***
Ян вытирает только что вымытые руки о полотенце, пока Чимин одевается. Омега с того дня, как прибыл в поселение волков, чувствует себя просто превосходно — жизнь в общине идёт ему на пользу, улучшается состояние здоровья, да и внутренний зверь ведёт себя смиреннее, потому что никто не собирается причинять вреда. — Родишь, скорее всего, после Саланы, — поясняет целитель, помогая Чимину достать тряпичный тапочек, стоящий далеко. — Здоров ты, Луноликая к тебе благосклонна. Чимину хочется сказать, что нет. Иначе не поступила бы с ним так, что пришлось бежать из родного поселения. — Так я могу пойти в лес? — Конечно, — кивает Ян, провожая омегу из комнаты, которая служит в его доме для лекарских целей, а на крыльце его уже ждут Джин и Тэхён. Как-то само собой сложилось, что эти двое оборотней теперь не отходят от него, преследуя и вытаскивая из дома. Чимин не то чтобы против — в родной стае у него тоже были любимые, дорогие сердцу друзья, но из-за жестокого решения судьбы, которая ударила по нему молотом с ужасающей силой, пришлось их оставить. Глядя на омег, Чимин ощущает, как те укрывают его под крылом, намереваясь оберегать и охранять от невзгод. Так просто, оказывается, они смогли его принять к себе, так легко приблизились и втесались, успокаивая, что Чимин даже не заметил. Омега спускается с крыльца к ним, уже ждущим его с корзинкой в руках — они планируют погулять по лесу и собрать необходимые Джину травы. — Готов? — радостно, почти подпрыгивая, спрашивает Сокджин. Он то и дело бросает взгляд на двух мальчишек, играющих у калитки. Чимин уже знает, что это — сыновья его и Намджуна, милые альфы, которые растут не по дням, а по часам. — А то вы меня спрашивать будете, — беззлобно кривляется Чимин. Он, погладив ставший ещё больше живот, следует за волками, пока Джин командует сыновьям идти, взявшись за руки поблизости от старших. Он позволяет щенкам перекинуться только в лесу на полянке, когда вся компания приближается к открытому, залитому приятным летним солнцем пространству. Чимин принюхивается — родной, знакомый лес. Он провёл среди деревьев под светом Луноликой четыре месяца и, несмотря на то, какие события вынудили его так поступить, любит чащи и тропы, как самое дорогое в жизни. — Чимин! — зовёт его Тэхён, вынуждая поторопиться и проследовать к маленькому пледу, который омеги расстелили, чтобы насладиться днём. — Скоро большой праздник, думаю, это последний денёк, когда мы бездельничаем. Тэхён вздыхает и подставляет смуглое лицо солнечным лучам, а Чимин за ним наблюдает, пока третий омега разливает из глиняного кувшина настойку из ягод и трав. — Ну, ленивец, — бранит его Джин, протягивая чашку Чимину. — Ты будешь помогать организовывать Салану? Чимин невольно вспоминает праздник урожая, который они проводили дома. Было весело: много танцев, цветочные венки, угощения и вздымающиеся до неба костры. Музыка, которая пьянила похлеще вина, прикосновения, дикость, приближающая их всех к особенной, звериной части души. — Как вы отмечали дома Салану? — вдруг спрашивает Тэхён, не раскрывая глаз. — Это, наверное, мало отличается от того, как празднуете вы, — почёсывает затылок омега, улыбаясь грустно. Ему и правда очень грустно вспоминать о доме. — Костры, еда, танцы, венки. — Вы тоже плели венки? — весело вклинивается в разговор Сокджин, разрезая пирог на ровные треугольники. — Да, у нас принято плести венки самым близким друзьям, чтобы праздник урожая прошёл хорошо, — кивает Чимин. — Мне сплели в прошлом году венок из колосьев ржи и полевых цветов, а я от него был в восторге. Чимин ненадолго замолкает, погружаясь в воспоминания. В те дни, когда он не чувствовал себя таким одиноким, когда у него были друзья и семья, когда у него было… всё. А сейчас, особенно в момент, когда приходится вспоминать о том, что вернуть уже не получится, грустно. — О! — приоткрывает один глаз Тэхён. — А у нас жребий проводится на венки. — Как это? — моргает Пак, не понимая. — Перед Саланой омеги пишут свои имена на бумаге, а потом каждый тянет себе партнёра. И плетут венки тем, чьё имя выпало, — поясняет Тэ, укладываясь на плед так, что Суни — старший близнец Джина — спотыкается о вытянутые ноги и катится кубарем по траве, вереща. Сокджин бросает на щенка взгляд, чтобы убедиться — всё хорошо, а после подаёт Чимину кусочек его же пирога. — Чимин, давайте в этом году поиграем по другим правилам, — вдруг заговорщицки произносит Сокджин, даже лениво почти дремлющий Тэхён снова приоткрывает глаз. — Сплетёшь мне венок? Чимин застывает и прищуривается. Он не понимает, зачем Джин просит о