёт. — Переживаешь? — тоже интересуется Тэхён, а Чимин поджимает губы. Хочет сказать, что нет, но ложь омеги уловят сразу же. Переживает. Просто до невозможности. Тэ и Джин переглядываются, странно, к слову, так, а после Ян на них с подозрением смотрит, будто они втроём понимает много больше Чимина. — Не переживай ты так! — легонько хлопает его по плечу Джин, улыбаясь заискивающе. — Гон Чонгука тяжёлое время, но скоро пройдёт. — Уже второй день, правда, не утихает, — тянет Тэхён, вздыхая. — Наверное, в этот раз ему придётся попросить помощи. Он, конечно, редко так делает, но в этот раз Луноликая что-то заигралась с гоном. Наверняка позовёт кого-то из стаи, чтобы облегчить цикл. Чимин застывает, кажется, даже кровь прекращает течь по венам от его напряжения. Как это, позовёт кого-нибудь из стаи? Как… Чимин вскидывает голову, прищуривается, глядит на Тэхёна, а у того глаза почти мерцают, только непонятно от чего. Чонгук… будет звать омегу, чтобы провести гон. Чимина, главное, выгнал, а звать будет… Омега вдруг внутри поднимается на все четыре лапы, выгибает зло спину и рычит на эти слова. Уши жмёт ревностно к голове, а хвост себе места не находит — хлещет по гибким лапам. Чимин ощущает, как переживания перерастают в негодование, а Ян строго и пристально его рассматривает. — Ты чего? — морщит нос близко сидящий Сокджин. По всей видимости, Чимин выпустил дозу феромона, отчего у омег чешутся носы. — Ничего, — низко проговаривает омега, ещё сильнее сощуриваясь, пока глаза Тэ хитро сверкают. — Он уже позвал кого-то? — настойчиво, но довольно тихо спрашивает у Кима, а тот растягивает губы в едва заметной улыбке. — Нет, насколько я знаю, — растягивает Тэхён гласные, а Чимин подскакивает, удерживая волчонка в руках. — Чимин, что ты задумал? — тут же встаёт следом лекарь и недовольно рыкает на Тэхёна. — Посиди с Ёну, пожалуйста, — выдыхает, заводясь от собственной волны злости он, и Сокджин покорно, даже с каким-то удовлетворением принимает мальчика в руки, тут же покачивая. — Чимин! — Ян бросается следом, пока Пак движется к двери. Зверь внутри подгоняет его, завывает, принуждает не останавливаться. Чонгук… Чонгук не может провести этот гон с омегой из стаи. Если только с одним. — Чимин, что ты собрался делать? Тебе ещё опасно… Ян, видимо, сразу понимает мысли Пака, хватает его за руку, силясь остановить. — Я не могу ждать, Ян, — вертит головой тот, вцепляясь в чужие пальцы. — Я не могу оставить его там, пока кто-то другой придёт и займёт моё место! — Чимин закрывает рот ладонью, сам от себя не ожидая таких слов. Он считает, что его место рядом с Чонгуком. Он ревнует и сгорает в этой ревности, только представив, что к нему может приблизиться другой омега. Что он к вожаку будет прикасаться, будет целовать и обласкивать его, получать прикосновения, голос, запах, его желание. Чимин весь дрожит от злости внутреннего зверя, стоит лишь о таком подумать. Ян раскрывает пошире глаза, а после оба слышат вой, будто Чон чует настрой Чимина и… зовёт. — Я нужен ему, — шепчет Чимин, мягко выпутываясь из хватки целителя. Вскакивает в обувь и выбегает прямо под проливной дождь, не обращая внимания на всполохи молнии. Даже погода напоминает ему о Чонгуке, о его грозовом запахе. Чимин вдыхает поглубже, его нутро дрожит, когда он думает о том, куда идёт. Но продолжает почти бежать, огибая лужицы и грязь на тропках, ведущих к домам волков. Он нужен своему альфе. Чимин врывается в дом через кухонное, всегда распахнутое окно, ведь дверь Чонгук запер изнутри. Он краснеет от того факта, что пробирается в дом вожака, едва не поскальзывается из-за того, что дождь залился внутрь и намочил пол под окном. Тихо выскальзывает из промокших насквозь