Одуванчики

      Это было мучительно. Плетясь домой, Гуаньшань никак не мог прогнать стоящие перед внутренним взором печальные серые глаза и эту улыбку, в которой было столько отчаяния, сколько он ни разу не видел. Он ведь помнил — Тянь может улыбаться совсем по-другому. Светло, счастливо. Хотелось увидеть его таким… счастливым. Да просто — видеть его. Слышать каждый день голос, вдыхать его, только его сумасшедший, сводящий с ума и затапливающий его не испытываемой никогда прежде нежностью аромат.       «Забрать себе насовсем….» от слов, произнесённых этими тонкими губами, по телу прокатывалась волна неконтролируемой сладкой дрожи. Забрать себе. Насовсем. В эти слова хотелось вонзить зубы и проглотить их, как нечто невероятно вкусное. Чтобы он был только его.       До этого Гуаньшань не подозревал, что будет однажды хотеть кого-то настолько отчаянно. Причём не в смысле секса, а в смысле… всего. Ну бред же. Он знает этого парня сколько? Меньше недели? Завтра пятница, а значит, вечером исполнится ровно неделя их знакомства. Ебать, юбилей… усмехнулся было Мо и тут же помрачнел. А ещё завтра Тянь уедет до конца года учиться в, как он выразился, «закрытую школу с почти что тюремными порядками». Уже от мысли, что он его не увидит больше, хотелось выть.       А от того, что дальше Тяня ждёт замужество, и вовсе внутри скручивалась тугая спираль гнева и отчаяния. Мо остановился и прислонился спиной к стенке, ища какого-то «заземления» хотя бы на несколько минут. Жаль, не взял у красавчика ещё сигарету — сейчас бы самое то посмотреть на огонёк, который обращает табак и бумагу в дым. Хотя бы как-нибудь уложить в голову мысль, что какой-нибудь вот такой же, как Хэ Чэн, здоровый нахальный мужик станет обращаться с Тянем так, что тот снова будет захлебываться дрожью и истерикой, давя её в себе, глотать таблетки… Всё это привиделось так ярко, что к горлу подкатило, и его бы вывернуло, если бы он что-то сегодня ел. Или хотя бы вчера вечером. С того самого момента, как Тяня забрали, он с трудом запихивал в себя хоть какую-нибудь еду, когда вообще вспоминал об этом или напоминала мама.       Может быть… только может быть. Что если… его слова про то, что он, Гуаньшань, действительно ему нужен, то, что он говорил про его дом и про маму… про солнце. Что если всё это — правда, и он действительно так чувствует? Ведь за всё время, что они были вместе, Тянь ни разу не упомянул, что ему не нравится, что Мо ничем не пахнет. И рядом с ним Тяню явно было комфортно, он тогда всё же успокоился и совсем не боялся, хотя, может быть, и стоило бы. Вдруг всё не так уж и безнадёжно и у них… у них может как-нибудь получиться?       Одной мысли было достаточно, чтобы в солнечном сплетении стало теплее и дернулся уголок губ, едва ли не превращаясь в улыбку. Так, то проваливаясь в чёрную топь сомнений, то воспаряя едва ли не к звездам с надеждой, Гуаньшань и провёл остаток дня и вечер. Привычные дела шли как-то фоном и не мешали ему бесконечно прокручивать в голове всё, что касалось одного совершенно невероятного омеги. Кажется, как-то так описывают влюблённость? Мо не знал, это было не похоже ни на что из того, что он испытывал раньше. И никак не мог решить, хорошо ему от этого или плохо, потому что и того, и другого было с горкой. Одно он знал совершенно точно — завтра после четвертого урока он будет там, где его будет ждать Хэ Тянь. Потому что не может иначе.