таком. В его понимании так делают для близких людей, почти для семьи, а потом он вспоминает. Гостеприимность, душевность Джина, который не стал злиться на него, как только увидел, за эту проклятую малину. Как собирает он каждое утро миску свежих ягод и передаёт Чонгуку. И стыдится своего первого порыва отказать. Его приняли в стаю без вопросов, не стали напирать, чтобы узнать правду о том, что с омегой случилось в родном селении. Они добры. И венок — лишь капля в море, на самом-то деле. Чимину это не будет стоить никаких усилий. — А я сплету тебе, — вдруг активизируется Тэхён и переворачивается на живот, чтобы, подперев подбородок руками, взглянуть на беременного омегу. — Почему… — в горле пересыхает от волнения, вызываемого вопросом, который Чимин хочет задать. — Почему вы добры так ко мне? Я вам чужой. — Нет, уже не чужой, — улыбается Джин. Он, прикусив пухлую нижнюю губу, протягивает руку, а Чимин только смотрит на мягкую ладонь с длинными пальцами. Неуверенно морщит нос, но всё же хватается за пальцы, отчего оба омеги улыбаются. — Луноликая ничего не делает просто так, — снова этот мистический шёпот. Сокджину бы рассказывать таинственные легенды, а не сидеть на пледе в солнечный день. — Я думаю, что она привела тебя ко мне в сад неспроста. — Я привёл себя к тебе в сад, — посмеивается Чимин, наблюдая за тем, как Джин переплетает их пальцы. — И мой голод. — Так ты всё же был голодный, — вздыхает Тэхён. Он вдруг бесцеремонно укладывает голову на колени Чимина и прижимается к животу щекой. Омега внутри Чимина молчит, довольный теплотой дня, его не раздражают чужие запахи, и сам Пак понимает: волк уже обосновался здесь всей сущностью, только разум Чимина по-прежнему грезит о доме. — Сколько ты прожил в лесу? — словно стараясь обходить болезненную тему, но всё же хоть что-то узнать о Чимине, спрашивает сонный Тэ. — Четыре месяца, — прочистив горло, отвечает он. Оба омеги застывают и внимательно смотрят на Пака. Тот потупляет взор и отставляет тарелку с пирогом. — Ты… — Это что тут творится? — весело спрашивают позади, вынуждая всех троих повернуться. Тэхён подскакивает с коленей Чимина, как фурия, и оказывается в объятиях своего альфы — Юнги и Хосок ушли за пределы стаи в патруль ещё вчера вечером, и теперь вернулись обратно. Чимин наблюдает за тем, как Юнги горячо целует Тэхёна, как обвивает его тонкую талию руками, как прижимает к себе. В душе скребёт. Противно так, чуть завистливо, причиняя боль омеге. Волк внутри прижимает уши к голове и прячет, укрывая хвостом, раненое брюхо. Чимин отворачивается и хватается за пирог, как за единственное, что может послужить якорем, чтобы он не пялился на счастливых оборотней со слезами на глазах. — Привет, потеряшка, — садится рядом младший брат Мина — Хосок. Его тёмные волосы заколоты на затылке, а лицо улыбчиво, как солнце на рассвете. — Как тебе у нас? Обосновался? — Спасибо за ваше гостеприимство, — сдержанно проговаривает Пак, снова отрываясь от пирога, пока ему в нос не бьёт странный запах. Омега поднимает голову повыше и снова принюхивается, а остальные почему-то ничего не замечают. — Что такое? — озадаченно спрашивает Джин, пережёвывая сладкую выпечку, а Чимин вдруг вскакивает резво на ноги, несмотря на положение. Он чувствует себя прекрасно, и беременность — не помеха его скорости, только немного снизившейся из-за живота. Чимин чувствует запах дождя и приближающейся грозы, хотя на небе и тучки нет. Он ощущает металл, как перед ударом молнии, а потом до него доходит — кровь. Металлом пахнет волчья кровь. — Чимин? — подходит Хосок к топчущемуся на месте омеге, а после не успевает схватить его за шиворот, потому что тот срывается с места. Огибает деревья и рысью проскакивает поляну, пока его позади зовут. Волк внутри напрягается и поднимается на все четыре лапы, принюхиваясь, а сердце в груди Чимина так сильно колотится, что он и сам не понимает своего поступка. Он устаёт довольно быстро, чуть не спотыкается, но и запах усиливается. Омега замирает за деревом, а после выглядывает из-за ствола, находя источник запаха. Чонгук сидит на поваленном стволе, рядом вбит в кору топор. Сидит спиной, а волнистые волосы ниспадают, прилипая к мокрой от пота шее. Омега принюхивается, выходя из-за дерева, и хруст ветки под ногой выдаёт его с головой. Вожак оборачивается, удивлённо глядит на Чимина, который до этого крался к нему. Рука Чона… в крови. — Ты что тут делаешь? — спокойно спрашивает альфа, стараясь замотать лоскутом кисть, которая каким-то образом пострадала. — Я учуял кровь, — честно говорит Чимин, приближаясь. — Топор