тапочек, шагает, оставляя влажные следы за собой и маленькие лужицы — с него льёт из-за дождя, под который попал. В доме темно — не зажжены свечи, а из-за ливня за пределами дома серый сумрак. Тихонько приближаясь к спальне, где приоткрыта створка, Чимин не может сдержать вой омеги внутри от того, как весь воздух в доме состоит из феромона Чонгука — агрессивного, дикого, тяжелого. Живот от него тянет так, что Чимин впивается в мокрую рубаху на уровне пупка. Дыхание сбивается, а мысли куда-то испаряются сиюминутно. В спальне почти совсем темно из-за закрытых ставень. Чимин всё равно может разглядеть силуэт альфы на кровати, а когда алые глаза распахиваются, стоит вожаку учуять его, вздрагивает всем телом и душой. Они смотрят прямо в зрачки, словно проникают сразу и везде, Чонгук рычит — глухо и низко, стискивает пальцами подушку Чимина в светлой наволочке и тут же низко стонет, потираясь о матрас всем телом. Чимина пронзает дикими разрядами молнии по всему телу. Он почти не дышит, глядя, как альфа поднимается на постели. Оглядывает его массивную, сейчас кажущуюся ещё огромнее фигуру, пока Чон сначала, пошатываясь, становится на четвереньки прямо на матрасе. Омега пятится, потому что вместо высокого смуглокожего мужчины к нему из спальни выходит огромный зверь с сизой, почти дыбом стоящей шерстью. Приоткрытая пасть показывает белоснежные клыки и розовый язык, Чонгук не сдерживает утробного рыка, он ведёт носом, чтобы учуять рискнувшего приблизиться омегу. Чимин же, судорожно выдохнув, поскальзывается на лужице и падает на дощатый пол. Зажмуривается, потому что ударился спиной, а когда раскрывает глаза, уже слышит цокот когтей по дереву. Чонгук нависает над ним в волчьем облике, тяжело дышит, а глаза его сверкают чистой краснотой гона. Чимин весь сжимается перед ним, но не от ужаса, потому что омега внутри него просто дерёт нутро лапами, порываясь вырваться, подчиниться, раскрыться перед Чонгуком. Запах озона забивается в каждую клетку тела. Чонгук обнюхивает его: ведёт мокрым чёрным носом около уха и шеи, спускается к лицу, прикасаясь к нежной коже на щеках, и Чимин закрывает ненадолго глаза. Чон аурой его своей придавливает к полу, вынуждая открыться и выгнуться, показать своё послушание альфе. А тот всё продолжает его нюхать, изредка прерываясь на короткое тихое рычание, отчего всё тело Чимина покрывается мурашками. Волчья морда касается живота, рубашка на котором задралась, Чонгук втягивает запах омеги с кожи, рычит уже громче. Его язык шершавый, он касается живота, вылизывает, зубами приподнимает рубаху ещё выше, а Чимин ощущает, как внизу всё уже теплеет. От давления вожака, от его силы, от его желания, которое забивается в нос и в рот вместе с феромонами. Чимин тихо всхлипывает от неожиданности, когда Чон обнюхивает его пах, изворачивается, переворачиваясь на живот и намереваясь подняться с пола. Но не ожидает, что волк ткнётся носом в его ягодицы, запуская по всему телу дрожь снова. Чимин охает, едва не растягивается на досках снова, а всё тело наливается жаром. Чонгук нависает, обнюхивает его затылок и гортанно рычит на ухо, так близко, что лохматая шерсть касается Чимина. Тот чувствует, как загораются голубым его глаза, это будто приказ вожака, его понимание — Чимин пришёл к нему сам, зная, в каком тот состоянии. Чимин судорожно выдыхает и не может взглянуть на Чонгука. Только на сизые крупные лапы, которые видит по бокам от себя. Омега перекидывается неожиданно, потому что вожак внутренне к нему взывает. Он думал, что первое превращение после беременности будет болезненным, что пройдёт мучительно долго, но сам не замечает, как уже лежит на брюхе под Чонгуком, показывая ему белую шерсть с серыми пятнами. Глядит