***

      Он едва не опоздал. Уроки тянулись клейкой резиной, казалось, всё вокруг замерло и едва движется. Стрелки часов залипли в одном положении и отказывались двигаться. Гуаньшань сглотнул горькую слюну. Желудок ныл, но при мысли о еде становилось ещё хуже. Да когда же уже… он нервно постукивал ладонью по коленке под партой, на него косились, но никто из одноклассников не решался прервать это странное взрывоопасное состояние. Наконец он не выдержал сам, на второй перемене находя взглядом Лысого. Пожалуй, это был единственный, кого он мог назвать другом. Они с детства шлялись вместе, иногда играли в приставку дома у Цунь Тоу, который вообще жил вместе с семьей в чём-то вроде подсобки при магазине, который держал его отец. Мо было нужно с кем-то всё обсудить, но при этом так, чтобы ничего не рассказывать. Звучало не слишком понятно, но он собирался воплотить это.       — Эй, братан! Ты чего сегодня сам не свой, я аж переживать начал, — Цунь всегда говорил, что думал, и это было одним из его несомненных достоинств. — Чо-как? Может, я могу чем-то помочь? Две головы всегда лучше одной думают.       — Привет, — Мо уже нервничал настолько, что был готов даже на некоторую откровенность. Они отошли за угол, где не так слышался гомон многочисленных учеников, и можно было говорить, а не орать. — Вот скажи, если бы тебе предложили что-то очень рискованное, причём не для тебя одного, но тебе бы… очень хотелось рискнуть. Что бы ты сделал?       Цунь окинул его обеспокоенным взглядом.       — Ээээ, я надеюсь, там ничего криминального? И опасного для жизни?       Мо замотал головой:       — Нет. Ничего такого. Хотя… я не знаю. Я уже ничего не знаю. Так как?       — Ну… — Лысый потёр ладонью голову, как делал всегда, когда был очень озадачен. — Я обычно думаю, что лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и жалеть потом всю жизнь, что не попробовал. Если оно, конечно, того стоит. А что за…       — Спасибо, — Гуаньшань хлопнул его по плечу, чувствуя странное удовлетворение. Сомнения никуда не делись, но стало немного легче. Ничего ещё не решено, всё будет зависеть от их сегодняшнего разговора. Но он хотя бы должен дать себе ещё один шанс. — Я не могу тебе ничего рассказать, но ты мне очень помог.       — Да я что… обращайся, я ж всегда… — так ничего и не понявший Цунь вновь потёр короткий колкий ёжик на голове. Прозвенел звонок на четвёртый урок.       Как назло, господин Фень никак не мог остановиться, сев на любимого конька, касательно тонкостей древнекитайской поэзии, и ничего не оставалось, как перечитывать аккуратно написанные на доске строки: Вброд идя через реку, лотосов я нарвал. В орхидеевой топи много душистых трав. Всё, что здесь собираю, в дар я пошлю кому? К той, о ком мои думы, слишком далёкий путь. Я назад обернулся глянуть на дом родной. Бесконечно дорога тянется в пустоте. Тем, кто сердцем едины, тяжко в разлуке жить! Видно, с горем-печалью к старости мы придем.       Что за дурацкие стихи? Ну вот зачем он это прочитал. Как дурное предсказанье. Почему, почему они должны разлучиться, если… звонок давно прозвенел, и стоило господину Фень всё же отпустить их, когда недовольное тихое гудение в классе уже начало перерастать в шум, как Гуаньшань сорвался с места. Все вещи он собрал в рюкзак уже давно. Коридоры были заполнены людьми, но он бежал, не разбирая дороги, кого-то толкая, но не обращая внимания на вскрики и ругань. Только бы скорее, к нему.       Когда казавшаяся бесконечной лестница осталась позади, на фоне рассеянного света из большого окна фигура Тяня казалась нездешней. Шань сощурился, глядя на него, когда тот преодолел разделявшие их пару ступенек и остановился.       — Ты всё же пришёл…       Дыхание билось в горле, лёгкие горели, и этого было явно слишком для простой побежки по школе, которая заняла от силы несколько минут. Оглянувшись, чтобы убедиться, что их никто не видит, Тянь потянул за руку куда-то в тёмный угол, где виднелась металлическая пожарная лестница, ведущая наверх. Оставив Гуаньшаня в лёгком недоумении, он вскарабкался по ней и толкнул люк на чердак, почему-то оказавшийся открытым.       — Ша-а-ань, не тормози, — позвал он, и пришлось лезть следом, хватаясь за руку, чтобы оказаться в тесном и тёмном, пропахшем пылью помещении. Дальше они пробирались между каких-то коммуникаций и сваленных вещей, и Мо ненадолго отвлёкся, потому что нужно было как-то ухитряться не снести ничего и не покрыться пылью. Очередная дверь распахнулась, и в неё ворвался ветер и свет, выбивая из глаз слезинки. Ещё несколько мгновений, и они оказались на крыше. Жестяное покрытие чуть похрустывало под ногами, крыша была плоской, с достаточно высоким ограждением, и страха Мо не испытывал, только всё нарастающее волнение и какое-то внутреннее напряжение, становившееся с каждой секундой всё сильнее.       Наконец они остановились за стенкой возвышавшейся будки, немного прикрывающей от гуляющего тут и там ветра. Тянь поёжился, он был в лёгкой ветровке, а на улице всё же стояла осень, хотя и стало значительно теплее, чем в день их скитаний, да и дождя не ожидалось. Между плывущими облаками то и дело проглядывало солнце, заливая всё вокруг обманчиво тёплым светом.       Он повернулся, окидывая взглядом лицо, словно хотел найти в нём какой-то ответ.       — Можно мне сделать кое-что? — Тянь приблизился, останавливаясь в одном шаге, так, чтобы можно было смотреть прямо в глаза. — Я никогда этого не делал, но очень бы хотел.       Кажется, Мо догадывался, что он хочет сделать. Это понимание возникло внезапно, потому что взгляд скользил по губам, и с каждой секундой между ними накалялось нечто, словно воздух перед грозой. Когда ещё ничего не происходит, но уже ясно, что ещё несколько минут, и небо расколется пополам огненной вспышкой, сопровождаемой громовым раскатом, и землю омоет дождём, и это никак нельзя предотвратить. Вот и сейчас, с каким-то внутренним трепетом, не дожидаясь, пока Тянь что-то сделает, он медленно кивнул и потянулся, обнимая за талию, остановившись в одном сантиметре от губ, чтобы спросить ещё раз.       — Ты точно уверен? Не будешь жалеть?       — Только о том, что не сделал этого раньше, — тихий шёпот в ответ, и их губы впервые встретились, в совсем ещё невинном, лёгком поцелуе. Мгновенная дезориентация, пока он растворялся в этом нежном ощущении касания мягких губ, прежде чем по телу прошла волна опаляющего жара. В животе сжалось, посылая по мышцам резкий спазм. Гуаньшань услышал, как охнул Тянь, потому что его до этого осторожные пальцы впились совсем неласково. Он знал это ощущение. Сознание уже начало заволакивать липким и горячим желанием. Запах омеги бил по рецепторам, и он поднял взгляд, от которого Тянь вздрогнул и отшатнулся.       — Уходи, — прохрипел он. — Я дурак, не заметил сразу. У меня… у меня гон, а ты так сладко пахнешь, что мне сносит крышу. Если ты сейчас не уйдешь, я могу не сдержаться.       Было видно, что Тянь колеблется, а потом уверенно качает головой.       — Нет. Я уже говорил, что хочу, чтобы ты был со мной. Пусть хотя бы один раз, но я хочу узнать, как это — быть с тем, кто мне очень нравится. Я смогу вспоминать об этом… потом. Ты уже подарил мне столько всего… я понимаю, что многого прошу. Но буду благодарен, если ты сделаешь для меня ещё и это. Так, как сочтёшь нужным.       