eternal love

глаза застилает пелена слез от ослепительно яркого света фонарика, направленного прямо в его зрачки. они расширяются в моменте и ханбин обнаруживает новую эмоцию на чужом лице – животный страх. тот, что крепким узлом сжимает внутренности и перекрывает доступ к кислороду. тот, что испаряется за долю секунды, возвращая привычную пустоту на свое место. – чжан хао, – ханбин смакует его имя на языке, каллиграфическими иероглифами выписывая в свой блокнот. сам чжан хао никак не реагирует на пронзительный взгляд в свою сторону, без энтузиазма покачиваясь на металлическом стуле. холод в помещении пробирается вплоть до костей, но он боится конкурировать с холодом в его душе. она ощущается, как январь. обжигает всех, кто ее коснется. ханбин и не пытается. – отказываетесь от дачи показаний? – спрашивает, копаясь в личном деле. однако не обнаруживает там ничего подозрительного. абсолютную пустоту, идеальное досье. очевидно купленное и трижды исправленное. как и весь этот прогнивший мир. ханбин перестал удивляться этому факту еще во втором классе, но до сих пор не бросает идею исправить это все, в погоне за справедливостью. для него это смысл жизни. хао слова «справедливость» с рождения не знает. он лишь коротко усмехается и падает лицом на шатающийся стол. – говорите с моим адвокатом, – он, кажется, собирается тут уснуть. – и он расскажет почему ты такой ублюдок? – офицер сон, – хао вдруг поднимает на него взгляд, полный пляшущих чертей. – ублюдок здесь только вы, – улыбается. ханбин больно припечатывает его лицом к столу, разбивая нос и губы в кровь. она стекает по его подбородку и тянется вдоль шеи, капает прямо на лист, предназначенный для дачи показаний, и хао мажет ею по нему. выводит «sexy» своей кровью и начинает громко смеяться. ханбин не уверен, что его терпения хватит еще на несколько минут, и с характерным стуком бросает стул в стену. представляет хао на месте уже развалившегося куска метала и громко вздыхает. тот ярко улыбается кровавыми зубами, упиваясь чужим бешенством. сам ведь довел. собой можно гордиться. – пиши, блять. кровью, ручкой – чем хочешь. пиши: как, где и кого ты убил, – ханбин подходит к нему впритык, схватив за красные волосы, и с силой оттягивает их назад. яркие огоньки в чужих глазах завораживают. они кажутся чем-то до жути неправильным и безумным, но невольно притягивают к себе. они залиты кровью до дна и ханбину не сосчитать сколько людей для этой крови погибло. хао тоже не считает. ему не интересно. он в экстазе только первые пять секунд. потом его руки дрожат и он забивается в угол. потом он слышит вой сирен и ждёт его появления. он никогда не успевает. – не влюбитесь, офицер сон, – хао пошло толкается языком за щеку. – я за чужие чувства не отвечаю. ханбин усиливает хватку на его волосах и почти ломает шею, когда тянет вниз. в этой игре азарт ловит всего один, который подставляется под чужую руку и упивается этой болью. ханбину с него тошно. – в такого, как ты? – шепчет куда-то в область шеи. – я лучше вскроюсь. – твоя смерть не входит мои планы. – твоя мне по ночам снится. – надеюсь, перед этим ты меня хотя бы трахнешь, – хао смеется, наблюдая за тем, как сменяются эмоции на лице ханбина. *** прогнивший мир придавливает его собственными руками к земле, когда ханбину приходится отпустить чжан хао из под ареста. годы ночей без сна никогда не окупаются, его работа никогда не станет благодарной. как и все прочие. – ну что ты приуныл, – у хао хватает смелости улыбаться. – когда-нибудь у тебя получится, – и наглости коснуться плеча ханбина. руку моментально скручивают за спиной и прижимают к ней до хруста. хао не ощущает, как ломаются кости в правом плече. он чувствует только направленную на него злость, исходящую от ханбина, и насквозь поджигающую ненависть. ею он никогда не насытится. – я заставлю тебя гнить за решеткой, – ханбин проговаривает по слогам. – заставь меня кричать под тобой. его откидывают, словно безвольную куклу, заставляя валяться на полу в участке. ханбин думает, что даже грязный пол гораздо чище чжан хао. тот же думает, что эти руки красиво бы смотрелись на его шее. но лишь хмыкает и скрывается за