на альфу большими голубыми глазами, а тот рычит ещё призывнее, вынуждая волка под ним заскулить. Чимин мечется, а Чонгук вдруг кусает его за хвост, вынуждая зажать тот между лапами, оттого омега тявкает и бросается в угол сеней. Он не замечает, как ломается замок на двери, как оба оборотня выскакивают из дома вожака, а Юнги провожает их, несущихся к лесу, весёлым взглядом. Чимин только мчится, загребая мягкую от постепенно прекращающегося дождя размытую землю. Он несётся, словно в Лунную ночь, а Чонгук рычит позади. Нагоняет он омегу быстро, снова кусает за хвост, и Чимин тявкает, припуская и петляя между деревьями. Он хочет поиграть, погонять альфу по лесу, прежде чем тот его словит. Омега несётся на длинных тонких лапах, уши прижимает к голове. Огибает бережок, едва не соскальзывая по мягкой земле и мокрой траве в воду, но умудряется побежать дальше. Чонгук его нежданно настигает, хватает за загривок, вынуждая заскулить, но не жалобно, а заискивающе. Чимин хочет, чтобы его поймали, вцепились в шерсть зубами и подмяли под себя. И Чонгук желание омеги исполняет. Они катятся кубарем, Пак выскальзывает из его клыков и лап, убегает дальше. Вожак воет, зовёт омегу, а тот продолжает играть с ним в догонялки. Живот крутит от горячего, скапливающегося желания, которое ощущается острее в волчьем теле, хвост дрожит, когда Чимин ощущает приближение альфы; они сталкиваются в чаще. Чон ведёт носом, рычит, обходит омегу кругами. Его глаза в серости леса сверкают драгоценными рубинами, и Чимин виляет задом, утекая, будто вода сквозь пальцы. Чон его снова кусает за хвост, догоняет, нюхает под ним, вынуждая Чимина скулить. Альфа снова ловит его, не собираясь, видимо, больше отпускать. Крепко держит зубами за шкирку, причитает по-волчьи, тявкая и порыкивая, пока Чимин дрожит в хватке вожака. Он испуган тем, что Чонгук возьмёт его прямо в звериной ипостаси, но ошибается: вожак давит своей аурой, вынуждая Пака перекинуться прямо в его руках. Чимин лежит обнажённый на мокром лесном подстиле животом, весь горит — внутренне и внешне, — а после к нему прижимаются голой кожей, заставляя широко раскрыть рот и ошалело выдохнуть. Чонгук кошмарно горячий, его смуглая грудь едва не обжигает прикосновением к голым лопаткам Чимина, от чего тот прогибается в пояснице. Дыхание касается уха, дразнит чувствительный слух, Чимин весь словно состоит из нервов в этот миг, а Чон вдруг прижимается пахом к его заду. Не заметив, как между ягодиц в процессе гонки стало влажно, Чимин вздрагивает, как только вожак вжимается в него плотью, чтобы потереться о расщелину, проскальзывая головкой по анусу. Омега хнычет, подставляется, оттопыривая ягодицы и жмурится. Его естество горит и просит прикоснуться, хочется прижаться к альфе сильнее. Его так давно никто не касался, никто не взрывался желанием от близости Пака, внутренний волк воет от нетерпеливости, а сам Чимин плавится от настойчивых, жадных покусываний, приходящихся на обнажённое плечо. Но Чонгук не берёт его, хотя Чимину уже плевать на траву, на влагу дождя в ней, на прохладу, однако альфа переворачивает его и тянет на себя, чтобы ловко подхватить под бёдрами и встать. Он губами касается ключицы, прежде чем куда-то пойти, а разум Чимина машет ему на прощанье ручкой, покидая волка. Пак изгибается, лишь бы создать дополнительный контакт разгорячённой кожи, стискивает от нетерпения зубы и просяще поскуливает в шею вожака. Ему сносит здравый рассудок от агрессивного, тяжёлого запаха, капли смазки с пульсацией изливаются из ануса. Чон взмахивает рукой, откидывая плющ, и оба оказываются в пещере. Здесь на полу сено, словно это чьё-то тайное убежище, в которое Чимину позволили вторгнуться, пахнет мокрым