Больше поцелуи не были нежными, оба словно отбросили сдержанность, сливаясь как можно глубже, так, чтобы можно было гладить чужой язык своим, сталкиваться, мокро вылизывать, задыхаясь, упиваясь запахом кожи, стаскивая с себя и с другого одежду, пока она не оказалась под ногами неаккуратным ворохом. Руки жадно шарили, сжимая, не заботясь о том, чтобы не оставить следов — наоборот хотелось оставить их как можно больше, всего себя оставить на теле того, кто дышал сейчас так же тяжело. Пусть у Тяня не было течки, но он был возбуждён едва ли меньше. Трущийся сейчас о живот Шаня член подтекал, и было на грани невыносимого удерживать себя от того, чтобы не перейти последней черты. Но он справлялся. Неизвестно, каким чудом, но справлялся. Подставлялся ласковым рукам, которые оглаживали тело, сам касался так, как мечтал. Проводил ладонями по рукам, плечам, груди, задевая соски, превратившиеся от холода в твердые горошины, и слышал в ответ тихий стон в поцелуй, вибрировавший на губах, пока он целовал, целовал, целовал без конца припухшие губы.       И сам гортанно застонал, когда его член обхватили ловкие пальцы, сжимая, массируя, скользя вверх и вниз, как будто он знал, как нужно. Как будет лучше всего, когда нельзя будет удержаться от ответного движения бёдрами. Снова и снова, до тихого всхлипа, утонувшего в очередном поцелуе, пока вдоль позвоночника простреливает колючим, а мышцы сжимаются, и первый оргазм накрывает, оставаясь липкими струями на руках и животе омеги. А он улыбается, трётся носом и шепчет:       — Ты такой нетерпеливый, мне нравится. Давай ещё разочек, хочу попробовать тебя на вкус…       …Бетонная стена служила отличной опорой, если бы Гуаньшаня сейчас не штормило, как пьяного. Он не чувствовал усталости, хотя только что второй раз кончил в восхитительно горячий рот. Пусть Тянь и жаловался, что ему было сложно, но с его точки зрения, это было даже слишком, можно было и не стараться так. До звезд перед глазами и ощущения падения, от которого его держали только руки, обнимающие бедра, пока его член испытывал на себе упоительные ласки.       А вот теперь он уже не спеша вжимал в нагретую солнцем поверхность податливое тело, уткнувшись носом во взмокший загривок. На этот раз, когда напряжение гона немного отпустило, он был способен к более-менее осмысленным действиям и сейчас старался сделать приятное Тяню, периодически покусывая его за шею, сжимая соски, второй рукой мерно двигаясь по достаточно крупному для омеги члену, не торопясь, но и не давая передышки. Омега задерживал дыхание, а после выдыхал протяжные стоны, очевидно, ему нравилось. Он обернулся и попросил, прикрывая веки:       — Потрись об меня, давай вместе… — вид его раскрасневшегося, несмотря на прохладный ветер, лица, поплывший взгляд, чуть дрожащий голос — сопротивляться было невозможно, и Шань толкнулся всё ещё возбуждённым членом между ног, снова ощущая нарастающее желание. Зуд в клыках не прекращался ни на минуту, хотя он старался прикусывать осторожно, не оставляя глубоких следов, на шее и плечах всё же остались розовеющие отметины. И только область на холке он старательно обходил, чтобы не дать себе сделать это в сводящем с ума порыве. Сделать своим. Забрать себе. Навсегда.       — Ты хочешь… быть только моим? — вспотевшая шея манила острым запахом и гладкостью белой кожи. Одно движение, и на ней расцветёт его метка.       — Никогда и ничего так не хотел, — такой измученный, но уверенный голос, слова, переходящие в очередной стон. — Пожалуйста, Шань, я тебя так…       …Глядя на дрожащего Тяня, которого он вытирал его же и так запачканной футболкой, а потом поспешно заворачивал в обе спортивные куртки, Гуаньшань с трудом собирал разбегающиеся мысли. Он чётко помнил, как собственное горячее дыхание отражалось от кожи, как уже почти царапнули клыки нежное место на холке… и как он в последний момент, со стоном сжав зубы, отстранился, в очередной раз изливаясь на внутреннюю сторону бёдер, чувствуя под собой содрогания тела Тяня, который кончал в его руках. Он не хотел делать это так. Может быть, будь обстоятельства другими, он бы и дал волю сжирающей его потребности. Поддался той страсти и доверию, с которыми только что был готов отдать ему себя Тянь.       