соскочил, — вздыхает Чонгук, показывая пропитавшуюся алой жидкостью тряпицу. — Неудобно одной рукой, — себе под нос бурчит Пак и забирает у вожака лоскуток. — Тебе к лекарю надо. Хорошо, что хоть с рукой остался. Чонгук с усмешкой наблюдает за тем, как Чимин, присев рядом на поваленное дерево, бинтует руку. А когда поднимает взгляд, показывает ему язык, чтобы так пристально не пялился. — Спасибо, у тебя очень позитивный настрой, — посмеивается альфа, и запах грозы укутывает Чимина с головы до ног. — Почему один? — Отпустил наших поесть, — жмёт плечами Чон, видя, как кровь копится и впитывается в светлую ткань порванной рубашки. — Бестолковый, — пыхтит омега, пока поднимается, придерживая живот. — Пошли. — Куда? — К лекарю! — стучит Чимин пальцем ему по лбу. — Пусть посмотрит, мало ли что. — Заживёт, как на собаке, — посмеивается Чонгук, но взгляд омеги непримирим, и вожак почему-то покоряется и встаёт. Он сразу же оказывается выше Чимина почти на две головы, но тот грозно на него смотрит, а после движется в сторону, откуда пахнет поселением. — У тебя очень чуткое обоняние, — тихо говорит вожак, следуя за Чимином. Тот сперва решает предупредить омег, что с ним всё хорошо. — Ты пахнешь за версту просто, — хмыкает Чимин, вынуждая Чонгука задуматься и нахмурить брови. Чимин идёт молча. Он вообще не понимает, почему сорвался, учуяв кровь вожака, а вот омега внутри него подбирается, ходит кругами, всё время поднимая нос по ветру, словно старается распознать настроение альфы. Чимин от этого волнуется, шагает пружинисто, пока ноги не начинают гудеть, а поселение не показывается впереди. — Почему у тебя до сих пор нет пары? — вдруг спрашивает, хотя не собирался. Ему зачем лезть в чужие дела сердечные… Чонгук замирает, но лишь на мгновение, а после уже бодро продолжает шагать за омегой. Чимин всё же ощущает проскользнувшее в этот миг напряжение вожака, словно он отчего-то этого вопроса сторониться. Но Чимин знает, что, если альфа отвечать не захочет, настаивать не станет. — Я жду свою настоящую пару, — негромко отвечает Чонгук, вынуждая плечи Чимина напрячься изо всех сил. Он почти скукоживается, застывая, втягивает голову и вздрагивает. Как больно. Как больно, Луноликая, даже слышать про истинного. Чимин жмурится, а после старается взять себя в руки. Он сильнее собственного горя, он стойкий волк, сможет не реагировать так остро на простое упоминание. Но ответить ничем, кроме как кивком, не получается, потому весь путь до дома лекаря проходит в гнетущей тишине, а Чонгук всё бросает ему в спину ощутимые странные взгляды. Чимин же их предпочитает игнорировать. Потому что не может собраться с силами и эмоциями, чтобы переварить, проглотить и забыть.***
Вечером Чимин много думает. О предложении Джина и Тэхёна, о венках, о доме. В его груди становится тревожно. Потому что Салана — семейный, общинный праздник. И несмотря на то, что в этой стае его уже радушно приняли, омега себя дома не чувствует. Ему приятно и трогательно от такого отношения, но сердце всё ещё тянет на Запад, туда, где он оставил много важного. Отца. Тату. Брата. Друзей. Его. Оставил, потому что было невыносимо, потому что больно было и ему, и волку, которого обидели до смерти. Потому что такая боль не проходит даже со временем. С кожи всё пропало, а из души — нет. И след горит под мышцами, помнящими ощущения, помнящими всё. Чимин садится на кровати и потирает грудь. Тревога и боль нарастают, сын в животе начинает волноваться, а дыхание учащается. За окном месяц почти не виден, но тусклый свет просачивается через прикрытые ставни. Чимин подходит к окну, неловко поднявшись с кровати Чонгука. Здесь приятно спать, но всё равно не хватает чужого запаха. И чего омега помешался на нём? Быть может, это просто беременность так на нём сказывается? Он вздыхает, распахивает ставни и любуется то и дело скрывающейся за тучами Матерью. Комфортно. Спокойно, будто он снова в полном одиночестве в лесу, где нет стай, где он один на пару со своей болью. И тут накатывает волна горести. Чимин сдерживает порыв, но нервничает ещё пуще. Начинает медленно ходить из одного угла в другой. Он знает, что вожак спит за стенкой, а ещё помнит, как успокаивает и убаюкивает его феромон. Защитник. Это всё потому, что Чонгук — Альфа стаи. Он покровитель, Отец, Предводитель. Он — основополагающее. Чимин знает, что у вожаков особенная природа, властная, оберегающая для своих и грозная для чужих. Наверное, просто его внутренний омега ощущает покровительство, оттого и успокаивается, когда Чимин рядом с ним. Но тревога не уходит, не исчезает дрожь в