камнем и мхом, но Чимин больше концентрируется на аромате грозы, укутывающем его целиком. Чонгук почти падает на сено, которым устлан пол пещеры, вжимается в тело Чимина, стискивая его за талию. — Зачем пошёл ко мне? — хрипит альфа слишком низко, что не походит на его обычный мягкий баритон. Чимин мотает головой, словно не хочет признаваться, а Чонгук хватает его за лицо — влажное от дождя и катания по мокрой траве, волосы прилипли к щекам и лбу, так что альфа их смахивает. Его губы пряные, с привкусом горечи, будто сейчас ударит молнией, язык горячий, и Чимин, сидя сверху на вожаке, плавится, растекается мёдом в его ладонях. Его тело крепкое, жаркое, необходимое, Чимин тянется к плечам, оглаживает их, обводя косточки большими пальцами. Чонгук, словно замученный жарой путник в пустыне, обводит рёбра, пересчитывает их подушечками пальцев. Исследует нагое тело, прервав поцелуй, смотрит с такими искрами, что Чимин весь покрывается пунцовыми пятнами. На животе ещё исчезает тонкая полоска шрама, как краткое свидетельство о появлении Ёну на свет, и Чон, склонившись, целует её. Чимина почти подкидывает, возбуждённый член дёргается, когда Чонгук валит его спиной на сено, отчего колючие кончики высохшей травы впиваются в лопатки. Он кусает мягкую кожу на животе, спускается ниже, чтобы тут же подняться обратно к груди, язык обводит ореолы сосков, вырывая изо рта Чимина задушенный стон. Он плотно хочет свести ноги, потому что бёдра и ягодицы уже влажные от смазки, но альфа не позволяет: разводит коленки в стороны, обращает на стройные ноги внимание, вдруг принимаясь целовать внутреннюю сторону — горячо, мокро, почти задевая чувствительную кожу проступившими клыками. Чимин тает, растворяется и впитывается в землю, чтобы в ту же секунду Чонгук вернул его обратно. — Я так хотел этого, — шепчет Чонгук, вынуждая сознание вынырнуть из морока, и Чимин прислушивается. — Я так хотел исцеловать тебя всего. Ушёл из дома и только способен был думать о том, что мог бы сделать с тобой. Чонгук поднимает алый взгляд на омегу, и тот дрожит от желания, переполняющего альфу. — Сделай, — почти неслышно выдыхает он, цепляясь за плечи вожака. — Сделай со мной, что хочешь, Альфа. Я пришёл к тебе, я сейчас твой. Чимин от произнесённых слов дрожит сильнее, в глаза смотрит не отрываясь, а сам теряется, когда Чонгук утыкается носом в нос омеги, прожигая алым голубые глаза. — Мой? — Твой, — всхлипывает Чимин. Он знает, что говорит не только про период гона, потому что вкладывает в единственное слово всё, что имеет, всего себя без остатка. Боится до ужаса, что подарок этот не примут, но больше трусить не может. Чонгук глядеть не прекращает, зрачки его расширяются, затапливая алую сейчас радужку, и Чимин целует сам, дав зелёный свет. Альфа в волосы его пальцами зарывается, голову оттягивает, чтобы поцелуй углубить. Терзает рот, покусывая губы и проталкивая между ними влажный язык, отрывается, словно не может определиться, где хочет прикоснуться, целует изгиб шеи, отчего Чимина прошибает колючими возбуждёнными мурашками, кусает кожу на выступающих ключицах. Чимин руками ведёт по сильным плечам, пальцами цепляется за огнём горящую кожу, обвивая ногами пояс вожака. Ближе. Сильнее, горячее, больше — хочется всё и сразу, заполучить его целиком, чтобы видел только Чимина, чтобы сейчас тоже ему принадлежал. Он не ждёт момента, когда альфа перевернёт его на живот. Возбуждённый чувствительный член трётся о сено, вызывая у Чимина шипение. Но Чонгук, не дав ему опомниться, спускается дорожкой поцелуев по линии позвонков, очерчивает их губами и жаркими выдохами, пока не останавливается у ягодиц. Кусает за мягкую половинку, вырывая между губ Чимина стон, разводит