дверью. ханбину пришлось рано смириться с несправедливостью. у него нет ничего, никогда не было. он из себя ничего не представляет, кроме чести, которую он тщательно в себе взращивал. хао не предоставляет из себя человека, но у него миллионы на счету и влиятельные родители. с такой несправедливостью ханбин мириться не хочет, когда прожигает дыру в его спине. поэтому плюет на слова начальства и продолжает их игру. *** – ты не выживешь, если кровь мне не пустишь? – хао прижимает салфетку к разбитой губе и подзывает официанта, что дрожит от страха на другом конце клуба. день рождения однозначно испорчено. все «друзья» разъехались по домам в ту же секунду, когда ханбин показал удостоверение. клуб остался только с именинником и его одержимостью, который минутой назад пытался вырубить его одним ударом. – я не тянул тебя за язык. – мне молчать о том, что я хочу тебя? – хао вальяжно закидывает ногу на кожаный диван и бросает вызывающий взгляд на ханбина. тот даже бровью не ведет, когда ищет зацепки в клубе. настолько идеально, что аж тошнит. глаз ни за что не цепляется и он идет в сторону выхода, игнорируя чужие выходки. – офицер сон, – заставляет обернуться. – одна ночь. всего одна ночь и я дам показания. – лживым сукам не доверяю. – я встану на колени, – у хао сносит тормоза, когда ханбин смотрит ему прямо в глаза, – черт. хочешь тут? я хочу тебя во рту. – закрой пасть. – у тебя есть возможность меня заставить. *** лживая сука стоит перед ним на коленях. ханбин наматывает его волосы на кулак и с силой тянет вверх, заставляя их встретиться взглядами. у хао в зрачках бездна, она не представляет собой ровным счетом ничего, но пугает своей пустотой. она тянет липкие руки к ханбину и топит в пучине разврата. она шепчет, что он точно такой же, как и весь этот гнилой мир. ханбин дает ей пощечину, прерывая поток своих мыслей и закидывает голову на спинку кресла. хао успевает обидеться за несправедливый удар, потому что он ничего и не говорил. это были его глаза. однако тянется руками к ширинке его джинс и изгибает бровь в недоумении, когда к его лбу прислоняют дуло пистолета. – ты меня не убьешь, – он уверен. – а мне бы хотелось, – тот проводит пистолетом по чертам его лица, подмечая привлекательность, и душит в своей голове все ничтожные мысли. – возьми в рот. – с ума сошел? – у хао в глазах паника. – возьми, он разряжен, – и стреляет холостым себе в ногу. действительно разряжен. хао послушно принимает его в рот, словно это не оружие; смотрит ханбину прямо в глаза, когда обводит языком весь ствол и вбирает в рот снова. от этого взгляда у ханбина встает и он ненавидит себя за это. ненавидит весь этот мир и хао в особенности. ненавидит хао за то, что он такой. за то, что ему все можно. за то, что сам ему это позволяет. поэтому вбивает его в матрас, чуть ли не ломая кровать под ними. позволяет оставлять глубокие царапины на своей спине, и в отместку кусает в ключицы. толкается глубже, не смотря на слезы; игнорируя удары по груди и четко осознавая, что это вновь притворство. единственное, что он не позволяет – коснуться своих губ. поцеловать себя и дать ему надежду на то, что одержимость у них взаимная. хао в этой схватке за одержимость все равно проигрывает, потому что ханбин его шею под своей рукой каждый день представляет. в реальности это оказывается еще лучше и он давит на его кадык, доводя до оргазма. – ненормальный, – ханбин убирает руку, наблюдая за тем, как хао еще мелко дрожит от экстаза. ему бы вернуть пальцы на чужое горло и сжать до побеления костяшек, чтобы тело под ним перестало двигаться. но он лишь толкается в него очередным толчком, что выбивает из горла хао высокий стон. ханбин теряет себя в этой ночи. теряет смысл слова «справедливость». пачкает свое тело в грязи и признает, что ему это нравится. *** хао присылает ему сообщение и выкидывает телефон в море. у него болит все тело, пропал голос и расцветают засосы на ключицах. он вспоминает эту ночь, оказавшись в бизнес классе самолета и с улыбкой кусает губу до крови. ханбин больше не будет пускать ему кровь. он сломал ханбина, как и желал. но в груди вдруг становится пусто, будто ему это больше не нравится.