Он всё ещё чувствовал, как внутри голодным зверем воет не получивший желаемого внутренний альфа. Но сейчас он мог вполне контролировать себя, хотя на это ушло немало времени — над школой уже вовсю сгущались сумерки. Скорее всего, последние уроки и секции вот-вот закончатся. Им пора возвращаться.       — Это… твой ответ, — Тянь не спрашивал, всё ещё кутаясь в куртки, подошёл почти к краю. Ветер уносил его слова, пока он всматривался куда-то в даль. — Мы не увидимся больше, верно?       Он достал ту же (или уже другую) пачку, собираясь закурить, но Мо подошёл следом, забирая сигареты.       — Нет, я просто не хотел… не с ясной головой. И чтобы ты сказал мне это сейчас, когда точно понимаешь, что это — навсегда и нельзя отыграть назад. Сделаем мы это или нет — я с тобой, что бы это ни означало, пока я буду тебе нужен. Потому что я люблю тебя. Ты всё ещё готов, чтобы тебе поставили метку?       Сказать это оказалось совсем просто. Решение Гуаньшань принял в тот момент, когда увидел его, стоявшего против света, и словно светящегося изнутри. Эту боль, нежность и радость при виде другого человека нельзя было назвать никак иначе. И всё, что произошло потом — просто было логичным продолжением. И сейчас всё окончательно решится. Если Тянь скажет…       — Да. Да, я тебя тоже, — поворачиваясь спиной и стряхивая так и не застёгнутую одежду, снова оголяя спину, которая тут же покрылась гусиной кожей. Вдох.       Она пахла малиной, потом и ветром. И этот вкус и запах он запомнит на всю жизнь. И как на ней проявляется, распускаясь кровавыми лепестками, необычный цветок, чем-то напоминающий лотос. Выдох.

***

      Цю, как обычно, курил на парковке возле школы, когда заметил Тяня, вот только он был не один. С ним, крепко держа его за руку, шагал рыжий. Что-то во всём этом было очень сильно не так, ведь он внятно сказал, что Мо должен забыть о том, что вообще знаком с Чэновым драгоценным младшим. Но предпринимать прямо сейчас ничего не стоило — сначала выяснить, что за кино, и дальше плясать от этого.       — Би, отвезешь нас к отцу, — едва ли не впервые он слышал, чтобы Тянь говорил так спокойно и при этом чертовски похоже на приказ. Он видел его в разных состояниях: в детстве он был жизнерадостным и непоседливым, после — колючим, как ёжик, и своенравным, а последнее время так и вовсе причинял Чэну одни беспокойства. Но вот такое… на это он только пожал плечами и сел за руль — озвученный маршрут совпадал с исходным, так что возражений не было. Разве что неожиданный спутник… Но взглянув, как жмутся друг к другу эти чижики, не разжимая рук, он с каждой секундой всё меньше хотел везти их по адресу. Сперва стоило разобраться. Встретиться с господином Хэ всегда успеют.       Он предусмотрительно щёлкнул замками дверей и скинул на номер Чэна всего одну цифру, выруливая с парковки. Они давно придумали простой код на случай, если звонить неудобно, а сообщить что-то срочно нужно. Тринадцать — проблема, и она связана с семьёй. Он считал, что верно оценил ситуацию. Цю не сильно разбирался во всей этой альфа-омежьей мутотени, но сейчас явно что-то произошло, уж настолько-то он, общаясь с Чэном и Тянем едва ли не круглые сутки, мог судить. Даже для беты было очевидно, насколько пьяными глазами смотрел Тянь на рыжего, а тот выглядел так, как будто пробежал стометровку — на щеках горел румянец, ему явно было жарко… у него что… гон начинается? Или уже начался… блядь, наверное, он ошибся, и стоило повысить до двенадцати — серьёзная проблема, и она касается семьи… Под цифрой одиннадцать значилась катастрофа, речь о жизни и смерти… но до неё, Цю надеялся, всё же не дойдёт. Телефон пискнул ответным «жду».        Машина лавировала в плотном потоке, продвигаясь в сторону здания Корпорации. А занятые друг другом на заднем сидении не сразу сообразили, что везут их куда-то не туда…