кончиках пальцев, а на разум снова накатывает вихрем море воспоминаний. Чимин бродит и бродит, пока Луна окончательно не скрывается за тучами и в комнате не становится темно. Омега моргает, останавливается. Он всего лишь заглянет. Ненадолго. В этом же нет ничего плохого? Волчонок внутри тоже встревожен из-за состояния таты, танцует и отбивает ему внутренние органы, потому Чимин, погладив круглый живот, тихонько движется к двери. Приоткрывает створку, выглядывая в тёмный коридор, не слышит ни единого звука, только стрекот сверчков за пределами дома вожака. Он на цыпочках крадётся к альфе, а тот снова ютится на софе, положив ладонь под щёку. Почти ничего не видно из-за отсутствия лунного света, Чимин движется наощупь и останавливается, замерев над альфой. Он просто… просто… Чимин больше не может найти себе никаких оправданий. Этот волк поймал его в кустах малины, а после предложил дом, даже если временный. И сам решил, что стая станет для него убежищем постоянным. От воспоминаний того, что сказал утром и после в лесу Чонгук, странно покалывает в груди. Он будет строить омеге дом, чтобы Пак там жил с сыном. Своими руками. А ещё ждёт появления истинного. Чимин шмыгает носом и старается успокоиться. Вожак лежит на боку, травмированная и перебинтованная Яном рука покоится рядом с лицом. Чонгук выглядит умиротворённо, его запах облаком витает вокруг, и омега не сдерживается — принюхивается. Его тут же начинает убаюкивать грозовыми раскатами, копящимися в комнате от феромонов Чонгука, и Пак осторожно забирается на край софы. Неудобно, мало места, никак не получается уместиться со своим большим животом. Тихо ворчит, укладываясь, и оказывается в конце концов лицом к Чонгуку. У того расслаблена линия губ, они чуть приоткрыты, а ресницы вздрагивают, когда глазные яблоки под веками шевелятся. Запах вожака расслабляет, потому омега зажмуривается и принюхивается, всю грудь ароматом наполняет. И сразу сердце выравнивает свой ритм, щенок затихает, прекращая пинаться, а тело размякает — его клонит в сон. Чимин медленно моргает, глядя на Чонгука. Альфа напоминает ему о доме ещё больше, и в носу противно щиплет. Не хочется плакать, вспоминать и снова, снова прокручивать болезненные моменты в голове. Но не получается сдержаться. Он помнит всё это, словно случилось вчера, а не четыре месяца назад. У него было счастье в чистом виде, такое, о каком мечтает любой омега. Дом, очаг, любовь. Было всё, пока не ускользнуло из пальцев. В носу щиплет ещё сильнее, и глаза мокреют. Чимин хочет отвлечься, позабыть о боли хоть на мгновение. Он ведь сильный, он справится, не рухнет под весом напастей, правда? Тата растил его стойким оборотнем. Но Чимин трусливо сбежал в итоге. Омега всхлипывает, зажмуриваясь. Он скучает по родителям. Он скучает по стае. Эта — чужая для него, не родная, не знакомая, но тёплая и бережная, да только Чимин не может её принять. Пока не отпустит боль прошлого. Тёплые слёзы скатываются по виску, капают с носа и мочат наволочку альфы. Чимин старается не всхлипывать, чтобы его не разбудить. Чонгук — хороший альфа и пахнет вкусно. Только поэтому Чимин придвигается ещё ближе, едва ли не касаясь его животом, утыкается носом в забинтованную руку, но не ждёт, что тот пошевелится. Альфа вздрагивает, но до конца не просыпается, а Чимин, испугавшись, шмыгает носом. — Чего ревёшь? — хрипло после сна спрашивает Чонгук, его глаза слипаются, и он причмокивает губами. — Ничего, — бормочет омега, уже собираясь слинять, пока вожак не понял, что к нему вообще-то вторглись. — Лежи, — раздаётся над ухом, когда тот снова укладывается на подушку и зарывается в неё лицом. — А то я не знаю, что ты приходишь по ночам. Весь тобой пахну. Чимин застывает, съёживается. Его поймали, как кот ловит мышь, сразу же раскусили, потому что омега не контролировал феромон. Он всё же стыдливо собирается ускользнуть, но крепкая рука Чонгука хватает за плечо и притягивает обратно. — Если тебе так спокойнее, спи тут, — на грани сна и бодрствования шепчет вожак, даже глаз не раскрывая, а Пак только моргает. — Можно? Правда? — тихо спрашивает он, весь напрягаясь. — Спи говорю, вставать рано, — уже недовольно бурчит Чонгук, подняв голову. Он сонно оглядывает омегу, который глядит на него с надеждой — ему позволят тут остаться, вдыхать озоновый запах и спокойно спать. Чимин кивает, были бы уши — прижал бы к голове, а потом подползает ближе к Чонгуку. Его феромон тут же окутывает омегу, обволакивает, как плотная завеса, укрывающая от остального мира. И того будто не существует, нет и в помине, только темнота, грозовой аромат и жар чужого тела. Чонгук совсем сдвигается к стене, у которой стоит софа, позволяет Чимину вытянуть ноги и приблизиться, а потом и вовсе набрасывает на него плед. Омега тут же чувствует, как его тело снова полностью расслабляется, в последний раз шмыгает носом и вжимается им в предплечье вожака, уже снова заснувшего. Так комфортнее, даже если тесно.***