их в стороны. Альфа собирает капли вязкой сладкой смазки пальцами и давит на вход, размазывая их. Чимин прогибается, в колени впиваются мелкие камушки, когда он поднимается и расставляет удобнее ноги. Собственное возбуждение покачивается, шлёпнувшись головкой о живот, из уретры вытекает предэякулят, капая тянущейся крохотной струйкой. Чимин оборачивается через плечо и тут же стонет — высоко, надрывно, — потому что видит дикий взгляд вожака, то, как он, высунув язык, приближается к нему. Омега ощущает ненасытное прикосновения рта к его анусу, жаркие поспешные поцелуи в мокрое местечко. Кончик языка обводит вход, а бёдра Чимина принимаются дрожать от желания. Пак оторваться не может от наблюдения за тем, как Чонгук, порыкивая, то отстраняется, чтобы слизать обильно выделяющуюся смазку, которая уже пачкает подбородок, то снова приникает к анусу, сверкая красными глазами. Вталкивает язык как можно глубже, вылизывает мягкие раздражённые возбуждением стенки, а Чимин поджимает пальцы на ногах и поскуливает. Чонгук мучает его, обхватывает за бёдра и не даёт соскочить. Его горячие пальцы ласкают яички, чуть сжимая, а Пак почти подпрыгивает от нетерпения. Прогибается в пояснице, уже шёпотом умоляя вожака его не мучить, а взять, наконец. Чимин уже представляет это забытое ощущение, он хочет, чтобы налившийся член, усеянный синими венками от напряжения, оказался внутри, растягивая его до того, чтобы было тяжело дышать. Выворачивается, чтобы оказаться лицом к лицу Чонгука, прервать мучительную ласку. Тот рычит на омегу, недовольный тем, что его оторвали, а сам Пак оказывается сидящим на его коленях. Касается стоящим членом головки альфы, трётся, показывает степень желания. В тот момент, когда слизывает прозрачные разводы собственной смазки с губ Чонгука, чувствует, как тот проталкивает в него сразу два пальца. Хочется насадиться, проскулить от заполненности и напряжения ануса, но Чимин только хнычет и зажмуривается. Чон же утягивает его в нетерпеливый поцелуй. Он тоже сгорает от желания, но не позволяет Паку слишком поторопиться. В нём двигаются уже три пальца, язык Чонгука таранит рот омеги, вынуждая нетерпеливо тереться о чужой член и шёпотом в перерывах просить взять его. Это, вроде, у Чонгука гон, а не у Чимина течка, но Пак теряет рассудок от сконцентрировавшегося запаха альфы, от его прикосновений. Поцелуи осыпают плечи и грудь, зубы смыкаются вокруг сосков, вынуждая Чимина вскрикивать. Чонгук, показывая клыки, тянется к шее, но Чимин ускользает, не позволяет себя пометить. Его пронзает болью от воспоминаний. У него уже была метка на теле, Чимин неосознанно избегает второй, потому что первая горит огнём от простого воспоминания. — Не меть, — шёпотом просит омега, впиваясь пальцами в плечи Чонгука. — Делай со мной, что хочешь, но не меть… Чонгук рычит на него — недовольный, нос морщит, но подчиняется, всё ещё фыркая от недовольства. Разворачивает Чимина, вынуждая снова опуститься в коленно-локтевую, и давит широкой тяжёлой ладонью на лопатки. Чимин валится грудью на сено, часто и тяжко дышит, пока Чон покрывает спину поцелуями. Кусается, вынуждая вскрикнуть, оставляет следы своих зубов везде в отместку за запрет Чимина ставить метку. Впивается под лопаткой, чтобы запечатлеть красный след, который скоро расцветёт всеми красками лилового. Спускается ниже, оставляя несдержанные укусы на пояснице, от которых Чимин хнычет. Смазка каплями струится медленно по бёдрам, член пульсирует, прося расслабления, но альфа упивается лаской, старается прикоснуться везде. Сжимает в ладонях ягодицы, а после кусает за одну из них. Чимин скулит и хочет отползти, но крепкая хватка не позволяет: Чонгук удерживает его, всасывает нежную светлую