***

      — Вы… что?! — Чэн первый раз на памяти Цю перешёл на крик. Тянь смотрел упрямо, а вот Рыжий вздрогнул и на мгновение втянул голову в плечи. Но тут же выпрямился, обнимая Тяня за плечи.       — Можете делать, что хотите. Но я не брошу его. Мы теперь связаны, и я собираюсь взять ответственность…       — Какую, к хуям, ответственность?! — Чэн ходил из угла в угол, как маятник. Би прислонился в углу, мысленно благодаря свою интуицию, что не повёз их в особняк. А то в семейном склепе могло прибавиться могилок — не Тяня, так господина Дэминга, которому был обеспечен сердечный приступ. — Ты… ты… Ай, поздно уже взывать к разуму. Он у вас обоих, похоже, находится в другом месте, — Чэн прикрыл глаза. — Я не хочу сейчас этого спрашивать, но Тянь хотя бы не беременный? Вероятность залететь вне течки хоть и маленькая, но не нулевая. Хоть на контрацепцию вас хватило, придурки?       — Не твоё… — начал было Тянь, но Шань сжал его руку.       — В этом можете быть уверены. Я дорожу Вашим братом и не сделаю ничего, что ему навредит.       — То есть метку ему в школьном возрасте поставить и всю жизнь под откос пустить — это, по-твоему, благо, Рыжий?!       Тот сжал челюсти и посмотрел в глаза:       — А отправлять его в учебное заведение тюремного типа и насильно выдавать замуж за урода, от которого у него панические атаки, и который считает омег куклами для битья, значит, по-Вашему, любовь и заботу?       Чэн задохнулся. С этой точки зрения выходило, что это они с отцом не правы. И его сейчас макнул в это носом рыжий щенок, который понятия не имеет… Хотя в чём-то он прав. Признать это было тяжело. До этого Чэн просто не видел другого выхода, тихо надеясь, что в новой школе Тянь всё же встретит альфу из приличной семьи, к которому будет хотя бы неплохо относиться. А он потихоньку отговорит отца от брака Тяня с Шэ Яном, заручившись поддержкой Карин. Его привычка ни с кем не делиться своими планами здесь дала неожиданный эффект. Он как-то не рассчитывал, что доведённый до отчаяния Тянь решится на такое. И с кем? С рыжим оборванцем, который сейчас сверлил его глазами, словно виня во всех смертных грехах.       Они говорили ещё долго, а когда все ещё страдающий, несмотря на выданные Чэном лекарства, Рыжий попросился выйти, Чэн присел напротив брата.       — Тянь. Вот ответь мне. Не могу взять в толк, почему он?       Тот задумался, но потом посмотрел мечтательно, даже тень улыбки скользнула по губам, как будто он вспомнил что-то очень-очень хорошее:       — Просто он пахнет одуванчиками.       — Чем, прости?       — Одуванчиками.       — Какими ещё…       — Теми самыми. Она их так любила.       Чэн почувствовал, как от затылка прошла тихая дрожь. Он сам… ничего не чувствовал, но если Тянь говорил, значит так оно и было. Что ж… ему нужно было о многом подумать и многое решить.       — В общем так, отцу пока всё это знать не обязательно. Тянь, тебе придётся уехать. Не спорь. Поверь мне, я знаю, что делаю.       — Чэн. Можно нам сегодня… у тебя остаться? Понимаешь… мы так и не…       Боже! — простонал про себя Чэн. За что ему всё это?! Кара господня.       — Ладно, хуже уже, пожалуй, не будет. На втором есть пустая комната. Но завтра ты уедешь. Можешь звонить своему… я позабочусь, чтобы он был в порядке. И попробую поговорить с отцом, а там — как карта ляжет. Обещать, сам понимаешь, ничего не могу.       — Прости… и спасибо.       В этот момент в дверь осторожно поскреблись, и в проёме возникла смущенная физиономия Мо. Тянь поднялся, невесомо провёл по плечу брата и вышел, выпихивая рыжего. Чэну хотелось заорать, но вместо этого он обернулся на наблюдавшего за всем этим из своего любимого угла Цю. Как обычно, хватило взгляда, чтобы он отлепился от стены.       — Отвезёшь их и возвращайся. Поедем в Микадо. Мне нужно напиться.