Чонгук замахивается топором, чтобы разрубить очередной пенёк, который послужит топливом для огромных костров. Те необходимо разжечь уже через неделю, и чтобы дрова просохли и отлежались, вожак решает сделать всё заранее. Он разрубает кругляк, отбрасывает в сторону, а следом ставит ещё один, чтобы продолжить своё занятие. Вчерашняя ночь не даёт покоя. Чимин всё же приходит к нему по ночам, он оставляет след своего запаха, но только зачем? Для чего беременный омега является к нему? Из-за феромонов? Он спрашивал об этом у Яна, но лекарь удивлённо на него лишь глянул: — Обычно омеги нуждаются в феромоне своего партнёра во время беременности, — почесал тот голову, когда рано утром вожак объявился на пороге его дома. — Но ты не его партнёр. — Вот и я о чём, почему Чимин приходит? — потирал устало лицо альфа, желая разобраться. Он и сам не понимает, какие чувства внутри него это вызывает. Зверь рокочет, присматривается к Чимину. Он вообще впервые себя так ведёт от близкого общения с омегой, ведь раньше не реагировал ни на кого. А тут — на тебе. И вожак обеспокоен, растерян, запутан во всей ситуации. — Чонгук, — вздыхал Ян утром. — А ты не думал, что это — его способ защиты? Ты — вожак, Альфа стаи, в которую его приняли. Он же беспомощен и уязвим сейчас. Обычно альфы заботятся о своих партнёрах, когда те в положении. О Чимине же позаботиться некому. Чонгук стискивал зубы. Внутри него начал метать хвостом зверь, прислушиваться к словам лекаря. Он защитник, он опора для многих в поселении, но почему же чувствует себя так взволнованно от слов, что его странная потеряшка нуждается в покровительстве? Это не то чтобы раздражает, но путает основательно, вызывая необъяснимые ощущения. Чимин красив. Он рукаст, умел, молод. Как омега признался Джину во время прогулки, который всё пытается вытянуть из Пака новую и новую информацию, ему не восемнадцать, а двадцать четыре, пусть и выглядит моложе своих лет. Чонгук в сомнении. Чимин — привлекательный оборотень, и даже беременность от незнакомца, о котором Чонгук ничего не знает, не делает омегу менее очаровательным. Альфе нравится то, как изменился его одинокий дом. Одно дело, когда кто-то из омег приходит для помощи, чтобы прибраться, а другое — когда определённый волк в нём живёт. Чонгук уже приметил, что Чимин любит цветы. Он постоянно ставит свежие в вазу на стол, наслаждается их запахом и цветом. Он любит чистоту, содержит дом в уюте. И до умопомрачения вкусно готовит. Чонгук готов плошку проглотить, когда омега ставит перед ним ужин. Раньше он часто ел у костра вместе со всеми или заваливался на ужин к Джину и Джуну, а теперь… И всё же факт того, что Чимин — чужой омега, о чём свидетельствует довольно большой живот, вынуждает вожака напрягаться. Он не может быть с ним близок, откровенен, пока Чимин и сам не откроется. А с этим… проблемы. Не заставлять же его силой рассказать о причинах, которые послужили уходу из родной стаи. А Чон не сомневается: те были. Никакой омега с щенком под сердцем не уйдёт из селения, если не случится что-то из ряда вон выходящее. И Чонгук нервничает из-за неизвестности. Неизвестности о судьбе Чимина, неизвестности о его внутреннем мире и том, что тот таит, неизвестности, которая туманной дымкой покрывает душу, не позволяя разобраться в том, что сам вожак ощущает. И не может распутаться, словно мушка, попавшая в паутину судьбы. Хочется спросить у Луноликой: что же ты задумала для нас? Что же за «подарки» ты приготовила, Матерь? Альфа раздражается и рубит дрова с агрессией, не замечая, как половина стаи, прежде занятая своими делами, начинает наблюдать за ним. Останавливается, когда подходит Намджун — белоснежный волк, который родился на Первоснежье, его хороший друг, почти брат. Может, он, будучи мудрым альфой, который уже попробовал на вкус семейную жизнь, подскажет ему? — Ты раздражён, — спокойно говорит Джун, разминая плечи после работы. Чонгук даже не заметил, как начало смеркаться. — Немного. — Нет, брат, не немного, — усмехается Джун, поправляя отросшие белые волосы. Он бросает взгляд на троих омег, сидящих неподалеку и чинящих сети. Они настороженно принюхиваются, а Чимин, сидящий подле Джина, чешет нос. Чонгук понимает: он слишком сильно