кожу, в придачу к укусу оставляя лиловый засос. Чимин хнычет, но не ожидает, что сразу после ещё одного укуса задницы, Чонгук так резко в него войдёт. Плавно, но неожиданно, на всю длину и заполняя омегу до краёв. Чимину нечем дышать, он сгребает пальцами сухое сено, сжимает в руках, немо раскрыв рот и ощущая, как крупный орган распирает изнутри, надавливая везде, где может. Чонгук судорожно выдыхает с рычанием, выходит из Чимина почти полностью, прежде чем резким толчком заполнить его вновь. Чимин вскрикивает, ощущая, как головка попадает по чувствительной точке, пытается схватиться хоть за что-то, но Чонгук напирает. Только набухающий узёл сталкивается с анусом, но не проникает, и Чимин весь дрожит от мысли о нём. Омега внутри блаженно поскуливает, поддаётся манипуляциям волка Чонгука, он открыт и доступен для всего. Толчки становятся плавнее, но быстрее, и Пак сорванно стонет впервые, вынуждая Чона навалиться на его спину. Альфа часто дышит в ухо, а после срывается, шепчет: — Мой всё равно. — Да, — всхлипывает Чимин, потому что его, даже если нет метки. Чонгук дуреет, обхватывает омегу под подбородком, вынуждая задрать голову. Толчки короткие, отрывистые, достающие до простаты, отчего Чимин стонет чаще и надрывнее, зажмуривается, пока Чонгук, обхватив его сзади за шею и подбородок, вынуждает насаживаться навстречу сильным проникновением. Они оба хотят большего, потому альфа тянет Пака на себя, вынуждает его откинуться на грудь, и член внутри меняет угол. Теперь Чонгук, сидя и опершись о холодную стену пещеры, подхватывает лежащего на нём омегу под коленками. Чимин, постанывая, заводит руку назад и обхватывает альфу за шею. Чон же, приподнимая Чимина, резко опускает на член. Тот входит — тугой, налитый, каменно твёрдый — в Чимина, вынуждая отчаянно выгибаться, чтобы получить большего. Чонгук кусает его больно за плечи, и омега едва ли не кончает от его утробного рыка, когда узел набухает сильнее на основании члена. Чимин сам хочет. Чтобы он оказался внутри. Поскорее. Омега воет в ушах, заглушая все остальные мысли, и Пак часто выдыхает, почти не хватает ртом воздух. Наслаждается каждым болезненным укусом разъярённого Чонгука, принимает его плоть как можно глубже и слышит горячие выдохи в ухо. Темп проникновений усиливается, Чимин совсем теряется в пространстве. Вместо потолка пещеры видит падающие на них звёзды, стонет и вскрикивает от того, как узел едва не проникает в него. Он уже весь в красных укусах, в следах страсти альфы, но Чонгук продолжает кусаться, порыкивает. Его волк требует подчинения омеги, требует привязки, но Чимин мотает головой, противится, и вожак отступает, в отместку кусая везде, кроме шеи. У Чимина самого чешется кожа от желания ощутить клыки Чонгука в определённой зоне, но он слишком испуган. Узёл снова задевает анус, и Чимин, вскрикнув, старается на него насадиться. Знает — будет больно, но вместе с тем — хорошо. Хорошо и правильно. Потому, слыша, как от его манипуляций альфа сорванно стонет ему в висок, Чимин продолжает. Он опускается, позволяя уплотнению на члене проникнуть в него, а после расшириться, запечатывая вход. Чимин кончает, когда ощущает заполнивший его узел, даже не стонет, тихо и отрывисто поскуливает — дыхания от колкой минутной боли не хватает. Царапает руки Чонгука, которыми тот обвил пояс Чимина, не позволяя больше соскочить с узла и разорвать вязку. Альфа только выдыхает, и Чимин чувствует, как его заполняет горячим семенем, как член внутри отчаянно пульсирует, дождавшись разрядки. Звёздный потолок пещеры кружится, даже, кажется, Пак выпадает из сознания, пока его распирает узлом, пока не хватает кислорода от боли, перемешанной с диким, ненормальным удовольствием.