пахнет. Из-за задумчивости и агрессии, которую выпустил в рубке дров, феромон насыщенным облаком витает по всему пространству. — Что мне с ним делать? — выдыхает Чон, глядя на Чимина мельком, но Намджун сразу же понимает, о чём вожак говорит. — А что хочешь? — склоняет альфа голову, забирая у старого друга топор. — Не знаю. Луноликая словно молчит, не подсказывает моему зверю, куда я должен дальше шагнуть. Чонгук вытирает пот со лба и снова смотрит на Чимина. Его терзает мыслями, альфа внутри поднимает голову и тоже обращает своё чуткое внимание в сторону омеги. — Он тебе симпатичен? Чонгук хлопает глазами, словно шокируется от вопроса названного брата. — Чимин? — Ну, а кто же ещё, — посмеивается альфа, подавая вожаку рубаху, которую тот снял с себя на время работы, чтобы было не так жарко. — Он красивый. Тёплый, но с характером. Как одинокий ёж, — отвечает невпопад альфа, а Намджун усмехается и ведёт Чонгука подальше от площади, на которой стая занята приготовлениями. — Нет, я спрашивал не о том, как ты его характеризуешь, — поясняет Джун. — А о том, что в его присутствии испытываешь. Джин сказал, что он приходит к тебе по ночам. Я так понимаю, ты его не прогоняешь. Чонгук стискивает зубы. Болтливые омеги, чтоб их леший… Но кивает. Что толку скрывать, когда по стае уже носятся слухи, а они оба друг другом пахнут? — Что ты чувствуешь, когда он приходит к тебе? — настойчиво продолжает толкать альфу в нужную сторону Намджун. — Что чувствует твой альфа? Чонгук задумывается. Хватает металлическое ведро, наполненное водой, и пьёт прямо из него. В горле горит то ли от долгой работы на жаре, то ли от заданного вопроса Джуна. — Что я ему нужен. — А он тебе? — Да не знаю я, — раздражается Чонгук. — Он щенка носит от другого, ничего не рассказывает, не позволяет приблизиться. — А что ты сделал для этого? — вдруг прожигает светлыми водянистыми глазами его Намджун, развернув к себе. — Что ты сделал для того, чтобы он тебе доверял? — Я его в стаю принял, — возмущённо хлопает глазами альфа. — А что ты сделал, чтобы омега тебе доверял, как альфе? — вздёргивает бровь Намджун. — Ты настолько помешался на своей мечте об истинном, что позабыл: любые отношения — работа. Тяжкий труд, который выстраивает доверие по брусочкам. Ты думаешь, что у нас с Джином всё легко? Что мы не ругаемся, не происходит недопониманий, нет трудностей? Чонгук опускает взгляд, а после выдыхает, успокаиваясь. — Если хочешь узнать, что чувствуешь, загляни к своему волку, — фыркает альфа, отпуская вожака. Тот безнадёжно смотрит на Намджуна и стискивает зубы. — Чонгук, он тебе приятен. — И что? Намджун устало вздыхает, машет на альфу рукой и отходит, оставляя Чонгука наедине с ещё большим роем мыслей. Ну, приятен. Ну, красив и заботлив. Ну, ёж ещё тот, который колется, стоит к нему приблизиться, но, по всей видимости, отчаянно нуждается в опоре. Чонгук фыркает и уходит в лес, быстро перекидывается, чтобы проветрить голову.***
Вечером, когда звёзды начинают сверкать над лесом, они разжигают костры. Чимину нравится сидеть возле огня, он давно не грелся о пламя, не протягивал к нему кончики пальцев, поистине этим наслаждаясь. Он жмурится, не боится искр, а после ощущает, как присаживается рядом некто, отвлекая его от ярко-оранжевых языков. Чонгук сидит близко и странно на омегу смотрит, вынуждая ощериться волка, который, ко всему прочему, поджимает хвост между задних лап, настораживается. Внешне Чимин виду не подаёт, только бесстрастно смотрит в ответ. Чонгук выглядит так, словно что-то ищет, да найти не получается. Альфа сидит на бревне, пока остальные члены стаи отдыхают и пьют вино. — Почему ты ко мне приходишь? — он спрашивает ровным голосом, почти без эмоций, словно те сильно сдерживает. — Я не буду больше, — так же спокойно отвечает ему Чимин. — Я не приказал тебе не являться, я спросил, почему ты приходишь. — Тебя это так беспокоит? Причина? — вздёргивает подбородок, а сам внутренне уже трясётся от взгляда Чонгука. Его омега хочет подчиниться, ответить, но Пак удерживает себя. — Конечно, мне интересно. Чимин опускает голову и смотрит в пламя. Стоит ли ему рассказывать о настоящих ощущениях, которые толкают его на подобное. Поглаживая живот и не переставая смотреть на огонь, омега отвечает крайне тихо: — Ты даришь мне покой. Чонгук ничего не отвечает, молчит, пока Чимин смотрит на огонь. Запах грозы вспыхивает, волнуя нутро омеги, так же и умиротворяет. Этот альфа пахнет, как дом, как крепость из стали и древесины, как спокойствие, несмотря на составляющие запаха. Это не буря, которая застигает тебя в открытой степи, грозя уничтожить. Это озон, забивающийся в лёгкие, когда ты распахиваешь ставни во время сумасшедшего ливня. И тебе тепло и спокойно наблюдать за буйством природы. — Чимин, — вожак редко зовёт его по имени, словно опасается складывать звуки и произносить его, — если тебе нужен покой, то приходи тогда, когда хочешь этого. Я защищу тебя. — Даже от мыслей? — резко оборачивается омега, сталкиваясь с шоколадными глазами, которые в свете костров кажутся чистым янтарём. — Даже от них. — Почему? Вожак раскрывает рот, но не выдаёт и звука, словно путается. Чимин вдруг внутренне вспыхивает, ощущая себя смущённым. Чонгук словно что-то пытается осознать, но ещё не добрался до истины. А сам Пак пока в эту бездну бросаться не готов. Уж слишком свежи его раны, волчья регенерация не работает, если истерзана душа. Чонгук вдруг снимает с плеч накидку и набрасывает на Чимина, вынуждая посмотреть пристально, словно в чём-то подозревая. Он молчит, просто поднимается и отходит, оставляя омегу наедине со своими мыслями, а те, признаться честно, уже начинают сходить с ума, биться о стенки черепа, вызывая головную боль. Пак поджимает губы и стискивает края накидки пальцами, натягивая посильнее.***
Салана приближается неожиданно быстро, вот уже — начало августа, а Чимин даже предвестников родов не ощущает. Он уже несколько раз говорил с Яном, который искренне переживает о его состоянии, постоянно заходит утром, чтобы взглянуть на Чимина. — Живот немного опущен, — появляется из ниоткуда омега, склоняет голову так, что косичка с разноцветными лентами в ней свисает и покачивается. — Да нет вроде, — жмёт плечами Чимин, шагая в сторону бани, куда его позвали Джин и Тэхён. Ян туда, по всей видимости, тоже направляется. — А мне кажется да, — выпрямляется целитель и продолжает идти вместе с Чимином. Тому по-прежнему неловко быть частью чужой стаи, но он держится молодцом. Не хочется обижать гостеприимных волков, которые относятся к потерянному омеге со всей душой, и Чимин старается отдать всё, что только может, чтобы отплатить. У него ничего нет, кроме него самого, так что соглашается ходить с омегами из стаи на прогулки, отвечает на их вопросы, но всё ещё избегая слишком болезненных тем. А оборотни, за что Пак им безумно благодарен, не напирают, не требуют правды. Чимин вздыхает, поправляет чистую одежду, которую ему приготовил Сокджин для праздника. Они с Яном молчаливо входят в предбанник, и целитель продолжает наблюдать за омегой, пока тот стягивает плотные брюки и рубаху. Чимину всё ещё неловко. У него круглый выступающий живот, который кажется огромным, смущает факт, что остальные члены стаи будут на него глазеть. Стеснялся бы он, если бы был дома? Наверное, нет. Потому, передёрнув плечами и выпрямив спину, омега толкает дверь в основное помещение парилки. Здесь клубами тянется пар, он забивается под крышу бани, туда, где на верхних полках нежатся расслабленные создания. Их кожа покрыта бисеринками пота, их волосы липнут к лицу, и Чимин невольно вспоминает снова родные края. Как они там сейчас? Тоже, скорее всего, готовятся к Салане, намывают красивые сильные тела, ожидая дикого празднования. Салана — праздник урожая. Вознесение молитв Луноликой, источающих благодарность и почтение за то, что природа им дарует. Они почитают землю, солнце и дожди, позволяющие им питаться и жить, так что Салана — один из самых важных праздников волков. К ним ещё относится осенний Серебрист, Зимнее солнцестояние, Лунная ночь весной. Чимин любит каждый праздник, любит всей душой, потому что в эти моменты — сама природа тянется к оборотням, возвращая их к истокам звериной, могучей сущности. Единение настолько сильное и сокрушительное, что многое может перевернуться. Чимин до сих пор помнит последний свой праздник в стае — Солнцестояние. Среди белоснежных хлопьев снега он был самым счастливым омегой, он улыбался миру, зиме, морозу и тусклому солнцу. Становится горько, и он выбрасывает мысли из головы. Намокшие от пара волосы лезут в лицо и прилипают к шее, пока Чимин старается не обращать внимания на взгляды омег, которые лениво набирают воду в тазы из нагревшейся бочки. Чимин смущается своего положения. Из-за того, как меняется его тело, из-за того, что быть беременным и быть одиноким — больно, горько, даже постыдно. Но ему ничего другого не остаётся, кроме как просто сесть на нижнюю полку — на верхней слишком душно, он не выдержит там долго. Ян продолжает искоса за ним наблюдать, усевшись рядом с молодым омегой по имени Лай. Тот что-то шепчет целителю, и Чимин, словно боясь чужого осуждения, сутулит плечи. И тут рядом с ним плюхаются двое разгорячённых парилкой волков. Колокольчики — крохотные, почти незаметные — в косичке Тэхёна звякают, когда тот потягивается всем изящным, ловким телом. Проступают рёбра под смуглой кожей, а метка на шее выделяется, зацепляя внимание Чимина. — Чего такой вялый? — склоняет голову Джин, убирая пряди от лица Чимина. Тому всё ещё непривычно, что тактильный старший так запросто к нему прикасается. — Плохо себя чувствуешь? — задаёт следом вопрос Тэ, сидя обнажённый рядом. — Нет, всё хорошо, — мотает головой Чимин. Как только эти двое появляются рядом, ему почему-то становится попроще. Быть может, омеги его оберегают, среди соплеменников такое часто случается. Они постоянно находятся поблизости. Чимин неосознанно прикрывает рукой живот, когда замечает, как пожилой волк бросает на него взгляд. Оба омеги рядом это замечают и переглядываются. — Чимин, ты стесняешься? — тихонько спрашивает Сокджин, склонившись к уху омеги. Тот же только поджимает пухлые губы. Не отвечает. Не хочется рушить идиллию, которая только показала свой нос. Но Джин не отстанет, за короткое время, проведённое рядом с ним, Чимин это уяснил. — Мне… неловко, — через силу, только ради нового «друга» выговаривает он. — Отчего? — моргает Тэхён. — Тут большая часть омег уже понесла и родила, даже не единожды. Все привыкли. Глянь на Тою, — кивает в сторону ещё одного оборотня в положении, только на чуть меньшем сроке, Тэхён. Чимин мельком оглядывает расслабленного белокурого волка, который выглядит много старше Чимина. Тот совершенно ничего не стесняется, болтает весело с остальными, даже позволяет друзьям поглаживать себя по ещё небольшому животу, на что Пак только сильнее вжимает голову в плечи, а его запах опасно вздрагивает, вынуждая Тэ и Джина напрячься. — Если тебе некомфортно, можем быстро помыться и уйти, — вдруг предлагает Сокджин. Чимин раздумывает. Ему и правда пока некомфортно. А после возникают мысли, что он может обидеть остальных членов стаи, которые относятся к нему довольно добродушно. Он не может так пренебрегать чужим отношением, каким бы нелюдимым ни был в последние месяцы. Потому отрицательно мотает головой. Один из омег мурлычет песню. Совсем негромко, но Чимин понимает: подготовка к празднику начинается. Его голос становится громче, пока оборотень выливает на стоящего рядом члена общины тёплую воду. Тот выдыхает блаженно, и его голос присоединяется к первому тембру. Чимин немного поёживается: омеги всегда поют. Они настраиваются, подготавливаются, приближаются к дикой сути. Голоса перекликаются: разной тональности, в разном темпе, они не используют слов, только глубокие звуки, у некоторых граничащие с рычанием. Позволят ли ему присоединиться? Это — общинный ритуал, а Чимин здесь… чужак. Голоса всё нарастают, когда Пак слышит, как рядом с ним подхватывают мелодию Тэхён и Джин, которые обладают просто сумасшедше красивыми переливами тона, и сердце вздрагивает. Он по этому скучал. По единству, по ощущению, что ты принадлежишь чему-то большему, чем являешься сам. Глаза омег вспыхивают голубым, даже Ян покачивается из стороны в сторону, напевая негромко, но прекрасно вписываясь в общую картинку. Песню волки не заканчивают, хотя она должна была уже войти в следующий круг, как помнится Паку. А после Джин оборачивается на него, сверкая голубизной звериных радужек. Он ждёт. Они все ждут. И не закончат песню, пока не сольются все голоса. Чимин сглатывает. Ему волнительно, все внутренности дрожат, а омеги нетерпеливо подталкивают его, то наращивая темп мелодии, то ослабляя её. Они ждут его. Волк в груди беснуется, завывает, желая ответить, потому что внутреннему омеге такое необходимо. Это — его сущность, его принадлежность. И если Чимин примет песню оборотней, то примет и свою позицию в стае. Горло саднит от желания запеть, он уже ощущает, как собственный волк злится на него. Крепко зажмуривается, так, что белые мушки пляшут перед глазами, а после судорожно выдыхает через нос. Он размыкает губы, позволяя своему высокому голосу слиться со всеми остальными. Слышит, как некоторые порыкивают — беззлобно, даже радостно, — показывая аккуратные клыки. Они поняли и приняли решение Чимина. Дальше нет смысла контролировать себя, как только Чимин открывает рот, его тело само решает, его волк берёт поводья в руки. Зрение становится чётче, цвета приглушённее, а из горла всё вырывается дикая, почти потусторонняя песня. В окошко бани заглядывает Луноликая, оповещая о начале большого, пряного и дикого праздника урожая. И Чимин вместе с остальными отвечает на её зов.